Текст книги "Перелом"

Глава 5

Когда я вернулся в Ньюмаркет, с неба накрапывал мелкий дождь. Утро было холодным и мокрым, и в довершение ко всему у подъезда стоял белый «Мерседес».

За рулем сидел шофер в форме. Непреклонный молодой Алессандро расположился на заднем сиденье. Когда я остановил машину неподалеку, он, не дожидаясь, пока я заглушу мотор, выскочил из своего «Мерседеса».

– Где вы были? – требовательно спросил он, глядя на капот моего светло-серого «Дженсена».

– А вы? – в тон ответил я и нарвался на один из тех уничтожающих взглядов, по которым он был большим специалистом.

– Я приехал тренироваться, – свирепо заявил он.

– Это заметно.

На нем были сверкающие глянцем коричневые сапоги и прекрасно сшитые брюки для верховой езды, а также теплая непромокаемая куртка на «молнии» с капюшоном, из дорогого спортивного магазина, и бледно-желтые перчатки на шнуровке.

Он был скорее похож на рекламную картинку в «Кантри Лайф», чем на ученика, пришедшего работать в конюшни.

– Мне надо переодеться, – сказал я. – Начнем, как только я освобожусь.

– Хорошо.

Он опять забрался в машину, но в нетерпении из нее выскочил, как только я снова появился в манеже. Кивком головы я пригласил его следовать за собой и направился к Этти, на ходу обдумывая план предстоящего сражения.

Этти была в третьем деннике одной из конюшен и помогала низкорослому конюху седлать кобылу. Когда мы приблизились, она вышла и окинула Алессандро полным изумления взглядом.

– Этти, – сказал я, как бы ставя ее перед свершившимся фактом, – это – Алессандро Ривера. Он подписал контракт и с сегодняшнего дня начинает у нас работать. Какую лошадь мы ему дадим?

Этти откашлялась.

– Он – ученик?

– Да.

– Но у нас нет свободных вакансий, – запротестовала она.

– Он не будет обслуживать двух лошадей. Ему просто необходим опыт верховой езды. Она недоуменно на меня посмотрела.

– Каждый ученик обязан ухаживать за двумя лошадьми.

– Только не этот, – сухо ответил я. – Так кого мы ему дадим?

Этти перестала отвлекаться и углубилась в решение поставленной перед ней задачи.

– Разве что Индиго, – нерешительно сказала она. – Я его уже подседлала.

– Очень хорошо. – Я кивнул. Индиго был неноровистым десятилетним жеребцом, и Этти часто скакала на нем, обучая двухлеток. К тому же она любила сажать на Индиго новичков для обучения классу верховой езды. Я подавил в себе желание проучить Алессандро, дав ему по-настоящему дурноезжую лошадь: не хотелось рисковать дорогой частной собственностью.

– Мисс Крэйг – наш главный конюх, – сказал я Алессандро. – Вы будете выполнять все ее распоряжения.

Он бросил на нее мрачный взгляд, и Этти неуверенно улыбнулась.

– Я сам отведу его к Индиго и покажу конюшни.

– Вы сегодня поедете на Кукушонке-Подкидыше, мистер Нейл, – все еще неуверенно сообщила мне Этти. – Джок его подседлает.

Я показал Алессандро конюшни, инвентарную, столовую и повел его обратно в манеж мимо конторы.

– Я отказываюсь подчиняться женщине, – сказал он.

– Придется.

– Нет.

Тогда прощайте.

Но он не кинулся к своему «Мерседесу». Он шел, не отставая от меня ни на шаг, и зловеще молчал. Когда я открыл дверь в денник, соседний с тем, который недавно принадлежал Лунному Камню, подседланный Индиго терпеливо стоял и ждал, подогнув одну ногу и лениво оглядываясь вокруг.

Алессандро окинул его взглядом от морды до копыт и резко повернулся ко мне, не в силах сдержать свою ярость.

– Я не сяду на клячу. Я требую, чтобы мне дали Архангела.

– Не стоит затачивать карандаш резцом на станке, – ответил я.

– Я справлюсь с любым рысаком на свете. Я очень хорошо езжу верхом.

– Что ж, покажите себя на Индиго, и я дам вам лошадь получше.

Алессандро поджал губы. Я безразлично посмотрел на него, по опыту зная, как это успокаивает людей, горячащихся при торговых сделках, и через несколько мгновений мой взгляд на него подействовал. Он потупил глаза, пожал плечами, отвязал узду и вывел Индиго в манеж. С легкостью вскочив в седло, Алессандро сунул ноги в стремена и подобрал поводья. Движения его были точными и неторопливыми – похоже, он чувствовал себя в родной стихии. Не говоря ни слова, Алессандро пустил лошадь шагом, на ходу укорачивая стремена.

Взглянув на его удаляющуюся спину, я пошел за ним следом, попутно наблюдая за подготовкой к утренней проездке. Собравшись в паддоке, лошади гарцевали по наружной рабочей дорожке, посыпанной песком, в то время как Этти расположилась на траве в центре и занялась распределением наездников, на что у нее обычно уходило минут десять. Работнику конюшен вовсе не обязательно быть мастером верховой езды: каждый наездник должен в худшем случае суметь удержаться в седле, а в лучшем повысить резвостные показатели своего подопечного. Самым неопытным наездникам Этти обычно поручала вываживать лошадей по дорожкам манежа и крайне редко брала их с собой на тренировку.

Я подошел к Этти и заглянул в составленный ею накануне список. Капли дождя стучали по ее длинной ярко-желтой зюйдвестке – вся целиком она чем-то напоминала американского пожарника в миниатюре. Написанные чернилами строчки медленно сливались в одно пятно.

– Гиндж, возьмешь Пуллитцера, – сказала она.

Надувшийся Гиндж молча повиновался. Пуллитцер был куда более слабым скакуном, чем Счастливчик Линдсей, и Гиндж посчитал, что «потерял лицо».

Некоторое время Этти наблюдала за Алессандро. Убедившись, что он, по крайней мере, справляется с Индиго, она бросила на меня вопросительный взгляд, но я быстро отвлек ее, спросив, кому она собирается дать Движение – скакуна, отличавшегося крайне капризным нравом.

Этти огорченно покачала головой.

– Энди, больше некому. Этот жеребец – просто дьявол какой-то. И вся их порода такая. – Она повернулась. – Энди... возьмешь Движение.

Энди, наездник крохотного роста, средних лет, но уже весь в морщинах, был мастером подготовки рысаков, однако, когда много лет назад ему предоставили возможность участвовать в скачках, все его умение неожиданно испарилось. Энди подсадили на Движение, и гнедой двухлетка тут же принялся раздраженно плясать на месте, пытаясь сбросить седока.

Этти пересела на Счастливчика Линдсея, у которого из-за царапины было забинтовано колено и которого решили на всякий случай сегодня не тренировать, а меня посадила на Кукушонка-Подкидыша – пятилетку-гандикапера. Ворота распахнулись, и мы выехали на Пустошь... жеребцы, как всегда, впереди, кобылы – сзади.

Отправляясь на Южное Поле, находящееся рядом с ипподромом, мы свернули направо и проехали шагом мимо других конюшен, расположенных по обе стороны Бэри Роуд. На доске объявлений у Жокей-клуба был вывешен список мест, где сегодня разрешалась тренировка. Мы пересекли шоссе А-11, перекрыв движение тяжелых грузовиков, «дворники» которых нетерпеливо смахивали капли дождя с лобовых стекол, выехали на площадь Святой Марии, обогнули несколько улиц и, следуя течению реки, добрались наконец до Южного Поля. Во всей Англии не было другого такого города, в котором лошадям отводилась бы специальная сеть дорог, закрытая для движения любого вида транспорта.

Кроме нас на Южном Поле сегодня никого не было, и Этти, не теряя времени, распорядилась тут же начать проездку. У обочины дороги, ведущей к ипподрому, стояли, как обычно, две машины. Рядом с машинами виднелись двое мужчин, наблюдавших за нами в бинокли.

– Ни дня не пропустят, – сердито заявила Этти. – Не видать им Архангела как своих ушей.

«Жучки» не опускали биноклей, хотя оставалось неясным, что они надеялись увидеть с расстояния в полмили при такой погоде. Их наняли не букмекеры, а репортеры, которым необходимо было заполнить газетные колонки отчетами о предстоящих скачках. Я подумал, что чем позже они заметят Алессандро, тем лучше.

У молодого Риверы была неплохая посадка и твердая рука. Он прекрасно справлялся с Индиго, хотя это еще ни о чем не говорило – жеребец был стар и покладист.

– Эй, вы, – крикнула ему Этти, повелительно взмахнув хлыстом, – подойдите сюда! – Соскользнув с седла Счастливчика Линдсея, она спросила:

– Как его зовут?

– Алессандро.

– Алесс... слишком длинно. Индиго остановился рядом с нами.

– Послушайте, Алекс, – сказала она. – Прыгайте вниз и подержите мою лошадь.

Я подумал, что он не выдержит. По его побелевшему от гнева лицу было видно, что никто не имеет права называть его Алексом и никто, ну просто никто не может ему приказывать. И в особенности – женщина.

Он увидел, что я наблюдаю за ним, и мгновенно с его лица исчезло всякое выражение, как будто по нему провели губкой. Одним движением Алессандро освободил сапоги из стремян, перекинул ногу через холку и в следующую секунду очутился на земле. Взяв поводья Счастливчика Линдсея, которые протянула ему Этти, он передал ей Индиго. Она удлинила кожаные ремешки стремян, вскочила в седло и молча погнала на разминку шестерых двухлеток.

Алессандро произнес голосом, похожим на урчание вулкана:

– Я не намерен больше выполнять распоряжения этой женщины.

– Не будьте дураком, – сказал я.

Он поднял лицо и посмотрел мне в глаза. Дождь насквозь пропитал его черные волосы, и они мелкими кудряшками облепили его голову. Глядя на высокомерный нос, скошенный назад череп и неожиданную прическу, можно было подумать, что передо мной – ожившая римская статуя.

– Не смейте так со мной разговаривать. Со мной никто так не разговаривает.

Кукушонок-Подкидыш терпеливо стоял, прядая ушами и посматривая на чаек, пролетавших над Пустошью.

– Вы находитесь здесь только потому, что сами этого захотели, – сказал я. – Вас никто не приглашал, и, если вы нас покинете, никто не будет плакать. Но пока вы здесь, вам придется выполнять все распоряжения мисс Крэйг и мои тоже, и вы будете это делать без возражений. Вам ясно?

– Мой отец не позволит так со мной обращаться. – Он был вне себя от ярости.

– Ваш отец, – холодно ответил я, – должно быть, счастлив иметь сына, который все время прячется за его спину.

– Вы пожалеете, – с бешенством в голосе пригрозил он.

Я пожал плечами.

– Ваш отец сказал, что я должен дать вам на скачки хороших лошадей. Он почему-то забыл упомянуть, что мне придется к тому же молиться на капризного оловянного божка.

– Я скажу ему...

– Говорите все, что угодно. Но чем больше вы будете жаловаться, тем хуже я буду о вас думать.

– Мне все равно, что вы обо мне думаете.

– Лжец, – решительно заявил я. Алессандро уставился на меня, поджав губы, потом резко отвернулся, отвел Счастливчика Линдсея на десять шагов в сторону и остановился, наблюдая, как Этти тренирует молодняк, прогоняя его переменным аллюром. Каждая линия хрупкого тела Алессандро говорила об оскорбленном величии и пламенном негодовании, и мне пришло в голову, что отец его действительно может решить, что я слишком много себе позволяю. А если так, что он может сделать?

Решив не думать о неприятном, я стал наблюдать за двухлетками, мысленно прикидывая их резвостные показатели и скоростную выносливость. Как бы ни иронизировали знатоки по поводу того, что я занялся тренингом, я все больше убеждался, что детские навыки вернулись ко мне так же естественно, как при необходимости возвращаются к человеку навыки езды на велосипеде; да и вряд ли одинокий мальчишка, воспитанный и выросший в скаковых конюшнях, мог плохо усвоить уроки, которые преподавали ему все: от конюхов и мастеров-наездников до тренера. Лошади да старинная мебель в доме были единственными моими друзьями, и я считал, что уж если мне удалось пробиться в люди, имея дело с мертвым деревом, то и работая с горой живых мускулов, я тоже смогу добиться успеха. «Но лишь тогда, когда удастся избавиться от Алессандро», – напомнил я себе.

Этти вернулась после проездки и вновь поменяла лошадей.

– Подсадите меня, – сказала она Алессандро бодрым голосом, так как Счастливчик Линдсей, подобно многим молодым чистокровкам, начинал нервничать, когда наездник долго садился в седло.

На какое-то мгновение я решил, что сейчас все раскроется. Алессандро вытянулся во весь рост, возвысившись над Этти на два дюйма, и бросил на нее испепеляющий взгляд. Этти этого не заметила.

– В чем дело? – нетерпеливо сказала она и, приподняв ногу, согнула ее в колене.

Алессандро посмотрел на меня с полным отчаянием, потом глубоко вздохнул, перекинул поводья Индиго через холку и подставил обе руки под голень Этти. Он подсадил ее довольно пристойно, хотя я бы не удивился, узнав, что он делает это первый раз в жизни.

Я благоразумно не рассмеялся, даже виду не подал, что произошло нечто необычное. Алессандро молча смирился с поражением. Правда, у меня не было уверенности, что надолго.

Мы вернулись в конюшни. Я отдал Кукушонка-Подкидыша Джоку и зашел в контору повидать Маргарет. Калорифер работал на полную мощность, и я не сомневался, что мне удастся обсохнуть до вечерней проездки.

– Здравствуйте, – экономя время на каждом слове, сказала Маргарет.

– Доброе утро. – Я кивнул, чуть улыбнувшись, и развалился в вертящемся кресле.

– Я опять вскрыла письма... Вы не возражаете? – спросила она.

– Напротив. И если вам не трудно, можете на них ответить.

Она удивленно на меня посмотрела.

– Мистер Гриффон всегда диктовал ответы.

– Если вам что-то непонятно – спрашивайте. Если считаете, что меня необходимо поставить в известность – сообщайте. Все остальное я оставляю на ваше усмотрение.

– Очень хорошо, – сказала она. По-видимому, она осталась довольна.

Я сидел в кресле отца, смотрел на его сапоги для верховой езды, незаконно мною присвоенные, и серьезно раздумывал над бухгалтерскими отчетами. Алессандро не был единственной неприятностью, которая грозила конюшням.

Внезапно дверь в контору с треском распахнулась, и в помещение со скоростью взбесившейся баллистической ракеты ворвалась Этти.

– Этот ваш чертов ученик!.. Ему придется уйти. Я этого не потерплю!.. Ни за что!

Она выглядела крайне раздраженной, глаза ее свирепо сверкали, а губы были сжаты в тонкую линию.

– Что он такого натворил? – примирительно спросил я.

– Умчался в своем идиотском белом автомобиле, оставив Индиго подседланным и в узде. Джордж говорит, что он просто отвел лошадь в денник, закрыл дверь, сел в машину и уехал. Взял и уехал! – Она умолкла, переводя дыхание. – А кто, по его мнению, снимет с Индиго седло, насухо оботрет, вымоет ноги, укроет попоной, принесет сено и воду, устроит подстилку?

– Я поговорю с Джорджем, – сказал я, – и попрошу его все сделать.

– Я уже попросила! – в бешенстве заявила Этти. – Но дело не в этом. Нам не нужен этот маленький пакостник Алекс! Ноги его больше здесь не будет!

Она посмотрела на меня, задрав вверх подбородок, явно показывая, что не собирается уступать. При приеме на работу или увольнении ее слово, как главного конюха, было решающим. Я не посоветовался с ней, взяв Алессандро, и она ясно давала понять, что теперь я просто обязан подчиниться.

– Боюсь, нам придется потерпеть, Этти, – сочувственно сказал я. – Будем надеяться, что со временем он исправится.

– Он должен уйти! – яростно заявила она.

– Отец Алессандро, – соврал я очень искренним тоном, – платит бешеные деньги за то, чтобы его сына приняли в конюшни учеником. С финансовой точки зрения это нам необходимо. Я поговорю с ним, когда он вернется к вечерней проездке, и постараюсь хоть немного вразумить.

– Мне не нравится, как он на меня смотрит, – сказала Этти, явно неудовлетворенная моим объяснением.

– Я попрошу его больше так не делать.

– Попрошу! – в отчаянии вскричала Этти. – Где это слыхано, чтобы ученика просили вести себя прилично по отношению к главному конюху?

– Я обязательно ему скажу, Этти, – ответил я.

– И не забудьте сказать, чтобы он перестал так вызывающе держаться с другими наездниками, они крайне недовольны. И скажите, чтобы ухаживал за своей лошадью после проездки, как все.

– Мне очень жаль. Этти. Но думаю, он не станет этого делать. Придется приставить к нему Джорджа. Естественно, за прибавку к жалованью.

– Конюх не обязан... обслуживать ученика, – сердито сказала Этти. – Это не правильно.

– Знаю, Этти, – согласился я. – Знаю, что не правильно. Но Алессандро – не обычный ученик, и мне бы хотелось, чтобы вы рассказали всем нашим наездникам и конюхам, что отец его платит кучу денег за обучение, потому что в голове у парня засела романтическая мысль стать жокеем. Наверняка он скоро одумается, уйдет от нас, и тогда все встанет на свои места. Она неуверенно на меня посмотрела.

– Если он не будет ухаживать за лошадьми, это не настоящее ученичество.

– Детали контракта оставляются на усмотрение подписывающих его сторон, – с сожалением в голосе сказал я. – Если я не возражаю против того, чтобы ученик занимался только верховой ездой, значит, ему необязательно ухаживать за двумя лошадьми. Поверьте, я сам отношусь к таким вещам неодобрительно, но что делать, если конюшням это выгодно?

Этти успокоилась, но все еще оставалась недовольной.

– Вы могли бы посоветоваться со мной, прежде чем соглашаться на такие условия.

– Вы правы, Этти. Мне очень жаль, что так получилось.

– А ваш отец знает?

– Конечно, – сказал я.

– А, ладно. – Она пожала плечами. – В таком случае попробуем что-нибудь придумать. Но, боюсь, дисциплина сильно пострадает.

– Ребята привыкнут к нему за неделю.

– Они обозлятся, если узнают, что он будет участвовать в скачках.

– Сезон открывается через месяц, – мягко сказал я. – Давайте посмотрим, как у него пойдет дело, ладно?

Вопрос был отложен до того дня, когда мне придется разрешить Алессандро участвовать в скачках, как бы плох он ни был и как бы этого счастливого шанса ни заслуживали другие.

* * *

Этти посадила Алессандро на довольно спокойную кобылу-четырехлетку, и, хотя это был значительный шаг вперед после старика Индиго, молодой Ривера остался недоволен. Со скорбным презрением он выслушал мою просьбу не глазеть на Этти и огрызнулся на предложение рассказать конюхам, что отец будто бы платит за его обучение.

– Это не правда, – надменно заявил он.

– Поверьте мне, – с чувством сказал я, – если бы это было правдой, вас бы здесь не было. Предложи ваш отец хоть фунт стерлингов в минуту.

– Почему?

Он покачал головой, но я не сомневался, что он врет.

– Алессандро, – сказал я, – чем бы ни грозил ваш отец, какие бы шаги ни предпринял, вам удастся стать жокеем лишь в том случае, если конюшни останутся в неприкосновенности. Если ваш отец уничтожит их, вам просто не на ком будет побеждать в скачках.

– Он заставит другого тренера, – последовал уверенный ответ.

– Ну уж нет, – твердо заявил я. – Если это произойдет, я предоставлю факты Жокей-клубу, у вас отберут права, и больше вы никогда не сможете участвовать в скачках.

– Он убьет вас, – спокойно ответил Алессандро. Казалось, подобная мысль не смущала его и не внушала отвращения.

– У моего поверенного лежит письмо с описанием всего, что произошло, включая и разговор с вашим отцом. Если он меня убьет, письмо будет вскрыто. Думаю, у него начнутся большие неприятности. А вы, конечно, будете дисквалифицированы на всю жизнь, и во всем мире не найдется места, где вы могли бы стать жокеем.

Его самоуверенность постепенно превратилась в замешательство.

– Ему надо было самому с вами поговорить, – пробормотал он. – Он сказал, что вы будете вести себя совсем по-другому. Вы меня сбиваете... Он сам с вами поговорит.

Он резко повернулся и, чеканя шаг, направился к блюстителю «Мерседеса». Терпеливый шофер, который не отлучался от машины ни на минуту за все время тренировок, увидев, что Алессандро устроился на заднем сиденье, завел мурлыкающий мотор, и «Мерседес» умчался, визжа резиной «мишлен».

Я отправился в дом, уселся за столом в кабинете и открыл плоскую жестянку. Небольшая, вырезанная из дерева лошадь лежала в коробочке, завернутая в вату. На шее лошади висел ярлык, на нем были написаны два слова: Лунный Камень.

Я вынул маленькую лошадь из жестянки. Мне удалось это сделать в два приема: правая задняя нога была сломана в колене.

Глава 6

Долгое время я сидел, вертя деревянную лошадку в пальцах, и размышлял, действительно ли Энсо Ривера сумел подстроить эту историю с Лунным Камнем или просто воспользовался несчастным случаем и сделал вид, что это – дело его рук.

Мне как-то не верилось, что он погубил Лунного Камня. Беспокоило другое: мог ли он в принципе таким путем воплотить свою угрозу уничтожить конюшни.

Почти каждую лошадь с переломом ноги необходимо усыпить и лишь в очень редких случаях имеет смысл ждать, пока кость срастется. Скакуна не уложишь в постель. Лошади вообще не любят ложиться. Ногу приходится держать на перевязи, чтобы на нее не давил вес тела. За несколько недель болезни у рысака, как правило, начинаются всякого рода неприятности с желудком и может развиться дебильность. Скаковые лошади – создания очень нежные, как правило, они погибают от отсутствия движения, но, даже выживая, становятся абсолютно непригодными для скачек: именно поэтому переломы ног лечат только у очень ценных племенных жеребцов и кобыл.

Если Энсо Ривера начнет ломать лошадям ноги и его не удастся остановить, среди владельцев начнется паника, и тогда конюшни действительно будут уничтожены.

Алессандро сказал, что его отец посылает жестянку, чтобы на примере показать, на что он способен.

Если он способен ломать ноги, значит, уничтожение конюшен ему тоже по плечу.

Но ведь это не так просто – сломать лошади ногу.

Значит – блеф.

Я вертел в руках маленькую искалеченную статуэтку. Я не знал, не мог решить, где правда. Зато собственный блеф я решил превратить в свершившийся факт – взял лист бумаги и принялся описывать свое похищение, стараясь припомнить мельчайшие подробности. Завернув деревянную лошадку в вату, я положил ее обратно в жестянку и дописал на листе короткое объяснение возможной важности этой улики. Затем я сложил жестянку и письмо в большой плотный конверт из оберточной бумаги, заклеил его, начертав сакраментальные слова «Вскрыть в случае моей смерти», вложил в другой большой конверт, который адресовал лондонскому поверенному, и отправил заказным с главпочтамта в Ньюмаркете.

* * *

– Что-что ты сделал? – воскликнул мой отец.

– Взял нового ученика.

Он в ярости поглядел на железяки и противовесы, приковывавшие его к постели. Не будь их, он подпрыгнул бы до потолка.

– Ты не имеешь права брать новых учеников! Я тебе запрещаю! Ты меня слышишь?

Я повторил то, что сказал Этти: отец Алессандро платит большие деньги за уроки верховой езды. Мои слова постепенно дошли до его сознания, и он несколько утихомирился. На лице его появилось задумчивое выражение, и через некоторое время он неохотно кивнул головой.

«Он знает, – подумал я. – Знает, что скоро конюшни останутся без наличных».

Я никак не мог решить, достаточно ли хорошо он себя чувствует, чтобы обсудить данный вопрос, и захочет ли он вообще со мной разговаривать. Мы ни разу в жизни ничего с ним не обсуждали: он приказывал, а я либо слушался, либо – нет. Он поступал так со всеми и с владельцами лошадей тоже. Все они в какой-то степени перед ним благоговели, а некоторые так просто его боялись, но не забирали своих лошадей из конюшен, потому что из года в год он выигрывал самые престижные скачки.

Отец спросил, какие нагрузки мы даем на тренировках. Я начал рассказывать. Он слушал меня, скептически скривив рот и приподняв бровь, всем своим видом показывая, что сильно сомневается в моих знаниях. Я продолжал говорить, не обращая внимания на его мимику и вспоминая все, что могло представлять для него интерес.

– Передай Этти, – сказал он, – чтобы она подготовила список проведенных испытаний на каждую лошадь, с указанием нагрузок по скоростной выносливости.

– Хорошо, – с готовностью согласился я. Он пытливо посмотрел мне в лицо, стараясь разглядеть на нем следы обиды, и, по-моему, был крайне разочарован, ничего такого не заметив. Антагонизм между стареющим отцом и взрослым здоровым сыном – явление повсеместное, и я не мог обижаться. С другой стороны, я не собирался потакать всем его капризам, а он даже представить себе не мог, какой колоссальный опыт я накопил в общении с людьми самых разных профессий.

– Можно взять заявки домой? – спросил я. – Тогда Этти будет заранее знать, как готовить лошадей к тем или иным скачкам.

Глаза его сузились, губы поджались, и он объяснил, что был лишен возможности составить заявки: лечение и рентген отняли у него все свободное время и помешали сосредоточиться.

– Может, нам с Этти попробовать?

– Ни в коем случае. Я все сделаю... когда будет время.

– Хорошо, – добродушно согласился я. – Как твоя нога? Ты сегодня совсем неплохо выглядишь.

– Болит меньше, – признался он и стал разглаживать ровную, без единой морщинки, простыню. Сказывалась привычка: все, что его окружало, должно было быть аккуратным, пристойным и чопорным, как его душа.

Я спросил, не надо ли ему чего-нибудь. Может, книгу? Фрукты? Шампанское? Как и большинство скаковых тренеров, отец считал шампанское чем-то вроде улучшенного варианта кока-колы, напитка, который если и стоило пить, то только по утрам.

Он задумался, чуть склонив голову.

– В Роули Лодж, в погребе, осталось несколько маленьких бутылок.

– Я тебе принесу, – пообещал я.

Отец кивнул. Никогда еще, как бы я ни старался ему угодить, он не сказал «спасибо». Я улыбнулся про себя. Если настанет день, когда отец поблагодарит меня, можно считать, что он перестал быть самим собой.

* * *

Позвонив по телефону прямо из больницы в Хэмпстед, я сел в «Дженсен» и отправился домой.

Джилли закончила красить стены в спальне, но мебель все еще стояла в прихожей.

– Жду, когда пришлют ковер, – сообщила она.

– Прекрасно. Сходим пообедать?

– У меня сегодня грейпфрутовый день.

– А у меня – нет. Я не завтракал и голоден, как волк.

– Только послушай, какой мне дали прекрасный рецепт. Берешь грейпфрут, режешь пополам, посыпаешь сахарином и ставишь в горячую духовку. Есть надо, пока не остыл...

– Нет, – твердо заявил я. – Как хочешь, а я иду в «Императрицу»

С грейпфрутовой диетой было покончено. Джилли обожала этот ресторан.

– Да? Ну ладно, не могу же я допустить, чтобы ты скучал за столиком в одиночестве. Подожди, сейчас надену вечернее платье.

В «Императрице», как всегда, было тихо, спокойно и просторно. Джилли заказала креветки в собственном соку, цыпленка в сметанном соусе и рассмеялась, поймав на себе мой иронический взгляд.

– Отложим грейпфрут на завтра, – сказала она. – Как твой отец?

Я ответил, что ему лучше, но ненамного.

– Сказал, что сам составит заявки, – объяснил я, – но пока еще даже не начинал. Утверждает, что у него совсем нет времени, а сестра говорит, что он почти все время дремлет. Его здорово тряхнуло, и он все никак не может прийти в себя.

– Что же ты собираешься делать? Ждать, пока он поправится?

– Не могу. Заявки надо подать к следующей среде.

– Зачем?

– Чтобы лошади ненароком не остались в конюшнях, в то время когда им следует отрабатывать свой хлеб на ипподроме. Их клички необходимо внести в списки скачек в Честере, Аскоте и на призы в Ньюмаркете.

– Значит, это сделаешь ты, – сказала она, как нечто само собой разумеющееся. – И все они выиграют.

– Лучше неудачная заявка, чем никакой. – Я вздохнул. – И по теории вероятностей, должен же я хоть где-то угадать.

– Вот видишь. Нет проблем.

Но проблемы были. И еще какие. Одна – финансовая, и я мог ее решить. Вторая – Алессандро, и, как ее решить, я не знал.

* * *

На следующее утро Ривера пришел поздно. Лошади гарцевали по рабочей дорожке паддока, а я стоял рядом с Этти в центре, когда Алессандро появился у ворот манежа и направился в нашу сторону.

Выглядел он так же шикарно, как на прошлой неделе. Сапоги ярко сверкали, перчатки поражали белизной, а куртка и брюки для верховой езды сидели на нем безупречно. На голове его красовалась белая в синюю полоску шерстяная шапочка с помпоном, такие носили большинство наших наездников, и хотя в том, что Алессандро надел шапочку по холодной мартовской погоде, не было ничего удивительного, выглядела она на нем, как цилиндр на рыбаке.

Я даже не улыбнулся. Черные глаза на изможденном лице уставились на меня со знакомым холодным блеском. Скулы еще сильней, чем неделю назад, выпирали из-под изжелта-бледной кожи.

– Сколько вы весите? – резко спросил я.

– Когда начнутся скачки, я буду весить шесть стонов семь фунтов. На скачках мне предоставят максимальную скидку на вес.

Стон = 14 фунтов = 6, 35 кг.

– Я спрашиваю, сколько вы весите сейчас?

– На несколько фунтов больше. Но я скину. Этти окинула его возмущенным взглядом, но удержалась от высказывания, что никогда не допустит его к скачкам, если он себя не проявит, как первоклассный наездник. Она заглянула в свой список, чтобы назвать кличку приготовленной для Алессандро лошади, открыла рот, но тут же его захлопнула, и по ее просиявшему лицу сразу стало понятно, что она решила согрешить.

– Движение, – сказала она. – Сегодня вы можете тренировать Движение.

Алессандро стоял, не шелохнувшись.

– Он не обязан, – резко возразил я и повернулся к Алессандро. – Вы можете отказаться и выбрать другую лошадь. Поступайте по своему усмотрению.

Он сглотнул слюну. Задрал вверх подбородок. Набрался храбрости.

– Я выбираю Движение.

Упрямо поджав губы, Этти сделала знак Энди, который уже сидел в седле.

– Слава те господи, – с чувством произнес Энди и подсадил Алессандро на свое беспокойное место. Движение несколько раз взбрыкнул, пытаясь сбросить седока, убедился, что тот не столь закален в боях, как его предшественник, и наискось, быстрым тротом поскакал к паддоку.

Алессандро не вылетел из седла, но и похвастаться ему было нечем. У него явно не хватало опыта, чтобы управлять раздраженным жеребцом, однако надо было отдать ему должное: он справлялся с Движением лучше, чем я мог предположить.

Этти посмотрела на Риверу с явным неудовольствием и громко попросила всех расступиться и дать ему дорогу.

– Не так уж плохо у него получается, – заметил я.

– Ха! – Презрением, выплеснувшимся с этим возгласом, можно было нагрузить грузовик-десятитонку. – Посмотрите, как он терзает жеребцу мундштуком рот. Энди никогда в жизни не причинил бы лошади боли.

– Лучше не берите его с собой на проездку, – посоветовал я.

– Пусть это послужит ему уроком, – упрямо ответила Этти.

– Можно сделать из волшебной курицы рагу, но где тогда взять золотые яйца?

Она с горечью на меня посмотрела.

– Конюшни не нуждаются в таких деньгах.

– Конюшни нуждаются в любых деньгах, которые им платят за работу.

Но Этти покачала головой, явно мне не поверив. Роули Лодж процветал и считался одной из лучших скаковых конюшен по тренингу с тех самых пор, как она пришла сюда на работу, и вряд ли можно было убедить ее в том, что порой причина неудач кроется именно в успехах.