Текст книги "Фабрика романов в Париже"

Глава 15. Глава 15. Париж, декабрь 1851 года

Спросить его он не мог. Иммануэль с переломанными ногами без сознания лежал в салоне. Кто-то из пациентов Леметра помог Александру затащить высокого мужчину в карету. Женщину в инвалидной коляске Дюма поднял на скамью сам. Теперь она сидела рядом с раненым и заливалась слезами. Мужчину нужно было как можно скорее доставить в Опиталь де ла Шарите. Потом, поклялся себе Александр, он отвезет графиню в Опиталь де ла Сальпетриер, где лечили парижских душевнобольных.

Однако его торопило не только состояние здоровья пассажиров. Леметр сбежал с амулетом, и теперь был должен Александру семьсот тысяч франков. Естественно, Александр был готов поторговаться. Вместо трех амулетов он привез лишь один. Ему хватило бы и пятисот тысяч франков. Писатель был известен своей щедростью. Не он ли раздал утром кучу денег. Но не менее известен был и его гнев. И он обрушится на Леметра, когда Дюма наконец его догонит.

– Но! – крикнул Александр.

Уши лошади вздрогнули.

Стояла морозная ночь. В небе висел заплесневелый кусочек луны. Дождь и осенний ветер срывали с деревьев последние листья. Экипажей почти не было видно. Париж заснул.

За время на дорогу до госпиталя Дюма мог бы написать сцену для нового романа. Наконец Александр направил карету под входными воротами, колонны и каменный тимпан[41]41
  Тимпан – внутреннее треугольное или полукруглое поле фронтона.


[Закрыть] которых напомнили ему греческий храм. Карета остановилась в мощеном внутреннем дворике. Кругом возвышались грязно-серые стены больницы. На освещенных окнах не было занавесок. Больные в ночных рубашках подошли к карнизам, чтобы посмотреть, кого судьба послала на этот раз. Вскоре Александр оказался в холодном зале ожидания со сводчатым потолком. Потрескавшийся кафель на полу был черно-белым – цвета доминиканского ордена. Писатель был один и опустился на стул. После беспокойных часов, которые провели на этом стуле люди, сиденье расшаталось. Дюма было не по себе. Что он вообще здесь делает? Ему пора уйти. Раненый в надежных руках.

Открылась тяжелая дверь, ведущая в палаты, где лечили больных. Монахиня вытолкнула оттуда женщину в инвалидном кресле. Лицо той раскраснелось. Она сняла капюшон, волосы ее были распущены. Пряди спадали ей на плечи. Монахиня поставила инвалидную коляску под распятием в противоположном конце комнаты и пробормотала что-то о помощи Божьей. Когда сестра ушла, в зале повисло гнетущее молчание. Тишину усиливали голые стены.

Александр оперся руками о колени.

– Как он? – спросил писатель.

Слова прокатились по комнате словно железные шары.

Дама прищурилась. Ее взгляд скользил по полуаркам на потолке, ища, за что бы зацепиться. Она молчала. Неужели кучер умер?

От тишины у него заболели уши.

– Хотя бы расскажите, кто этот раненый и что вы от меня хотите, – сказал писатель.

Тишина сгустилась. Женщина стиснула зубы.

– Вы все еще думаете, что мы с Леметром заодно, – продолжил Александр. – Разве вы не видели, что я чуть его не застрелил?

– Это был лишь предупредительный выстрел. – Ее слова гремели как раскаты грома. – Думаете, я не видела, как вы намеренно выстрелили в воздух?

Александр хотел было ответить, что считался мастером дуэли и на шпагах, и на пистолетах. Писатель хотел возразить этой дилетантке, что терцеролем можно отпугивать голубей, но никак не убить человека, ехавшего в карете в двадцати шагах от него. Но отчаяние в ее взгляде заставило его промолчать. Об этой смеси гнева и горя, душевной боли и неистовства он обычно писал истории. Дюма никогда бы не подумал, что человек действительно мог проявлять такие сильные чувства.

Александр поднялся и расправил брючины.

– Если вы больше не нуждаетесь в моей помощи… – Он не закончил фразу.

Перед ним сидела молодая женщина в инвалидной коляске. Ее кучер, даже если и не умер, был так тяжело ранен, что она больше не могла на него рассчитывать. Естественно, графиня нуждается в помощи. В его помощи.

– У вас есть родственники или друзья в Париже, которых я могу попросить вас забрать? – спросил Дюма.

Прежде чем она успела ответить, дверь в палаты вновь распахнулась. Оттуда вышел мужчина в темном костюме. На груди у него висел блестящий кожаный фартук, какие носили кузнецы. Однако этот фартук был ярче и усеян красными пятнами. В руках мужчина сжимал тряпку такого же цвета.

– Добрый вечер. Я доктор Лассайи. Кто из вас привез бедолагу с переломанными ногами?

– Я, – ответили Александр и графиня одновременно.

Доктор посмотрел сначала в один конец комнаты, а потом в другой. Наверное, он привык к тому, что родственники в таких случаях садились как можно ближе, стараясь поддержать друг друга.

– Он жив. Нам даже удалось спасти его ноги. Но ходить он сможет только медленно. Кроме того, ему придется остаться здесь на какое-то время. Минимум на три месяца.

Александр догадывался, что за этим последует.

– Разумеется, вам нужно заплатить за его пребывание у нас, – сказал доктор.

– А если я не могу? – спросила графиня.

– Тогда мы будем вынуждены принять быстрое решение и выписать его как можно скорее, – туманно сказал врач.

– Быстрое решение? – уточнила женщина.

Александр знал, что имеет в виду Лассайи. Раненому отрежут ноги. Затем его оставят в госпитале еще на несколько дней, пока не пройдет угроза воспаления. После его выпишут с наилучшими пожеланиями и костылями какого-нибудь покойного ветерана наполеоновских войн. В Париже хватало людей, изувеченные тела которых рассказывали эту историю снова и снова.

– Сколько? – спросил Александр, прежде чем доктор успел сказать об ампутации.

Сумма, которую назвал Лассайи, была не слишком высокой за три месяца лечения в больнице. А тем более за здоровье человека. Однако для увядшего кошелька Александра она была немалой. Но он не был бы Дюма, всадником лошади по кличке Фантазия, если бы не сумел убедить простого врача разрешить ему отдать деньги позже.

– Мадам, – сказал Александр, – прошу вас, позвольте мне заплатить эту незначительную сумму. Вы сегодня и так многого лишились. – Обращаясь к врачу, он продолжил: – Пришлите мне счет. Александр Дюма, писатель, шато Монте-Кристо в Сен-Жермен– ан-Ле, рядом с павильоном Генриха IV. Вы же знаете: замок, где родился король-солнце.

Казалось, доктор на секунду задумался. Затем он сказал:

– Как правило, счет оплачивается сразу же.

Александр громко рассмеялся.

– Вы полагаете, что я ношу с собой сумму, которая покроет расходы на трехмесячное пребывание в вашем госпитале? Несомненно, я кутила и не скуплюсь на самое дорогое шампанское в лучших ложах театра. Но от кошелька такого размера у меня порвались бы карманы, а пузо стало бы необъятным. – Он похлопал себя по широким бедрам. – И какая красавица тогда бы пожелала показать мне свои подвязки!

– Вы и вправду Дюма? – спросил доктор Лассайи. – Автор «Трех мушкетеров»?

– Собственной персоной, – вырвалось у Александра.

Писатель привык к восхищению. И тем не менее наслаждался им как хорошим вином, где бы и когда бы ему ни подавали чашу.

– Имени почтеннее и не найти. Ваши работы полны дерзких идей и грубых ошибок. Ваши «Записки врача» – настоящее безобразие! Молюсь, чтобы ни один человек никогда не попал в руки такого медика.

Александр почувствовал, как к щекам приливает жар.

– Я знаю, – продолжил доктор. – В Париже ваши книги очень известны. Но еще известнее сейчас ваши долги. Поэтому я предлагаю вам внести залог. Тогда я распоряжусь, чтобы вам отправили счет только в конце лечения.

Залог! Чего хочет от него этот деловой месье? Перед ним ведь сам Дюма! Вся Франция смеялась или плакала, стоило ему только пожелать.

Александр порылся в карманах. Он не нашел ничего, что можно было использовать как залог. Лишь пару ниток, несколько крошек нюхательного табака и записную книжку.

Дюма вытащил ее. Чтобы выиграть время, он похлопал ею по животу. Еще было не слишком поздно.

Он мог просто покинуть этот ломбард, замаскированный под больницу. Но напротив него сидит беспомощная женщина и ждет спасения. А слева от него стоит бесстыдный фельдшер и осмеливается читать ему лекции по литературе. Нет! Сбежав от врага сейчас, он потерпит поражение.

Александр раскрыл записную книжку, вооружился карандашом и принялся писать. Закончив, он вырвал страницу и протянул ее врачу.

Лассайи поднес написанное к носу, сузил глаза, а потом вытаращил их.

– Месье Дюма, – сказал он. – В таком случае мы не только поместим у нас пациента, но и обеспечим ему лучший уход.

Доктор аккуратно сложил записку, засунул ее под кожаный фартук и вернулся в палаты. Дверь за ним закрылась на замок.

– О вашем кучере позаботятся, графиня, – сказал Александр. – Если я предложу помощь и вам, вы все равно снова попытаетесь меня застрелить?

– Пока не знаю, – сказала женщина в инвалидном кресле. – Сначала расскажите, что было в записке, которую вы дали врачу.

– Я оставил в качестве залога шато Монте-Кристо, – сказал Александр как можно небрежнее. У него получилось скрыть дрожь в голосе. – Пойдемте?

Глава 16. Париж, Опиталь де ла Шарите, декабрь 1851 года

С возмутительной медлительностью Дюма толкнул Анну внушительным пузом.

Она откатилась назад, пока спинка кресла не уперлась в распятие.

– Вам нравится геройствовать и вызволять из беды женщин, – отметила графиня.

– Я лишь забочусь о ближних, – возразил он.

– Неужели? – прыснула Анна.

Графиня знала, что упрекает его несправедливо, но ужас от событий этой ночи терзал ей душу. И кто-то должен был понести вину за то, что Иммануэля – ее Иммануэля! – так страшно изувечили.

За дверью, ведущей в палаты, кто-то завопил от боли. Это был не голос Иммануэля, и тем не менее Анна почувствовала, как руки пронзают ледяные иглы.

– Я останусь здесь и буду ухаживать за своим спутником, пока он не поправится, – сказала она. – Тогда вашему драгоценному замку ничего не грозит.

Дюма потер нос ладонью.

– Хотя бы позвольте мне отвезти вас домой. Разумеется, в вашей карете.

Анна посмотрела на пол и пробежалась взглядом по трещине на черно-белой плитке. Домой? У нее нет денег даже на номер в отеле.

– Благодарю, но я подожду здесь. Идите домой, месье! – ответила она.

Дюма полез в карман жилета и вытащил отливающую серебром баночку. Он отвинтил крышку, сунул туда пальцы и принялся поочередно подносить их к ноздрям. Каждый раз он с шумом втягивал воздух. Когда писатель убрал баночку обратно, его пухлые щеки покраснели, а глаза наполнились слезами. Он моргнул.

– Мадам, – сказал он, – я узнаю людей, попавших в беду, по запаху. А вы источаете аромат отчаяния, точно так же, как священник – аромат ладана, а повар – жареного жира. Соглашайтесь! Вы можете переночевать в западном крыле замка. Утром мы вместе поедем в больницу и проведаем вашего Иммануэля. Однако мое мастерство кучера еще требует практики. Прошу не судить меня строго.

Анна отбросила назад пряди волос. Она не могла перестать думать о текстах этого мужчины, которые кишели сластолюбцами и женщинами, забеременевшими не по своей воле. Однако в комнату ожидания постепенно заползал холод ночи. Графиня натянула на плечи пальто.

– Нет, – решительно сказала она. – Я останусь здесь. Если вас и вправду беспокоит мое самочувствие, принесите теплое одеяло.

Анну разбудил какой-то звон. Что-то с грохотом упало на пол. Она открыла глаза. Перед ее ногами прокатилась маленькая латунная ваза. Сосуд стоял у подножия распятия и, видимо, упал, потому что Анна во сне задела его головой.

За маленькими окнами зала ожидания светло-серым поблескивало утро. Тусклого света, падавшего через стекла, было достаточно, чтобы разглядеть фигуру, развалившуюся на стуле напротив. Дюма. У его ног лежало его пальто. Наверное, он пытался им накрыться.

Этот пачкун[42]42
  Пачкун – неумелый, плохой художник, писатель.


[Закрыть] спал. После их пререканий он принес ей три одеяла. Потом он снова ушел и вскоре вернулся с миской дымящегося супа и куском хлеба. Сам он есть отказался и оставил все Анне. С теплым бульоном в животе графиня быстро провалилась в сон. Наверное, Дюма, заснул позже.

Этот мужчина был загадкой. Он писал романы об осквернителях трупов и насильниках. А потом отдал замок, чтобы помочь жертве несчастного случая, которую он даже не знал.

Анна изучающе разглядывала спящего. В копне кудрявых волос уже начали преобладать седые пряди. Лицо было безмятежным, глаза крепко сомкнуты. В усах висели крошки нюхательного табака.

Дюма поднял веки. У него на глазах все еще лежала тонкая пелена сна. Затем он выпрямился, разгладил сюртук и поднял пальто с пола.

Анна откинула одеяла. Не успела она толком вдохнуть, как тепло, накопленное ее телом, разом улетучилось. Анна решила просто не обращать внимания на холод.

Дюма медленно пробормотал «Бонжур». Всеми пальцами он почесал шевелюру, а потом надел пальто.

– Я вынужден откланяться, – сказал он. – Этот Леметр увел у меня приличную сумму, и я этого так не оставлю. Пока я ищу его, двери моего замка для вас открыты.

Леметр! Анна вцепилась в край одеяла, лежавшего у нее на коленях. Все беды, свалившиеся на нее ночью, оттеснили самого виновника на задний план. Ее переполняло беспокойство за Иммануэля, и для мыслей о мести уже не оставалось места.

Дверь в больничную палату распахнулась. Створки хлопнули о стену. В проеме появился доктор Лассайи. В левой руке он держал свернутую газету.

– Дюма! – воскликнул доктор.

Он подбежал к писателю.

– Доброе утро, – ответил Дюма. – Видимо, вам спалось еще хуже, чем бедным гостям вашего неуютного зала ожидания.

– Вы немедленно покинете эту больницу, – потребовал Лассейи. – Или я вызываю жандармерию.

Дюма наклонил голову и попытался разобрать буквы на газете.

– Вы читаете «Мушкетера». Это честь для меня. Вам не понравился сегодняшний выпуск?

– Вы наглый лжец, Дюма. Как вы смеете оскорблять нашего председателя? Он потомок Бонапарта! Вы что, забыли это, когда размахивали своим грязным пером?

Поначалу Анну испугали ледяные как сосульки слова доктора. Но теперь она почувствовала к нему определенную симпатию. Наконец кто-то объединился с ней против этого пачкуна.

Впрочем, надо признать: у пачкуна есть сердце. Но все-таки он был и остается врагом литературы и человеческого духа.

Дюма вырвал газету из рук врача.

– Я не пишу о председателях, – сказал он скорее самому себе и развернул издание.

– Трус! – закричал врач. – Теперь вы даже не хотите отвечать за свои слова. И прячетесь в моем госпитале, потому что вас давно разыскивает полиция. Убирайтесь! Я не хочу, чтобы мой дом осквернял враг республики.

Доктор повернулся к Дюма спиной и снова исчез в больничной палате. Двери за Лассайи сомкнулись, как воды Красного моря после исхода израильтян.

Анна наблюдала, как Дюма изучает газету. Пока он читал, его губы беззвучно произносили слова. Писатель состроил кислую мину.

– Вот видите? – сказала Анна. – Не все ваши читатели в восторге от вашего стиля. Но вы все еще можете одуматься, месье.

Дюма опустил газету и уставился на распятие.

– Да если бы дело было в моем стиле! Эту статью писал не я. – Он протянул ей номер. – Вы только почитайте!

Анна взяла газету. От каждого прикосновения на бумаге появлялись изломы и сгибы. Наверху страницы ее приветствовал уже знакомый рисунок мужчины в историческом костюме. Под ним буквами размером с большой палец красовалась надпись:

Конец нашей республики.

Луи Наполеон планирует государственный переворот Его секретные планы раскрыты.

Дюма мерил комнату шагами.

– Мне конец, – повторял он снова и снова.

– Тихо, – прошипела Анна. – Дайте мне прочитать.

Шрифт был мелким, а печатная краска растекалась по волокнам бумаги. Анна сняла очки. Поскольку тряпочки у нее с собой не было, она осторожно протерла стекла о пальто. Анна изогнула оправу и снова зажала дужки за ушами. Так-то лучше.

«Как сообщил издателю этой газеты хорошо информированный источник, Луи Наполеон – в настоящее время председатель нашего парламента – замышляет государственный переворот. Через несколько дней он намерен распустить Национальное собрание, лишить власти депутатов и провозгласить себя императором. Дабы заручиться поддержкой народа, узурпатор собирается заявить, что так он отнимает право голоса у трехсот депутатов и возвращает его простым людям. Но это просто надувательство! Никаких выборов не будет. Луи Наполеон хочет стать императором. А какой народ хоть раз выбирал императора? Парижане! Французы! Не допустите этой наглости! Не дайте повергнуть в прах идеи нашей великой революции! На баррикады!»

Подпись под памфлетом гласила: Александр Дюма, голос Франции.

– Это вступление к новому роману? – спросила Анна.

– Я этого не писал. Поймите! – воскликнул он. Отчаяние в его словах сбило Анну с толку.

– Но внизу ваше имя. И это ваша газета.

– За этим наверняка стоит один из моих наемных писателей. Мне сейчас же нужно в замок. Я должен осмотреть «фабрику романов».

Анна вспомнила слова врача, назвавшего Дюма трусом, писателем, не отвечавшим за слова, выведенные его собственным дерзким пером.

С другой стороны, страх в его голосе казался настоящим.

Дюма бросился к выходу.

– Подождите! – крикнула Анна. – Я с вами.

Глава 17. Париж, Опиталь де ла Шарите, декабрь 1851 года

Во дворе госпиталя стояла карета. Кто-то привязал к шее лошади мешок с овсом. Животное все еще было встревоженным. Дюма отцепил торбу от упряжи.

– Подождите меня! – крикнула Анна.

Монахиня открыла ей дверь. Анна выехала во внутренний двор. На брусчатку падал свет утреннего солнца.

Дюма потянул торбу. Лошадь недовольно мотнула головой и фыркнула в мешок из грубого полотна. Наконец он развязался. Дюма опустил его на землю и уже хотел взобраться на козлы.

– Месье Дюма! – снова крикнула Анна. Она почувствовала, как внутри поднимается негодование. – Сначала вы предлагаете мне помощь, а потом решаете улизнуть.

Писатель остановился на приступке.

– Это было вчера вечером. Теперь помощь нужна мне самому.

– А я вам ее предлагаю, – крикнула Анна.

Дюма забрался выше и, охнув, опустился на козлы. Он отвязал кожаные поводья, обмотанные вокруг колышка.

Этот человек еще хуже, чем можно было подумать по его романам! Анна изо всех сил толкнула колеса инвалидной коляски. В два рывка она добралась до кареты и схватилась за железные распорки козел. Сейчас станет ясно, что из себя представляет Дюма на самом деле.

– Трогайте! – тяжело дыша, крикнула Анна. – Но я крепко держусь.

Мысленно она уже видела, как ее протащили через двор и ударили об одну из колонн ворот.

Дюма посмотрел на нее. Он открыл было рот, но тут же снова его закрыл.

– Так и быть, я возьму вас с собой, графиня. Но вы должны быть готовы к одному. Я использую сцену с вами в одном из своих романов.

Вскоре Анна оказалась на козлах кареты. Инвалидное кресло Дюма привязал к откидной полке для багажа широкими кожаными ремнями. Одноконный экипаж тронулся.

Париж уже проснулся. На тротуарах толпились пешеходы. Часы колокольни спотыкались об утренний звон. Улицы заполонили грузовые тележки, которые с раздражающей неторопливостью направлялись к цели.

– Жёлчному завистнику, поступившему так со мной, придется извиняться на шпагах, – сказал Дюма.

– Вы думаете, что автор статьи сделал это из зависти? – спросила Анна.

Холодный осенний ветер трепал ей волосы и обдувал лоб. Ей казалось, будто он освежает ее мысли. Здесь, впереди, было гораздо интереснее, чем в затхлом кузове ландо. Тем не менее Анна снова надела чепец и завязала под подбородком тугой узел. Она ни за что на свете не хотела выглядеть как простоволосая жена извозчика.

– Из зависти, алчности, ненависти, – сказал ей Дюма. Его слова звучали как молитва из сточной канавы. – Мотив меня не волнует. Важно только одно – призвать виновного к ответу, прежде чем меня схватят жандармы.

Карета качалась по широкому бульвару. Дюма, стараясь изо всех сил, снова и снова взнуздывал лошадь и пускал ее рысью. Каждый раз, когда их обгоняла линейка[43]43
  Линейка – конная повозка, длинные дрожки, обычно с возможностью усесться по обе стороны спиной друг к другу.


[Закрыть], он ругался и ворчал, как шпиц на цепи.

Какое-то время Анна пропускала ругательства мимо ушей. Но до шато было еще слишком далеко.

– Эта «фабрика романов», – сказала Анна, – что это?

– Название говорит само за себя, – буркнул Дюма и дернул поводья влево.

Анна крепко схватилась за козлы.

– Но ведь мы говорим о политической статье в газете, – продолжила она. – А не о романе.

– Это слишком трудно объяснить…

Он замешкался.

– Женщине? – спросила Анна.

– Немке, – сказал Дюма.

– А я думала, вы мастер слова.

Писатель посмотрел на нее, казалось, проверяя, не высмеивает ли она его. Анна выдержала его взгляд с серьезным видом.

Дюма начал рассказ. Фабрика романов была одним из его самых блестящих изобретений и появилась во времена романа «Три мушкетера», принесшего ему огромный успех. Каждый слог из уст Дюма звучал как фанфары.

– Этот роман изменил мир. Но читатели – ненасытные звери. Они требуют все больше и больше. Что же мне оставалось делать, кроме как писать, писать, писать? В море моих мыслей каждый час царил прилив. Но мое перо уже не поспевало за чернилами. Мне нужна была помощь. Поэтому я взял свой скромный гонорар и распределил его между писателями, которым повезло меньше меня.

– Вы платите другим, чтобы они придумывали для вас истории?

– Вовсе нет! – продолжил Дюма. – Драма, как и прежде, исходит вот отсюда. – Он хлопнул себя ладонью по груди. – Я пишу черновики сам. Сцену за сценой. Слезу за слезой. Каплю крови за каплей крови. А потом мои работники излагают остальное.

Анна снова почувствовала, как внутри поднимается холодный гнев, который она ощутила в доме Шмалёров, прочитав гнусные тексты.

– Но это идет вразрез с духом литературы, – возмутилась графиня. – Ведь наши мысли – не товар, который массово превращают в книги.

– Достойная точка зрения, мадам, – сказал Дюма. – Но мы живем в 1851 году. Времена, когда книги предназначались лишь для избранного круга ценителей, прошли. В наши дни читать умеют больше людей, чем когда-либо. Детей учат этому в школе. А что они смогут прочитать, закончив ее? Библию? Вшивая свинья! – Мужчина пригрозил кулаком кучеру, проехавшему слишком близко, а затем снова обратился к Анне: – Из моих историй простой народ впервые узнал о прошлом своей страны. Понимаете? Я показал простым людям чудо исторического романа.

Анна поджала верхнюю губу. Если у непокорности было имя, то звучало оно так – Дюма.

– Но ведь ваши истории публикуют вовсе не в книгах, а в газетах. Я сама видела, как мать семейства вместе с детьми собирает и хранит эти клочки, будто фамильную драгоценность.

– Фамильную драгоценность? – Дюма покачал головой. – Они – ставший материей эфир разума. На свете нет ничего ценнее. И при этом он доступен для всех. Ведь газету может позволить себе больше людей, чем книгу. А те, кто не может, собирают старые номера на скамьях в парках. Долой аристократию фолиантов в кожаных переплетах!

И пока они постепенно оставляли улицы Парижа позади и направлялись к Сен-Жермен-ан-Ле, Анна осознала, что растрепанная копна волос Дюма, торчавшая из-под цилиндра, – не что иное, как плод запущенности разума, царившей у него в голове.

Уже издалека Анна увидела башни шато Монте-Кристо, возвышающиеся над деревьями в парке. Ей казалось, что последний раз она была тут полвека назад. Однако графиня приезжала сюда с цензорами только вчера. С тех пор произошло столько всего, что Дюма мог бы написать об этом целый роман: она пробралась в салон Леметра и угрожала Дюма пистолетом. Леметр сбежал, а Иммануэля постигло страшное несчастье. Она провела ночь в госпитале и вместе с проклятым Дюма объездила Париж вдоль и поперек. Теперь Анна ощутила упадок душевных сил. Как же ей хотелось немного отдохнуть! Быть может, дом этого мужчины был тем самым местом, где она сможет собраться с мыслями, прежде чем вернуться к уходу за Иммануэлем.

Они ехали через парк. Ветки скользили по чепцу и пальто Анны. Наконец она увидела светлый песчаник стен, светящийся среди влажных листьев. Дюма доехал на ландо до парадной лестницы, слез с кóзел и слегка наклонился. Вышел слуга и поприветствовал хозяина дома, собравшегося штурмовать свой небольшой замок.

– Месье Дюма, – возмущенно крикнула Анна. – Помогите мне спуститься!

Но массивная фигура писателя уже исчезла в замке. Слуга коротко взглянул на даму на козлах. Наверное, он принял ее за женщину низкого сословия: мужчина кивнул ей и последовал за своим господином.

– Где эти так называемые господа авторы? – Александр с грохотом поднялся по узкой винтовой лестнице и ворвался на «фабрику романов». Там все было как обычно. На сливовых шелковых обоях сверкали золотые лилии. В камине трепетало пламя, не слишком сильное, ведь тепло и уют – враг поэта. Письменные столы стояли рядами. Но за ними никто не работал.

Моке, запыхавшись, влетел в комнату.

– Месье, сегодня никто не вышел на работу.

Александр опустился на стул Фрушара.

– Они боятся. Я могу это понять. Ведь один из них меня предал. Я выясню, кто это был, и мало ему не покажется!

Раздался звонок в дверь.

Графиня! Писатель просто оставил ее сидеть на козлах. При этом вчера, наговорив кучу громких слов, он пригласил ее к себе. Даже при таких обстоятельствах вежливость не должна была пострадать. Александр вскочил, чтобы впустить гостью. Только по пути вниз его осенило, что спутница не смогла бы добраться до двери сама. Он остановился и осторожно выглянул из-за колонны винтовой лестницы. Отсюда ему были видны окна входной двери. Перед ней стояли четверо господ. Они были в форме. Жандармы пришли привлечь Александра Дюма к ответственности.

За каретой Анны остановился еще один экипаж. Сбоку на нем красовался герб: белый парусник, качающийся на красных волнах под синим небом, усыпанным золотыми лилиями. Из открытой повозки вышли четверо жандармов. Они надели шляпы и направились к замку. На мужчине на козлах тоже была форма. Он слез и последовал за товарищами. На Анну никто не обратил внимания.

Вот и полиция подоспела. Если опасения Дюма не напрасны, служащие пришли, чтобы арестовать его.

Анна почувствовала, как в ней поднимается удушающий страх. Она вдруг осознала, что сопровождала преступника. Дюма арестуют за политическую пачкотню в его газете. Он оскорбил французское правительство.

Графиня наблюдала, как жандармы дернули шнурок дверного колокольчика. Изнутри раздался тихий звон. Дюма был крепким мужчиной, но даже он не смог бы дать отпор четырем жандармам. Писатель погиб.

Дверь открылась.

– Месье? – спросил Моке.

Александр услышал, как его слуга поприветствовал жандармов. Сам он вернулся на «фабрику романов», замерев, стоял между письменными столами и слушал. У Моке точно получится разделаться с полицейскими.

– Нам необходимо побеседовать с месье Дюма, – сказал кто-то.

Его слова звучали как приказ. Надо надеяться, Моке сохранил самообладание.

– Господина нет дома, – услышал он Моке.

– В этом мы должны убедиться сами.

– К сожалению, я не могу пропустить господ жандармов в дом без разрешения месье Дюма. Это его шато, и гостей принимает только он сам. Разве ваши действия не противозаконны?

Браво, Моке! Александр опирался обеими руками о стол и теперь почувствовал, как от пота дерево стало скользким.

Снизу послышались шаги и тихая ругань. Похоже, жандармы ворвались в приемную. Какая наглость!

– Месье! – воскликнул Моке уже с явным негодованием. – Если вы немедленно не покинете дом, я вызову…

Он замешкался.

– Жандармов? – спросил один из полицейских. – Тогда лучше позовите на помощь садовника.

Александр тяжело дышал. Моке сделал все, что мог. Но этих извергов было не остановить. Они перероют весь замок, пока его не отыщут. А потом привлекут его к ответственности за передовицу в «Мушкетере».

Ему нужно сбежать.

Легкими шагами Александр направился в Chambre mauresque, мавританский зал. Помещение было самым причудливым в шато. Арабскую лепнину выполнили двое ремесленников, которых он пригласил из Туниса. Здесь Дюма любил сидеть на диване и покуривать кальян, располагавшийся на подставке в центре комнаты.

Снизу до него донеслись слова одного из жандармов.

– Вы можете служить этому человеку. Но если вы прячете убийцу, то отправитесь вместе с ним на эшафот.

Александр оцепенел. Почему этот нахал, исполняющий чужие приказы, назвал его убийцей? Он всего лишь опубликовал политическую статью. Причем не сам.

– Месье Дюма – не убийца, – сказал Моке.

Но к его негодованию теперь примешался страх.

– Разобраться в этом – задача полиции, – сказал жандарм. – Так что отойдите и позвольте нам осмотреть замок.

Наступило короткое молчание. Затем Моке уверенно сказал:

– Объясните, на чем основаны ваши обвинения. Тогда, быть может, я пропущу вас дальше.

Любопытство пересилило, и Александр сделал два шага к лестнице, чтобы лучше разобрать, что ответит полицейский.

– Сегодня утром из Сены выловили тело депутата Пивера. Его задушили и сбросили в реку, – объяснил он суровым голосом, привыкшим раздавать приказы.

– Я не понимаю, какое отношение это несчастье имеет к месье Дюма, – возразил Моке.

– Месье Пивера и месье Дюма вчера вечером видели вместе. Пивер был единственным, кто знал о политических тайнах, о которых сегодня можно прочитать в газете Дюма. Дюма выведал у него планы председателя, а потом убил.

– Так это правда? – воскликнул Моке. – Государственный переворот Бонапарта – не просто очернение нашего правительства? Он действительно состоится?

На мгновение воцарилась тишина. Послышалось бормотание, а потом раздался выстрел. Кто-то захрипел. Что-то упало на пол. Моке.

– Тот, кто задает слишком много вопросов, в итоге получает правильный ответ, – прорычал резкий голос.

– Давайте разделимся, – сказал кто-то другой. – Я останусь здесь. Если Дюма все-таки в шато и попытается сбежать, я схвачу его у входа.

Дюма услышал шаги: кто-то поднимался по лестнице.