Текст книги "Миссия России. Искупление и Победа"

Плачь и стенания стихли. Покойных с молитвой предали земле, и гробы стали опускать в могилы. Батюшка кадил и тихо читал поминальные слова. Могильщики заработали лопатами. Капитан Иван Фролов, смахнув слезу, перекрестился и стал бросать комья земли в могилу. Рядом с ним стоял, всё это видел и слышал Сергей Михальчевский, которого отпустили из госпиталя на несколько часов, чтобы попрощаться с убитыми товарищами и сослуживцами. Левая рука его была на перевязи и забинтована. Правой он также творил крестное знамение.

* * *

В условиях возрастающей партизанской угрозы локотскому самоуправлению и тылу германской армии Каминский, принявший на себя управление волостью и командование местными силами самообороны, начал проводить политику активной «милитаризации» района. Командование 2-й танковой армии предоставило ему возможность вести борьбу с партизанами под немецким контролем. Эта операция получила немецкое название: «Die Aktion Kaminsky»[37]37
  «Die Aktion Kaminsky» – «Акция Каминского».


[Закрыть]. После гибели Константина Воскобойника ситуация стала резко меняться не в пользу партизан. В качестве ответной акции за смерть своих соратников были расстреляны заложники из числа местных жителей, сочувствовавших советской власти.

В конце января 1942 года «народная милиция» насчитывала уже 800 человек, в феврале – 1200, в марте – 1650 человек. По численному составу это была уже целая боевая бригада. После нападения партизан число желающих вступить в ряды бойцов локотской милиции резко возросло. Действия Каминского оценивались позитивно его немецкими кураторами.

«Каминский открыто гарантирует, что без согласия германских официальных лиц он не станет превращать своё боевое подразделение в политический инструмент. Он понимает, что в настоящее время его задачи носят чисто военный характер… Похоже, что при умелой политической обработке Каминский будет полезен для германских планов реорганизации Востока. Этот человек может стать пропагандистом германского “нового порядка” на Востоке», – писал офицер Абвера Босси-Фредрготти.

* * *

Ещё зимой немцы стали сгонять и собирать цыган по всем окрестным городам, сёлам и деревням. Много цыган было согнано в посёлок Юный и в Вербник. Их держали под охраной автоматчиков в овинах, на сеновалах, в опустевших колхозных коровниках. Цыганские телеги, брички и возы вместе с барахлом жгли на окраине села. Цыгане, привыкшие жить на воле, у костров и в шатрах, страдали под жёстким контролем полевой немецкой жандармерии. Голодно было этим несчастным людям. Немцы не кормили их и не позволяли разжигать костры. Русские крестьяне, как могли, подкармливали. Через пару недель это скопление людей поразили вши и болезни. И тут немцы заторопились. Южнее орловско-брянского шоссе лежит глубокий, поросший лещиной яр. На край этого яра немцы и согнали всех цыган – тысяч десять-двенадцать. На санях подвезли три пулемёта МG. С ними подошёл взвод солдат, одетых не по-немецки в чёрные шинели. Крестьяне, видевшие всё это, пытались заговорить с солдатами. Те отвечали неохотно, не по-русски. Меж собой говорили они по-славянски. Похоже было, что это были то ли западные хохлы, то ли хорваты. Про хорватов и венгров крестьяне уже наслышались – зверьё! Немцы, как правило, не грабили и не насиловали. А этим только дай палец – руку откусят. Одно слово – каратели!

Немцы стояли в отдалении и смотрели. И тут ударили пулемёты. Люди метались, укрывая своими телами детей. Но огненный свинцовый смерч не щадил никого. Снег обагрился и пропитался кровью…

Через десять минут солдаты в чёрных шинелях стали скидывать пострелянных с обрыва в яр. Хорошо тому, кто убит пулей сразу. Но масса людей копошилась, шевелилась и стонала в снегу. Раненых добивали из винтовок и штыками. Через два часа всё было кончено.

Холодный, короткий, морозный и снежный февральский день догорал. Немцы, а за ними и каратели ушли. Крестьяне окрестных сёл и деревень в сумерках собрались у того яра. Миша был там и запомнил, как его мама и другие женщины бродили по колено в глубоком снегу по дну и скатам яра, крестясь и ища живых. Живых было немного, но их забрали и развезли по дворам. Раненых прятали, но лечили, как могли, хотя боялись, но немцы не препятствовали тому.

* * *

Олег Песков отлёживался дома и лечился до середины января. В квартире было холодно и голодно. Морозы стояли такие, что буржуйка, поставленная на кухне, с трубой, выведенной в форточку, только кое-как и спасала положение. Сильно постаревшие от переживаний в первые месяцы войны родители из последних сил выхаживали раненого сына. Отец работал учителем. Мать – в ателье. Семья кое-как сводила концы с концами. Потому молодой герой, почувствовав себя выздоравливающим, решил помочь родителям и начать работать. Рабочих рук не хватало. Бои шли уже далеко от Тулы, немцы отступили. Но окрестности города были разрушены, надо было восстанавливать хозяйство, дороги, системы водоснабжения, связи, подачи электричества.

Вот и поступил Олег на работу в контору «Центрэлектромонтаж». Контора занималась восстановлением того, что три месяца назад в боях под Тулой разрушал именно их добровольческий Тульский рабочий полк. Это были взорванные добровольцами электроподстанция «Подземгаз» и линии высоковольтных электропередач энергии для металлургического комбината «Косая Гора». Порой Олег испытывал какие-то мистические чувства, вспоминая, как в октябре ушедшего года сам участвовал в закладке зарядов и подрыве мачт, несущих высоковольтные провода.

Условия труда для юноши, пережившего контузию, оказались предельно сложны и трудны. На работу надо было явиться к 8 утра. Но, чтобы добраться до места, предстояло пройти пешком от 4 до 6 вёрст. По занесённым снегом и разбитым дорогам автобусы не ходили. Бригада шла на работу в лютый мороз 38–42 градуса ниже нуля. Роза ветров в тех местах такова, что шли обычно против ветра. Опоздал на 5 минут – уже есть основание для возбуждения уголовного дела и суда. Закон был беспощаден, никакие обстоятельства не принимались в оправдание. Что тут поделаешь – время-то военное!

Работа заключалась в коммутационном монтаже панелей и проводилась только голыми пальцами. Мелкие проводочки надо было закреплять-прикручивать мини-винтиками. Окоченевшие пальцы десятки раз роняли весь этот крепёж, и приходилось начинать сначала. Благо что хоть работали под крышей помещения, но без отопления.

Восстановление взорванных ЛЭП началось в марте. Здесь пейзаж был другой. Приближалась весна, таял снег. А из-под снега показались сотни покойников – советских и германских солдат, погибших в ноябрьских – декабрьских боях, оставленных на местах сражений, занесённых снегом, не преданных земле из-за постоянных передислокаций, смен позиций, отступлений, наступлений. Именно здесь разворачивались и кипели самые отчаянные и кровопролитные схватки за город. Земля и снег после массированных артобстрелов и бомбёжек были изрыты воронками. Покойники застыли и лежали часто в самых, казалось, неудобных для живого человека позах, порой тот или другой был без руки или ноги. Рабочие сообщали о них в местную администрацию и при случае помогали грузить уже отвоевавших солдат враждующих армий на одни сани. Встречалось и личное оружие. Так Олег нашёл, почистил и припрятал пистолет «Вальтер».

* * *

К весне 1942 года накал боёв на фронтах между германскими армиями группы «Центр» и войсками Красной армии, противостоявшими им на участке от Демянска (на северо-западе) до Ельца (на юго-востоке), стал стихать. Полным разгромом германских войск закончилась грандиозная, одна из самых масштабных битв Второй мировой войны – битва под Москвой. Никогда ещё в Новейшей истории ни один из агрессоров не понёс таких сокрушительных поражений.

Тысячами сгоревших, исковерканных, разбитых машин, танков, орудий, тяжёлых артиллерийских и миномётных установок и прочей техники, сотнями тысяч убитых, неубранных, незахороненных, обмороженных и умерших от ран солдат и офицеров Вермахта, Красной армии и добровольцев ополчений были уложены обочины дорог, поля, перелески дальнего и ближнего Подмосковья и соседних областей. Страшный лик войны, картины разрушений и смерти, снятые на киноленту советскими, американскими, британскими военными кинорепортёрами на местах сражений, увидели десятки миллионов граждан разных государств. С завершением битвы под Москвой по радио и в кино советские люди узнавали о героических подвигах патриотов и защитников Отечества, положивших свои жизни на алтарь победы и спасение Родины. Узнали, склонили головы, но гордились бойцами дивизии генерала Панфилова, не пропустившими колонну германских танков у разъезда Дубосеково под Волоколамском. Заплакали, но воспылали чувством мести и ненависти к захватчикам, узнав о юной партизанке Зое Космодемьянской, взятой плен, истерзанной и повешенной, но умиравшей с именем Сталина на устах. Увидели в кино, услышали по радио о десятках и сотнях подобных героев, оставивших вечную память о себе в сердцах и умах своих сограждан, в большинстве своём сплотившихся теперь в единый мощный кулак для борьбы с захватчиками. Только кулак этот был весь в кровоподтёках, в ссадинах, сильно изувечен. Разбит он был еще в годы революции и Гражданской войны 1917–1922 гг., в годы коллективизации 1929–1932 гг. Потому пальцы в этом кулаке, ладонь которого была пробита гвоздём на Распятии, сжимались из последних сил, а порой и не могли сжаться вместе, и кровь текла меж них, когда кулак этот гвоздил врага.

Ещё в декабре многие миллионы советских людей, европейцев, американцев с удивлением и возмущением услышали, узнали о нападении японцев на Пёрл-Харбор, о гибели американской эскадры, о вступлении Японии в войну против США и Великобритании. К сожалению, почти ничего этого не знали миллионы советских людей, находившиеся на территории, оккупированной врагом, и лишённые информации.

Уже тогда, особенно после завершения битвы весной 1942 года, многим, особенно командному составу Красной армии, советскому руководству и военным историкам, стало ясно, что ход войны отныне поменялся. Правда, время сломать хребет Вермахту и германской военной машине ещё не пришло. Но где-то вдали уже засветилась победа, казавшаяся ранее мечтой.

Кроме общеизвестного тезиса о «переломе в ходе Второй мировой», в определении хронологии которого нет очень серьезных различий, до конца 1980-х гг. использовался еще и тезис о повороте в войне. Так, оценивая конец 2-го и начало 3-го периода и прежде всего итоги битвы под Москвой зимой 1941–1942 гг., группа авторов отечественного академического издания Института истории «СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.» отмечает: «До победы под Москвой влиятельные круги в Лондоне и Вашингтоне были склонны сбрасывать СССР со счета в своих стратегических планах “дальнего прицела”. Советско-германская война расценивалась ими как своего рода “эпизод”, как “восточная операция” Гитлера, призванная дать выигрыш времени для развертывания англо-американских ресурсов.

Победа под Москвой показала, что эти планы построены на песке. Соотношение сил явно менялось в пользу СССР, и это не могли не понимать его партнеры. Московская битва явилась поворотным пунктом в том процессе постоянного роста силы и мощи СССР, его международного престижа… Будучи вынужденным нести основное бремя борьбы против Гитлера, Советский Союз тем самым занял ведущее положение в антигитлеровской коалиции»[38]38
  «СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. История СССР с древнейших времен до наших дней». Ин-тут истории АН СССР. Т. X. М. 1973. С. 184.


[Закрыть].

Итак, перелому в ходе Второй мировой предшествовал поворот. Какие же факты определяют тезис о повороте в войне и что понимается по этим термином? Обратимся к мемуарам одного из самых известных отечественных военачальников Красной армии того времени – маршала Г.К. Жукова.

«Немецкий генерал Вестфаль, описывая битву под Москвой, вынужден был признать, что “немецкая армия, ранее считавшаяся непобедимой, оказалась на грани уничтожения”. Это же заявляют и другие генералы гитлеровской армии, такие как К. Типпельскирх, Г. Блюментрит, Ф. Байрлейн, Ф. Мантейфель и многие другие.

Что верно, то верно! В битве под Москвой гитлеровцы потеряли в общей сложности более полумиллиона человек, 1300 танков, 2500 орудий, более 15 тысяч машин и много другой техники. Немецкие войска были отброшены от Москвы на запад на 150–300 километров. Контрнаступление зимой 1941/42 года проходило в сложных зимних условиях и, что самое главное, без численного превосходства над противником (курсив мой. – Д.А.)… Неудачи немецких войск под Ленинградом, Ростовом, в районе Тихвина и битва под Москвой отрезвляюще подействовали на реакционные круги Японии и Турции, заставили их проводить более осторожную политику в отношении Советского Союза. Немецко-фашистские войска перешли к обороне. Для восстановления их боеспособности гитлеровское военно-политическое руководство вынуждено было провести ряд тотальных мероприятий и перебросить на советско-германский фронт значительное количество частей из Франции и других оккупированных стран», – писал маршал Жуков[39]39
  Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М., 1972. С. 358–359.


[Закрыть].

Образно говоря, германская военная машина, не знавшая поражений, заведенная на победу, с таймером, который должен был сработать еще в середине осени (до наступления морозов), можно сравнить с автоколонной на шикарном автобане Центральной – Западной Европы или с локомотивом и составом на железной дороге. Машина эта должна была прибыть из пункта «Б» (от советско-германской границы на реке Буг) в пункт «А» (выйти по планам германского командования на рубежи «Архангельск – Арзамас – Астрахань») к зиме 1941 года и, естественно, взять или блокировать и уничтожить Москву. Но машина не справилась с поставленной задачей. Не справилась, потому что погибло около полумиллиона солдат тех ударных воинских соединений, которые обслуживали эту машину. Потому что машина получила ряд серьезнейших повреждений, (хотя и сохранила боеспособность). Потому что дорога оказалась не такой, каковы были дороги в Центральной и Западной Европе, да и к тому же та дорога, что имелась, была разрушена или взорвана. Поэтому разбитой, поломанной военной германской машине пришлось где-то сворачивать на обочину, где-то двигаться дальними окольными дорогами, да еще постоянно восстанавливать повреждения и систему обсуживающего персонала. И вот в итоге Московской битвы этой машине пришлось прекратить движение вперед на Восток, а, наоборот, с трудом откатиться подальше от Москвы на Запад. Это и был «поворот в войне». Для немцев исход войны стал неясен. Надежды германского командования на блицкриг (молниеносную, успешную, почти бескровную войну) были похоронены. Во всяком случае, стало ясно, что Красная армия может одна и без помощи союзников рано или поздно, разгромить Германию. Но если даже и не разгромить, то хотя бы выбить врага из России и, возможно, с большей части территории Советского Союза. Другой вариант – подобный Брестскому миру, заключенному между Германией и Советской Россией в марте 1918 года, был возможен лишь до осени 1941 года. Однако эта альтернатива была утрачена германским командованием к исходу лета – началу осени того же года, когда германская армия начала готовиться и стала втягиваться в операции по захвату Москвы и Ленинграда.

Итак, поворот – предтеча, основной вектор, знамение перелома. В понимании западных историков перелом в ходе Второй мировой был связан с потерей Японией (союзницей Германии) близ атолла Медуэй 4 авианосцев, нескольких десятков (возможно, ста – двухсот) самолетов, 5–6 тысяч японских матросов и солдат. Как же расценивать то, что в Московской битве еще более опасный для европейских народов, более мощный, чем Япония, главный агрессор, Германия, потеряла «в общей сложности более полумиллиона человек, 1300 танков, 2500 орудий, более 15 тысяч машин и много другой техники»? Сопоставимы ли эти цифры в контексте понимания того, где и как готовился перелом?

Несмотря на частую неразбериху, порой панику, ошибки высшего советского командного состава, трагические и страшные в моральном и психологическом отношении первые месяцы войны, большинство солдат и офицеров Красной армии все же получило огромный боевой опыт, духовно закалилось и было готово драться насмерть. Об этом свидетельствовали уже пограничные и приграничные сражения: оборона Брестской крепости, ожесточенные схватки за Лиепаю, Минск, Ровно, Одессу и др. Подобного не смогли явить ни французские в Арденнах и у Дюнкерка (в мае 1940 года), ни британские в период битвы за Англию (летом 1940 года), ни американские вооруженные силы при бомбардировке Перл-Харбора (7 декабря 1941 года). С продвижением германских соединений в глубь Советской территории сопротивление Красной армии и организуемых партизанских отрядов неуклонно возрастало. О самопожертвовании, не знающем примера, стойкости, профессионализме многих солдат и офицеров Красной армии – преемнице боевых традиций Российской армии – очень живо, образно и убедительно свидетельствует исследование Е.С. Сенявской «Психология войны в XX веке: исторический опыт России»[40]40
  Сенявская Е.С. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. – М.: РОСПЭН, 1999.


[Закрыть].

Надо отметить и вполне умелое руководство командования Красной армии и Ставки Верховного главнокомандования, которое с опозданием совершенствовалось уже в ходе боевых действий. Во-первых, все они прошли в молодости школу царской армии России. Умение принимать самостоятельные решения, объективно видеть боевую ситуацию, оценивать обстановку, брать ответственность на себя независимо от воли Сталина, Ворошилова, Мехлиса, других представителей Ставки и высшего командного состава пришли к старшим командирам, военачальникам Красной армии и Военно-морского флота ни сразу. Пассивность, оглядки на мнение верхов цепко держались в сознании многих советских военачальников в период 1941–9142 годов. Но первые факты, свидетельствующие о проявлении стратегической и оперативно-тактической инициативы, превосходства над германским командованием были явлены уже в наступательных боях летом 1941 года. Это произошло под Ровно, под Ельней и зимой 1941–1942 гг. под Ростовом-на-Дону, под Москвой. В последующие годы войны эта тенденция стала более явной.

Но обращаясь вновь к событиям зимы 1941 – весны 1942 гг., повороту в ходе войны, отметим, что именно события этого периода предоставили возможность Советскому Союзу выиграть время. Это позволило провести пусть и невероятно сложный, задержавшийся, но все ж успешный перевод советским руководством отечественной промышленности на военные рельсы. Это была невиданные доселе в истории демонтаж, эвакуация и регенерация промышленности западных регионов на восток страны.

* * *

Надя Изгнанникова встала с постели рано утром. Умылась, надела пальто, тёплые берет и ботиночки и, не сказав никому, ушла. Пришла поздно вечером. Сначала никто из родных и не понял, кто это вошёл в дом. Мать хотела поздороваться с незнакомкой, узнать, что той надо. Отец читал газету и даже не взглянул на вошедшую. И только маленькая Настя, всплеснув ручками, воскликнула:

– Ой, Наденька! Какая же ты строгая и взрослая стала.

Евгения, пристально сощурив глаза, посмотрела на вошедшую и с испуга приложила кисть руки к устам, чтобы затворить резкие слова удивления, которые могли сорваться с языка. Кирилл опустил газету, поправил пенсне, также посмотрел на вошедшую, и глаза его округлились. В доме наступило долгое, глубокое, напряжённое молчание. Казалось, молчание это завершится бурей родительского негодования, как это случалось ранее. Ниночка потёрла глаза, на которых выступили слёзы, ибо она всегда пугалась и плакала, когда родители ругались со старшими сёстрами, поучая их жизни. Но девочки росли уже совсем в ином, в советском, обществе и не желали вникать в старорежимные требования родителей. Молодёжь росла, воспитывалась и жила по своим новым законам…

Но родители словно онемели. А Настенька тем временем подбежала к старшей сестре, взяла её за руку, обратила её внимание на себя и с наивным откровением произнесла:

– Надя, я знаю, почему ты так оделась. Ты теперь – солдат и идёшь на войну, воевать с немцами. Правда?

– Да, сестрёнка, правда, – отвечала Надя, смахивая слезу, расстёгивая крючки шинели и снимая шапку-ушанку. – Вот сейчас только штатские вещи уложу в комод, возьму с собою кое-что да пойду, – добавила она.

– Наденька! Не ходи туда, там убивают! – взмолилась Ниночка.

– Будешь писать мне, Нина? – спросила у неё вместо ответа Надя.

– Буду.

– Ну что, родные, давайте прощаться, – произнесла Надя, развязывая узел с вещами.

Родители молчали. Кирилл сидел бледный. У матери по щекам текли слёзы.

– Наташа на дежурстве в госпитале? Ну, ей я сама с фронта напишу. Поцелуйте её за меня, – добавила Надежда.

Она ушла в ночь с солдатским вещмешком за спиной на станцию Царицыно, с которой на Юго-Западный фронт уходил очередной воинский эшелон.

* * *

Награда быстро нашла своего героя. Уже к весне 1942 года машинист Курской железной дороги, приписанный к станции «Депо», Бойшев Василий Кузьмич за проявленную смелость и отвагу при спасении железнодорожного узла «Царицыно» был награждён «Орденом Ленина». На полученную премию Вася купил платок жене, штанишки младшему сыну Женьке, платьице младшей доченьке Тамарочке, мешок картошки, килограмм пять муки, килограмма два сала, несколько головок сахару. Купил две бутылки водки, которую и распил со своим дружком – ремонтником царицынского паровозного депо.

Домой пришёл поздно, сильно пьяный. Снял шинель и фуражку, прошёл в дом, сел у топившейся печки, попросил у жены Маши чаю. Дети почти все спали. Задумался. Открыл чугунную дверцу топки, подбросил угля. Оставил дверцу печи на несколько минут открытой. Стало очень тепло, светло и уютно. Пошевелил в топке кочергой, поправляя угли.

Почему-то вдруг вспомнилось ему, как он в 1921 году возил эшелонами хлеб в голодающую Москву. Возил из охваченной крестьянским восстанием Тамбовщины. Вспомнил, как тамбовские повстанцы останавливали и «грабили» поезда, опустошая вагоны, выгружая мешки с зерном и раздавая его крестьянам. Вспомнил, как «антоновцы» порой расстреливали комиссаров, караульных-коммунистов, а иногда и машинистов, не желавших останавливать паровоз. Василий сам один раз чуть-чуть не попал под расстрел. Был он тогда первым помощником на паровозе. Не хотел их машинист останавливать состав с хлебом. Но тамбовские ребята оказались шустрыми. С тачанки дали очередью «Максима» по паровозу! Ранили второго помощника машиниста. А потом на быстрых конях пошли вдогон. Оставляя сёдла, перепрыгивали на нижние ступеньки вагонов, бежали к паровозу по крышам. Машинист стал сбавлять скорость. Когда паровоз остановился, машиниста с помощниками выволокли из паровоза, поставили на колени и готовились уже «расписать в расход». «Антоновцы» передергивали затворы, зло матерились. Василий тихо молился и перекрестился тогда. Тут кто-то из повстанцев за ворот рубахи потянул, рванул и поднял Бойшева на ноги. Пуговицы оторвались, а из разорванного ворота вывалился наперсный Крест на гайтане. Символ Христа, верно, и спас Васю. Повстанец, увидав крестик, здоровенным кулачищем дал молодому железнодорожнику «по сусалам» – этим всё и закончилось. Оставили в живых и второго помощника, что был ранен. А вот машиниста «отвели к стенке» и вместе с комиссаром «расписали».

Вспомнив всё это, Бойшев уронил взор на левый борт кителя. Увидел, как на его груди, пылая цветом золота и красного огня, играет и переливается в свете печного пламени «Орден Ленина», вздохнул и перекрестился.

* * *

А утром следующего дня образ Казанской Божьей матери, погруженный на легкий транспортный самолёт, кружил над блокадным, опустевшим, голодным, вымирающим Ленинградом. Тот же монах сидел в самолёте и, стоя на коленях, творил перед иконой молитву о спасении города, православных христиан и всех сущих в нём людей.

* * *

В марте – апреле к опорам ЛЭП приходилось добираться по глубоким сугробам тающего снега и лужам. Сапог на всех не хватало. Потому добирались часто по колено мокрые. Но, кроме того, идти надо было группой не менее трёх человек с палками, потому что своры голодных собак, которых не успели отстрелить и съесть во время блокады Тулы, сами были готовы растерзать и съесть рабочих. Только электрики начнут работать, свора рассаживалась около опор мачты и начинала ждать их оплошности или ошибки. Вдруг кто из рабочих что-то оставит в стороне со съестным или забудется и один отойдёт в сторону…

Два раза Олег, обессиленный продолжительной и изнурительной работой, не мог дойти домой. Он забирался на мачту на высоту два-три метра, устраивался поудобнее, подстилая старую фуфайку на скрещенные железные перекладины, привязывал себя к перекладинам проводами. В таком положении можно было спать спокойно и не свалиться во сне вниз. Единственно ночью было, конечно, холодно. Но сон и усталость были сильнее холода. Да и если вспомнить, как прошлым октябрём в студёные ночи он спал в окопах, осыпаемый комьями земли и осколками от разрывов снарядов и мин, то эти ночёвки на высоковольтных мачтах были для юного Пескова вполне сносным явлением. А внизу господствовала «охрана» – голодные свирепые псы. Забылся, сошёл вниз один без палки, упал с мачты – растерзают.

И всё же один случай произошёл. Электрику из их бригады «приспичило», и он спустился «по нужде» на землю. Свора остервенело бросилась на него. Бригада вовремя спустилась с мачты и отбила беднягу. Тот легко отделался порванными ватными штанами.

* * *

Весна 1942 года выдалась бурная, скоротечная и тёплая. Яков, хорошо владевший топором и навыками плотницкой работы, ладил сохи и бороны к началу пахоты. У него, как у хорошего хозяина, с доколхозного времени оставались запрятанные царские и советские червонцы. На те деньги купил он в соседних Мариничах хорошего коня и взялся вести личное хозяйство так, как это было до колхозов в его молодости.

Немцы его не тронули. Да и таких, как Овчаров, в Вербнике было несколько человек. Единственно, чем пока доставали немцы, так это тем, что постоянно покупали у крестьян продовольствие и фураж для своих лошадей. Платили, конечно, своими марками, но очень аккуратно и не дешевили. Но что можно было купить на эти марки? Советские рубли были ещё в ходу, и их покупательная способность была выше, чем у германских денег.

Яков ладил «струмент» и посматривал на старшего сына, коему уже шёл двенадцатый год. Посматривал и прикидывал, что пора учить парня держать чапыги сохи или плуга. Пожалуй, колхозный плуг был тяжёл для юнца. Но пришло время дать ему «походить за сохой». Паренёк был неслабый и широк в плечиках для своего возраста. Должен был повести соху.

В конце марта вербниковские и крестьяне окрестных сел, деревень, посёлков услышали новость, что в село Богородицкое, в усадьбу, где в колхозное время располагалась библиотека, возвратились старые хозяева. Это были помещики из русских немцев, что ещё в 1918 году бежали от советской власти в Германию. В усадьбе начался ремонт. Обновили старые конюшни, куда привезли четыре колёсных трактора и бороны. Следом хозяева выбрали себе лучшие земли, что были в их владении до большевистского переворота. Начали нанимать работников-трактористов и пахарей из местных крестьян. С крестьянами старшего поколения, которые ещё помнили помещиков, были обходительны и добры, одаривали их немецкими марками, папиросами, шоколадом, угощали выпивкой. А на Пасху многих старых знакомых крестьян и сельского старосту села Богородицкого помещик-немец пригласил в усадьбу, где во дворе накрыл праздничный стол. Угостились тогда крестьяне хорошо.

* * *

Сергей Михальчевский никогда так сильно не влюблялся. А тут влюбился. Может быть, потому, что весна пришла такая бурная, дружная и тёплая и пробудила в людях естественные желания, явленные скрытым в подсознании инстинктом продолжения рода. А может, и потому, что шла война, обострившая до предела все человеческие чувства. Да, вероятно, и потому, что он уже дважды за последние полгода впервые в жизни так близко видел в глаза смерть, мог быть убит, но выжил, и теперь ему хотелось не откладывать надолго самое важное чувство, которое должен реализовать человек в своей жизни. Ему страшно хотелось любить и быть любимым.

«Свою женщину» он сразу «узнал-угадал» среди нескольких десятков красивых молоденьких женщин и девиц. Это случилось в апреле на Светлой седмице, когда Комарическая городская управа организовала встречу и поздравление раненых и отличившихся в рождественском бою милиционеров отрядов самообороны со школьниками города. Народу собралось немало – человек двести. В русских национальных одеждах школьницы, школьники, учителя старших и средних классов со сцены городского дома культуры поздравляли бойцов милиции с праздником. Пели песни, читали стихи о Пасхе, о России, и о весне. И когда это происходило, Сергей на сцене увидел её. Скромно стоя на заднем плане и почти незаметно для сидевших в зале, она руководила. Одета она была строго, но изящно. Тёмно-синяя длинная юбка и приталенный жакет плотно облегали стройный стан. Белая приталенная накрахмаленная сорочка с высоким плотно застёгнутым воротником подчеркивала пышную грудь и длинную шею. Бант в виде бело-сине-красного триколора был приколот на лацкане жакета. Светло-русая коса, заплетенная с голубой лентой и бантом, спускалась до пояса. Но главное – внимательные синие глаза зорко осматривали присутствующих в зале и не раз останавливались на молодом усатом офицере, сидевшем в первом ряду. Её взгляд потревожил душу Сергея, и что-то перевернулось внутри. Да и вообще весь её облик обескураживал, волновал и заставлял сердце биться учащённо и неровно.

Ну а Сергей, конечно, тоже был хорош. Он красовался в новенькой отглаженной офицерской гимнастёрке с погонами младшего лейтенанта, в добротном сером галифе и начищенных до блеска офицерских сапогах. Был чисто выбрит, усы подстрижены и раненая рука на перевязи, что особо подчёркивало в нём статус героя.

Уже после торжественного мероприятия – раздачи подарков: вышитых кисетов с ароматным табаком, расшитых полотенец, пасхальных расписных яиц, перчаток и прочего, – но перед застольем, организованным для бойцов милиции и руководства города, Михальчевский поинтересовался у директора школы, кто была та дама, что стояла в заднем ряду и незаметно руководила всем. Услышал, что это была зам. директора и учитель немецкого языка Елизавета Година. Узнал, что незамужняя. Понял, что она страшно увлекла его с первого взгляда. Уразумел, что отныне будет добиваться её внимания и признания.

* * *

Весной 1942 года германские армии закрепились на новых рубежах. Причём войска Вермахта ещё стояли в 150 и местами даже в 120 км от столицы СССР. Гитлер и пока ещё послушный ему генералитет готовили новое наступление на Востоке. Отсутствие второго фронта в Европе благоприятствовало этому. Германский Вермахт на Восточном фронте весной не только восполнил понесённые в боях потери, но и увеличил свои силы здесь на 700 тысяч человек. Начальник генштаба сухопутных сил Вермахта генерал Гальдер был сторонником развёртывания наступления на Московском направлении. Но после долгих обсуждений и споров германское командование всё же решило сосредоточить главные усилия на юге советско-германского фронта.