Текст книги "Третий лишний"

Фальк – это да!

События, описанные в рассказе, произошли до первого декабря 1962 года. Первого декабря 1962 года первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев посетил известную выставку художников в Манеже, приуроченную к 30-летию московского отделения Союза художников СССР. Руководитель СССР был неподготовленным к восприятию искусства. Он резко раскритиковал творчество художников-авангардистов.

Герои рассказа – молодой человек Юра, девушка с блокнотом, другие посетители выставки, в их числе и автор рассказа, высказывали свои мнения об увиденных картинах, не зная того, что произойдет в искусстве после знаменитого похода в Манеж Никиты Хрущева. Рассказ написан на основе реальных событий и обмена мнениями об увиденных картинах рядовых зрителей. Люди были потрясены событиями, произошедшими первого декабря в выставочном зале и после этой даты в прессе. Девушка с блокнотом, автор рассказа и многие интересующиеся искусством люди сохранили свои высказанные при посещении выставки мнения о представленных в Манеже работах, несмотря на разгром этих работ Н. Хрущевым. Посещение Н. Хрущевым выставки 1962 года, его высказывания и развернувшаяся после этого травля передовых художников отбросили развитие нашего искусства на несколько десятилетий назад.

* * *

Юра привык считать себя довольно развитым человеком. Он немало читал, любил кино, не пропускал ни одной выставки живописи в Манеже. Правда, времени на все это оставалось немного: работать днем и учиться вечером не так-то просто.

Перед октябрьскими праздниками в Манеже открылась новая выставка живописи. Она отмечала тридцатилетний путь развития творчества московских художников.

«Нужно пойти», – решил Юра.

Сегодня, наконец, он на выставке. Прошел по залам, спокойно рассматривая картины. Живопись не увлекала Юру глубоко, казалась ясной с первого взгляда. Как и на прежних выставках его внимание привлекли работы Гелия Михайловича Коржева. Заинтересовали новые картины художника.

«Вот кто пишет, как в жизни! Люди как живые, а цвет в картинах самый настоящий!» – рассуждал Юра мысленно.

У одного из столиков в зале столпилась группа людей: читали книгу отзывов. Зрители произносили знакомые фамилии: Коржев, Пластов, Пророков, Лактионов. Но среди этих фамилий были и другие: Кузнецов, Штеренберг, Тышлер, Лентулов, Машков, Фальк. Особенно много и по-разному страницы книги отзывов говорили о Фальке.

– Фальк – это да!

– Фалька я не понимаю!

– Хороши акварели Фалька, они музыкальны по цвету.

– Зачем выставили Фалька? У него нет ни вкуса, ни мысли!

– Хвалят Фалька, но одновременно восхищаются Коржевым!

– Пошлость, безвкусица, никакой мысли нет…

– Вот и в Манеже – настоящее искусство, которого мы столько ждали.

– Спасибо организаторам выставки за Фалька!

При первом осмотре выставки Юра запомнил «Обнаженную» Фалька. Женщина на картине показалась ему странной и непривлекательной. На другие картины художника он просто не обратил внимания. Сейчас же Юра совсем растерялся.

«Может быть, я пропустил что-то очень важное. Надо вернуться к Фальку», – подумал Юра.

На отдельной стене семь картин. Юра внимательно прочитал подписи: «Обнаженная» (1922), «Париж. Сена» (1936), «Бретонский рыбак» (1934–1935), «Ксения Некрасова» (1950), «Женщина в розовой шали» (1951), «Картошка» (1955), «Автопортрет» (1957). Да, в этих вещах было что-то сильное, что-то такое, чего Юра не привык видеть в живописи. Но что?!

Как проницательно смотрели с автопортрета печальные глаза, как мучительно напряжены губы этого старого человека! А веки у него красноватые, нужны мужество и искренность, чтобы показать себя так беспощадно. Но почему же все в его картинах подернуто какой-то дымкой, почему вместо привычных ярких красок приглушенные тона? Юре хотелось разорвать эту завесу. Он отошел, подумал, вернулся вновь.

– Что Фальк хотел этим сказать? Не понимаю… Да он просто не умел писать! – эту раздраженную реплику бросила одна из стоящих рядом женщин.

Юноша рядом не выдержал:

– Живопись не понимают, а видят и чувствуют. Надо уметь видеть, а вы не умеете!

Юра подошел поближе. Подошли и другие люди. Завязался спор.

– «Обнаженная» – страшная, это видят все.

– Но вы же видите женщину, а надо видеть картину. Научитесь видеть форму и цвет, научитесь чувствовать пластику человеческого тела – и вы увидите, что картина прекрасна. Это мощное женское тело, водопад человеческой плоти, монументальность женской фигуры. По живописи я могу сравнить Фалька только с Рембрандтом! – стал объяснять юноша, стоящий рядом с картиной.

– Вы, наверно, художник, – вступила в разговор девушка с блокнотом в руках. – Я согласна с вами, но для меня Фальк – то не просто великолепная техника живописи. Влюбленность в жизнь, в ее правду и суровую красоту, мощное жизнеут-верждение, – это я вижу в «Обнаженной».

У женщины, начавшей этот разговор, на лице недоумение: она не верила. А девушка с блокнотом увлеклась и продолжала горячо доказывать:

– Между «Обнаженной» и одной из последних работ Фалька – «Картошка» – целая нелегкая жизнь, но я чувствую глубокую внутреннюю связь этих работ. Смотрите: простой деревянный стол, четыре картофелины на столе, картофель в плетеной маленькой корзинке. Все очень просто, лаконично. Ничего показного. Художник необыкновенно сдержан. Вся картина в одной приглушенно-коричневой гамме цвета. Но чем дольше на нее смотришь, тем большее богатство оттенков и переходов тонов открывается глазу. Видите, Фальк сумел оценить и показать нам прекрасное в обыденном, – в этом высшая правда искусства!

– Художник глубоко изучал свои модели. Он хотел не иллюстрировать события и жизнь, а проникать в их сущность. Благодаря этому дару проникновения в сущность окружающего нас мира мы не просто узнаем в картинах знакомое и говорим: «Как похоже», а каждый раз открываем для себя что-то новое, следуя по тому пути, который прошел художник при изучении своей модели. Это чудесный мир, целая неизученная страна.

Юра ловил каждое слово девушки с блокнотом. Ее слова вызывали уважение к художнику, но глаза Юры не соглашались. Он вдруг почувствовал себя слепым. Захотелось побольше порасспрашивать взволнованную защитницу Фалька. Когда центр спора переместился, он отозвал девушку в сторону.

– Знаете, я в первый раз вижу Фалька. Я люблю литературу, и, мне кажется, что я смог оценить выразительность созданных им портретов. С картины «Автопортрет» на меня смотрит философ, прошедший длинный и сложный жизненный путь. Бретонский рыбак весь пропитан морем. В портрете Ксении Некрасовой я вижу не только простую русскую женщину, мне передается поэтичность ее натуры. Но здесь говорили еще о сложности цвета, а я вижу каждую картину монотонной и в какой-то дымке. Или я слеп?

Защитница Фалька продолжила отвечать Юре:

– Да, это самое трудное – видеть цвет. Как бы это лучше объяснить? В какой-то степени вы слепы. Чтобы развить слух, надо чаще слушать серьезную музыку. Глаз тоже можно развить – нужно чаще смотреть серьезную, настоящую живопись. Словами можно кое-что подсказать человеку, направить его по верному пути. Но всего ведь словами не скажешь! Живопись как музыка, ее нельзя рассказать! Нельзя пересказать словами те чувства, которые вызывает музыка – на то она и существует как особый вид искусства.

Так же и живопись. Потрясает, захватывает душу, поднимает над повседневностью, дает заряд жизненной энергии. Для меня полотна Фалька звучат как орган. Раньше органная музыка казалась мне монотонной и скучной, а теперь я с восхищением впитываю в себя зачаровывающие волны и переливы звуков. У Фалька то же: тона сдержанные, приглушенные, и в то же время мириады оттенков. Каждый сантиметр холста светится своим неповторимым цветом. Смотрите, как переливается и мерцает, как дышит необъяснимой красотой шаль на этой картине!

И она показала на картину «Женщина в розовой шали».

– Вы ведь знаете: «Из песни слова не выкинешь». Из вещей Фалька нельзя выкинуть ни одного мазка, чтобы не нарушить целостности произведения. Я вижу живопись Фалька не в первый раз и не сразу пришла к этому мнению. С каждым разом я открываю в этом художнике все новое и новое. Я чувствую, что расту духовно, и мир расцветает. Мне бы хотелось, чтобы и вы, и как можно больше людей испытали эту радость.

Девушка замолчала, посмотрела на Юру вопросительно.

– А Коржев вам нравится? – вдруг спросил он.

Она кинула на Юру обиженный взгляд:

– По-моему, Коржев не знает законов искусства и создает нехудожественные произведения. Зачем было так неоправданно увеличивать голову уличного певца? Это же погоня за дешевым эффектом. У меня от картин Коржева болят глаза.

Девушка взглянула на часы, заторопилась и распрощалась.

Юра решил побыть на выставке еще немного. Но и впечатлений, и новых мыслей было уже столько, что он чувствовал себя бессильным разобраться во всем сразу. Ясно стало одно: сегодня ему открылся новый чудесный мир, целая неизведанная страна. Он ступил на дорогу, ведущую в гору, к далекой прекрасной вершине.

Посещение Н. Хрущевым выставки в Манеже и последующие события

Первого декабря 1962 года первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев посетил известную выставку произведений московских художников, устроенную в Центральном выставочном зале – в Манеже. Выставка была посвящена 30-летию московского отделения Союза художников СССР.

Никиту Хрущева сопровождали Михаил Суслов, Александр Шелепин и Сергей Павлов.

Руководитель СССР не был подготовлен к пониманию авангардистского искусства. Он резко раскритиковал творчество художников-авангардистов. При этом Хрущев произнес нецензурные выражения.

Хрущев обошел зал три раза, затем задал вопросы художникам. Михаил Суслов обращал внимание Хрущева на некоторые детали картин, после чего тот начинал возмущаться, выкрикивая, среди прочих, такие слова, как «дерьмо», «мазня».

Хрущев танком обрушился на картину Роберта Фалька «Обнаженная»: «Это извращение, это ненормально! Во всяком случае, я, председатель Совета Министров, ни копейки не дал бы, а кто будет брать деньги на этот хлам, того будем наказывать, а печать не поддержит… И если эти, с позволения сказать, “художники”, которые не хотят трудиться для народа и вместе с народом, выразят желание поехать за границу к своим идейным собратьям, то пусть они попросят разрешения на выезд, в тот же день получат паспорта, и дать им свободу в “свободных” государствах, и пусть они там хоть на головах ходят! Но у нас покамест такое “творчество” считается неприличным, у нас милиционер задержит».

– Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует!.. Что это такое? Вы что – мужики или пидерасы проклятые, как вы можете так писать? Есть у вас совесть?.. Очень общо и непонятно. Вот что, Белютин, я вам говорю как председатель Совета Министров: все это не нужно советскому народу. Понимаете, это я вам говорю!.. Запретить! Все запретить! Прекратить это безобразие! Я приказываю! Я говорю! И проследить за всем! И на радио, и на телевидении, и в печати всех поклонников этого выкорчевать! – продолжал угрожать Хрущев.

Хрущев был вне себя от ярости: современное искусство вызывало у него стойкое отвращение.

– А это что за мазня? – на секунду остановился он у одной из картин.

– Это «Обнаженная» Фалька, – подсказали из свиты.

– Голая Валька? Да кто на такую Вальку захочет залезть? – с колхозно-номенклатурной прямотой отреагировал Никита Сергеевич.

С тех пор это название плотно приклеилось к работе Фалька, а байку эту непременно рассказывают экскурсоводы Третьяковки, где и висит эта работа.

По окончании просмотра экспозиции Хрущев заявил, что советскому народу все это не нужно.

Время все ставит на свои места: Фальк давно признан, его картины выставлены в лучших музеях страны, а когда они появляются на аукционах, то продаются за весьма приличные деньги.

* * *

У меня сохранились несколько номеров газеты «Правда», опубликованных в декабре 1962 года. Второго декабря в газете «Правда» напечатана статья «Высокое призвание советского искусства – служить народу, делу коммунизма».

В этой статье написано: «Есть на выставке произведения, которые вызывают чувство неудовлетворенности, серьезные возражения. Это относится и к некоторым мастерам старшего поколения, и к ряду молодых художников. В некоторых картинах Р. Фалька (“Обнаженная”), А. Древина (“Натюрморт”), П. Никонова (“Геологи”), А. Пологовой (“Материнство”) явно проявляются формалистические тенденции, люди выглядят в их произведениях уродливо, приниженно.

…Среди художников имеются и такие, в творчестве которых встречаются неверные тенденции. Они не замечают новых явлений в нашей жизни, без любви и уважения к человеку создают картины, равнодушные и холодные, в духе подражания формалистическим образцам в живописи и скульптуре».

Состоялась беседа Н. С. Хрущева с художниками и другими работниками искусства. Во время беседы Н. С. Хрущев сказал, что если произведение понятно только его автору и не признается народом, то такое произведение нельзя отнести к настоящему искусству.

В тот же день руководители партии и правительства посмотрели работы некоторых абстракционистов.

«Нельзя без чувства недоумения и возмущения смотреть мазню на холстах, лишенную смысла, содержания и формы. Эти патологические выверты представляют собой жалкое подражание формалистическому искусству буржуазного Запада» – было написано в статье газеты «Правда».

– Такое «творчество» чуждо нашему народу, он отвергает его, – сказал Н. С. Хрущев, – вот над этим и должны задуматься люди, которые именуют себя художниками, а сами создают такие «картины», что не поймешь: нарисованы они рукой человека или намалеваны хвостом осла. Им надо понять свои заблуждения и работать для народа.

Разгромный доклад, опубликованный в газете «Правда» второго декабря 1962 года, послужил началом кампании против формализма и абстракционизма в СССР. Хрущев потребовал исключить из Союза художников и из КПСС всех участников выставки, но оказалось, что ни в КПСС, ни в Союзе художников из участников выставки практически никто не состоял.

Восьмого декабря 1962 года в газете «Правда» президент Академии художеств СССР Владимир Александрович Серов выступил со статьей «Художника вдохновляют дела и жизнь народа». В. А. Серов писал: «Особенно много разговоров о “недоразвитом” народном вкусе ведется на выставке произведений московских художников в Центральном выставочном зале вокруг работ Штеренберга, Фалька и некоторых других живописцев и скульпторов, далеких от реализма».

Восемнадцатого декабря 1962 года в газете «Известия» была напечатана речь секретаря ЦК КПСС Л. Ф. Ильичева на встрече руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства, состоявшейся семнадцатого декабря 1962 года. Речь Ильичева называется «Творить для народа, во имя коммунизма».

Ильичев говорил: «Н. С. Хрущев и другие товарищи высказали отрицательное отношение к формализму и абстракционизму, по-деловому и очень убедительно раскритиковали формалистическое искусство прежде всего за его отрыв от жизни народа, за умышленно уродливое изображение действительности».

* * *

Ангелина Васильевна, друзья ее и Фалька сильно переживали все события, которые начались первого декабря 1962 года при посещении Хрущевым выставки в Манеже. В следующее за этим посещением время убийственные события развивались. Я была совершенно потрясена и чувствовала себя от этого отвратительно.

Друзья Ангелины Васильевны приходили в мастерскую Фалька, пересказывали друг другу происходящие события. Думали и говорили о том, что же будет дальше. Приходили Ежик, Елка, Юра Барановский, я, другие друзья, имен которых я, к сожалению, не помню.

Обсуждали поведение и слова Хрущева, статьи о выставке в газетах. Были возмущены всем происходящим, высказываниями партийных руководителей о народе, о том, что искусство должно быть таким, чтобы народ понимал его. Возмущались заявлениям наших вождей о том, что художники должны показывать людям только прекрасное, а не уродство, не «мазню всякую». Наших любимых художников партийные руководители называли формалистами, а также абстракционистами. Эти слова были у них ругательствами.

«Почему все это происходит?» – думали мы.

Обсуждали, как бы мы считали нужным ответить на вопросы: «Что такое красота?», «Как можно категорически рассуждать, какие работы художников слабые, а какие хорошие? Особенно если об этом говорят люди, совершенно не подготовленные к пониманию искусства…»

Особенно волновали меня рассуждения наших вождей об искусстве для народа.

«Что такое народ? Святослав Рихтер, Илья Эренбург, Анна Ахматова – это народ? А я принадлежу народу или нет?» – записывала на бумаге я свои вопросы. Мы постоянно обсуждали такие вопросы друг с другом в мастерской Фалька.

Ответы на эти вопросы руководителей партии и правительства неприятно удивляли и очень пугали.

Часть третья

Спасительница

Родственники Клавы тетя Густа (Августина) и дядя Саша были москвичами. Августина родилась и выросла в интеллигентной еврейской семье. Она получила хорошее музыкальное образование. В Москве Августина работала преподавателем фортепиано в детской музыкальной школе. Она любила свою работу, любила детей, которых учила в школе. Александр был русским, родился в семье рабочих. Он стал столяром-краснодеревщиком, работал в собственной мастерской. Александра знали как прекрасного мастера, замечательного специалиста своего дела. Мебель, сделанная им по индивидуальным заказам, – книжные и платяные шкафы, трюмо, трельяжи, столы и другие домашние вещи – ценились очень дорого и пользовались большим спросом. Александр был настоящим интеллигентом с тонкими чертами красивого умного лица.

Эта молодая семейная пара в мае 1941 года приехала отдыхать в Тулу – родной город Александра. Здесь Густа и Саша стали жить в доме Ивановых, близких родственников Саши. В 1941 году, в самом начале Великой Отечественной войны, Тулу оккупировали немецкие фашисты. Густа и Саша не успели уехать из этого города до прихода фашистов. Они остались жить в оккупации.

После освобождения нашей страны от фашистских захватчиков родственница Клава приезжала в Москву в гости к тете Густе и дяде Саше. Они рассказали ей историю, которая произошла с ними в захваченной врагами Туле.

Вступив в Тулу, немцы начали ходить по домам местных жителей и осматривать эти дома для того, чтобы найти походящее для себя жилье. Командир и офицеры захватившего город фашистского полка выбрали для себя более новые и более красивые дома; солдатам достались дома попроще. Дом Ивановых был довольно крепким, большим, просторным и находился недалеко от центра города. В нем поселились офицеры и их адьютанты. Густа, Саша и их родственники вынуждены были постоянно общаться с жившими в доме оккупантами.

Августина была в то время красивой молодой женщиной. Ее лицо с большими карими глазами обрамляли коротко подстриженные темные густые волосы. Густа всегда улыбалась, часто задорно смеялась, немного кокетничала с жильцами. Она нравилась окружающим ее людям, нравилась живущим в доме немцам, они заглядывались на Густу и даже пытались заигрывать с ней.

Александра жильцы видели редко: он читал книги в своей комнате и старался не показываться оккупантам на глаза.

В один из летних дней Алесандр вышел из комнаты и остановился на крыльце дома. Он хотел пойти к стоявшему во дворе колодцу, чтобы набрать два ведра воды. Неожиданно Александра увидел адъютант живущего в доме офицера. Адъютанту Александр чем-то не понравился, он показался немцу подозрительным.

– Юду, юду (то есть еврей), – закричал адъютант.

Он выхватил из кобуры револьвер и направил его в грудь Александру.

В это время из дома на крыльцо вышла Густа. Увидев, что происходит, она страшно испугалась за жизнь мужа. Густа рванулась вперед, загородила Сашу своим телом.

– Нет, нет, – закричала она. – Какой он еврей! Это же мой муж!

Густа немного знала немецкий язык, поэтому ее выкрик на немецком языке был понятен немцу.

Немец внимательно посмотрел на Густу, понял, что ошибся, отвел револьвер в сторону, а потом убрал его в кобуру.

Саша медленно сошел с крыльца и направился к колодцу за водой.

Больше Александра никто из оккупантов не преследовал.

Услышав эту историю от тети Густы в Москве, восхищенная мужеством своей тетки, Клава, воскликнула:

– Вот это да! Храбрая жена-еврейка спасла от фашистской пули своего русского мужа!