Текст книги "Смертельная скачка"

Глава 13

Дети поняли слово «бомба», но, конечно, не поверили. Жители Лондона тоже не поверили, пока разлетевшиеся стекла не посыпались им в лицо.

– Объясните детям, что надо бежать, – обратился я к Кнуту.

Он решил серьезно отнестись к моим словам, даже если тревога ложная. Кнут негромко приказал что-то полицейскому и схватил за руку Эрика, поймав его в тот момент, когда тот, выдохнув одно слово «Один», сделал первый шаг к машине. Кнут хорошо знал брата и, наверно, сильно любил.

Это была почти драка: Кнут держал, а Эрик яростно вырывался. Потом Кнут быстро надел себе на руку кольцо, второе защелкнул на запястье Эрика, эти наручники удержали бы боксера весом в двести восемьдесят фунтов и еще полный мех вина. Эрик в отчаянии все еще вырывался, и так шаг за шагом они оба удалялись от машины.

Полицейский отвел детей на безопасное расстояние и движением руки предупреждал прохожих не подходить близко к «Вольво». На меня никто не обращал внимания. Я незамеченным проскользнул по тротуару, протянул руку, открыл дверь машины, а сам отпрыгнул в сторону.

Но несчастный пес не шевельнулся. Только когда Эрик свистнул ему, он вылез и пошел за мной, будто мы собирались поиграть.

Когда Один отошел шагов на двадцать от машины, сработала бомба. Взрывом нас обоих бросило на землю, обломки машины яростно заколотили по спине. Ошеломленные, слабые и трясущиеся, мы кое-как отползли в сторону.

По стандартам Ирландской республиканской армии совсем небольшая бомба. По-видимому, она не должна была повредить окружающим. Только тем, кто в машине. Двум мужчинам и собаке.

Кнут помог мне встать, а Эрик опустился на колени и заботливо ощупал бдина, нет ли на нем раны. Один слюнявил его, будто ничего и не случилось.

– Не ожидал от вас такой глупости, – проворчал Кнут.

– Бывает, – вздохнул я.

– Вы не ранены?

– Нет.

– Вы заслужили боевое ранение.

– Она могла взорваться и через час.

– Но могла взорваться, и когда вы были рядом. От кремового «Вольво» мало что осталось. Стекла выбиты, сиденья искорежены, вместо багажника – обгорелая пустота. Вытаскивая осколки стекла из волос, я спросил, застрахована ли машина.

– Не знаю, – равнодушно бросил Эрик и, потирая руку, где был наручник, продолжал:

– Кнут хотел, чтобы я дождался, пока придет эксперт и проверит, есть ли там бомба, а если есть – пока обезвредит ее.

– Кнут был прав.

– Но вас он не остановил.

– Я не его брат. К тому же рука у него была прикована к вашей, и бомба скорей всего предназначалась мне.

– Какая ужасная кровавая смерть. – Он встал с колен и вдруг засиял, счастливо улыбаясь. – Во всяком случае, спасибо. – Учитывая состояние его «Вольво», это был безусловно щедрый жест.

Как только огонь спал, сразу же вернулись дети и, выпучив глаза, смотрели на обломки машины. В мрачноватом доме недалеко от дороги вылетели стекла, но ни ограда, ни дрожавшие на ветру кусты в маленьком общественном саду, возле которого стоял «Вольво», вроде бы не пострадали. Машины, припаркованные впереди и сзади, слегка поцарапало осколками, но других повреждений было незаметно. Если бы бомба взорвалась, когда мы проезжали по узкой улице с оживленным движением, пострадавших могло бы быть больше.

Маленькой блондинке, выглядевшей очень важной в капюшоне и красной куртке, застегнутой на «молнию», что-то выговаривала старшая девочка лет тринадцати. Видно, ей поручили следить за малышкой, а она потеряла ее из виду и теперь старалась оправдаться. Кнут быстро завоевал доверие младшей девочки. Как и в случае с мальчиком на ипподроме, нашедшим руку, Кнут опустился на корточки, чтобы не давить на ребенка сверху, и спокойно беседовал.

Прислонившись к ограде, я наблюдал, как Эрик непрестанно поглаживает желтоватую шерсть бдина, словно этими простыми жестами он успокаивал себя и снимал страшное напряжение, еще не оставившее его. Один вроде бы тоже наслаждался лаской хозяина. Мне стало холодно.

Кнут выпрямился, держа за руку маленькую блондинку.

– Ее зовут Лив, – объяснил он. – Ей четыре года. Она живет в полумиле отсюда. Лив играла в саду со своей старшей сестрой, потом вышла в ворота и пошла вдоль дороги сюда. Сестра не велела ей, но Лив говорит, что никогда не делает, что велит сестра.

– Сестра любит командовать, – неожиданно вмешался Эрик. – Настоящая фашистка.

– Лив говорит, что человек отрезал проволоку сзади машины, а собака смотрела на него в окно. Лив остановилась, чтобы поглядеть. Она стояла сзади мужчины, он ее не видел и не слышал. Она говорит, что он вынул что-то из кармана пальто и положил в багажник, но она не видела, что это было. Лив говорит, что мужчина пытался захлопнуть багажник, но тот не закрывался. Тогда он стал снова прикручивать проволоку, как было раньше, но проволоки не хватало, потому что он отрезал ее. Он положил проволоку в карман, в этот момент увидел Лив и велел ей скорей бежать домой, но, по-моему, в ней сильно чувство противоречия и она все делает наоборот. Лив говорит, что она подошла к машине и рассматривала в окно собаку, но собака все время смотрела на багажник. Тогда мужчина схватил девочку и велел не играть возле машины, а сейчас же бежать домой. После этого он ушел.

Кнут посмотрел на маленькую толпу ребят, снова собравшихся вокруг Лив.

– Лив такой ребенок, за которым тянутся дети. Как сейчас, – продолжал Кнут. – Они пришли за ней из парка, и она рассказывала им, как мужчина отрезал проволоку и пытался закрыть багажник. Это, по-моему, заинтересовало ее больше всего. Потом полицейский, который шел принимать дежурство, заметил толпу ребят и спросил, почему они здесь собрались.

– И тут подошли мы.

– Точно так.

– Лив сказала, как выглядел мужчина?

– Большой, сказала она. Но для маленькой девочки все взрослые большие.

– Она не заметила, какие у него волосы? Кнут спросил, девочка ответила.

– Лив говорит, что на нем была вязаная шапка, как у моряка.

– А какие глаза?

Кнут опять спросил. Лив отвечала чистым высоким голосом и очень уверенно, все дети слушали ее.

– Глаза желтые, острые. Как у птицы.

– Он был в перчатках? Кнут перевел, она кивнула.

– А какие у него были ботинки?

Она четко описала ботинки: большие, мягкие, похожие на лодку.

Дети – лучшие на земле свидетели. Они ясно видят, точно запоминают, их впечатление не зависит от убеждений или предрассудков. Поэтому, когда Лив что-то добавила, а дети, Кнут и Эрик засмеялись, я попросил перевести ее слова.

– Должно быть, она ошибается, – улыбнулся Кнут.

– Что она сказала?

– Она сказала, что у него на шее бабочка.

– Спросите у нее, какая бабочка?

– Сейчас уже поздно для бабочек, – терпеливо пояснил Кнут. – Слишком холодно.

– Спросите у нее, на что была похожа эта бабочка, – настаивал я.

Он пожал плечами, но спросил. Ответ удивил его, потому что Лив точно описала ее, при каждом слове уверенно кивая головой. Она знала, что видела бабочку.

– Она говорит, – начал переводить Кнут, – что бабочка была на шее сзади. Лив увидела ее, потому что он наклонил голову вперед. Бабочка была между его шерстяной шапкой и воротником и не двигалась.

– Какого цвета?

– Темно-красного, – перевел Кнут.

– Родимое пятно?

– Может быть, – согласился Кнут, спросил о чем-то Лив и кивнул мне. – Да, видимо, вы правы. Она говорит, что бабочка раскрыла два плоских крыла, но одно было больше другого.

– Так, – усмехнулся я, – теперь нам нужен большой мужчина с желтыми глазами и родимым пятном в форме бабочки.

– Или маленький мужчина, – возразил Эрик, – с солнцем в глазах и грязной шеей.

– Солнца в глазах нет, – засмеялся я. – Металлически-серое небо давит, как армейское одеяло, но не дает тепла. У меня даже кишки замерзли, нельзя ли отменить этот холод?

Кнут отправил полицейского за специалистами по отпечаткам пальцев и по взрывам, переписал имена и адреса половины детей, толпа зрителей постепенно росла, и Эрик раздраженно спросил, может ли он уже идти домой.

– Надо закончить здесь, – наставительно заметил Кнут, когда мы больше часа протоптались на тротуаре возле взорванной машины.

С наступлением темноты мы вернулись в офис Кнута, он снял пальто и фуражку и показался мне еще более усталым, чем раньше. Я попросил разрешения и позвонил Сэндвикам, чтобы извиниться за то, что не приехал в назначенный час. Я поговорил только с миссис Сэндвик, которая объяснила, что мужа нет дома.

– Миккель ждал вас, мистер Кливленд, – сказала она по-английски с сильным норвежским акцентом, – но, прождав час, ушел со своими друзьями.

– Пожалуйста, передайте ему мои извинения.

– Передам.

– В какой школе он учится?

– В Голе, в колледже, – ответила она и, будто спохватившись, добавила:

– Не думаю, что мужу понравится…

– Я только хотел узнать, смогу ли я увидеть его сегодня вечером, прежде чем он вернется в пансион, – перебил я.

– Ох, он собирался, прямо не заходя домой, отправиться туда с друзьями. Сейчас они, наверно, уже в пути.

– Тогда неважно.

Я положил трубку, Кнут занимался приготовлением кофе.

– Где в Голе колледж? – спросил я.

– Гол в горах, на пути в Берген. Маленький городок, куда зимой ездят в отпуск кататься на лыжах. Колледж – это школа-пансион для богатых мальчиков. Вы собираетесь отправиться в такую даль, чтобы увидеть Миккеля Сэндвика? Он ничего не знает о том, как убили Боба Шермана. Когда я видел его, он был расстроен смертью друга, вот и все. Если бы он что-то знал, то обязательно бы помог.

– Как расстроен? Плакал?

– Нет, не плакал. Бледный. Совершенно подавленный. Дрожавший. Расстроенный.

– Сердитый?

– Нет. Почему он должен быть сердитым?

– Людям свойственно приходить в ярость, когда убивают их друзей. Они испытывают такую злость, что готовы сами задушить убийцу, разве нет?

– А-а, – он кивнул, – вы это имеете в виду. Не помню, чтобы Миккель был как-то особенно сердит.

– Как он выглядит?

– Обыкновенный мальчик. Лет шестнадцати. Нет, уже семнадцати. Умный, но не выдающийся. Среднего роста, худощавый, светло-русые волосы, хорошие манеры. Ничего примечательного. Приятный мальчик. Возможно, немного нервный.

Мы сидели вокруг стола и пили кофе. Один тоже получил свою порцию и много сахара. Эрик постепенно отходил от ужаса, что чуть не потерял своего друга, и вспомнил о машине.

– Наверно, мне придется взять напрокат, – решил он, – чтобы возить Дэйвида.

– Ты больше не будешь возить Дэйвида, – твердо заявил Кнут.

– Конечно, буду.

– Нет, это опасно, – объяснил Кнут.

Ненадолго сгустилось многозначительное молчание. Любой, кто будет возить меня в будущем, должен быть предупрежден о рискованности этой работы. Что делает меня весьма непопулярным в качестве пассажира.

– Я что-нибудь придумаю, – успокоил их я.

– Куда вы планировали поехать еще? – спросил Эрик.

– Завтра заехать к Свену Вангену, потом на ипподром. В понедельник… еще не знаю.

– Я подъеду к завтраку в «Гранд-отель», – как о деле решенном заявил Эрик.

– Нет, – запротестовал Кнут, и они весьма бурно заспорили, но Кнут сдался. Мрачный, с поджатыми губами, он повернулся ко мне:

– Эрик говорит, что никогда не бросает дело, не закончив.

Эрик усмехнулся и пригладил рукой свои светлые лохматые волосы.

– Бросаю, если очень скучное.

– Полагаю, вы понимаете, что одна из этих попыток может оказаться успешной? – официальным тоном сказал Кнут. – Две провалились, но…

– Три, – перебил я. – Кто-то пытался утопить меня в фьорде в первый же день, как я приехал в Норвегию. – И я рассказал им о черном катере.

– Но это могла быть случайность, – нахмурился Кнут.

– В то время я тоже так думал, – кивнул я. – Но теперь картина выглядит по-другому. – Я налил себе крепкого горячего кофе. – Но я согласен с вами, рано или поздно капкан захлопнется, но что с этим делать – не знаю.

– Бросить и вернуться в Англию, – сказал Кнут.

– Вы бы бросили?

Он не ответил. И Эрик тоже. На этот вопрос не было ответа.

* * *

Кнут отправил меня в «Гранд-отель» на полицейской машине. Я пообедал в ресторане, бар был закрыт (воскресенье), выбрал наугад один из свободных номеров, забрал у портье свой чемодан и шлем Боба Шермана и провел вечер, сидя в кресле и обдумывая неприятные факты.

К примеру, такие, что удача и девушки совсем не надоедали мне в этом деле.

Или что в следующий раз могут использовать ружье, потому что снайперский выстрел – надежнейший способ поставить в споре точку.

Если завтра я поеду на скачки, то целый проклятый день буду ждать выстрела в спину.

Немного утешения в надежде, что человек с желтыми глазами и родимым пятном на затылке окажется паршивым стрелком.

На смену этим пришли другие мысли: конечно, есть особый путь, раскрывавший, кто убил Боба Шермана и почему. Если бы такого пути не существовало, то никому бы не понадобилось убивать меня. Кнут не нашел этого пути. Может быть, он видел разгадку в лицо, но не узнал ее, потому что она казалась слишком легкой.

Может быть, я тоже прошел мимо, но будем надеяться, что пойму позже, когда больше услышу и увижу.

Желтые Глаза, должно быть, следил за машиной Эрика, подумал я. Но Эрик так акробатически водил усопший «Вольво», так любил пролетать под красный свет, что, когда мы ездили на ипподром, кроме пожарников, вряд ли кто-нибудь рискнул бы сидеть у нас на хвосте. Но потом я надумал вернуться в «Гранд-отель», чтобы оставить шлем, и наблюдателю ничего не стоило проследить за нами.

Ни я, ни Эрик не заметили преследователя, но наше путешествие к Бальтзерсену и от него к тому месту, где мы оставили машину, было очень коротким и почти без нарушений правил движения. Так что преследователь, рискуя не больше двух раз, мог не выпускать нас из виду.

Мужчина с желтыми глазами бил Эмму, и похоже, что мой визитер с ножом – тот человек, который пинал ее дедушку. Но скорей всего они оба наемники, которым платят за грязную работу и которые не сами придумывают себе задания. Они получали приказы, а не отдавали.

По моему мнению, там должно быть еще по меньшей мере двое. Одного я знал, а другого или других не знал. Чтобы вывести на свет неизвестного, мне надо обмануть известного. Но главная загвоздка в том, что, когда я поставлю капкан, туда надо положить приманку. А в настоящее время самая аппетитная приманка – это я сам. Так что сыр может быть съеден, если не будет исключительно осторожен.

Нетрудно сообразить, что надо временно вывести из игры сильных парней: Желтые Глаза и Карие Глаза. То есть их надо выманить куда-то из города. Но ситуация требует, чтобы приманка оставалась в Осло, то есть действовала одновременно в нескольких местах. Как это устроить – уже другой вопрос. Я изучил ковер в номере вдоль и поперек, но ничего не придумал.

Как бы я хотел знать, что Боб Шерман привозил в Норвегию. Вряд ли это была порнография, потому что Боб сказал Падди О'Флагерти, что «засветился». Допустим, он открыл конверт и обнаружил, что там вовсе не обыкновенная порнография. Это могло его напугать и насторожить.

Теперь предположим, что он открыл конверт, увидел содержимое и понял, что ему мало платят за такой риск.

Предположим, что он вынул часть содержимого конверта, надеясь сыграть этим в дальнейшем как козырной картой.

Но Боб не успел сыграть своими козырями, потому что, если бы он их уже использовал, враг бы, естественно, узнал, что у Боба в руках часть содержимого конверта, и не стал бы убивать его, не забрав прежде опасные бумаги.

Предположим еще один, простейший вариант: Боб открыл конверт, увидел содержимое и до смерти испугался. А враг убил его только за то, что Боб узнал содержание бумаг. И уже потом обнаружил, что часть бумаг Боб спрятал.

Так что же, черт возьми, было в коричневом конверте?

Каждое предположение буксует на этом месте.

Начнем с другого конца.

Когда он открыл конверт?

Вероятно, не дома. Эмма видела, как он положил его в саквояж, чтобы не забыть. Желтые Глаза и мой визитер с ножом методически разломали все, но ничего не нашли. Резонно предположить, что Боб вынес из дома конверт, не открывая его.

Весь день саквояж и конверт в нем были с ним на скачках в Кемптоне. Времени достаточно, если ему уж так хотелось открыть конверт. Но если бы его жгло любопытство или нетерпение, он мог бы его открыть и ночью дома.

Потом он выехал из Кемптона в Лондон на аэродром Хитроу и там сел в самолет. Можно согласиться, что во время этого путешествия у него не нашлось минуты открыть конверт. Вряд ли в автобусе импульсивным движением он заглянул в доверенный ему пакет.

Боб приехал к Гуннару Холту на час позже, чем его ждали. Значит, он мог сделать шаг к смерти – всунуть нос в чужой секрет или в самолете, или в первый час после приземления.

Пожалуй, больше похоже, что в самолете, подумал я.

Час или больше он сидел в кресле, пару раз взял что-то выпить, а конверт с порнографией так соблазнительно лежал под рукой.

Открыл конверт и увидел – что?

Предположим, примерно за полчаса до приземления он пришел к мысли, что надо потребовать дополнительную плату за такие рискованные услуги. Предположим, он вынул что-то из конверта и спрятал… Где он мог спрятать?

Ни в карманах, ни в саквояже. Может быть, в седле? Очень сомнительно. Во-первых, седло крошечное, и, во-вторых, на следующий день он на нем участвовал в трех заездах.

И не в шлеме: никаких бумаг или фотографий, спрятанных под подкладкой, я не нашел.

После приземления оставался целый час, в течение которого он мог оставить разыскиваемый объект в регистратуре любого отеля Осло с просьбой сохранить до его возвращения.

В течение часа он мог спрятать что угодно в бесчисленном количестве мест.

Я вздохнул. Поиск был безнадежен.

Я встал, потянулся, достал пижаму, разделся, почистил зубы.

Шлем Боба лежал у меня на постели. Я взял его, подергал за завязки, потом снова кинул на одеяло. Взбил подушки, чтобы почитать перед сном. Потом сел на постели и стал лениво вертеть шлем в руках, едва ли глядя на него и думая о Бобе и последнем дне, когда он носил этот шлем.

Я всерьез размышлял о том, что надо бы надеть шлем, когда поеду на ипподром, и надо бы купить пуленепробиваемый жилет. В какое же дело влез муж Эммы, если я тоже могу умереть из-за него?

Я снова прощупал мягкую черную подкладку. Ничего. Ничего под нее не подсунуто.

На макушке черной подкладки помещалась маленькая круглая шишечка, вделанная в защитную часть шлема, к которой крепились завязки. Великолепный образец инженерной мысли, придуманный для того, чтобы защитить человека, если он упадет на голову с лошади, несущейся галопом со скоростью тридцать миль в час. Маленькая шишечка, предотвращающая серьезные травмы черепа.

На макушке шлема подкладка собиралась в складки, но под ними не было места ни для фотографий, ни для бумаг, ни для конверта размером с журнал. Я всунул туда руку просто так, чтобы еще раз убедиться.

И там, на макушке шлема, Боб оставил ключ.

Буквально ключ.

Я с недоверием ощупал его.

Засунутый под подкладку под две идущие накрест полоски завязок, он был совершенно незаметен.

Я вытащил его из шлема и держал за металлическое колечко. Это был ключ от автоматического «американского» замка с маленькой черной биркой, на которой t-виднелись белые буква и цифра: «С 14». Эта маленькая пластмассовая бирка прилегала к стенке шлема, и ключ ни с первого, ни со второго, ни с третьего взгляда нельзя было увидеть. Так что Боб мог спокойно работать с лошадьми, зная, что ключ в безопасности.

«С 14».

Похоже, что это ключ от шкафчика. И вполне возможно, от автоматической камеры хранения в аэропорту или на большом вокзале в любой стране мира. На бирке не было ничего, чтобы указывало на город, страну или континент.

Я надолго задумался.

Если именно ключ должен был привезти Боб, значит, для кого-то он имел исключительное значение. Такое жизненно важное, что ради него можно и утопить человека в пруду. Или обыскать дом в Англии. Когда выяснилось, что ключ пропал.

Но Желтые Глаза и мой визитер с ножом, обыскивавшие дом в Англии, упоминали бумаги. Их послали искать бумаги, а не ключ.

Тогда предположим, что Боб оставил бумаги где-то в камере хранения, и это ключ от нее.

Задача становится легче. Отбросим Нью-Йорк, Найроби или Внутреннюю Монголию и сузим поиски до Южной Англии и Осло.

Безобидно выглядевший ключ обещал разгадку. Я инстинктивно закрыл его рукой, чтобы спрятать, сохранить в безопасности.

Наверно, Боб испытывал такие же чувства. Осторожность, с какой он спрятал ключ, выдавала силу его инстинкта. Хотя когда он искал надежное место для ключа, то не понимал, как точно инстинкт предупреждал об опасности.

Я улыбнулся: надо прислушаться к голосу инстинкта.

В чемодане у меня лежал новый неоткрытый пластырь для раны на груди, предусмотрительно положенный моим нижним соседом, Чарльзом Стирлингом. Но до сих пор я его не использовал.

Положив ключ на столик рядом с кроватью, я отлепил старый пластырь, под ним был темный, сухой и выглядевший здоровым рубец. Я приклеил новый пластырь, прижав им бесценный ключ Боба к коже.