Текст книги "Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна!"

Чем вы хотите удивить Одессу?

Бывшие коллеги Рознера живут сегодня в разных странах мира. Певица Нина Бродская и ее супруг тромбонист Владимир Богданов – в США, там же – пианист Николай Левиновский. Барабанщик Александр Симоновский, саксофонист Александр Пищиков, аранжировщик Эгил Шварц с супругой певицей Ларисой Мондрус – в ФРГ. Артисты эстрады Юрий Диктович, Владимир Гилевич и Олег Марусев, саксофонист Геннадий Гольштейн, контрабасист и аранжировщик Игорь Кантюков и певица Нина Дорда – в России…

Владимир Гилевич:

О том, что можно устроиться на работу к Рознеру, я узнал от Гарри Гриневича. Он собирался уходить из оркестра и посоветовал обратиться от его имени. У Рознера на Озерковской был смотр, кастинг, так сказать. Я приехал в Москву к Коле Никитскому (Николай Никитский – известный эстрадный певец и киноактер). Но что-то у него не сложилось, затянулось с ансамблем, возникли трудности с Москонцертом. В итоге получилось весьма забавно: Гриневич ушел от Рознера, к Рознеру пришел я. Потом Гриневич ушел от Кобзона, я пришел к Кобзону. Иногда путались, спрашивали, кто выступал – Гриневич или Гилевич?

Росконцерт был единственной организацией, в которую разрешалось принимать людей без московской прописки. Рознер сказал мне: «Будешь жить, Володенька, у меня. В моем кабинете. Днем я буду писать музыку, а ночью ты будешь там спать».

Некоторое время спустя я занял одноместный гостиничный номер: в высотке на Котельничской набережной с левой стороны была небольшая гостиница от Министерства культуры. Платили суточные – 2 рубля 60 копеек. Это было даже удобно. Однако сколько ни старались Рознер и директора оркестра сделать мне прописку в столице, ничего не получалось. Однажды Олег Милявский временно прописал меня у своего дядьки в подмосковной Истре, но такой вариант только усложнил ситуацию.

Уже в 1970 году Таня Покрасс, дочь композитора и певица Москонцерта, собиралась по делу заехать на дачу к Хренниковым. За компанию она взяла меня с собой. Клара Арнольдовна, супруга Тихона Николаевича, просила привезти старинный абажур. Таня говорит ей: помогите Володе, столько лет мучается, никак не удается сделать ему прописку. Он все время без кола без двора. И Клара Арнольдовна сделала мне прописку в течение недели. Все-таки ее супруг был депутат и глава Союза композиторов. В паспортном столе выдали справку, согласно которой мне разрешалось вступить в любой кооператив города Москвы. С примечанием: прописка будет произведена по предъявлении ордера. Так нежданно-негаданно одним махом я две проблемы решил. Во-первых, в кооператив невозможно было устроиться. Во-вторых, тогда были недорогие квартиры. Я накопил две тысячи рублей. Вообще у меня были с Рознером достаточно доверительные отношения. Если на гастролях в каком-то клубе тесно, он звал к себе – что ты, мол, там со всеми оркестрантами гримироваться будешь.

Рознер – страстный рассказчик. Очень любил рассказывать байки, тем более в хорошей компании. Актерски делал это потрясающе, показывал в лицах, копируя жесты и голоса. Например, такой анекдот про Гофмана. Павел Гофман жил в Ленинграде. Жена его очень ревновала. Особенно во время поездок в Москву, где у него была масса знакомых. Вот приезжает Гофман в очередной раз в Москву вместе с сыном. В гостинице достает записную книжку и начинает звонить.

– Валю можно? Как? Валю! Что, уже не живет здесь? Давно? Жалко. Ну, ладно, извините.

Потом набирает другой номер.

– Катю можно? Ой, Катюшенька, мы на гастролях здесь, как ты живешь, это Павел Гофман! Давай встретимся… Вышла замуж? Хм. Зачем тебе это нужно было? Любишь его? А, понятно. Ну, ладно, извини.

И так далее. Куда ни позвонит, ничего не получается. Наконец, Гофман бросает трубку и говорит сыну: «А твоя мама думает, что это так просто!» <…> В оркестре было много ветеранов, «пергюнтов», как говорили. Того неудобно уволить, этого неудобно уволить. Но Рознер дорожил и молодежью. Трубача Володю Избойникова призвали в армию. «Царь» поехал со мной на машине прямо в часть – вызволять его.

Рознер любил «подавать» солистов. Выводить их на поклон, пока не смолкли аплодисменты, для того чтобы певица или певец могли спеть еще одну вещь. Однажды он поспорил со мной: «Я знаю, как лучше подать!» Вышел объявлять, а аплодисменты уже закончились. Артистка выглянула и сразу же вернулась в кулисы. Остался Рознер с протянутой рукой стоять, да так растерялся, что даже отчество мое забыл:

– Владимир Спиридонович!

Я отвечаю:

– Да, Эдди Эдмундович!

«Тебе нравится эта девочка?» Нина Бродская, «царь» и Владимир Гилевич. 1966

«Впоследствии, – добавляет Олег Марусев, – когда музыканты в шутку хотели подразнить “царя”, они к нему так и обращались. Рознер не обижался».

Одесса – город Утесова, выступать здесь – все равно что «играть на чужом поле». Но, по словам Гилевича, Рознеру нравилось выступать в Одессе, здесь его всегда ждал радушный прием. Директор Одесской филармонии Козак был известен на всю страну и деловой сметкой, и хохмами.

Приезжает маленький коллектив. Козак встречает в аэропорту. Музыканты говорят: «Здравствуйте, вот мы и прибыли!» – «Какие прибыли? Одни убытки!» – «Как?» – «Билеты плохо продаются». – «Но мы же дешево стоим!» – «А транспортные расходы?» – «Какие транспортные расходы, мы сами добираемся!» – «Так к вам же зрителей возить надо!»

Однако с Козаком оказались связаны два инцидента, о которых рассказывают Владимир Гилевич и Нина Бродская.

Певица уже не работала в оркестре, когда Рознер попросил ее поехать с ним на гастроли. Получив предварительное согласие, Эдди поторопился сообщить об этом в Одессу. Тем временем Нина, связанная рядом других обязательств, плотным концертным графиком, решилась на дискуссию с «царем», объясняя невозможность совместной поездки. В результате Рознер дал знать Козаку, что оркестр приедет без Бродской. На что одесский директор отреагировал телеграммой в союзное Министерство культуры. Телеграмма имела примерно следующее содержание: «Оркестр Эдди Рознера без участия Нины Бродской Одесская филармония принять не сможет!» Когда Бродская и Рознер появились в городе, скандал только вступил во вторую фазу: по всей Одессе были расклеены большие плакаты Бродской и лишь в некоторых местах виднелись сводные афиши Бродской и Эдди Рознера.

Владимир Гилевич:

Мы жили в гостинице «Красная». Там было два люкса. Один из них – с балконом и белым роялем. Директор Козак обещал дать Рознеру этот номер. Но слова не сдержал. Недолго думая, Эдди Игнатьевич вернулся в Москву. Летний театр на Дерибасовской полон. Народу много, проданы все билеты. Козак дает распоряжение выступать без Рознера. Я объявляю оркестр под управлением, но не при участии. Играем одну оркестровку, другую, начинается шум. Еле дотянули до антракта. В паузе – делегация из зала: где Э. И? Вы не знаете нашу публику? На хрена им ваши солисты? Говно солисты. И оркестр говно. Чем и кем вы хотите удивить одесситов? Конечно, они хотят посмотреть на «царя»… Им нужен Э. И.! Ничтоже сумняшеся Козак объявил, что желающие увидеть Рознера могут прийти завтра: билеты, точнее говоря, билетные корешки, будут действительны. На следующий день Рознер в самом деле вернулся. Теперь представьте себе, как выглядел зал. Пришли новые люди, плюс те, кто уже были вчера… со своими стульями.

Эгил Шварц:

Эдди Рознер – в Советском Союзе это было прежде всего ИМЯ. Имя, окутанное легендами, сопоставимое с именем артиста похожей судьбы – Вольфа Мессинга…

Нина Дорда:

В нем было такое свойство: едва зная дебютанта, увидев впервые, мог предугадать его будущую судьбу. Кроме того, он с вами работал так, будто вы уже состоялись как настоящий большой артист. Очень приятно, что вы обратились ко мне с вопросом о Рознере. Четыре года, проработанные с ним, были самыми счастливыми в моей творческой жизни. Рознер умел устроить фантастический праздник из всех выступлений. Сам всегда элегантен, красив, замечательно одет. Одни кремовые костюмы оркестрантов чего стоили. Он стал большим учителем для меня. Не любить Эдди Игнатьевича было невозможно, он был человек с открытой душой. Да и атмосфера в оркестре была очень хорошей. В творческой среде всегда возможны конфликты, но все эти внутренние конфликты – мелочи. Что касается начальства, то для некоторых чиновников на Рознере было сразу три клейма – еврей, зек и западник.

Владимир Гилевич:

Тексты, которые я читал, всегда литовали. Это был стандартный процесс. Цензура. Виноградский Игорек, писавший мне, хитрый был. Он говорил: «Вот утвержденный текст, в этом месте купюры, я предусмотрел, что ты скажешь то-то и то-то. Вписывать нельзя, запомни и произнесешь в концерте». Мы были на гастролях в новосибирском Академгородке, там интеллигентный зритель. В первом концерте я включил «добавку» от Виноградского в свой конферанс. На второй день Рознер вызывает меня и говорит: «Сказали, что придет кто-то из Комитета. Сегодня не читай». У музыкантов свое сарафанное радио, своя почта. По возвращении в Москву вызвали меня в МОХК – Московское объединение художественных коллективов на Жданова, 12. Астахов был директор. Давайте, говорит, показывайте, весь репертуар, все папки. Фурцева, дескать, на совещании по идеологической работе сказала, что Гилевич позволяет себе какие-то вольности. Оркестр Рознера был в Новосибирске и конферансье ляпнул такое, что министру позвонили!» Слух прошел, а фактов нет.

За нами не заржавеет!

Александр Пищиков:

Если пересказывать все эпизоды, хватит на отдельную книгу. Музыкантам хотелось играть джаз. В Министерстве культуры свои разговоры: «Зачем нам джаз? Публике не нравится». Главное – советские песни. Рознеру трудно приходилось. Не без скандалов. Он был прекрасный человек, хороший администратор, одаренный музыкант. Ему мешали, у него был надрыв, внутренняя удрученность. Восемь лет лагерей не шутка. Хотя он имел определенные привилегии в лагере, но несвобода есть несвобода. Человек образованный, прекраснейший музыкант попал в такой круговорот. Он мне говорил: «Саша, если бы мы были с тобой на Западе, было бы все по-другому». Прибыв в тот или иной город, давали мы и так называемые выездные концерты в областных центрах поблизости. Представьте себе, едем зимой по глухой провинции, где джаза слыхом не слыхивали, ночуем в задрипанных гостиницах, говорим друг другу: «Один день до города». Перемещались автобусами «Кубань» – по двадцать человек в каждом. Местные филармонии были снабжены такими автобусами специально для артистов. Автобус этот прозвали «Фурцваген» – в честь министра культуры Фурцевой. Летом в нем жарко, зимой – колотун. Рознер в подобные минуты даже не Колыму вспоминал, а встреченных им женщин, которые в сорокаградусный мороз у подъезда Большого театра ели мороженое.

Новый состав. Саксофон – А. Пищиков. 1966

Юрий Диктович:

Когда Рознер узнавал, что музыкант сидел, особенно по политическим статьям, он обязательно приглашал его в свой оркестр. Было даже не важно, насколько тот хорош как исполнитель. Можно назвать многих людей, пострадавших безвинно, – Рознер давал им карт-бланш, шанс проявить себя. В других коллективах это считалось пятном. «У вас же статья!» – «Я реабилитирован давно». – «Ну, знаете…» И под разными предлогами отказывали. Рознер выручал. Так, например, работал у нас Витя Домнич. В свое время он коллекционировал американские джазовые записи, и его обвинили чуть ли не в шпионаже.

Когда моих родителей арестовали по навету, мне не исполнилось и пяти лет. Я оказался в детском доме для членов семей врагов народа. Позже все-таки удалось получить два образования. Первая профессия – военный летчик. Едва я успел окончить училище, как Хрущев решил сократить армию. Начали с нас – выпускников. Обучение пилотов обходилось государству дорого, и тем не менее. Но нет худа без добра. Перейдя на гражданку, я стал заниматься эстрадой.

Как лауреаты фестиваля молодежи и студентов мы ездили с концертами. В бригаду входили Эльмира Уразбаева, Майя Булгакова… Рознер увидел нас в Куйбышеве. Он зашел за кулисы и поинтересовался: «Холера, где эти летчики?» То есть был уже в курсе, кто, откуда. А попасть к нему в оркестр – все равно что к самому Эллингтону. Фантастика для каких-то пацанов из института, которыми мы тогда были. Но он ничего не пропускал мимо себя. Квартет интересно работает, ребята поют и танцуют? Нужно им профессионально написать номера, хорошо поставить. В феврале 1959 года Рознер свел нас с Борисом Сичкиным, сказал: «Вот это ваш режиссер». Лучшего режиссера я не встречал ни до, ни после. Сичкин придумывал потрясающе смешные сюжеты, блестящие трюки. В нашем жанре нужно и ноту спеть правильно, и номер сделать. Мы исполняли пародии на телевизионные штампы, на ансамбль песни и пляски Александрова, на халтурные тексты, на артистов цирка. В то время никто не решался делать такие вещи. «Летит ракета в небе чистом, дает плотина яркий свет, а в цирковой семье артистов мы шлем вам пламенный привет». И пирамидка силачей рассыпалась. Все это имело бешеный успех.

Масс и Червинский написали остроумную пародию на детектив. И к ней все время придирались. Вы, дескать, смеетесь над нашими пограничниками.

Репетиция оркестра. 1966

В пародии были куплеты под музыку из «Веселой вдовы»: «Самолет, парашют, облака, где шпион, неизвестно пока. Соколов, разыскать, доложить. Разрешите мне идтить».

Короткое время пел с нами Жан Татлян. Камилла Кудрявцева исполняла хиты Эдит Пиаф. Когда в оркестр пришла Юлия Куликовская, будущая жена пианиста Бориса Рычкова, Рознер сказал ей: «Учти, ты польская певица, по-русски не говоришь совсем». В афишах так и писали: польская певица. Маленькие хитрости. Вообще дамы, которых он приглашал, были необычайно красивы. Володя Терлецкий, большой поклонник Гленна Миллера, поручил нам песни из «Серенады Солнечной долины». Четырехголосие у нас получалось очень прилично. К сожалению, в репертуарных вопросах свирепствовали худсоветы. Американскую музыку требовали заменить мелодиями «из братских социалистических стран». Джаз все время был не в чести. Нам говорили: «Что вы все с этими американцами и джазом носитесь. Сделайте что-нибудь отечественное, желательно народное!»

Володя Терлецкий написал еврейскую сюиту. В ней братья Зерновы ставили все танцы. В «Фантазии на темы Дунаевского» Леша Быстров и Гриша Зернов танцевали с Галей Ходес. На сцене находилась лестница – каждая ступень означала ноту. Они по этим ступеням прыгали и ногами выбивали мотив куплетов Фомы и Филиппа из оперетты «Вольный ветер». Но риск был всегда и во всем: как только в репертуаре появлялось что-нибудь оригинальное, худсовет в ответ: нет, очень Западом отдает. Рознер для худсовета – замаскированный музыкальный враг.

Однажды выступали в Кремле. В ложе – Хрущев. Мы должны были исполнять одну песню. Рознер, зная, как нас принимает зритель, поручил петь две вещи. Но перед самым нашим выходом появился один очень влиятельный чиновник, руководивший финотделом Минкульта – от него зависели концертные ставки, – и спросил: «Сколько песен поете?» «Две». – «Пойте одну». Мы – к Рознеру. Эдди Игнатьевич повторил: «Две исполните». После концерта подошел к нам чиновник: «Вы пожалеете об этом». С той поры нам очень долго не повышали тарификацию[40]40
  В ноябре 1962 года в Кремлевском театре состоялся концерт, в финале которого коллективы Утесова, Рознера и Лундстрема одновременно находились и играли на сцене. Финал вызвал негодование Хрущева («Три джаза – живот болит»). После этого худсоветы два года подряд особенно жестко придирались к джазовой составляющей в программах государственных больших концертных оркестров, выступавших на эстраде.


[Закрыть].

Глава XII
Особенности национального джаза

От перемены мест слагаемых…

В конце 50-х «железный занавес» слегка приподнялся и к одной шестой части суши стали причаливать западные гастролеры. Одним из первых в Советский Союз с концертами приехал биг-бэнд саксофониста Макса Грегера из Мюнхена. Этот оркестр входил в десятку самых модных танцевальных оркестров Западной Германии на протяжении многих лет, славясь аутентичным исполнением музыки Гленна Миллера и других джазовых величин.

Не дремали и собственные иностранцы, «доморощенные». Была заметна активность советских граждан, ранее промышлявших джазом в злачных местах Шанхая. «Перезимовав» в тихой казанской гавани, биг-бэнд Олега Лундстрема покоряет Москву и зачисляется в штат Росконцерта. Гарри Гольди гастролирует по стране. Борис Райский перебирается в Минск, чтобы вскоре возглавить созданный Юрием Бельзацким эстрадно-симфонический оркестр радио и телевидения Белоруссии. Георгий Габискерия создает один из первых джазов на грузинской земле.

Рознеру уже не раз приходилось начинать с нуля. Как мы помним, бэнд, с которым он гастролировал по Европе, на добрую половину состоял из голландцев, а белорусский джаз на первых порах был почти целиком польским. Но в прошлом остались и доблестные жители Нидерландов, и поляки, ушедшие вместе с армией Андерса… Лундстрему повезло больше. Ему удалось, несмотря на все географические перемещения-превратности-перипетии, сохранить свой шанхайский оркестр. Молодые советские музыканты, поступая на работу к Олегу Леонидовичу, плавно интегрировались в старый состав.

«И чему же ты так радуешься, коллега?» Бенни Гудмен и Эдди Рознер. 1962

1964 год был удачным не только для Рознера, но и для Лундстрема. Бывших «китайцев» пригласили в фильм-концерт «Когда песня не кончается» и программу «Новогоднего голубого огонька», а в книге-справочнике «Москва музыкальная» рассказ об этом биг-бэнде шел следом за информацией об оркестре Утесова, которым традиционно открывался джазовый раздел.

Рознер удостоился фотографии и… шести предложений. Смысл их сводился к тому, что коллектив «по-своему интересен и своеобразен», «звучит стройно, владеет большим диапазоном выразительных возможностей, тонко аккомпанирует солистам».

Такая публикация не могла не встревожить. Уж лучше получить очередную порцию гнева, чем жидкие аплодисменты. Иногда полезнее скандал, «порка за джаз», двоедушная выволочка, лукавая критика, чем подобная «раздача слонов». Оркестр Утесова аккомпанирует Утесову, Лундстрем исполняет джаз, а Рознер – все остальное? Становилось понятно, что конкуренты заявляют о себе все громче, заботятся о реноме, обзаводятся поклонниками[41]41
  По словам композитора Н. Капустина, работавшего у Лундстрема пианистом, «при всей обширности репертуара чисто джазовых вещей в программе Лундстрема было немного, как правило, четыре-пять».


[Закрыть].

Отмотаем пленку назад. В 1962 году произошло то, о чем не мечтали стиляги. В Москве выступил Бенни Гудмен.

Слыханное ли дело, сам «король свинга» в Москве, да еще с биг-бэндом! Даже Хрущев не удержался от знакомства с американским кларнетистом, вставив свои «пять копеек» в беседе. Дескать, спасибо, мистер Гудмен, благодарим, конечно, но народ вашу музыку не понимает. «Было время, когда и Чайковского не принимали», – легко парировал Гудмен, сославшись на провальную премьеру Шестой симфонии композитора. У Хрущева все кипело внутри: что за ерунда, еще такие подробности помнить? Все-таки он был моложе Шестой симфонии на целых полгода. На всякий случай первый секретарь ЦК не согласился: «Если музыка народу близка, то народ ее сразу оценит положительно». Хрущеву не откажешь в логике. У джаза, если рассматривать этот «предмет» упрощенно, две главные составляющие – импровизация и гармония. Импровизация – штука специфическая, гармония – тем более. Оба элемента имеют к мелодии косвенное отношение. Но ведь не зря консерваторский педагог Александра Зацепина говорил своему подопечному: «Народ гармонии не слышит, народу надо мелодию!» Так или иначе, Бенни Гудмен, сын еврейских эмигрантов из России, решил воздержаться от дальнейших попыток переубеждать Никиту Хрущева. Вместо агитации и дискуссии отправился по адресу Большой Каретный, 5/10. В обществе Эдди Рознера почувствовал себя намного лучше. Почти как дома.

Представив чадам и домочадцам прославленного коллегу, Эдди объявил об очередном сюрпризе: сейчас вниманию избранной публики будет предложен маленький джем.

«Неужели мой десерт их не устроит?» – подумала Фрося, накрывая на стол: в квартире Эдди Рознера важного заокеанского гостя угощали борщом и рыбой.

Прошло еще два года, и границы СССР пересекли сразу две немецкие знаменитости. Кельнский бэндлидер Курт Эдельхаген, в биг-бэнде которого начинала свою карьеру звезда западногерманской эстрады, певица и киноартистка Катарина Валенте, приехал без нее. А Марлен Дитрих прилетела в Москву без оркестра. Задачу аккомпанировать ей поручили музыкантам Утесова.

«Опять Утесов!» – Эдди был расстроен. Как тут не огорчиться, ведь его джаз подходил для подобной миссии куда лучше. Вспомним «синкопаторов» Вайнтрауба и их участие в «Голубом ангеле» – дебютном фильме Марлен.

В том же году в Союз с концертами прибыл танцевальный оркестр радио Лейпцига под управлением В. Айхенберга, а Ирине Бржевской поручили выехать в ГДР для участия в песенном конкурсе. Так сказать, «алаверды», от нашего стола – вашему столу. С Бржевской в братскую страну отправился эстрадно-симфонический оркестр Центрального телевидения и Всесоюзного радио во главе с Ю. Силантьевым.

Одноглазый трубач Вальтер Айхенберг был моложе Эдди на двенадцать лет. Свой глаз он потерял на фронте, оркестр принял под свое крыло тогда, когда его предшественник бежал в Западную Германию. Но с Рознером Айхенберга объединяла не только общая родина. «Ощущение песенной мелодики в любой, даже специфически джазовой инструментальной пьесе – характерная черта стиля оркестра», – отмечал критик Леонид Переверзев. Кроме того, в Москве Айхенберг исполнил «Караван», а «самый эффектный номер» был… «тирольским»: вот такой «привет» Луи Марковичу.

На следующий год оркестр Олега Лундстрема гастролировал в Чехословакии и Польше, в страны социалистического лагеря от Москонцерта заглянули Нина Дорда, Капитолина Лазаренко, братья Гусаковы…

День эстрады в парке Горького 1965

Вывод неутешительный: оркестр Рознера попал в категорию «невыездных». Правда, в шестьдесят пятом Эдди все-таки включили в группу советских композиторов, музыковедов и критиков, отправившихся на Пражский джазовый фестиваль. До событий, которые войдут в историю под названием «пражская весна», оставалось еще три года.

Вообще-то Прага – это всегда весна. Ни с каким иным временем года она не ассоциируется так четко. Весенними бликами пронизана местная готика. Когда адептов одноименной субкультуры в потрепанном черном дезабилье еще не было и в помине, а длинноволосые хиппи только начинали заявлять о себе, героем журнальных иллюстраций был чешский тенор с тюльпаном. Сладкоголосый певец Карел Готт звучал по-весеннему… Три года кряду в Союз друг за дружкой приезжали оркестры из ЧCCР: первым в начале шестидесятых в Москву заглянул Карел Влах, затем – Густав Бром и, наконец, оркестр Пражского радио и телевидения с дирижером Карелом Краутгартнером и солистом Карелом Готтом в придачу.

Позже в интервью провинциальной газете Рознер назовет Густава Брома в числе своих любимых композиторов. Третьим – после американцев Эллингтона и Коула Портера. В пражской ратуше Рознер оставил запись в Книге почетных гостей.

Не обошлось и без недоразумений. Рознера поселили в одном гостиничном номере с Александром Цфасманом. Александр Наумович, старавшийся (по отзывам современников)[42]42
  См., например, книгу А. Н. Голубева «Александр Цфасман. Корифей советского джаза». Также ходили слухи о причастности Цфасмана к публикации статьи «Музыкальные стиляги» в связи с конфликтом поколений.


[Закрыть] как можно меньше соприкасаться с коллегами, с Рознером не общался вовсе. Он уже давно не возглавлял джазовые коллективы, при встречах с иностранцами проявлял максимальную осторожность, уточняя в компетентных местах, следует идти или нет, а контактируя с молодыми джазменами, высказывал подчас крайне резкие и противоречивые суждения. Рознеру в свою очередь претил скепсис Цфасмана, его уход в «частную жизнь» дачника, который в свободное от садоводческих забот время сочиняет безвредную музыку – марши, вальсы, польки. И даже бравирует этим.

В апреле 1966 года Рознеру по случаю свадьбы Эрики удалось съездить в Варшаву. В качестве частного лица.

Заниматься джазом в Польше было легче, чем в Союзе: уже десять лет как в Гданьске был основан журнал «Джаз», а у нас лишь в 1963 году к названию журнала «Советский цирк» присовокупили «эстраду». В интервью польскому журналу Рознер сказал, что считает джаз наиболее прогрессивной формой музыкального искусства.

В Москве прошел 1-й Всесоюзный конкурс артистов эстрады. Старый знакомый (еще с колымских времен) певец Владимир Макаров оказался в числе тех, кто вышел победителем ответственного соревнования. Репертуар Владимира был разнообразен – новые шлягеры «Последняя электричка» Давида Тухманова, «Песенка находит друзей» Павла Аедоницкого, «Мне б только знать» Евгения Птичкина, бардовские песни. Одним из первых, если не первым, исполнил он на эстраде песню Юрия Кукина «За туманом». Удавалась ему и классика песенного жанра – «Три года ты мне снилась» Никиты Богословского, «Махнем не глядя» Вениамина Баснера.

Работая с Рознером в шестидесятые годы, Макаров включил в программу песню «Пыль». Песня выбивалась из ряда. Ее написал бард Евгений Агранович на основе известной баллады Киплинга, посвященной англо-бурской войне (в переводе ученицы Гумилева Ады Оношкович-Яцыны).

Рознер высказался о ней: «Этой песней Володя берет публику прямо в руки и кладет ее в свой карман».

Владимир Макаров

Нина Бродская:

Володя был хорошим певцом и таким же человеком. Он обладал небольшим, но приятным тембром голоса. Однажды я случайно услышала его диалог с кем-то из артистов. «Знаешь, – говорил Макаров. – Я перед концертом не позволяю себе ничего лишнего, даже интим. Для меня сцена – прежде всего». Он действительно относился к своим выступлениям чрезвычайно серьезно, появлялся в гримерке задолго до начала концерта, распевался, приводил себя в надлежащий вид и, нервничая, ходил взад-вперед за кулисами в ожидании своего выхода на сцену. А еще в памяти задержались слова Макарова, сказанные мне: «Сколько можно быть ребенком, пора уже вырасти!» Замечание прозвучало неспроста, и оно словно вернуло меня на землю. Ведь я долго витала в облаках, живя в вымышленном мире сказок и добрых чародеев. Опека Рознера была сродни родительской, мне всё сходило с рук. Но пришла пора взглянуть на мир иначе, по-взрослому. И я по сей день благодарна Володе за вовремя сделанное замечание!

Можно ли сорвать выступление оркестра при помощи обычного зубного порошка? Вряд ли. В такое мог поверить только Луи Маркович. Вот и Нина Бродская не поверила, когда ей сказали, что лимон сгодится для «вредительства». Суть диверсии состояла в следующем. Если музыкант-духовик в момент игры увидит разрезанный на части лимон, у него в буквальном смысле потекут слюнки – в ущерб звукам, извлекаемым из инструмента. И девушка-сорванец – на всякий случай, любопытства или баловства ради – решила проверить на практике это утверждение. Выразимся проще. Хотите заставить музыканта рассердиться? Покажите ему не фигу, а лимон! Желтый и кислый. И музыканты рассердились, когда юная солистка оркестра во время репетиции уселась в зале и стала «демонстративно поглощать цитрусовые». Оркестр в тот день не просто упражнялся, но разучивал новую сложную партитуру, которая требовала повышенного внимания. Делая рабочие замечания, дирижер-репетитор попросил повторить фрагмент – с третьей по четвертую цифру. И тут рознеровцы стали «выходить из строя», один за другим. «Что такое, почему не играете?» – негодовал дирижер. Ситуация напоминала саботаж, пахло дракой, как у «веселых ребят» Утесова. Кто-то из оркестрантов догадался показать на Нину, сидевшую в первом ряду.

«Ох, и попало мне тогда и от дирижера, и от самого Рознера! – вспоминает Бродская. – Больше я уже никогда не экспериментировала подобным образом. Правда, музыканты позже, вспоминая этот эпизод, очень смеялись, а я продолжала делать вид, будто это было не со мной».