Текст книги "Марийкино детство"

Рассказы о Питере

Каждое утро еще до рассвета Поля расталкивала Марийку:

– Вставай, дочка, вставай!

Марийка с трудом открывала слипающиеся глаза. Тусклая угольная лампочка[34]34
  Угольная лампочка – лампочка с угольными электродами.


[Закрыть] разбрасывала по кухне какой-то нечистый свет. За круглым окошком было темно.

– Еще же ночь, – хныкала Марийка, – спать хочется…

– Ну, вставай, живо! Седьмой час в начале. Пойдешь со мной на базар. Займешь очередь за мясом, а я к торговкам побегу. Ну и времечко настало, прости господи! Пока чего-нибудь купишь, из сил выбьешься, в очередях дожидаючись…

На дворе было темно и холодно. Падал снег и сейчас же таял под ногами, превращаясь в липкую грязь. Марийка тряслась от холода в своей кацавейке. Руки, отмороженные в прошлом году, начинали чесаться и болеть.

– Ой, рученьки, мама, руки!.. – жаловалась она, догоняя Полю, шагавшую впереди с сумкой под мышкой. – Опять завыла! Сама виновата, что голыми руками снежки лепишь. Надо бы гусиным жиром смазать, да где его нынче возьмешь…

Марийка кутала руки концами вязаного платка. Распухшие пальцы согревались и начинали чесаться еще больше.

В этот час улица была пустынна, только возле москательной лавки[35]35
  Моска́тельная лавка – магазин, где продавали товары бытовой химии.


[Закрыть] стояло несколько женщин с бидонами в руках. Они топтались на одном месте, чтобы согреться. Старуха, закутанная в платок, дремала на раздвижном стуле, обхватив обеими руками большую бутыль для керосина.

Марийка замечала, как изменился за последнее время город. Город был какой-то тихий, усталый. Многие магазины закрылись, и на их витринах целый день были спущены волнистые железные шторы. Улицы были уже не такие чистые, как раньше. Возле съестных лавок все чаще и чаще выстраивались очереди. Куда-то исчезли почти все извозчики; стало меньше почтальонов и дворников. Наверно, их забрали на войну. Письма теперь разносили женщины.

А в доме у доктора Мануйлова все было по-старому. По-прежнему приходило много больных, по-прежнему докторша наряжалась и принимала гостей, по-прежнему Катерина отводила Лору в гимназию.

Вот только доктор стал чаще ездить за город и лечить караимов, которые вместо денег платили маслом. Чуть ли не каждый вечер к Мануйловым приходил племянник Елены Матвеевны – Саша-студент. Он был высокого роста, с очень широкими сросшимися бровями, которые были похожи на маленькие усики. От него всегда пахло духами. Марийке Саша-студент не нравился. Он был большой, а дурашливый – хуже Лоры. Однажды она видела, как он дул коту в ухо. Кот фыркал, мотал головой и старался вырваться из рук студента, но тот его крепко держал и дул в ухо изо всех сил. Марийку Саша-студент называл «эй ты, лохматая». А один раз он протянул ей два стиснутых пальца и велел разнять. Когда Марийка с трудом разжала пальцы, студент показал ей кукиш и засмеялся.

Одно время Саша-студент куда-то исчез и больше не приходил по вечерам к докторше.

– Мама, а где тот студент? – спросила Марийка у Поли.

– На прапорщика поехал учиться.

– А это что – прапорщик?

– Вроде как офицер.

Как-то вечером Марийка услышала в передней звонок и побежала отворять. За дверью стоял военный с широкими бровями, похожими на усики. Это был Саша-студент. Звеня шпорами, он прошел в столовую и бросил свою шинель прямо на диван. Все сбежались в столовую, чтобы посмотреть на нового прапорщика. Лора напялила себе на голову фуражку с кокардой, Катерина ощупывала добротность сукна на шинели, Марийка выглядывала из коридора.

Она думала, что Саша приехал с фронта и сейчас будет рассказывать про войну, про пушки, про атаки… Но Саша говорил только про Киев, про концерты в дворянском собрании в пользу раненых, про кинематографы и театры.

Из кабинета вышел доктор в белом халате и начал трясти Сашину руку.

– Поздравляю, поздравляю, – сказал он. – Что, теперь на фронт?

– Нет, и здесь дела хватит…

– Как, остаешься в тылу?

– Ведь вы, дядя, тоже на фронт не торопитесь… – сказал Саша.

Доктор ничего не ответил Саше и ушел обратно в кабинет.

За ужином все говорили о маскараде, что устраивается завтра в дворянском клубе в пользу раненых.

– Кстати, – вдруг спросил Саша-офицер, – правда ли, что в вашем дворе живет клоун Патапуф?

Марийка, которая слушала Сашины рассказы из коридора, насторожилась.

– Да, Патапуф снимает комнату у Сметаниных, – сказала докторша. – Вчера, когда я шла через двор, он попался мне навстречу и очень вежливо поклонился. У него отличные манеры, и он держится с большим достоинством…

– А вы знаете, какая с ним была история в Киеве? – спросил Саша-офицер. – Нет? Он вывел на цирковую арену собаку в солдатской фуражке, с деревянным ружьем за спиной. Собака стояла на задних лапах; Патапуф положил ей на кончик носа кусок сахару, но не разрешал есть. Когда собака начала падать от усталости, он ей крикнул: «Терпи, терпи! На фронте и не то терпят!» Вдруг выскакивает вторая собака тоже с деревянным ружьем, но в немецкой каске. Патапуф натравил собак друг на дружку, но они сбросили свои ружья и начали обнимать лапами друг друга…

– Братание! – воскликнул доктор. – Ха-ха-ха! Это замечательно остроумно!

– За это остроумие Патапуф просидел целый месяц под арестом. И вы думаете, что он образумился? Ничего подобного… Через неделю его снова посадили за какое-то выступление в Одессе, направленное против престола.

«Вот так Патапуф! – подумала Марийка. – Престол – ведь это на чем сидит царь…»

Она пошла на кухню. Там тоже шел разговор о войне. За столом сидела прачка Липа – мать Мити Легашенко. Она принесла с собой газету.

– Почитай, Марийка, чего пишут, – попросила Липа.

Марийка уселась на табуретку и принялась за чтение.

– «Сводка с Румынского фронта. У Слободзен после неоднократной атаки противнику удалось было потеснить части одного из наших полков, но лихой контратакой окопы были возвращены…

Командир сотни одного из наших казачьих полков лихо атаковал деревню Бордесчи, изрубив тридцать и взяв в плен тридцать пять австрийцев…»

– О боже ж мий, – вздыхала Липа. – Як послухать газету, так у нас одни перемоги[36]36
  Перемо́га – победа (укр.).


[Закрыть]. А Ваня писал з фронту, що бьють их, дуже бьють…

Дальше в газете был напечатан список убитых и раненых на фронте.

Зажмурив глаза и обхватив голову руками, Липа слушала длинный перечень фамилий.

Марийка читала монотонным голосом:

– «Убиты: прапорщик Гальвидин, поручик Гениус, прапорщик Гринев-Гуманный, прапорщик Михайлов… Умерли от ран: корнет Ахматов, прапорщик Головчанский, подпоручик Волошин. Контужены: капитан Балаганов, корнет Дмитриев, прапорщик Жук…»

– А Легашенко Ивана не пропустила? – спрашивала каждую минуту Липа.

– Да нет же, тут ведь про солдатов не пишут, это все прапорщики и офицера, – успокаивала ее Поля. – Они про солдатов не печатают. Солдаты – мужицкая кость, один подохнет – десяток других пригонят…

* * *

Дверь в кухню распахнулась. На пороге, притопывая валенками, стоял маленький белобрысый старичок с румяными щечками. Это был Катеринин земляк, финн Тайвокайнен, единственный человек, который приходил к ней в гости.

Катерина усадила Тайвокайнена за стол и налила кружку чая, заваренного на яблоке.

Марийка, окончив читать и проводив Липу до дому, вертелась возле стола. Она знала, что старый пекарь и Катерина будут говорить про свою родину, про Петроград, про белые ночи, про ягоду морошку и клюкву, которые не растут на Украине. Ей интересно было про все это послушать.

Тайвокайнен отхлебывал чай и неторопливо говорил: – Поел бы я пареной брюквы, поел бы… да, поел бы. И отчего это, Катерина Евстигнеевна, здесь брюкву не разводят? Отличная овощь – брюква. Да и морошки я восемь лет не ел. С тех пор, как из Питера уехал.

– Побывать бы там хоть еще разок! – вздыхала Катерина и начинала взапуски с Тайвокайненом расписывать Петроград: – Улицы там словно паркетом вымощены, что ни дом, то дворец. И памятники неописуемой красоты всюду понаставлены. А магазины какие, чего там только нет! А в Зимнем дворце живет царь…

– И еще есть там Исаакиевский собор, – добавляла Катерина, – высоты он неописуемой. С вышки даже вашу Финляндию видать…

Марийка слушала, слушала, а потом вмешалась в разговор.

– А во дворец к царю можно попасть? – спросила она.

– Что ты! – замахала на нее руками Катерина. – Там стража кругом понаставлена, простого человека на сто шагов не подпустят.

– Известное дело: до Бога далеко и до царя не ближе, – вставила Поля.

– А царь добрый? – не отставала Марийка.

– Кто его знает. До Бога высоко, до царя далеко… – отвечала Катерина.

В эту ночь Марийка долго не могла заснуть. Мать лежала рядом с девочкой. Ее большое тело занимало почти всю кровать. Марийка ежилась возле стенки. Она старалась не двигаться, чтобы не побеспокоить мать. Она все думала о далеком городе Петрограде, где ночью так светло, что можно читать газеты, где мостовые вымощены паркетом, где все едят ягоду морошку, где по улицам в карете с гербами ездит царь. И когда Марийка наконец заснула, ей приснились деревянные шахматные кони, запряженные в царскую карету и царь с золотой короной на голове.

В гостях у переплетчика

Однажды вечером на кухню зашел Саша-переплетчик. Он обещал Марийке и Лоре показать китайские тени. Посреди кухни на веревке повесили Полину простыню. За простыней на табуретке Саша поставил керосиновую лампу. В кухне было полутемно. Лампа отбрасывала на потолок колеблющийся желтый круг. На кровати с распущенными волосами лежала Катерина, а Поля, примостившись рядом, вязала чулок.

Лора и Марийка сидели на высоком сундуке, ожидая представления, и лузгали семечки.

В это время на кухню зашел доктор. Он хмуро посмотрел вокруг и сердито покачал головой.

– Лора, – сказал он, – моментально иди к себе в детскую, пей какао и ложись спать.

Лора спрыгнула с сундука и вышла, надув губы. Катерина села на кровати и начала поправлять волосы. Саша-переплетчик выглянул из-за простыни.

– Здравствуй, – сухо сказал ему доктор, – что это у тебя, Саша, за дурацкая манера торчать на кухне, вместо того чтобы зайти в комнаты! И Лора из-за тебя сидит здесь в духоте. Пойдем в столовую. Как мама?

– Спасибо, плохо, – ответил Саша.

– Ничего не попишешь! Медицина пока еще бессильна в борьбе с такой болезнью, как рак, – развел руками доктор. – Ну, а что слышно в мастерской? Скоро ли мне пришлют мой «Вестник медицины»?

– Уж и не знаю когда. Мы не работаем вторую неделю. Бастуем.

– Так что ты теперь отдыхаешь? Ну ладно. Может, заглянешь к нам денька через два? Саша-офицер хотел переплести свои книги. Я ему скажу, чтобы он принес книги сюда.

– Отчего ж, можно и зайти.

Доктор вышел из кухни. Вскоре вслед за ним ушел и Саша, а Поля, выждав, когда смолкли его шаги, сказала Катерине:

– Женщина умирает от раковой болезни, а братцу-доктору хоть бы что. Знает ведь, что Саша как рыба об лед бьется. Ну что бы позвать его и сказать: на́ тебе, дорогой племянник, пятьдесят целковых, купи провизии и одежи к зиме. Да наш скупидон подавится деньгами, а дать не даст. Пускай, мол, живут на произвол жизни… Хоть бы сестру в больницу пристроил на казенный счет…

– Где уж ей в больницу. Ей сочтенные дни жить осталось, – ответила Катерина. – У нее рак уже на левую грудь перешел.

Прослужив у доктора тринадцать лет, Катерина любила показывать свою ученость перед другими слугами и часто давала советы, что и как надо лечить.

– От ревматизма очень помогает салицилка, а при нервах – бром… А то вот еще есть марганцевый кислый калий…

Марийке давно уж хотелось разузнать поподробней, что это за страшная болезнь – рак. Она представляла себе, как по телу Сашиной матери ползет большой красный рак с длинными клешнями и вгрызается в ее тело.

* * *

Наконец Марийке представился случай побывать у Саши. Докторша велела ей сбегать к переплетчику и передать ему, чтобы он вечером зашел посмотреть книги Саши-студента, или офицера, как его теперь называли.

– Ты куда? – окликнула Марийку в коридоре Лора, которая только что пришла из гимназии.

– К Саше-переплетчику.

– Я пойду с тобой, – сказала Лора, – я никогда еще не бывала в гостях у Саши.

– Катерина тебя не пустит.

– А мы скажем ей, что идем к Ванде играть в куклы. Ты беги вперед и жди меня у крыльца.

Лора надела шубку, теплый стеганый капор[37]37
  Ка́пор – женский головной убор, похожий на чепец.


[Закрыть] и калоши и побежала к дверям.

– Лорочка, ты куда? – спросила Катерина. – Рейтузы надела?

– Я к Ванде! – крикнула Лора уже за дверью.

Марийка ждала ее у крыльца. Подняв воротник своей кацавейки и нахохлившись, как воробей, она прыгала на одной ноге, чтобы согреться.

Они вышли за ворота и побежали по бульвару вниз. Улица здесь была гористая, и они бежали во весь дух, перепрыгивая через лужи.

Стояла оттепель. Ветер раскачивал голые ветви акаций, и сверху падал мокрый подтаявший снег.

– Давай немного посидим на скамеечке, – предложила Лора, остановившись, чтобы перевести дух.

– Что ты! Скамейки совсем сырые.

– Ну, на минутку.

Лора присела на мокрую скамейку. Она в первый раз была без взрослых на бульваре, и ей хотелось все испытать. Возле скамейки стояла афишная тумба. Девочки начали читать пестрые объявления.

ТЕАТР МОДЕРН

С 14 января демонстрируется разнохарактерная программа картин:

Военная драма в 4-х частях

УМЕР БЕДНЯГА В БОЛЬНИЦЕ ВОЕННОЙ

Батальные сцены

ДВЕ КОМИЧЕСКИЕ КАРТИНЫ:

1. «Барин, барыня и собака»

2. «Как немцы выдумали обезьяну» (роскошный киношарж в 2-х частях)

ВСЕ ДОЛЖНЫ ВИДЕТЬ ПОСЛЕДНИЕ ГАСТРОЛИ ЦИРКА

2 АРТАНИО 2

САМОВАР НА ВЕЛОСИПЕДЕ

ЛЮБИМЕЦ ПУБЛИКИ ПАТАПУФ

и много других номеров

– Господи, – вздохнула Лора, – хоть бы скорей вырасти! Тогда можно будет каждый вечер ходить в цирк или в кинематограф…

Саша-переплетчик жил в четвертом дворе огромного доходного дома купца Осипова. Девочки обошли три двора, показывая каждому встречному бумажку с записанным на ней адресом. Все показывали им дорогу по-разному. Наконец какой-то старичок чиновник в черной пелерине, застегивающейся на груди при помощи бронзовой цепочки, объяснил, что нужно идти в четвертый двор и возле автомобильного гаража искать квартиру № 146-а.

Девочки прошли через три грязных двора. Четвертый двор был самый грязный. Большая вонючая лужа стояла посередине, мальчишки выуживали из лужи какие-то щепки. Двор был окружен четырьмя шестиэтажными стенами с бесчисленным множеством тусклых окон. Посреди двора женщина в черной бархатной мантилье[38]38
  Манти́лья – женская головная накидка, ниспадающая на плечи.


[Закрыть] играла на скрипке. Тонкий печальный звук поднимался вверх, к небу.

Возле гаража стоял большой, заляпанный грязью автомобиль. Из-под автомобиля торчали ноги шофера, починявшего что-то внизу. Рядом с гаражом, кроме деревянного сарайчика, не было видно никаких построек, где бы мог жить Саша-переплетчик.

– Где будет квартира номер сто сорок шесть «а»? – робко спросила Марийка у человека, лежавшего под автомобилем.

Человек зашевелил ногой и глухим, точно выходящим из бочки голосом крикнул:

– За дровяным сараем!

В самом деле, за дровяным сараем была маленькая пристроечка. Девочки поднялись по деревянной лестнице наверх и перешагнули порог Сашиной квартиры. В первой комнате девочка с длинной черной косой мыла пол. Это была Сашина сестра Аня. Саша сидел на корточках в углу и, разостлав перед собой газету, чистил над ней картошку. Увидев Лору с Марийкой, он очень удивился.

– Вот так гости! – сказал он. – Ну, входите, что ж на пороге стали. У нас тут не кусаются… Раздевайтесь. – Саша, – сказала Марийка, – доктор просил тебя прийти через час. Студент книги принес.

– Ладно.

Девочки разделись, и Саша повел их во вторую комнату, где на раздвижной койке лежала женщина, закутанная в клетчатый платок.

– Мама, это Лорочка пришла, Григория дочка, – сказал Саша.

Женщина повернула голову, равнодушно посмотрела на девочек и вздохнула. Марийка глядела на нее в оба, но рака нигде не было видно.

Сашина мать, как бы вспомнив что-то, внезапно оживилась.

– Ты какого Григория дочка? – вдруг спросила больная и приподнялась на локте. – Катиного Григория?

– Ну да, – ответил за Лору Саша.

– Подойди ближе, – кивнула женщина Лоре.

Та нерешительно подошла к койке и стала у изголовья. Больная оглядела нарядное платье Лоры, черный бант в ее рыжих волосах, карманчик с вышитыми мухоморами, висевший на шелковом шнуре через плечо.

– Подойди ближе, не бойся.

Лора придвинулась еще ближе, не выпуская Марийкиной руки.

– Скажи своему папаше, что я скоро умру, – сказала женщина тихо и очень спокойно, как говорят о самых обычных вещах.

– Ну что это вы, мама, говорите! – сказал Саша. – Ложитесь, ложитесь. Вам вредно сидеть…

И он кивнул девочкам, чтобы они вышли из комнаты.

– Скажите дома, что через часок зайду, – сказал он им на прощанье.

Возвращаясь домой, Марийка спросила Лору:

– Лора, тебе не жалко Сашиной мамы?

– Жалко: она ведь скоро умрет.

– А ты бы попросила папу, чтобы он ее вылечил.

– Во-первых, папа лечит только скарлатину и воспаление легких, а во-вторых, рак неизлечим.

– Как это – неизлечим?

– Он не вылечивается. Да что ты ко мне пристала! Я-то ведь ни при чем, – сказала Лора и надулась.

Она помолчала немного и добавила:

– И вообще я не знаю, зачем ты меня потащила к Саше! Очень мне интересно лазить по разным грязным дворам!..

– Я тебя не тащила, ты сама увязалась, – сказала Марийка.

Они молча, надутые и злые, подошли к своему дому и поднялись по черной лестнице.

Катерина стояла на кухне. Лицо у нее было все покрыто пятнами. Она ругалась с Полей.

– Плевать я хотела на тебя и на твоего барина!.. – кричала Поля. – Была бы шея, а ярмо найдется!..

Она быстро толкла сухари в медной ступке. Стук пестика заглушал ее слова.

Увидев девочек на пороге кухни, женщины смолкли и Поля перестала стучать.

– Где, барышни, прогуливаться изволили? – поджав губы, спросила Катерина.

Девочки молчали.

Поля, грузно ступая, подошла к Марийке и дернула ее за ухо:

– Горечко мое окаянное! Где шатаешься, говори! Докторша в обморок чуть не падает – полный час вас по всем дворам ищем!..

Катерина бросилась к Лоре.

– А ноги-то мокрые, захрыстанные! И без гетров ходила! – всплеснула она руками и принялась стаскивать грязные калоши с Лориных ног…

Лору увели в комнаты, раздели догола, напоили малиной, уложили в постель и накрыли двумя ватными одеялами, чтобы пропотела.

А Марийке мать надрала уши, чтобы неповадно было в другой раз таскать за собою хозяйских дочек.

Марийка заплакала. Ей очень хотелось есть, но она не притронулась к обеду.

Постояв с минуту посреди кухни, она, всхлипывая, пошла за занавеску и легла на кровать носом в подушку. Только здесь, в тесном углу за занавеской с синими петухами, она чувствовала себя дома. Наплакавшись досыта, она хотела было подняться и взять в шкафу кусок хлеба, как вдруг услышала шаги. Кто-то вошел в кухню и начал обтирать ноги о половик.

– Вечер добрый, Пелагея Ивановна, – раздался веселый голос.

«Саша пришел!» – подумала Марийка.

– А что ж это кучерявой не видно? – спросил Саша.

– Обиделась наша принцесса. Мать ее за уши потаскала, – усмехнулась Катерина.

Саша приподнял занавеску и присел на краешек кровати.

– Не плачь, Машенька, – сказал он ласково и погладил Марийку по волосам, – обойдется. Будет и на твоей улице праздник…

Марийка начала сильнее всхлипывать.

– Я ее с собой к вам не звала, она сама увязалась, – пробормотала она, заикаясь от слез, стоявших в горле. – Чем же я виновата?

– Ты на мать не сердись, – тихо сказал Саша, – думаешь, ей легко приходится? Ведь она подневольный человек… Ну, хватит реветь, всю кухню в слезах потопишь…

– Саша! – крикнула Катерина. – Идите, вас Григорий Иванович спрашивают. Офицер свои книги принес и вас дожидается.

Саша пошел в комнаты. Через минуту Марийка встала, пригладила волосы и пошла вслед за ним. Ей хотелось быть поближе к Саше, а заодно и посмотреть, какие книги у офицера.

Докторша лежала на диване с большой желтой грушей в руке. Доктор ходил по комнате, а Саша-офицер сидел за роялем и играл «собачий вальс».

Увидев переплетчика, офицер встал из-за рояля и переложил со стула на стол большую пачку книг, перетянутую бечевкой.

Переплетчик развязал бечевку и начал осматривать растрепанные книжонки в захватанных бумажных обложках.

Оба Саши стояли рядом – Саша-переплетчик и Саша-офицер.

Марийка смотрела на них и думала:

«Наш Саша хоть и попроще одет, а куда лучше. Докторшин Сашка рыжий, и лицо противное. А если бы нашего в военную форму одеть, он бы красивее всех был…»

Для того чтобы подольше не уходить из комнаты, Марийка выдвинула буфетный ящик и притворилась, будто что-то там ищет.

Перебирая книги, Саша-переплетчик читал вслух заглавия. Заглавия были не совсем понятные: «Женщина-сфинкс», «Вальс смерти», «Дневник герцогини», «Убийство в башне Беланкур»…

– Вы все эти книги хотите переплести? – спросил Саша у офицера.

– Все.

– Каждую порознь или все вместе?

– Каждую отдельно.

– В сафьяновые переплеты или в коленкор?

– Пожалуй, в коленкор.

– С золотым тиснением и с уголками?

– Обязательно.

– С кожаными уголками?

– Пожалуй.

Саша сложил книги стопкой, старательно обвязал бечевкой и похлопал ладонью.

– Уж вы простите, господин прапорщик, а я, по правде сказать, думаю, что на такую литературу жалко тратить коленкор.

– То есть как это? – спросил Саша-офицер, краснея. – Ваше дело, мне кажется, переплетать книги, а не судить о них.

Саша-переплетчик улыбнулся.

– Может, и так, – сказал он, – но только мы этакие книжки прямо в макулатуру сваливаем, в угол, а потом продаем лавочникам по копейке за фунт, на завертку селедок.

Переплетчик еще раз хлопнул ладонью по книгам и пошел к дверям. Офицер оторопело смотрел ему вслед и сразу даже не нашелся, что сказать.

– Да как он смеет! Мерзавец! Нахал! Распустили на свою голову!.. – завизжала докторша, вскочив с дивана.

Доктор молча улыбался.

Марийка с грохотом задвинула буфетный ящик и помчалась на кухню. Она хоть и плохо понимала, о чем спорили в столовой, но ей ясно было, что Саша здорово отделал офицера, которого она не любила.