Текст книги "Марийкино детство"

Дорогой гость

Город заняли большевики. В этот же день на Соборной площади был устроен митинг.

Возле засыпанной снегом паперти собора красноармейцы установили наспех сколоченную трибуну.

Марийка, Машка и Сенька прибежали на площадь, когда вокруг трибуны уже собралась большая толпа. Падал густой снег, вороны, каркая, кружились над площадью и садились на колокольню.

Ребята никак не могли протолкаться к трибуне, а из-за спин им ничего не было видно.

– Девчата, идите за мной, – сказал Сенька, – мы на ограду влезем…

Пробираясь к ограде, Сенька нечаянно толкнул какую-то бабу в овчинном тулупе. Баба начала ругаться и хотела схватить Сеньку за ворот, но он ускользнул и спрятался позади Марийки и Машки.

Наконец все они взгромоздились на решетку церковной ограды. Сенька даже умудрился сесть верхом на железные прутья, а Марийка и Машка стояли на кирпичном выступе и держались рукой за холодные шишечки и крестики решетки.

Отсюда, сверху, вся трибуна была видна как на ладони. На трибуне стояли несколько военных.

Вот вперед вышел один из них, молодой, черноглазый, с рукой на перевязи.

– Товарищи, – сказал он и обвел глазами толпу, – регулярные войска Красной армии разгромили гетманские отряды национально-буржуазного правительства… «Да кто же это говорит? Да может ли это быть?!»

– Саша, Сашенька!.. – закричала Марийка и кубарем скатилась с ограды прямо в снег.

Пролезая под ногами, упираясь локтями в чьи-то животы, Марийка начала проталкиваться вперед. Люди наклонялись и удивленно разглядывали курчавую девочку в сбившемся набок платке, которая, пыхтя и тяжело дыша, пробивала себе дорогу к трибуне. Какой-то старик пихнул Марийку что было силы, но Марийка даже не почувствовала боли. Она помнила только одно: Саша жив, здоров, вот он стоит на трибуне и говорит речь…

* * *

На следующий вечер в подвале у печника ждали гостя. На столе, покрытом скатертью, стояли ржаные коржики, бублики, творожные лепешки и полбутылки водки.

– Можно бы и без вина обойтись, – сказала Наталья. – Саша-то, кажись, непьющий.

– Ничего, на радостях выпьет, – отвечал печник. – Советская власть не каждый день город занимает…

Марийка с Верой сидели возле заиндевевшего окна и, то и дело протирая его, смотрели во двор.

– Что ж он не идет! – говорила Марийка. – Сказал – будет в восемь часов, а скоро уже половина девятого…

– Придет. Делов-то, наверно, у него много, – успокаивала ее Вера.

Сенька подбросил в печку кусок деревянного забора и подошел к девочкам:

– Марийка, что ж твой Саша не идет? Обманул?

– Отстань! Я почем знаю…

В эту минуту мимо окошка мелькнула тень: кто-то спускался по ступенькам в подвал.

– Идет! Идет! – закричали ребята.

Дверь распахнулась. Саша-переплетчик в длинной, до пят, шинели стоял на пороге. Одна рука у него была забинтована; здоровой рукой он снял военную фуражку с красной звездочкой и низко поклонился:

– Вечер добрый! Здравствуйте, Пелагея Ивановна. Давненько мы с вами не виделись…

Ребята окружили Сашу и начали стаскивать с него шинель.

Сенька сейчас же завладел его фуражкой и пустой кобурой (наган Саша вынул и спрятал в карман).

– Ну, теперь можно и к столу, – сказал Полуцыган. Все расселись вокруг стола.

– Вот, Сашенька, живем мы здесь уже полгода, – говорила Поля, – приютили люди добрые, дай им бог здоровья. Гайдамаки-то нас из швейной комнаты прямо на улицу выбросили.

– Они, Саша, нас большевицкой породой обозвали, – сказала Марийка.

– А ты разве не большевичка?

– Большевичка!

– То-то же…

Саша бросил таблетку сахарина в стакан с густым морковным чаем. Марийка, точно вспомнив что-то, вскочила с места и побежала к дверям.

– Ты куда это?

– Я за Стеллой. Она просила ее позвать, когда Саша придет.

– И Патапуфа приведи! – крикнул Саша.

Через минуту Марийка вернулась с Патапуфом и Стеллой.

– Жив? Молодчина! А мы тут вас уже оплакивать собирались, – сказал Патапуф.

– Да, да! – закричала Стелла. – Особенно когда этот офицер нас напугал… Но все-таки я чувствовала, что Саша спасется из контрразведки.

– А ты разве, Сашенька, в контрразведке сидел? – спросила Поля.

– Как же. Разве вам Марийка не рассказывала? Меня ведь в цирке арестовали.

– В каком цирке? – спросила Поля и удивленно посмотрела на Марийку, которая сидела, подперев руками горящие щеки.

Тут Саша рассказал про то, как клоун прятал его в цирке, как Марийка со Стеллой носили ему по вечерам еду и как его арестовали во время представления.

– Господи! А мы-то ничего и не знали! – всплеснула руками Поля. – Ишь ты, скрытница какая! Хоть бы матери проговорилась…

– Так вот она куда все бегала по вечерам! – закричала Вера.

– Я велел Марийке и Стелле держать язык за зубами, – сказал Патапуф. – Ведь за Сашей следили, и приходилось быть настороже.

Все с уважением посмотрели на Марийку и Стеллу. А они сидели, сияющие, по обеим сторонам Саши и от радости не могли даже есть.

– Да, бывает… – сказал Полуцыган. – Со мной тут тоже чуть история не приключилась. Уже было нагайками хлестали и под арест вели, да, спасибо, печка выручила…

– Погоди ты с печкой! – перебила его Наталья. – Пусть лучше Саша – не знаю, как по отчеству величать, – расскажут, как они спаслись…

– Что ж тут рассказывать? Подоспели наши и выпустили меня на волю. А то бы и посейчас сидел в контрразведке. Конечно, если бы в расход не вывели. Да это им невыгодно было. Они наперед хотели выведать, кто да кто из наших в городе остался. Чуть не каждый день на допрос меня таскали. Однако не выгорело…

– А с рукой что?

– Вывихнули, когда из цирка вели.

Марийке было так жарко, что она встала из-за стола и пошла в сени напиться холодной воды.

В сенях она зачерпнула из кадки полный ковшик и жадно припала к железному краешку.

Вдруг кто-то толкнул ее так сильно, что ковш вывалился у нее из рук и плюхнулся в кадку. Марийка оглянулась и увидела Сеньку. Он стоял перед ней со сжатыми кулаками.

– Ты что, Сенька, очумел? Ведь больно!..

– Погоди, еще не так получишь!.. Дрянь этакая!.. Все скрытничаешь… Не могла мне сказать про Сашу! Я это тебе припомню!

И Сенька еще раз дал Марийке такого тумака, что у нее искры из глаз посыпались.

Но Марийка на него не рассердилась. Она понимала, что если бы она была на Сенькином месте, ей тоже было бы очень обидно.

Новая жизнь

Снова в городе перемены. Над домом Шабада опять развевается красный флаг. Бывшая Казачья улица теперь опять называется улицей Свободы, как и полгода назад.

Но дело не в том, что переменились названия улиц, а в том, что теперь всем стало ясно: переменились они в последний раз, навсегда.

Полуцыган снова сделался председателем домкома и целые дни бегал и хлопотал, улаживая разные домовые дела. А дел у него много. Раньше всего он раздобыл где-то навозу и стал вместе с Ковтюном отогревать замерзший водопровод. А с весны домком начал переселять подвальных в верхние этажи.

Шамборский был арестован. Шамборщиха вместе с Вандой куда-то исчезли, никто не видел, как они переезжали. Во дворе говорили, что они здесь же, в городе, у каких-то родственников. В квартиру Шамборского перетащили свой скарб три семьи рабочих с лесопилки. Прачку Липу вселили к доктору Мануйлову; Сутницкому отвели две комнаты в соседнем доме, где была мастерская Таракановой.

Квартиру Сутницкого перегородили пополам. В одну половину должно было въехать какое-то учреждение, а в другой половине разместились: водопроводчик Ковтюн, Полуцыган и Поля с Марийкой. Семье Полуцыгана досталась бывшая гостиная Сутницкого. Полуцыган поставил посреди комнаты фанерную перегородку, так что получилось две комнаты. Как раз над перегородкой, которая не доходила до потолка, висела большая хрустальная люстра, та самая, в которую стреляли гайдамаки. Когда где-нибудь рядом хлопали двери, с люстры, поврежденной гайдамаками, начинали сыпаться хрустальные подвески. Их было так много, что Марийка и Вера нанизали себе по целому ожерелью.

На балконе Сутницкого, где раньше стояла золоченая клетка с попугаем, теперь хозяйничал Сенька Полуцыган. На балконе постоянно гудел примус, вниз сквозь решетку капали какие-то цветные жидкости, сыпался мел и толченый уголь.

Поля с Марийкой занимали большую комнату – бывший кабинет Сутницкого. Всю мебель отсюда забрали для учреждения, и в комнате из вещей Сутницкого осталась только одна стоячая бронзовая лампа, которая была выше Марийкиного роста. Эта лампа стояла на полу и была такая тяжелая, что ее трудно было сдвинуть с места. Наверху среди шести матовых абажурчиков в виде язычков пламени сидел, раскинув крылья, черный бронзовый орел.

Теперь у Марийки было два окна, много простора и воздуха. Позднее солнце заглядывало сюда только часам к трем, но зато уже держалось до самого вечера, и Марийке это очень нравилось. На закате вся комната была залита красноватым светом, точно отблеском дальнего пожара. Бронзовые крылья орла на лампе начинали золотиться, искриться и даже как будто шевелиться. Марийке казалось, что орел вот-вот сорвется с лампы и улетит.

Коммунхоз[51]51
  Коммунхо́з – управление коммунального хозяйства.


[Закрыть] выдал Поле мебель: старый исцарапанный шкаф, один венский стул, одну круглую вертящуюся табуретку от рояля, столик на выгнутых золоченых ножках и красный плюшевый диван. Под сиденьем дивана было много разного хлама. Марийка часто находила там какие-нибудь редкости: огрызки карандашей, игральные карты и грязные крахмальные воротнички. Каждый день Полуцыган обходил все квартиры и учил новых жильцов, как нужно обращаться с печками и кухонными плитами. Если где-нибудь был забит дымоход или не в порядке плита, председатель домкома недолго думая закатывал рукава и принимался за работу.

– Печка – она сооружения нехитрая, – говорил он хозяйкам, – но ухода за собой требует хорошего, что за ребенком…

Сутницкий изредка заходил во двор с кошелкой в руках. Он направлялся в сарай, где у него оставались дрова. Наложив полную кошелку березовых поленьев и связав ручки веревкой, он, кряхтя, взваливал кошелку на спину и тащил через двор.

– Сергей Иванович, дозвольте мне дровишки поднести, – почтительно кланяясь, говорил ему старый дворник.

Сутницкий медленно опускал кошелку с плеч, ставил ее на землю, потом начинал хрипеть, топать ногами и кричать на дворника:

– Пошел прочь!.. Не прошу!.. Никого не прошу! Сам сделаю!.. Приучаться надо! Не сегодня-завтра пошлют землю копать!

Тут и там открывались окна, женщины выглядывали во двор и качали головами, а Сенька, свесившись с балкона, кричал:

– Ну и пусть себе приучается!..

Прачка Липа и Митя жили теперь у доктора Мануйлова, в детской Лоры.

Докторша хотела было подсунуть им швейную комнатку, в которой раньше жили Поля с Марийкой, но комиссия, переселявшая прачку, нашла, что швейная комната слишком мала для двоих.

Вот и пришлось Лоре переехать в швейную комнату со своей кроваткой и всеми игрушками…

Марийка долгое время не решалась зайти к Липе и посмотреть, как они с сыном устроились на новоселье.

Если ей нужен был зачем-нибудь Митя Легашенко, она становилась под его окном и кричала, задравши голову:

– Митька! Ми-ить!..

Так продолжалось до тех пор, пока Марийка не встретила как-то раз во дворе возле водопроводного крана докторшу Елену Матвеевну, которая тащила кувшин с водой.

Марийка хотела проскочить мимо, но докторша вдруг с ней заговорила:

– Ты не видела Катерину? Ушла куда-то и оставила нас без воды…

– Не видала.

– Если увидишь, скажи ей, чтобы она скорей шла домой…

После этого разговора Марийка осмелела и начала ходить к Мите Легашенко.

* * *

Поля работала теперь кухаркой в детской больнице. Марийка с нетерпением дожидалась каждого воскресенья.

Раньше, когда Поля служила у доктора, ей тоже полагалось гулять по воскресеньям. Ho в воскресные дни у докторши обычно собирались гости, с утра приходилось печь пироги, и раньше пяти-шести часов вечера Поля не освобождалась. Теперь же день отдыха начинался с девяти часов утра, когда Поля с Марийкой просыпались. Они вместе прибирали свою комнату, потом отправлялись в баню, где долго мылись и яростно терли друг друга мочалками.

После возвращения из бани Поля с Марийкой садились пить чай.

Марийка начинала читать вслух какую-нибудь книгу, а Поля слушала чтение, штопая или удлиняя старые Марийкины платья.

– Ишь ты! – говорила она и покачивала головой. – Напишут же так… Ну, читай-читай!

Марийка принималась читать быстрее. Чтобы Поле было еще интересней, она начинала менять голос на разные лады.

– Постой-постой… – вдруг говорила Поля. – А Павел Иваныч, это кто же будет?

– Ах, мама, опять ты не слушаешь!.. Это Чичиков… Тот самый, что с Коробочкой торговался.

– А я и прослушала… Голова-то разными мыслями забита. Ну, читай дальше.

Через минуту Поля опять спрашивала:

– Погоди, а зачем же он все по помещикам ездит? Сидел бы дома…

– Так он же мертвые души покупает…

– Ах ты, моя умница! – умилялась Поля. – Все-то ты у меня знаешь, как старая старуха…

День рождения Марийки

Однажды Марийка проснулась, когда матери уже не было дома. Она вскочила с дивана, достала из шкафа краюху хлеба и кусочек сахару и снова улеглась. Когда она сгрызла весь сахар, начала кувыркаться на диване так, что пыль столбом повалила.

Марийке почему-то было очень весело: то ли потому, что в шкафу стояло еще полное блюдце сахару, то ли потому, что впереди был длинный солнечный день.

В коридоре печник разговаривал с женой:

– Наташа, какое сегодня число?

– Четырнадцатое июля.

– То-то же. Мне завтра в коммунхоз идти, в двенадцать часов собрание будет…

Марийка так и подскочила на своем диване. Завтра пятнадцатое июля, день ее рождения! Завтра она вырастет на целый год, ей исполнится одиннадцать лет.

Она начала торопливо одеваться.

– Побегу к маме в больницу. Она, наверно, забыла, что завтра мое рождение. Надо ей сказать!

Марийка выскочила за ворота и побежала вниз по бульвару знакомой дорогой, по которой она так часто бегала, когда носила доктору отбивные котлеты на завтрак.

Вот остался позади базар, вот Гоголевский сквер, вот, наконец, и больница. Марийка прошла через длинный коридор детского отделения, спустилась по пяти ступенькам вниз и вошла в кухню.

Над огромной плитой плавали клубы пара.

Кухарки стояли на скамеечках возле плиты и помешивали длинными палками кашу в медных котлах. Стучали ножи, пахло подгорелым маслом и капустой. На столах стояли ведра с вишнями для киселя.

Поли здесь не было.

– А где же мама? – спросила Марийка.

– Ее главный позвал, они все в конторе сидят, – сказала одна из кухарок.

Контора была недалеко от кухни. Марийка заглянула в стеклянную дверь, до половины завешенную марлевой занавеской.

В конторе за столом сидело несколько человек. Здесь был главный врач, толстый старик в золотых очках, который лечил Марийку, когда она болела скарлатиной. Рядом с ними сидели два незнакомых доктора в белых халатах, кастелянша, доктор Мануйлов и Поля. Марийка даже глазам не поверила. Да, Поля в своем поварском колпаке, красная и как будто сердитая, сидела рядом с доктором Мануйловым и что-то говорила. Все ее внимательно слушали, а старый доктор даже приставил ладонь к уху.

«Вот какая у меня мама! – с гордостью подумала Марийка. – Все доктора ее слушают и головой кивают». Марийка осторожно приоткрыла дверь и приложила ухо к щели.

– Так прямо и скажу, что это непорядок, – говорила Поля. – Позавчера нам завхоз привез вместо говядины одни жилы. Разве ж можно больных детей таким мясом кормить? Да от такого мяса и здоровый больным станет… Побежала я сама на бойню. Гляжу, а там лазаретный завхоз получает жирную свинину – ну прямо чистое сало. Значит, можно достать хорошее мясо? Можно. Надо только на месте подежурить да поругаться с кем следует, да похлопотать у кого надо. Опять же, что получилось у нас с пшеном?… Завтра и суп засыпа́ть нечем. Нет уж, Илья Давыдыч, утречком я сама пойду провизию добывать, на завхоза надежда у меня слабая…

– Вот-вот, товарищ Внукова, я не возражаю, – обрадовался главный врач. – Возьмите себе бумаги и сходите-ка сами в Губпродком[52]52
  Губпродко́м – губернский продовольственный комитет.


[Закрыть]. Вы женщина энергичная и добьетесь своего.

– Да-да, – кивнул головой доктор Мануйлов, – на Пелагею Ивановну можно положиться. Она человек хозяйственный.

«Ишь ты, – подумала Марийка, – теперь хвалит и Пелагеей Ивановной называет…»

Все поднялись из-за стола.

Марийка отскочила от дверей.

– Ты чего тут околачиваешься? – спросила Поля, быстро выходя из конторы.

– Я к тебе пришла.

– Некогда мне, беги домой.

Поля торопливо направилась на кухню.

– Мама, постой-ка! Завтра мое рождение.

– Ну, так что?

– Я гостей хочу позвать – Машку, Стеллу, Веру и Сеньку. Хорошо б Сашу позвать, да он как раз в район уехал…

Поля остановилась, посмотрела на взволнованное лицо Марийки и засмеялась.

– Ну ладно, дочка! Испеку я тебе завтра пирогов с картошкой, зови подруг.

И она быстро ушла на кухню. А Марийка помчалась домой.

«Сейчас побегу гостей звать, – думала она дорогой. – Эх, жалко, что Саши нет!.. А вдруг уже вернулся? Забегу-ка я по пути в Совет».

Возле Гоголевского сквера у Марийки развязался шнурок на башмаке. Она наклонилась и начала завязывать его. А когда выпрямилась, то увидела, что впереди нее шагают трое людей – двое военных, а третий в синей рубашке, подпоясанной шнурком, без шапки. Он был очень похож на Сашу.

«Неужели он? Как будто Саша».

Марийка догнала мужчин и на цыпочках пошла позади, разглядывая темноволосого парня без шапки. Он или не он? Никогда еще она не видела у Саши-переплетчика такой рубашки. А сапоги как будто его.

Осмелев, Марийка уже протянула руку, чтобы тронуть Сашу за плечо, как вдруг один из военных оглянулся.

– Тебе чего, девочка?

Марийка вздрогнула и отскочила назад, а темноволосый парень повернул голову и весело сказал:

– Марийка, это ты? Здравствуй! Чего ж ты испугалась?

Военные, улыбаясь, смотрели на Марийку.

– Саша, – сказала она тихонько, – знаешь, завтра ведь мое рождение. Приходи обязательно в семь часов, я ребят позову, а мама пирогов напечет… Придешь, а?

– Приду непременно, кучерявая, – ответил Саша громко и, похлопав Марийку по плечу, опять заговорил со своими военными.

А Марийка побежала дальше. Какое солнце! Какое высокое синее небо! Как весело чирикают воробьи, точно и у них тоже завтра день рождения…

Не заходя домой, Марийка обошла ребят и позвала их к себе на завтра. Потом она вернулась в комнату, наскоро перекусила, сняла башмаки и, надев старое, выцветшее платье, принялась за уборку. Ей хотелось, чтобы к завтрашнему дню все вокруг нее блестело.

Никогда еще Марийка не прибирала свою комнату с таким удовольствием, как сегодня. Потная, раскрасневшаяся, с вихрами, торчащими как рога, она таскала ведра с водой, без конца поливала дубовый паркет, ползала на четвереньках, скребла его песком и что было силы терла щеткой. На одной паркетной плитке было чернильное пятно. Марийка отскоблила его ножом. Затем она протерла оконные стекла и вымыла подоконники горячей водой с мылом.

Теперь оставалось вымыть дверь. Низ двери Марийка вымыла очень быстро. Потом она влезла на стул и отмыла еще кусок. Потом пришлось поставить на стул круглую табуретку от рояля. Табуретка качалась и скрипела, мыльная вода затекала в рукава, но все же Марийка отмыла еще полоску. А выше она уж никак не могла достать.

Марийка вздохнула, посмотрела на темный неотмытый кусок наверху, у самого карниза, потом махнула рукой и принялась начищать медную ручку зубным порошком. К вечеру она так устала, что не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Все-таки она сбегала в прачечную за теплой водой, помылась и легла спать, не дождавшись матери.

Утром, когда она проснулась, она увидела возле себя на стуле клочок бумаги, исписанный кривыми буквами, без точек и запятых: «Поздравляю доченьку тесто для пирогов поставила приду в пять часов будем пекти мама».

«Сегодня мое рождение!» – вспомнила Марийка.

Она вскочила и в одной рубашонке побежала смотреть квашню с тестом, которая стояла на табуретке, прикрытая полотенцем.

Теста было совсем немного, на самом дне. От него пахло свежими дрожжами.

«Как мало! – подумала Марийка. – А вдруг не хватит? Ну нет, уж мама знает, сколько надо теста…»

Она оглядела комнату.

«Какая чистота! Нигде ни пылинки. Эх, хорошо бы еще нарвать цветов и поставить на стол! Какое ж это рождение без цветов! Но где их взять? А что, если пробраться в архиерейский сад и нарвать там жасмину?»

Марийка заперла дверь на ключ и пошла со двора.

Архиерейский сад был на другом конце города, недалеко от той улицы, где жила когда-то бабушка Михельсон. Сквозь кружевную чугунную решетку этого сада пробивались густые ветки сирени, жасмина и боярышника. В тех местах, где кусты росли пореже, в просветы между листьями можно было разглядеть тенистые аллеи, яркие цветочные клумбы и дорожки, посыпанные красным песком. Где-то в глубине за деревьями светлел белый дом архиерея и блестел медный крест часовенки. Каким чудесным и таинственным казался всегда Марийке этот сад!.. Ворота его были постоянно на запоре, а в белом доме жил старый архиерей – самый толстый и важный священник в городе. Однажды Марийка увидела архиерея через решетку сада. По аллее медленно шел огромный, пузатый старик, весь в черном, с длинными седыми волосами до плеч. Он был похож на волшебника.

Уже давно Марийка слышала во дворе, что сразу же после революции архиерей удрал в какой-то далекий монастырь. Говорили, что знаменитый архиерейский сад скоро откроют для всех. Вот в этот-то сад Марийка и решила отправиться за цветами.

«Раз этот сад теперь народный, – думала она, – значит, мне позволят немного цветов нарвать…»

Но когда она подошла к воротам, она увидела, что на калитке висит большой ржавый замок. Видно, сад еще не успели открыть. Марийка побрела вдоль чугунной решетки. Из сада доносился запах теплой и влажной земли, жасмина и ромашки. Кусты в этом году разрослись так густо, что ничего уже нельзя было разглядеть сквозь ветви. Марийка оглянулась. Узкая улица была совсем пуста. Кругом ни души. Только старая белая коза бродила по мостовой, пощипывая траву. Солнце стояло уже высоко и припекало Марийкину голову. Марийка вытерла вспотевший лоб, опять оглянулась вокруг и вдруг начала карабкаться на чугунную ограду. Еще минута – и она спрыгнула в архиерейский сад.

Как здесь было тенисто и прохладно! Столетние липы высоко раскинули свои ветви, и солнцу, видно, нелегко было проникнуть сквозь зелень. Нерасчищенные дорожки заросли высокой травой, а лужайки, точно белым снегом, были осыпаны ромашкой. Жасмин уже начал отцветать, и только на двух кустах Марийка нашла душистые, чуть желтоватые цветы.

Марийка сплела венок из ромашек и надела его на свои курчавые волосы. Ей не хотелось отсюда уходить, и если бы не гости, которых она позвала к семи часам, то она осталась бы в саду до вечера. Но ведь надо еще пироги печь!

Марийка нарвала большой букет цветов – ромашки, жасмина и петуньи, – а в середину букета она воткнула два больших красных мака, которые она нашла на одной заросшей клумбе среди сорной травы.

Потом она перелезла через ограду и побежала домой, то и дело нюхая свой букет.

Дома Марийка поставила цветы в синий кувшин. В комнате сразу хорошо запахло и стало нарядней.

Чем ближе к вечеру, тем больше Марийка беспокоилась, что мать запоздает и они не успеют напечь пирогов. Каждую минуту она приподнимала полотенце и заглядывала в квашню с тестом. Ей казалось, что тесто поднимается очень медленно, и она прикрыла квашню подушкой для теплоты.

В половине пятого Поли еще не было.

А что, если она забыла про рождение? Уж такая деловая теперь стала!.. Не до Марийки ей теперь…

Марийка решила сама разделать тесто. Она обвязала живот полотенцем, сняла скатерть со стола и насыпала горку муки.

В дверь постучались.

– Кто тут?

– Марийка, чего ты целый день сидишь на замке? – пропищал за дверью тоненький голосок Веры.

– А тебе чего?

– Ничего. Скоро ли ты к себе на рождение пустишь? Ждать надоело…

– Сказано – в семь часов! Раньше нельзя.

Вера потопталась под дверью и ушла. Через десять минут опять постучались. Это наконец была Поля.

– В Губпродкоме задержалась, – сказала она, положив на стол какой-то узелок, – зато выхлопотала мешок рису. Это для больных ребят лучшее питание. Батюшки, цветы какие! Где ты раздобыла?

– Уж раздобыла. Мама, а что это в узелке?

– Подарок тебе купила. Вот гляди.

Поля вытащила из узелка что-то белое, в кружевах, похожее на занавеску.

– Что это?

– Юбка, – сказала Поля. – Настоящий батист. Платье тебе сошью на славу. Выстираю, подкрахмалю – будет как новое. Эта старушка, что продавала, клянется, божится, что юбка только два раза стирана. Я, правда, не думала покупать, да уж очень дешево.

– Эх, кабы сразу можно было надеть! – сказала Марийка, прикинув на себя юбку.

– Ну уж и сразу! Успеется. Давай, что ли, рожденница, пирожки лепить. Половину с вишнями, половину с картошкой.

Было очень весело вырезывать стаканом кружочки из теста, накладывать в них сочные вишни и лепить пирожки для себя и для своих гостей.

Когда Поля пошла на кухню топить плиту, Марийка надела чистое белье и платье-татьянку.

«Скоро придут, – думала она, заглядывая то так, то этак в узенький осколок зеркала, – вот только Саша бы не запоздал…»

В шесть часов в коридоре затопали и кто-то громко забарабанил в дверь кулаком. Это явились гости – Машка, Митя, Сенька и Вера. У них не хватило терпения дожидаться семи часов.

Машка смочила водой свои торчащие вихры и подвязала их синей тряпочкой. Свои парусиновые туфли она так густо начистила мелом, что они оставляли на полу белые следы. Все остальные были в своем обычном виде, а у Сеньки щека даже была выпачкана сажей. – Марийка, вот тебе от меня подарок, – тихонько сказала Вера, протягивая салфеточку.

На салфеточке были вышиты красными нитками две вишни.

– Возьми, вот только строчку я сейчас дошью…

Вера села в угол, вытащила из кофты иголку с красной ниткой и принялась за шитье.

– А это от меня на память, – сказал Сенька Полуцыган и, развернув бумагу, протянул Марийке жестянку из-под кофе, наполненную до краев какой-то черной кашей.

– Что это? – спросила испуганно Марийка.

– Гуталин. Собственной работы!

Марийка осторожно поставила этот подарок подальше под кровать.

Машка подарила Марийке роскошный флакон из-под одеколона «Грезы роз».

– Понюхайте, еще пахнет, – сказала она.

Все понюхали флакон.

– Если налить в него теплой воды и хорошенько взболтать, можно будет душиться, – сказала Машка.

Марийка сейчас же налила воды, взболтала и отнесла флакон на окошко – пусть настоится.

– Ну, у меня тоже есть для тебя подарок, – сказал Митя Легашенко, – только не знаю, понравится ли.

Он запустил руку в карман штанов, вытащил желтоклювого взъерошенного галчонка и посадил его Марийке на плечо.

– Он из гнезда выпал, а я его подобрал… Он умный, все понимает, как человек. Я его Гулькой прозвал…

Все начали гладить галчонка, а он вертел во все стороны своей большой головой, внимательно смотрел на ребят круглыми блестящими глазами и, видно, нисколько не боялся.

Вот это подарок!

– Гуленька! Гулька!.. – приговаривала Марийка, поглаживая блестящие перышки галчонка, который разевал клюв, как будто показывал горло.

– Он есть хочет, – сказала Машка.

Все принялись ловить мух и кормить Гульку.

Вдруг дверь без стука распахнулась. Стелла, улыбаясь, стояла на пороге с длинной коробкой под мышкой. – Стелла! Стелла!.. – закричали ребята.

– Марийка, открой коробку и посмотри, – сказала Стелла, – это от меня и от моего папы.

«Какое большое! – думала Марийка, открывая крышку. – Что бы это могло быть?»

В коробке лежал какой-то странный предмет, похожий на огромную и плоскую бутылку. Он был старательно завернут в газету и обвязан веревочкой.

Марийка начала развязывать пакет. Ребята столпились вокруг и дышали ей прямо в лицо. Под первой бумажной оберткой оказалась вторая, под второй – третья, а под третьей – четвертая. Казалось, бумаге не будет конца – на полу уже лежала целая гора газет.

«Какой чудной подарок! – думала Марийка. – Ну, уж Стелла придумает тоже!..»

Наконец она развернула последнюю обертку.

– Гитара! – закричали ребята.

Да, это была гитара, перевязанная красным бантом, – настоящая гитара с туго натянутыми струнами. – Я научу тебя на ней играть, – сказала Стелла, – а пока повесим ее на стенку.

В эту минуту Поля внесла миску, полную горячих пирогов.

– Мама, смотри, что мне Стелла подарила!..

Поля взглянула на гитару, висевшую над кроватью рядом с серебряными часами.

– Вот так подарок! Будем теперь с музыкой. А ты, Стеллочка, у отца-то спросила – можно ли такую дорогую вещь дарить?

– Это он сам и придумал, – сказала Стелла.

– Мама, а посмотри, какой галчонок, его Митя под деревом подобрал… Он у нас будет жить.

– Ишь ты, птенчик! – сказала Поля. – Да разве можно ему в комнате жить? Того и гляди наступишь на него.

– Марийка, а ты посади галчонка в золотую клетку, – пропищала Вера, которая все еще сидела в уголке и торопливо дошивала строчку на салфетке.

– В какую золотую клетку? – спросила Марийка.

– Ну, знаешь, у нас в кладовой стоит. Еще в ней Сутницкий своего покойного попку держал.

Сенька сейчас же побежал в кладовую и притащил большую золоченую клетку. Клетка была очень красивая, со множеством жердочек, с кольцом, в котором когда-то раскачивался попугай, и с фарфоровой ванночкой для воды.

Галчонка посадили в кольцо, но он не умел в нем сидеть и сейчас же валился на дно клетки. Он, ковыляя, обошел свою новую квартиру и наконец залез в ванночку. Тут ему, наверно, понравилось. Он почистил клювом перышки, опустил свои серые перепончатые веки и заснул.

– Ну, вот и нашел себе местечко! – сказала Вера.

Было уже около девяти часов, а Саша-переплетчик все не шел. Решили пить чай без него.

– Ешьте, голубчики, за здоровье рожденницы. Вот эти круглые пирожки – с вишней, а длинные – с молодой картошкой.

Но гостей не приходилось особенно упрашивать. Они сидели вокруг стола – кто на стуле, кто на табуретке – и жевали так, что только за ушами трещало.

Саше отложили его порцию и прикрыли тарелкой. А он все не шел и не шел.

В десять часов все гости разошлись. С галчонком в руках Марийка вышла на крыльцо и присела на каменных ступеньках. Ей хотелось немного посидеть одной после этого длинного и шумного дня.

Большая круглая луна стояла прямо над крыльцом. Акации отбрасывали длинные черные тени. С полянки тянуло острым запахом скошенной травы.

Марийка подобрала под себя босые ноги и сунула за пазуху заснувшего галчонка.

В темноте послышались шаги. Кто-то подходил к крыльцу.

– Саша? – крикнула Марийка, еще не видя того, кто шел.

– Я! А ты еще не спишь?

– Нет, не сплю, Сашенька. Что ж ты опоздал? Я тебя ждала, ждала. Пойдем скорей – для тебя пироги оставлены.