Текст книги "Безмолвные"

Глава 7

Мои сны полны кошмаров. Шепот в темноте и глаза, нацеленные на меня, словно у хищника, готового напасть. Мое тело становится тяжелым и вялым, я не могу ни бежать, ни сражаться. Я могу только слабо сопротивляться, но чем больше я пытаюсь, тем ближе подкрадывается тьма, ее когти все глубже погружаются в мою кожу, пока я не падаю в чернильную черноту.

Я приподнимаюсь на локтях. Бешено колотящееся сердце замедляется, когда я успокаиваюсь. Я лежу в постели у камина в комнате Фионы.

Пламя догорело, оставив тлеющие угли; должно быть, уже далеко за полночь.

Сев поудобнее, я протираю глаза. Лоб покрыт холодным потом, а руки болят: я сжимаю кулаки во сне.

– Это то, чего хотела бы твоя мама, – безжалостно повторяет эхо, но я знаю, это неправда.

Не раздумывая, я сбрасываю с ног старое одеяло и поднимаюсь, хватая одежду и обувь. Я жду, пока не окажусь по другую сторону двери, прежде чем надеть все и тихо спуститься по лестнице.

Мне нужно вернуться домой, я должна увидеть все своими глазами. Может быть, я найду какую-нибудь зацепку, которую упустил Данн.

Я спускаюсь в магазин, направляясь к двери. Я вернусь до рассвета. Они даже не узнают, что я уходила.

– Шай, – я замираю, когда слышу за спиной удивленный голос Фионы, – куда это ты собралась?

Я поворачиваюсь к Фионе и даже в тусклом свете вижу, что ее лицо заметно омрачено беспокойством. Не знаю, что ей сказать. Дни, проведенные в магазине, кажутся мне непроглядным туманом. Я словно брожу с завязанными глазами в шторм.

Фиона была единственным человеком, который удерживал мою голову над безжалостными волнами горя, угрожающими уничтожить меня. С моей стороны слишком эгоистично заставлять ее волноваться.

– Я… – я поднимаю голову, чтобы встретиться с ней взглядом, когда она подходит ближе, – я хотела увидеть свой дом.

Рыдание вырывается из моего горла, и Фиона обнимает меня, пока я даю волю слезам.

– Шай, – говорит она, нежно поглаживая мои растрепанные волосы, – тебе там нечего искать, кроме еще большего горя. Не наказывай себя так.

В темноте магазина она долго держит меня, прежде чем отпустить. Я вытираю глаза тыльной стороной ладони.

– Я чувствую себя такой бесполезной. Я этого не вынесу, – говорю я наконец, – в этом нет никакого смысла.

– Это понятно, – голос Фионы успокаивает. – Все это нелегко и несправедливо. Но ничто не может изменить произошедшего. Все, что ты можешь сделать, двигаться вперед.

Я чувствую укол негодования от ее слов. Кто-то входит в мой дом, убивает мою мать и исчезает, а я должна забыть об этом и жить дальше?

– Я не могу, – качаю я головой, – это еще не все. Есть человек, у которого была причина убить маму.

– Даже если это было бы правдой, разве это не еще одна причина не ввязываться? Ты должна быть благодарна, что осталась жива.

Я смотрю на нее, и меня охватывает холод.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего, – быстро отвечает она, – я рада, что ты в безопасности, вот и все, и хочу, чтобы так и оставалось.

– Ты думаешь, что проклятие на нашей семье реально, не так ли? – мой голос повышается.

– Шай, успокойся. Я ничего такого не говорю…

– Не говоришь? А что, если это случилось бы с твоей матерью? – я никогда раньше не повышала голос на Фиону. Разочарование и чувство вины скручиваются внутри, терзая сердце.

В глазах Фионы мелькает какое-то незнакомое выражение.

– Не надо, – ее голос становится ровным, – не надо так говорить. Это опасно.

– Думаешь, я этого не знаю? Мою мать убили! – мои кулаки сжимаются по бокам, ногти впиваются в ладони.

Она задыхается. «Убийство». Это запретное слово. Я думала об этом – много раз за последние недели. Но никогда, никогда не произносила это вслух. Как только слово вылетает у меня изо рта, я жалею, что не могу забрать его обратно. Оно висит в воздухе между нами, уродливое и невидимое, и я вздрагиваю, внезапно чувствуя тошноту. Может, она права.

Может, я представляю опасность для всех – включая ее.

– Я больше не могу, – говорит Фиона в оглушительной тишине, – не могу ничего не делать, если ты собираешься подвергнуть риску меня и мою семью.

Я замираю. Лишенная дара речи.

– Прости, я не хотела…

– Нет, Шай. Ты хотела, – шипит Фиона, – ты ведешь себя как капризный ребенок. Так ты благодаришь нас за все, что мы для тебя сделали? – ее глаза сверкают холодным огнем, когда она смотрит на меня. Я никогда не видела Фиону такой. Я не представляю, как реагировать.

– Я не пытаюсь никому навредить. Я просто…

– Может, и не намеренно, – Фиона обрывает меня, – но это твоя вечная проблема, Шай. Ты никогда ничего не продумываешь. Ты слишком настойчива. Твой гнев сжигает тебя заживо. Ты подожжешь всю деревню. И я не могу стоять и смотреть, как это происходит.

Мое дыхание вырывается сквозь зубы.

– Если ты хочешь спрятаться, прекрасно. Но не жалуйтесь, что я хочу поступить правильно. Есть вещи поважнее, чем покорно подчиняться правилам.

– Важнее, чем твоя жизнь? Твоя безопасность? Твое счастье? – ее голос срывается. Она выглядит так, будто вот-вот заплачет, и в ее дрожащем голосе звучит невысказанный вопрос: «Важнее меня?»

– Правда, – тихо говорю я. – Правда гораздо важнее.

Я поворачиваюсь и бросаюсь в темноту, оставляя ее позади.

* * *

Воздух сегодня свежий и холодный. Я вяло обнимаю себя за плечи, но мне не согреться. Холод лишь на мгновение заставляет меня забыть о ссоре с Фионой.

Астра выглядит призрачно в бледном свете полной Луны, жители мирно спят за затемненными окнами своих домов.

Гнев потрескивает в груди, когда слова Фионы снова всплывают в памяти. Я проклята, и она каким-то образом знает об этом. Я представляю для нее опасность. Она не хочет, чтобы я была рядом. Никто не хочет.

Когда я наконец взбираюсь на холм и мой дом появляется в поле зрения, низкий серый силуэт в темноте, смесь эмоций переполняет меня, тошнота и страх затмевают привычные чувства безопасности и дома. И сильнее всего ранит пронзительная боль – я скучаю по маме. Я так скучаю по ней, что боюсь, как бы это чувство не прорвалось сквозь стенки грудной клетки и не вырвалось в ночь, как дикий зверь.

Громкий шорох раздается позади меня, и я задыхаюсь, боясь, что каким-то образом, только подумав, вызвала дикого зверя. Я поворачиваюсь.

– Здесь кто-то есть? – говорю я, готовясь закричать, представляя убийцу Ма, выпрыгивающего на меня из темноты.

Я отхожу от края дороги, направляясь к лесу. Снова хруст веток.

Я замираю, мое тело напряжено. Если кто-то здесь, чтобы закончить работу, я, по крайней мере, хочу увидеть его лицо, прежде чем умру. Хочу знать.

– Черт… Черт возьми! – Мадс спотыкается. Ветки и листья украшают его волосы, а щека исцарапана.

Мой гнев и страх быстро сменяются облегчением. Мадс отряхивается. Кончики его ушей ярко-красные.

– Веснушка, – он смущенно морщится, – прости, что меня так долго не было, я…

Я бросаюсь вперед и обнимаю его, как будто от этого зависит моя жизнь. Его удивление тает, и он притягивает меня ближе, нежно целуя в макушку.

– Ты вернулся, – говорю я, не веря своим глазам. Я изучаю его лицо, пытаясь понять, не изменился ли он, не принес ли новостей от бардов, которые готовы помочь мне. Эта мысль вновь пробуждает надежду в моей груди. – Твой отец сказал, куда ты уехал, но я не была уверена, что смогу в это поверить. Ты их нашел? Ты добрался до Высшего совета? Что случилось? И что ты здесь делаешь посреди ночи?

– По одному вопросу зараз, – говорит он, и у него вырывается тихий смешок. Он прочищает горло. – Да, я ходил к бардам – они остановились недалеко отсюда.

В темноте он выглядит странно – как знакомый мне Мадс, но с каким-то таинственным блеском в глазах. Он, кажется, нервничает, его взгляд бегает по сторонам, как будто кто-то может наблюдать из-за деревьев. И все же он, кажется, тоже рад меня видеть. Улыбка пытается пробиться в уголке его рта.

– И что же? Что ты узнал? Знают ли они правду? Они знают, кто убийца?

– У… бийца? – он запинается и выглядит искренне смущенным.

– Конечно! А кто же еще? Они ведь должны были помочь, верно? Они знают все. Наверняка у них есть сведения о том, что произошло? Ты знаешь, кто убил мою мать?

Я уже второй раз за ночь произношу запретное слово «убийство», и Мадс выглядит так, будто я его ударила. Я делаю шаг назад, надеясь, что пространство между нами немного ободрит его.

– Мне очень жаль, Мадс. Я слишком тороплюсь. Пожалуйста, не волнуйся. Я хочу знать все.

– Ну… – начинает он. И вдруг меня охватывает паника. Может, он не узнал правды и не хочет разочаровывать меня. Или он знает, но боится, что правда сломает меня. Но я должна знать.

Прежде чем я успеваю прервать его, он выуживает что-то из кармана и делает шаг ко мне.

– Я ходил к бардам. Просить их благословения.

– Благословения? – я в замешательстве. Они уже подарили нашей деревне благословение.

В очередной раз за сегодняшний вечер выражение его лица меняется, и я задаюсь вопросом, собирается ли он засмеяться, заплакать или поцеловать меня.

– Их разрешения, на самом деле. И они его дали.

Я ошеломленно смотрю, как Мадс опускается передо мной на одно колено.

Он протягивает мне маленькую коробочку. Внутри находится простая обручальная брошь, выполненная в традиционной форме ворона. Она сияет в лунном свете.

Мои пальцы скользят по ее полированным краям, замирая на распростертых крыльях. Существует легенда о вороне, который пролетел над горными землями и принес бардам весть о болезни, опустошившей наши земли. Это символ новых начинаний.

Смысл поступка Мадса становится ясен еще до того, как он начинает объяснять.

– Мне жаль, что меня не было рядом, когда ты нуждалась во мне, Шай. Я хочу загладить свою вину. Я хочу провести остаток жизни рядом с тобой. Как твой муж. И обещаю… Я буду защищать тебя от всех, кто может швырнуть камни или проклятия. Любой, кто может плохо о тебе отзываться. Любой, кто смотрит на тебя неправильно. Я буду сражаться за тебя до самой смерти, – в тишине стрекочут сверчки. – Ты выйдешь за меня?

Проходит неприятная минута, я стою молча. Одна минута превращается в две.

Ты слишком долго стоишь и ничего не говоришь! Отвечай ему! Но я не могу пошевелиться. Я не могу найти слов в водовороте чувств, который захлестнул все рациональные мысли.

Мадс, стоя на коленях, с нетерпением ждет ответа. Его мягкие голубые глаза полны тепла и надежды. Его улыбка каким-то образом делает лунный свет ярче.

Я не осмеливалась даже думать о подобном. Всегда существовала причина не делать этого. Мы слишком молоды. Проклятие моей семьи. Забота о маме. Я была его девушкой лишь на мгновение, но никогда навсегда.

И все же он делает предложение. Именно на это я и надеялась. Не так ли?

Это мой шанс оставить все позади. Я могла бы выйти замуж за Мадса и жить с ним в деревне, меня бы больше не избегали. Это было бы трудно, но мы могли бы работать вместе и строить будущее. Иметь детей. Стать семьей. Со временем, уверена, я влюблюсь в него по-настоящему, как он того заслуживает.

Но я не влюблена в него.

И это только часть проблемы.

Передо мной проплывают смутные образы мамы, папы и Кирана. Отец упал на колени на пастбище, хватая ртом воздух, его сердце отказало. Темно-синие вены на шее Кирана. Богато украшенный золотой кинжал, торчащий из груди Ма. Дом, в котором я жила, пропитанный болезнью, кровью и смертью.

Могу ли я просто повернуться спиной ко всем оставшимся без ответа вопросам и притвориться, что все в порядке?

– Я не могу, – мой голос срывается на шепот. Разочарование обрушивается на меня. Он не ходил к бардам за ответами. Он думает, что помогает мне, но это не так, он не может, он не понимает. Совсем как Фиона.

Глаза Мадса на долю секунды расширяются, но он не отводит от меня взгляда. Улыбка сползает с его лица, и я так отчаянно хочу пережить его боль, переложив ее на свои плечи. Чем дольше я пытаюсь призвать на помощь слова, тем больше теряюсь. В конце концов, расплачивается за это Мадс.

– Мне очень жаль, Мадс, – говорю я, – но я еще многого не поняла. Я должна выяснить, что случилось с мамой. Мне нужны ответы.

Он пропускает мои слова мимо ушей, потом медленно кладет коробку в карман и встает на ноги.

– Найти ответы. Точно, – шепчет он. – Забудь, что я сказал. Я всего лишь пытался помочь. Довольно глупо с моей стороны, не так ли?

– Мадс, пожалуйста. Пожалуйста, остановись, – слезы щиплют уголки моих глаз.

Он выглядит потрясенным. Сломленным.

– Мне очень жаль, Мадс.

Он отворачивается и смотрит в землю. Его дыхание становится тяжелым, как будто он бежал.

– Не волнуйся. Я… я понимаю.

Он переминается с ноги на ногу, словно отчаянно хочет убежать от меня. Для Мадса такие проблемы, как моя, следует отодвинуть подальше, чтобы они никому не причинили вреда. Но они все еще там. Я не могу вести себя так, будто убийцы Ма не существует. Что моя жизнь не была затронута болезнью. Что мои вышивки не преследуют меня и не играют со мной в странную игру. Но я знаю, как думает Мадс: зачем что-то исправлять, когда проблему можно игнорировать или отбиваться грубой силой?

Для него правда не настолько важна, чтобы за нее бороться. Но это важно. Так и должно быть.

– Мадс…

– Не надо, – он делает маленький шаг назад, затем еще один, – тебе не нужно ничего объяснять. Мне следовало бы подумать лучше.

Это не то, чего он хотел. Он пошел к бардам, думая, что их одобрение порадует меня. Он думал, что мы будем строить планы и давать обещания. Вместо этого мы стоим на противоположных сторонах грунтовой дороги в неловком молчании. Никто из нас не хочет показывать, что земля рушится под нашими ногами.

Я говорю себе больше не извиняться, это не поможет.

– Прости, – все равно повторяю я.

– Да, – он вздыхает, – ты меня тоже.

Не говоря больше ни слова, он поворачивается и уходит. Я смотрю, как он исчезает в темноте, и закрываю лицо руками. Как мне удалось потерять и Фиону, и Мадса в одну ночь?

Без утешительных слов Фионы, без тепла Мадса, без нежных рук мамы, заплетающих мне волосы, я чувствую себя страшно одинокой.

Тонкий серый свет освещает вершины гор. Рассвет. Эта бесконечная ночь подошла к концу. Я чувствую, как у меня вырывается вздох облегчения. Холодный воздух наполняет мои легкие, укрепляя решимость.

Я не буду прятаться от прошлого. Сегодня я следую тому курсу, который наметила сама.

Я переступаю порог своего старого дома. Смотрю на узкие комнаты, низкие стены, крошечные кровати, потемневший камин. Комнаты были убраны. Нет никаких следов насилия. Кто это сделал? Констебль? Убирал ли он вещи по доброте душевной или для того, чтобы все это исчезло, как будто ничего и не было?

Едва дыша, я тихо двигаюсь по комнате, касаясь каждой поверхности, как будто надеясь, что след духа Ма все еще витает здесь. Тишина, кажется, готова поглотить меня целиком.

Наконец я выхожу наружу в ранний свет и направляюсь вверх по холму к северному пастбищу. Наше стадо овец исчезло, как будто его никогда и не было, хотя я чувствую знакомые запахи. Шерсть, сено и потертая кожа. Я вдруг понимаю, что констебль, должно быть, продал их. Мне даже не пришло в голову спросить, что он сделал с овцами. И не должны ли деньги с продажи перейти мне. Хуже всего, что мне не пришло в голову попрощаться с ними.

Одно за другим я произношу их имена в пыльном воздухе сарая. Когда заканчиваю, закрываю за собой дверь и смотрю на деревню и на соседний лес, который начинает просыпаться с криками птиц.

– Пожелай мне удачи, Ма, – шепчу я в безмятежное новое утро. Где бы она ни была, я могу только надеяться, что она слышит.

Глава 8

К тому времени, как я добираюсь до сторожевой башни, солнечный свет начинает пробиваться через ее крышу, делая башню похожей на факел, сжигающий темноту.

В Астре есть только небольшая добровольческая дружина, которая ответственно несет свою вахту в две смены, утреннюю и ночную. Данн предпочитает, чтобы его можно было легко найти, если он кому-то понадобится, поэтому придерживается жесткого графика. Прищурившись, я различаю очертания его кабинета, расположенного на вершине сторожевой башни.

Пока улицы пусты, я могу спокойно пройти по деревне. Но даже за час до того, как деревня проснется, я чувствую на себе тяжесть взглядов ее жителей. Я ускоряю шаг, спеша по главной улице на окраину Астры.

Стражники расхаживают на границе деревни, не дальше пятидесяти футов от башни, наблюдая за единственной дорогой, ведущей в деревню и из нее. Я вздрагиваю, рывком открывая железную дверь в основании башни. Внутри – узкий вестибюль со ступенями, ведущими наверх; под лестницей висит паутина и стоит наполовину заполненный ящик с припасами для ополченцев. Воздух сухой и немного затхлый. Я смотрю вверх по спирали, ведущей на вершину. Сторожевая башня выглядит изнутри еще выше.

Рукой я держусь за стену, чтобы не упасть, пока поднимаюсь наверх. Каждый раз, когда я прохожу виток, убежденная, что, должно быть, дошла до верха, я обнаруживаю новый поворот лестницы. На каждом уровне есть небольшая оконная щель для лучников и арбалетчиков. Когда я отваживаюсь выглянуть наружу, на меня накатывает головокружение и жуткое ощущение силы. Это место похоже на Высший совет Астры, наблюдающий за нами.

Думаю, Данн может видеть сверху весь путь до моего дома. Ноги начинают болеть, и пот покрывает шею. Я начинаю сомневаться, есть ли у башни вообще вершина, когда оказываюсь на маленькой площадке.

Я делаю глубокий вдох и стучу в дверь.

– Входите, – голос Данна доносится изнутри. Я толкаю тяжелую дверь, и она со скрипом открывается.

Кабинет Данна – маленький и тесный, освещен солнцем из четырех больших окон, из которых открывается вид на все стороны света. Восточное окно практически слепит – солнце только что взошло. Я щурюсь, входя. Различаю полки и ящики, стеклянную витрину и несколько картин в рамках на стенах.

– Ну, это неожиданно, – Данн хмурится и встает со своего места. Его обветшалый стол выглядит потертым в солнечном свете.

– Констебль, прошу прощения за вторжение, – говорю я, быстро моргая, чтобы привыкнуть к свету, – после нашего разговора у меня появилось еще несколько вопросов… нашего вчерашнего разговора.

Губы Данна сжимаются в тонкую линию. Я ожидаю, что он мне откажет.

– Да, конечно. Мой долг – развеять все твои сомнения, – Данн жестом указывает на стул перед столом. – Пожалуйста, присаживайся.

Я сажусь, и Данн вслед за мной.

– А теперь, – говорит он, опершись на локти, – что тебя беспокоит, Шай?

– Что ж… – я замолкаю, наконец-то получше разглядев комнату. Картины на стене – вовсе не картины. Я чувствую, как моя кожа дрожит, покрываясь мурашками, будто вот-вот готова выскочить за дверь без меня.

Это бумага, покрытая чернилами.

Письмена.

Мой взгляд обегает комнату, находя повсюду странные символы. Витрина полна бутылок с жидкостью различных оттенков синего и черного. Полки завалены тонкими прямоугольными кожаными коробками. Холодный ужас пробирает меня до костей, и я пытаюсь понять, почему констебль Данн хранит эти опасные предметы.

– Шай. – Голос Данна заставляет меня отвлечься и посмотреть ему в глаза. Костяшки моих пальцев побелели от того, что я вцепилась в деревянные подлокотники кресла. – Сосредоточься.

– Что… что все это значит? – мой голос дрожит.

– Это контрабанда, Шай. Я держу все на виду, чтобы знать, что искать, и чтобы помочь другим идентифицировать письмена, если они утверждают, что видели их.

Я медленно киваю, от вида чернил на стенах мои мысли путаются.

– Как часто вы находите контрабанду? – вопрос раздается прежде, чем я успеваю решить, хочу ли знать ответ.

– К счастью, все меньше и меньше, – говорит он, – барды проводят зачистку каждые несколько месяцев, чтобы забрать наиболее опасные предметы и уничтожить их. Но ты проделала весь этот путь не для того, чтобы обсуждать содержимое моего кабинета, не так ли?

– Нет, сэр, – я качаю головой, заставляя себя сосредоточиться. – Я хочу, чтобы вы передумали закрывать дело моей матери.

– Понимаю, – Данн стискивает пальцы, – то, что случилось с твоей матерью, было трагедией. Но я думаю, все предельно ясно, не так ли?

Я хмурюсь.

– Прошу прощения?

– Такие вещи случаются, Шай.

– Это… такие вещи случаются? – повторяю я изумленно. – Кто-то… – я чуть снова не говорю «убит», но останавливаюсь. – Кто-то хотел смерти моей матери!

Данн бросает на меня испепеляющий взгляд.

– Шай, о чем ты говоришь? Твоя мать погибла во время оползня. Никто не хотел ничего подобного, поверь мне.

Я смотрю на констебля, мой рот открывается и закрывается, а мысли хаотично сталкиваются. Передо мной возникает распухшее лицо Ма, выкрашенное навечно в красный цвет.

– Оползень? – я в растерянности, не знаю, о чем он говорит. – Никакого оползня не было.

– Конечно, был. После дара дождей, принесенного нам благословением бардов, сухая почва на вашем северном пастбище не выдержала. Твоя мать, должно быть, из-за слабости попала под камни у подножия склона.

Я ошеломлена и сбита с толку. Вспоминаю благословение, краткое заклинание дождя. Пытаюсь вспомнить оползень, но не могу. Мой разум полностью стер воспоминания? Или это еще одно доказательство моего проклятия?

– А я, нет… Я ничего такого не помню. И мою мать не нашли снаружи – она была в нашем доме. Она…

– Шай. Ты через многое прошла. Когда я нашел тебя, ты кричала во всю глотку и была дезориентирована. Ты была вся в грязи. Может, травма заставляет память играть с тобой злые шутки? Рисовать страшные картины с оружием, чтобы можно было обвинить кого-то?

Свалить вину на кого-то другого? Как будто это моя вина. Так ли это? Темный страх проскальзывает в меня, и я не могу избавиться от него.

– Вы, должно быть, ошибаетесь, – выдавливаю я. – Констебль, вы слышали крик из нашего дома. Вы видели, как я бежала к дому, и пошли за мной. Я видела, как вы убрали кинжал, орудие убийства, из моего дома! – мой гнев заставляет меня вскочить на ноги. – Разве вы не помните кинжал?

Данн молчит, не сводя с меня прищуренных глаз.

– Какой кинжал?

– Золотой! На рукояти была гравировка! На лезвии символы, – я указываю на пергамент на стене, – точно такие же! Оно… – я растерянно замолкаю. Выражение лица Данна не изменилось. – Как же вы не помните? Почему вы мне не верите?

– Я верю, что ты в это веришь, – спокойно отвечает Данн. Его слова – словно нож, вонзившийся мне в живот. – Шай, возможно, тебе нужно думать, что твоя мама была убита, чтобы смириться с реальностью ее смерти.

Я отрицательно качаю головой.

– Нет, – говорю я, – я точно знаю, что видела.

Но даже сейчас, когда говорю это, вспоминаю, какой рыхлой была почва под моими ногами, когда я бежала домой в то утро, как я падала, спеша скорее добраться до дома. Дверь была приоткрыта… Я видела это, клянусь…

Я вдруг с ужасом вспоминаю, как была вся в грязи – грязь запеклась под ногтями, застряла в плетении грязной косы, когда констебль нашел меня.

– Это невозможно, Шай.

Данн встает со стула. Он смотрит на меня, как на маленькое существо, брошенное умирать на обочине дороги, и указывает на окно позади себя:

– Посмотри, если нужно.

Я подхожу к выходящему на восток окну. Астра раскинулась подо мной на равнине. Мои глаза находят главную дорогу, ведущую к перевалу, потом знакомую тропинку, отходящую к моему дому. Она огибает старый колодец и поднимается в гору мимо фермы Рида.

Над ней возвышается холм с нашим северным пастбищем, где, конечно же, виднеется коричневая полоса, груда щебня и камней – явное свидетельство небольшого оползня.

Моя челюсть отвисает, пока я пытаюсь примирить то, что вижу, с тем, что помню. Нет, это невозможно. Я уверена, что видела. Разве нет?

Данн подходит ко мне и кладет на плечо руку, что, я уверена, он считает проявлением доброты. Как он сделал перед тем, как увести меня из дома.

– Астра наполнена грехом, – голос Данна звучит мрачно. – Мы стараемся изо всех сил. Много работаем. Подчиняемся правилам. Но здесь кроется глубоко посеянное зло. Вот почему несчастья преследуют нас, вот почему неурожай и барды не проявляют к нам своей благосклонности.

Я чувствую приступ гнева. Несчастье следует за нами. Он имеет в виду: несчастье следует за мной. Барды даровали благословение, чтобы помочь городу. То же благословение вызвало эрозию почвы на нашей земле. Это не может быть совпадением, не так ли?

– Мою маму убили, – яростно шепчу я, не в силах избавиться от образов – таких же кристально чистых и резких, как в тот момент, когда я впервые увидела их. Это было реально. Я знаю, так и было, что бы он ни говорил. Слезы щиплют глаза. – Это правда!

– А я говорю, это просто невозможно, – Данн массирует переносицу. – Кроме того, если бы то, что ты говорила, было правдой и речь шла о кинжале с выгравированными на нем письменами, Высший совет позаботился бы об этом. Лорд Катал относится к этим вопросам очень серьезно.

Я делаю паузу, позволяя его словам проникнуть внутрь.

– Высший совет так бы и сделал… – я делаю глубокий вдох.

Здесь так много лжи, что требуется минута, чтобы мои мысли встали на свои места, но, когда это происходит, я чувствую себя еще более смущенной. Мои мысли возвращаются к запретной фигурке, спрятанной в нашем доме. Кинжал, который убил маму. Контрабанда в этой комнате, которую барды собирают каждые несколько месяцев.

– Шай?

То, что я говорю, – правда. Я знаю. Все мои инстинкты кричат, что что-то не так… А это значит: констебль лжет. Он что-то скрывает. Для кого-то.

– Пора оставить прошлое позади, – я поворачиваю голову к Данну. Его глаза резко сужены, что делает морщины на лице еще более суровыми, – нет ничего хорошего, что один из жителей деревни разгуливает с такой тревожной историей, – слова Данна кружатся вокруг, угрожающе давя на меня со всех сторон. – Мы же понимаем друг друга?

– Да, констебль Данн.

Мне нужно выбраться из башни, спуститься на землю, где я смогу дышать, где мир снова обретет смысл. Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но твердая рука хватает меня за запястье. Данн слегка приподнимает мой рукав и осматривает запястье.

Никаких темных вен.

– Передай Хьюго, что я зайду проверить, – говорит он с мрачной ноткой в голосе.

Я вылетаю из комнаты, и чем дальше я удаляюсь от проклятых вещей, загромождающих кабинет констебля, тем светлее становится воздух. Спуск по бесконечной башенной лестнице проходит гораздо быстрее, чем подъем, и вскоре я вырываюсь наружу, не обращая внимания на замешательство стражников, мимо которых я мчусь к центру Астры.

Головоломка начинает складываться по кусочкам. Здесь происходит нечто большее. И если констеблю Данну нельзя доверять, мы все в большей опасности, чем думаем.

Мне нужно найти кого-нибудь, кого угодно, кто будет слушать.