Текст книги "Безмолвные"

Дилан Фэрроу
Безмолвные

Эта книга представляет собой художественное произведение. Все персонажи, организации и события, изображенные в этом романе, либо являются плодом воображения автора, либо используются в вымышленных образах.

Dylan Farrow

Hush

Copyright © Glasstown Entertainment, LLC and Malone Farrow, 2020 This edition published by arrangement with InkWell Management LLC and Synopsis Literary Agency.

© Абмаева С., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Отрывок из Манифеста Высшего совета

Процесс всегда начинается одинаково: в венах на запястьях появляется темнеющая синева. Это общеизвестный факт. Далее проявляются следующие симптомы: поверхностное дыхание, кашель, лихорадка и мышечная боль. После заражения может пройти один или два дня, прежде чем потемнение вен распространится по всему телу. На этом этапе склеры глаз покрываются пятнами. Далее пигментация достигает конечностей, которые становятся темнее грозовой тучи. На последних стадиях вены становятся крайне чувствительны, пульсируя, они готовы взорваться в любой момент.

В самых тяжелых случаях вены лопаются под кожей.

В конце концов боль становится невыносимой, сопровождаясь бредом и паранойей различной степени. Согласно распространенному высказыванию одного барда, «они боятся даже больше, чем мы».

Нынешняя эпоха безвозвратно запятнана смертью и хаосом; наши улицы, поля и дома пропитаны отвратительным, гнилостным зловонием болезни. Облако дыма от тысяч погребальных костров, от домов, которые мы должны сжечь, чтобы очиститься от болезни, поднимается над Монтаной.

Чтобы остановить развитие этой трагедии, надо понять ее истоки.

Болезнь, именуемая «Смерть Индиго» или «скверна», впервые была зарегистрирована в сельском поместье на юго-западе. Казалось, заражение распространялось вместе с молвой, и не успевало известие дойти до очередной деревни, как там уже вспыхивала болезнь. Она распространилась так быстро, что всего за несколько дней случаи массового заражения были зафиксированы во всех уголках Монтаны. Все, у кого обнаруживались признаки заболевания, немедленно помещались в карантин, но изоляция больных не могла остановить рост смертей. Всюду царило смятение. Мы были нацией, охваченной болью, страхом и хаосом.

Среди живущих сегодня есть те, кто еще помнит мрачные процессии врачей в масках, ведущих через сельскую местность караваны синих трупов к их последнему костру.

Только после тщательного исследования барды Высшего совета обнаружили истинную природу врага:

чернила.

Мы охотно использовали их – в наших рассказах, письмах и новостях. Они были в наших домах, мы передавали их нашими руками и распространяли, несмотря на все предупреждения.

Но вместе мы поднимемся над прахом наших павших и откроем новую эру спокойствия и процветания в Монтане. Пришло время присоединиться к Высшему совету, чтобы обезопасить себя от повторения этой трагедии в будущем. Тирания Смерти Индиго может быть свергнута.

Наша история показывает, что бдительность и осторожность равносильны выживанию. Выжгите чернила с этой страницы. Отворачивайтесь от запретных слов, ядовитых историй и смертоносных символов. Очистите страну от этой пагубной заразы.

Присоединяйтесь к нам.

* * *

Шай сидела под старым деревом возле дома, где умирал ее брат.

До нее доходили лишь самые громкие, самые пронзительные скорбные вопли, но они стихали по мере того, как он слабел. Брат все еще с ней, но скоро должен был уйти.

Перед ней стояла корзина с тряпьем. Она запустила в нее руку, разрывая ткань на длинные куски, и горе сжало ей горло. Как только на дереве появятся ленты, извещая о смерти Кирана, все узнают, что Смерть Индиго пришла за ее семьей.

Она подумала о синих венах, ползущих по коже брата, и содрогнулась. Старшие не позволяли ей приближаться к нему, но через приоткрытую дверь спальни она видела явные признаки обострения болезни. Она слышала звуки, которые он издавал, в основном крики боли и яростный кашель.

Он был совсем еще ребенком, младше ее на три года. Это казалось несправедливым.

В животе у нее все скрутило, когда она встала, готовясь взобраться на дерево, и в этот момент из дома донесся долгий, пронзительный вопль. Единственными звуками на многие мили вокруг оставались леденящие кровь крики Кирана и успокаивающий голос Ма, которые ветер уносил вниз по серому склону горы.

Шай сунула ленты, которые она сделала, в карман и начала взбираться на дерево. Устроившись в развилке ствола, она стала привязывать темно-синие ленты к ветвям. Блеклое зимнее солнце выглянуло из-за туч, и корявые тени от ветвей деревьев легли на их дом.

Шай вздрогнула. Тени походили на зараженные вены.

Со своего места на дереве Шай увидела вдали трех мужчин верхом на лошадях, которые быстро поднимались по тропе. Она никогда не видела таких красивых лошадей, хотя слышала об этих существах, разительно отличающихся от деревенских лошадей. Все в Монтане знали историю первого всадника: давным-давно, за много веков до того, как пришла болезнь, он приручил дикого коня, который, как говорят, был рожден от солнца. На его спине он скакал сквозь пустую тьму нерожденного мира, создавая жизнь словами, слетавшими с его губ. Там, где он ступал, земля обретала бытие и цвет.

Гривы и хвосты лошадей развевались, двигаясь словно под водой, и блестели даже в угасающем свете. Столь красивые животные могли принадлежать только Высшему совету.

Барды пришли, чтобы сжечь ее дом.

Хотя их лица скрывали капюшоны, Шай могла поклясться, что видела, как под их тенью губы бардов мерно шевелятся. Ветер дул все сильнее, пока они приближались, и вопли усилились, вторя его лихорадочным порывам. Ветка качнулась под ее рукой, и Шай потеряла равновесие. Она скользнула вниз, выпустив ветвь.

Все, что она увидела, когда падала, был безумный танец лент, яростных и диких, бьющихся на ветру.

Глава 1

Щелк. «Щелк, щелк, щелк». Мои глаза резко открываются, я лежу в своей постели. Тонкое одеяло подо мной скомкано. Тот же сон, воскрешающий день, когда все это произошло, пять лет назад.

Темная фигура стоит надо мной, щелкая пальцами.

– Просыпайся, соня!

– Шшш, – шепчу я, – потише, а то разбудишь Ма, – ей нужен сон еще больше, чем мне.

Фиона фыркает, отступая от кровати в полосу серого рассвета, льющегося из окна. При свете она не такая страшная. Высокая, стройная, светловолосая, с высокими скулами, какие во всей Монтане не найти, она словно пятнистый солнечный свет под деревом – прекрасна так, что сама не может этого видеть. Мои родители были оба темноволосые, невысокие и коренастые. У меня никогда не было шанса вырасти такой высокой и красивой, как Фиона. Однако ни одного из них не смущали тысячи веснушек на лице – это, казалось, было моей уникальной чертой.

Моя подруга пожимает плечами.

– Почему-то я сомневаюсь в этом, особенно если она спит так же крепко, как ты.

Я бросаю взгляд на маму. Она спит под одеялом на кровати напротив – хрупкая фигура, ее ребра мягко поднимаются и опускаются с каждым вздохом. Возможно, Фиона права. Мама спит как убитая.

– Что ты здесь делаешь? – я стягиваю с ног рваное одеяло и начинаю массировать рану в плече.

– Сегодня первая четверть луны, помнишь?

Отец Фионы продает шерсть наших овец и платит нам едой из своего магазина. Они одна из немногих семей в городке, которая продолжает общаться с нами с тех пор, как болезнь коснулась нас. И вот каждый месяц в первую четверть луны Фиона заезжает к нам, и мы обмениваемся скудными товарами, которые позволяют нашим семьям выжить.

– Но почему так рано? – я подавляю зевок. Мои ноги болят, а когда я опускаю их на холодный пол, то чувствую, как они дрожат от усталости. Прошлой ночью я не могла заснуть, даже после долгого дня в поле – темные сны бродили по краю сознания, полные тихих шепотов и теней. Я просидела несколько часов, щурясь на свое рукоделие при слабом свете полумесяца, струящемся через окно, и пыталась шить, чтобы отвлечься.

Фиона следует за мной в другой конец комнаты, где висит моя одежда. Простая белая рубашка, выцветшая зеленая юбка, вышитая шерстяными нитками, порванная и перепачканная по подолу, и жилет на подкладке из мягкого кроличьего меха – далеко не прекрасный, на самом деле совсем наоборот, но это все, что у меня есть. Я предпочитала работать в брюках, пока не выросла из них несколько лет назад (я носила их до момента, когда подшивать стало уже невозможно). Теперь казалось легче носить юбку, завязывая ее узлами выше колен, если становилось жарко или земля под ногами была неровной.

Фиона вежливо отворачивается, пока я снимаю ночную рубашку, закатывая глаза из-за моей стеснительности. Одевшись, я выпроваживаю ее из спальни и как можно тише закрываю за собой скрипучую дверь.

– Папа хочет, чтобы я вернулась в магазин до открытия, – говорит Фиона, наблюдая за моими руками – мозолистыми и огрубевшими от прядения, – пока я укладываю мотки пряжи в корзину, – сегодня прибудут барды.

Барды. Внезапно мне кажется, что дом заледенел. Старейшины города говорят, что есть сила в словах, что некоторые фразы могут изменить мир вокруг вас. То же относилось к названию болезни. Цвета индиго избегали, как будто один его вид или звук самого слова мог вызвать новую волну болезни. Теперь его называли – когда этого невозможно было избежать – проклятым цветом.

Только барды могут безопасно использовать слова в своих рассказах. Все в Монтане знают, что любой дурак может вызвать катастрофу, произнеся нечто запретное.

Некоторые считают, что мой брат был одним из этих дураков.

Говорят, болезнь началась с написанного слова. Опустошение, которое она произвела, обернулось с тех пор ужасом перед любым словом, написанным или произнесенным. Одного неосторожного высказывания может оказаться достаточно, чтобы снова началась пандемия.

Этого было достаточно, чтобы Ма перестала говорить после смерти Кирана.

Знакомое чувство страха змеится внутри.

Барды приезжают раз или два в год, отправляя письменное предупреждение, которое ворон доставляет деревенскому констеблю в лучшем случае за день до их прибытия. Констебль, в свою очередь, созывает жителей и собирает скудные плоды труда Астры, готовясь к встрече бардов. Барды собирают десятину для Высшего совета и – если пожелают – могут провести обряд благословения земли и ее народа.

Но они редко бывают довольны. Подношения Астры скудны: охапка шерсти, несколько пучков светлой пшеницы. Шкура и рога оленя, если повезет.

Благословения в Астре не проводились при моей жизни, но самый старший из старейшин, дедушка Куинн, часто рассказывает об одном. Тогда после ухода бардов его семейная пшеничная ферма дала урожай, которого хватило на шесть недель.

Последний раз я видела бардов издалека в день смерти Кирана. После этого мама запретила мне смотреть на них – это были последние слова, которые она произнесла вслух. Но у меня в любом случае нет времени следить за ними, когда они приезжают. Безжалостное солнце иссушает землю, и мне часто приходится отгонять наше стадо на много миль от дома, чтобы убедиться, что оно сыто. В прошлом месяце мы потеряли из-за голода трехнедельного ягненка.

Теперь я понимаю, почему Фиона пришла так рано. Если скудные мотки пряжи из шерсти наших овец хоть немного увеличат городскую десятину, возможно, барды помогут покончить с засухой. Астра не видела дождя почти девять месяцев.

– С тобой все в порядке? – тихо спрашивает Фиона.

Я отрываю взгляд от пряжи и смотрю на нее. В последнее время меня преследуют странные мысли. Вещи, которые я не могу объяснить. Сны, которые больше похожи на ужасные предсказания. Я просыпаюсь с растущим страхом, что со мной что-то явно не так.

– Я в порядке, – слова тяжело слетают с губ.

Фиона, прищурившись, смотрит на меня большими зелеными глазами.

– Лгунья, – прямо говорит она.

Я делаю глубокий вдох, когда отчаянная, глупая идея зарождается в моей голове. Бросив быстрый взгляд на закрытую дверь спальни, я хватаю в одну руку корзинку с пряжей и тащу Фиону из дома.

Солнце едва коснулось неба, когда мы выходим наружу, и воздух все еще холодный и сухой. Окружающие горы прорезают темную зубчатую линию вдали и отбрасывают на долину завесу прозрачных теней, туман поднимается от увядшей травы.

Я молча веду Фиону вдоль дома. Несмотря на холод, моя кожа кажется горячей. У меня голова идет кругом. Я боюсь, что если я повернусь и Фиона увидит мое лицо, пусть даже на мгновение, она каким-то образом узнает правду.

Я, возможно, была в серьезной опасности, и, находясь рядом со мной, она тоже оказывалась под угрозой.

Это началось около года назад, сразу после моего шестнадцатилетия. Я вышивала один из маминых платков, черные птицы кружились по ткани, когда я подняла голову и увидела стаю птиц, образующих стрелу в небе. Вскоре после этого случая, когда я вышивала на наволочке зайца с белым хвостом, одна из соседских охотничьих собак выбежала на пастбище перед домом с окровавленным белым зайцем в зубах.

Теплое покалывание начинало наполнять мои пальцы всякий раз, когда я шила. Совсем небольно, но странно.

Я провела бессчетное количество ночей, лежа без сна, уставившись на суровые деревянные балки потолка, пытаясь понять, схожу ли я с ума или проклята – или и то и другое одновременно. Только одно я знала наверняка: тени болезни уже падали на нас. Мы были затронуты ею, и неизвестно, какая еще беда могла произойти с нами из-за этого контакта. С тех пор, как я обнаружила, что мои вышитые фантазии эхом отдаются в окружающем мире, молчание мамы делалось все более и более давящим. Дом отзывается на все невысказанные слова.

Потеря. Истощение. Гложущий голод, день за днем.

Утренний воздух вызывает во мне дрожь, пробуждая ледяной страх внутри. Когда мы подходим к сараю, я наконец отпускаю Фиону, но не могу удержаться от настороженного взгляда через плечо. Маленький серый деревянный домик тихо застыл в утреннем тумане, такой, каким мы его оставили.

– Что на тебя нашло, Шай? – Фиона приподнимает бровь, она подозревает что-то, но и заинтригована одновременно.

– Фиона, – начинаю я, сильно прикусывая губу, когда понимаю, что не знаю, как это сказать, – мне нужна небольшая помощь.

Это первая правдивая вещь, которая приходит мне на ум.

Ее взгляд смягчается.

– Конечно, Шай. Что угодно.

Мне хочется подавиться словами. Я пытаюсь представить, что может случиться, если я просто объясню ей правду. Я могу быть проклята болезнью, поэтому хочу спросить, могут ли барды вылечить меня.

Наибольший риск – потерять подругу, которая испугается, что я навлеку на нее проклятие, и весь город узнает об этом через день. Ее родители откажутся от всех сделок с мамой, никто не будет покупать нашу шерсть, а моя семья начнет голодать.

Даже произносить такое запрещено; любое слово, вызывающее злобные мысли, никогда не должно быть произнесено. Считается, что такие слова таят в себе проклятия как для говорящего, так и для тех, кто их слышит. Слова могут вызвать к существованию само отрицательное событие.

Но при самом худшем раскладе, я распространю свое проклятие на самого дорогого друга.

Я не могу так рисковать.

Глядя на милое, нетерпеливое лицо Фионы, я знаю, что не могу рисковать потерять и ее тоже.

– Могу я доставить шерсть твоему отцу? – говорю я вместо того, что собиралась. – Мне нужно, чтобы ты привела стадо на северное пастбище, пока меня не будет. Они не должны слишком упрямиться сегодня, и я дам тебе все инструкции. Ты же много раз видела, как я это делаю.

Фиона морщит лоб.

– И это все? Да, конечно. Но почему?

Мое сердце начинает тяжело биться в груди. Я делаю глубокий вдох, прислонясь к грубой обшивке сарая, чтобы успокоиться и очистить голову от рассеянных мыслей, раздраженная тем, как ужасно это у меня получается.

– О, я знаю, что происходит, – лукавая улыбка появляется в уголках губ Фионы, и мое сердце внезапно замирает. – Ты ведь собираешься повидаться с Мадсом?

– Да! – я вздыхаю с облегчением. – Именно.

Никто не станет спрашивать, почему я неожиданно поехала в город встретиться с Мадсом, а если бы и спросили, их подозрения были бы далеки от тех, о которых я беспокоюсь.

– Шай, тебе не нужно смущаться, – Фиона смеется. – Я все прекрасно понимаю.

Я выдавливаю легкий и, надеюсь, убедительный смешок, хотя скорее может показаться, что у меня перехватило дыхание.

– Спасибо. Я твой должник.

– Уверена, что-нибудь придумаю. – Она наклоняется и обнимает меня. Я испытываю искушение отстраниться, будто даже мое прикосновение может заразить ее. Но вместо этого я позволяю ее запаху, в котором смешались свежий укроп, ежевика и прохлада струящейся воды, окружить меня, и чувствую себя в этот момент не проклятой, а счастливой.

Мы с Фионой всегда странно смотрелись как две подруги. Я низкая, она высокая. Я темноволосая, она светловолосая. У меня широкие плечи и крепкое строение, она стройная и хрупкая. У нее есть поклонники, а у меня – овцы. Ну, овцы и коровы. Но все это к лучшему. Фиона преданная, заботливая и готова мириться со всеми моими капризами. Она из тех людей, которые с радостью помогут и ничего не ждут взамен. Она заслуживает большего, чем мои секреты.

– Он обожает тебя, тебе не кажется? – спрашивает Фиона, отстраняясь. Ее лукавая улыбка превратилась в широкую ухмылку. – Я никогда не думала, что ты выйдешь замуж раньше меня.

Я искренне рассмеялась.

– Давай не будем заходить так далеко!

Если у Фионы и есть недостаток, это ее любовь к сплетням. А молодые люди, как правило, ее любимая тема. Если бы столько же их обращало внимание на меня, сколько на нее, это могла бы быть и моя любимая тема. Мадс, кажется, единственное исключение во всей Астре.

Он поцеловал меня однажды, в прошлом году, после неудачного праздника урожая. На следующий день констебль объявил, что засуха вернулась, и Мадс с отцом уехали на три недели на охоту. Мы никогда не говорили о поцелуе. Даже сейчас я не совсем уверена, что чувствую по этому поводу. Может быть, первый поцелуй не вызывает особого восторга, и люди просто лгут об этом, чтобы остальные чувствовали себя лучше.

Но Мадс – это наименьшая из моих забот. Я лишь надеюсь, что смогу скрывать эту маленькую ложь достаточно долго, чтобы добраться до городка и вернуться, пока Фиона или мама не узнали настоящую причину – или любопытные соседи не заподозрили неладное. В Астре меня может разглядывать кто угодно. Обычно так и происходит.

– Обещаешь, что расскажешь мне все, когда вернешься? – спрашивает Фиона, вонзая в меня этими словами нож еще глубже.

– Обещаю, – я избегаю ее взгляда. – Давай покажу, что делать со стадом, пока меня не будет.

Фиона послушно следует за мной мимо обветшалого сарая к воротам. Как и дом, он посерел от времени, соломенная крыша истрепалась. Удивляет, что он еще держится, хоть и едва-едва. Но еще больше поражает, что ему удается держать снаружи хищников и воров.

Овцы радостно блеют и трутся о стены, пока я отпираю и открываю дверь. Они, не задерживаясь в воротах, выходят на пастбище.

К счастью, сегодня они, похоже, настроены дружелюбно и держатся вместе, когда спускаются в долину. Только Имоджен немного медлительна, но я прощаю ей это. Она должна родить на этой неделе. Если она принесет нам еще одного ягненка, можно потратить время, ожидая, пока она догонит остальных.

Мы ведем овец на вершину холма в восточной части долины, которую не видно из нашего дома. Но прежде я поворачиваюсь и беру Фиону за руки.

– Что? – спрашивает она с растерянным видом.

– Чуть не забыла. У меня есть кое-что для тебя, – я лезу в карман и достаю свою последнюю вышивку – носовой платок, выкрашенный в красный цвет смесью свеклы и лепестков, пришитыми темными цветами, напоминающими глаза. Один из моих странных снов, но он, конечно, не может сбыться.

– Это прекрасно, – шепчет она.

Это еще одна особенность Фионы. Она любит все, что я вышиваю, даже странные и тревожные образы. Иногда мне кажется, она видит мир так же, как я. Но иногда я думаю, она любит мои творения именно потому, что видит мир совсем иначе.

Потому что для нее все кажется простым. Для нее солнце – это свет, а не бедствие. Для нее ночь – покрывало из звезд, а не полоса страха и тишины. Чего я не могу ей сказать – чего не могу понять сама, – иногда я боюсь, что эта темнота поглотит меня целиком.

Глава 2

Большинству путешественников приходится преодолевать коварный перевал, чтобы добраться до городка, но от нашего дома всего час ходьбы на север вдоль берега высохшего пруда. Идти этим путем достаточно легко, хотя местность вокруг немного унылая. Без дождей пыльный пейзаж потускнел, стал размыто-бурым. Пруд давно высох, и теперь это темная впадина посреди долины – шрам на коже земли, напоминающий о том, что когда-то здесь было.

Тошнота подкатывает к горлу, когда я приближаюсь к городу, а в глазах все расплывается, как будто меня поразила солнечная лихорадка. Высокие сторожевые башни надвигаются все ближе, зловещие и неподвижные. Каждый шаг в сторону их теней только усиливает мое беспокойство.

Даже если я поговорю с бардами, каковы шансы, что они не казнят меня за дерзость? Что, если они найдут во мне след Смерти Индиго и изгонят мою семью? Снова сожгут наш дом? Холодный озноб волнами накатывает на меня, когда я вспоминаю рассказы о наказаниях бардов. Мать Фионы однажды видела, как бард запечатал женщине рот, что-то прошептав ей на ухо.

Чтобы успокоить бешено колотящееся сердце, я пытаюсь вспомнить мамин голос. Если я сконцентрируюсь, смогу услышать его теплое дрожание: глубокое и нежное, как летний ветер, отдающийся эхом в колодце. Перед тем как замолчать, она рассказывала мне и Кирану длинные сказки на ночь – истории о месте, спрятанном за облачными вершинами гор, где мы все однажды отдохнем. Рассказы о Гондале, стране волшебства и красоты, где цветы растут вдвое выше человеческого роста, где говорят птицы и жужжат пчелы, где деревья, со стволами такими толстыми, что в них можно устроить дом, устремляются к небу.

Мы с Кираном внимательно слушали, лежа в одинаковых кроватях, которые папа соорудил для нас. У меня в изголовье было вырезано маленькое сердечко, а у Кирана – звезда. Мама сидела на табурете между нами, ее лицо освещала мерцающая золотая свеча, и она рассказывала нам о бардах Монтаны. Словами барды могут заманить удачу в сети жизни. Их слова могут заставить замолчать твое сердцебиение и открыть миру твои самые сокровенные тайны.

Это было счастливое время, и длилось оно до тех пор, пока миф о Гондале не был признан нечестивым, а барды начали проводить рейды, забирая любые истории или иконографию Гондала из домов и общественных мест, и само слово было запрещено.

Гондал – не более чем сказка, хотя и опасная. В детстве я, конечно, не понимала этого, но теперь знаю. Такие сказки коварны и не имеют места в реальности.

«Ей не следовало рассказывать нам эти истории, – сердито думаю я. – Если бы она этого не сделала, Киран был бы жив».

Мои пальцы чешутся от желания взяться за шитье, чтобы успокоиться, но вместо этого я делаю глубокий вдох, надеясь прогнать ядовитые мысли прочь. Наконец Астра открывается передо мной, раскинувшись по другую сторону перевала.

Из всех жителей местности мы с мамой живем дальше всех от ее центра. Констебль счел это необходимым после того, что случилось с Кираном. Тот день, когда мама взяла меня за руку и мы ушли в горную долину, где с тех пор и живем, все еще в моей памяти. Воспоминание, как стучал молоток констебля, когда он прибивал над нашей дверью почерневший знак – посмертную маску, рот и пустые глазницы, обозначающие болезнь, постоянное напоминание о том, что мы потеряли. Добрые люди Астры могут не беспокоиться, что наше несчастье заразит их, если останутся в стороне. Впрочем, это не имеет значения. Ма не покидала дом с тех пор, как умер Киран, разве что только когда работала на нашей земле.

С последнего подъема перед перевалом я едва различаю скопление крыш, сгрудившихся на продуваемой всеми ветрами равнине. Здесь встречаются табуны диких лошадей, которые нападают на все, что по глупости приближается к ним. До болезни эта бесплодная сельская местность считалась одной из плодороднейших в округе. Теперь голая пыльная земля тянется на многие мили, кое-где отмеченная давно погибшими деревьями. На западе высохшая река прорезает землю неровной линией, словно зияющая рана. Мост через реку был разобран на дрова во время особенно жестокой зимы, осталась лишь скелетообразная дорожка из растрескавшегося камня и извести.

Астра – это группа маленьких домиков, сбившихся вместе, и их число уменьшается каждый раз, когда сюда приходит очередная банда разбойников. Деревня приютилась одна на пыльной равнине, затененная неумолимыми вершинами гор. В последние десятилетия были возведены стена и сторожевая башня, возвышающиеся над домами. Это оказалось разумным вложением денег: деревня, перестав быть легкой мишенью, стала намного безопаснее.

Простые деревянные и каменные дома побелили, когда пандемия закончилась, чтобы придать видимость чистоты. Краска посерела и теперь, отслаиваясь, обнажает грязный материал под ней в подобии старого лоскутного одеяла. Маленькие вспышки цвета отчаянно пытаются пробиться сквозь эту серость: линия ставен, когда-то выкрашенных в ярко-красный цвет, ставший ржавым и потертым, стена, покрытая увядшим плющом, оконные коробки, заполненные мертвыми сорняками. Можно заметить, что когда-то Астра была милым городком, но нищета и болезнь пронеслись по его узким улочкам.

Сто лет назад, когда Смерть Индиго впервые опустошила горы, раздутые синие тела усеивали улицы. Но Высший совет спас Монтану от наихудшей судьбы, и на несколько десятилетий Смерть Индиго полностью исчезла. Однако люди пренебрегали их правилами. Они тайком проносили чернила в свои города, приглашали болезнь войти в их дома. И волна пандемии снова обрушилась на них.

И это произойдет вновь, если мы не будем осторожны.

Барды оберегают нас и благословляют. Несмотря на суровые наказания, мы обязаны им жизнью. Их слова могут вырвать дыхание из легких человека, если он произнесет что-то, что может вызвать Смерть Индиго. Но они также могут вдохнуть жизнь в того, кто находится на грани смерти, если человека считают достаточно добродетельным.

Кирану повезло меньше. Как и многим другим. Есть вещи, которые даже Высший совет не может сделать. Но я никогда не осмелилась бы сказать об этом вслух.

Окраины деревни почти безлюдны. Когда я иду между рядами обшарпанных дощатых домов, все, что я слышу, – это рев кошки где-то поблизости. Должно быть, все уже собрались на рыночной площади.

Музыка доносится из центра, и оживленная мелодия отдается призрачным эхом по пустым улицам. Я следую за звуками, кутаясь в шаль, чтобы скрыть свое лицо. У меня сжимаются зубы при мысли, что люди в толпе узнают меня – сверкающие глаза, шепот проклятий, – но все же ускоряю шаг и спешу к рыночной площади.

Завернув за угол заброшенной кузницы, я вижу первые знаки подготовки к прибытию бардов – их инспекции, хотя никто не осмеливается назвать это так. Дедушка Куинн играет на своей ржавой флейте, его жена дирижирует. Городские дети подпевают музыке. Перекрывая мелодию, кто-то выкрикивает указания, а группа молодых людей вывешивает из окон узкие транспаранты. Цвета потускнели от старости, а ткань истрепалась, и кажется, что их сдует при первом же сильном ветре.

Под своими флагами наиболее зажиточные семьи Астры открыли различные лавки и киоски, чтобы продемонстрировать лучшие из своих товаров. Среди них отец Фионы, высокий и светловолосый, как и его дочь, торопливо возводит потрепанный навес над скромной грудой овощей, которые он разложил вокруг перевернутой корзины, пытаясь создать видимость изобилия. Мое сердце сжимается от жалости – и страха. Даже отец Фионы, один из самых зажиточных людей деревни, изо всех сил старается, чтобы добыть пищу. Скоро все погрузят на телегу и отправят в Высший совет.

Если только барды не окажутся недовольны.

По другой стороне улицы девушки моего возраста спешат к площади в своих лучших одеждах, каждая несет блюдо с фруктами и кувшин с драгоценной водой. У меня сжимается горло. Я узнаю некоторых из них, хотя и надеюсь, что они не узнают меня. Сопровождающие девушек старейшины суетятся, поправляя их прически и платья, ворча: «Стой прямо» или «Обязательно улыбнись». Самых красивых ставят вперед, перед толпой, где они с большей вероятностью привлекут внимание бардов. Один из старейшин громко комментирует отсутствие Фионы, и у меня по спине пробегает холодная дрожь.

Возбуждение деревни едва ли может оттенить общее отчаяние. Это всего лишь легкая завеса, чтобы скрыть последствия засухи и нехватку пожертвований для Высшего совета. Интересно, достаточно ли этого, чтобы обмануть бардов?

Опустив голову, я пробиваюсь сквозь толпу, используя локти, каждым шагом приближаясь к центру площади. Я плотнее закутываюсь в шаль, но люди вокруг слишком поглощены происходящим, чтобы заметить меня.

Атмосфера гнетущая, лица людей напряжены под вымученными улыбками. Наша деревня давала очень мало даже до засухи, но констебль Данн говорит, что в этом году дела идут лучше. По словам Фионы, он заверяет, что в этом году мы получим благословение. Наши беды закончатся. Голод закончится.

Я осмеливаюсь иногда бросать взгляд по сторонам: многие люди одеты в лохмотья, а лица у них такие же изможденные и высохшие, как и у меня. Узел в моем животе затягивается туже. По краю площади люди толпятся так плотно, что я не могу разглядеть, что происходит в центре.

Я хмурюсь и пытаюсь протолкнуться дальше. В толпе трудно маневрировать, и я попадаю в ловушку далеко от того места, где хотела бы быть. Я приподнимаюсь на цыпочки, из-за плеча человека, стоящего передо мной, едва различая происходящее на площади.

Констебль Данн стоит у подножия лестницы ратуши, его худощавая фигура напряжена от волнения. Черепица и дубовые панели – когда-то прекрасные – сняты со здания. Данн смотрит на площадь. Он был лидером Астры, сколько я себя помню. Он высок и силен для своих лет, но в его глазах читается усталость, когда он следит за бардами. Проходит несколько минут, прежде чем он торопливо расправляет плечи, разглаживает поношенное пальто и поднимает руку.

Музыка становится громче, и люди совершенно замолкают. На другой стороне площади толпа расступается.

Барды уже прибыли.

Мое сердце подпрыгивает, и мне требуется время, чтобы найти слово для чувства, которое переполняет мою грудь. Надежда.

На площадь выступают три внушительные фигуры, и в толпе воцаряется тишина. Их длинные черные пальто вышиты золотом, в соответствии с цветами Высшего совета, и идеально скроены, подчеркивая резкие линии и идеальную осанку. На правом плече – герб Высшего совета, щит и три меча. Великолепие их одежды резко контрастирует с лохмотьями, в которые одет окружающий их сброд. Насколько я могу разглядеть, под темными капюшонами, их лица неподвижны и бесстрастны.