Текст книги "Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна!"

Сам Рознер, ругаясь в основном по-польски, то и дело прибегал к стиляжьим словечкам. То слово «жлоб» ввернет, то «чувак».

«Однажды после концерта, – рассказывает Нина Бродская, – купив в магазине еды, мы с тетей Лизой Поповой (костюмершей) отправились в гостиницу, где приготовили себе ужин. Поужинав, легли спать, но утром я не могла встать с постели. У меня болели голова и живот, и на концерт я, естественно, не поехала. Рознер очень переживал за меня, спрашивая тетю Лизу:

– Что этот рэбенок, холера ясна, кущал?

Услышав в ответ, что ужинала я вместе с костюмершей, Рознер сказал мне:

– Нинуля! У тебя, наверное, завелись чуваки!»

Возраст Нины, помноженный на целомудренные советские времена, допускал только поцелуи в щеку.

– А что это значит, дядя Эдди? – спросила девушка.

Рознер разъяснил, что он имеет в виду гадов, которые могли поселиться в животе:

– Нинуля! Завтра утром я отнесу твой анализ в лабораторию, и чтобы ты утром его приготовила!

Дядя Эдди свое обещание выполнил: нанес визит в лабораторию. Но блеснуть медицинскими познаниями «царю» не пришлось – предположения о «чуваках»-червяках оказались ложной тревогой.

Непереводимая игра слов

Полиглоту Рознеру музыкантский жаргон требовался в наименьшей степени. С Павлом Гофманом он объяснялся на польском, с Луи Марковичем – на немецком. На еврейском языке идиш – и с тем, и с другим. При случае был готов запросто перейти на английский или французский, которым владела танцовщица Юлия Чувелева. Но слишком частое публичное использование иностранных наречий могло вызвать сомнения в политкорректности и даже благонадежности говорящего.

1962

По словам режиссера Валерия Рубинчика, в биг-бэнде Эдди Рознера «никогда не дискутировали на политические темы. Надо было видеть глаза самого Эдди – глаза человека, которому все ясно с полуслова»[39]39
  Цитируется по одному из телефильмов о Рознере, демонстрировавшихся в 2000-е годы на телеканалах СНГ.


[Закрыть]. Хотя те или иные разговоры все же случались. Однажды «царь» узнал, что Генрик Варс пишет музыку для американских фильмов. Тогда он сказал пианисту Николаю Левиновскому: «Золотко, клянусь вам, у меня была возможность сделать карьеру в Голливуде. Вы же знаете мои песни. Холера ясна потащила меня к большевикам, а они, пся крев, отблагодарили тюрьмой и Магаданом». Рознеру надоело быть отщепенцем.

Приятно работать в жанре, которому государство, мягко говоря, не доверяет? «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!» Лозунг «Догнать и перегнать Америку» к джазу не относился. А зря! Полезное было бы соревнование.

XXI съезд КПСС утвердил семилетку – семилетний план развития народного хозяйства. Вскоре сменился министр культуры: министерство возглавила Екатерина Алексеевна Фурцева.

Нина Бродская:

Фурцева любила принимать активное участие в жизни и творчестве артистов, особенно знаменитостей. От случая к случаю приглашала к себе в министерство, где за длинным столом подолгу делилась впечатлениями, заинтересованно выслушивая, задавая вопросы, беседуя о насущных проблемах и новостях в области культуры и искусства. Нередко речь заходила о политике партии. Ну, а в конце совещания разговор переходил на обычные житейские темы. На одно из таких совещаний Е. Фурцева удостоила своим приглашением Эдди Рознера. Министр решила доложить о перспективах семилетки.

Во время доклада Рознер полушепотом заговорил с сидевшим рядом конферансье Михаилом Гаркави – знаменитым не только своими шутками, но и весьма крупными габаритами фигуры. Диалог велся на идиш – языке современных евреев. Вот ее смысл.

– Ди фарштэйст эпес, фин вус зы рет? (Ты понимаешь о чем они говорят?)

– А! Эпэс. Их кенышт алц фарштейн! (Кое-что. Я не могу всё понять!)

– Ты знаешь, она что-то говорит о великих планах.

– Я ничего в этом не соображаю.

– Ты знаешь, я хочу тебе что-то сказать.

– Что?

– Я хочу домой. Я тебе сейчас еще кое-что скажу. У меня раскалывается голова…

Далее следовала непереводимая игра слов, в которой упоминались планы на семь лет и поцелуи в ж…пу.

Очень скоро другие артисты начали переглядываться, гадая, на каком языке общаются между собой Рознер и Гаркави. И лишь один Л. Утесов, до которого изредка долетали отдельные фразы, старался закрыть рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

Михаил Гаркави, следует заметить, был живой легендой эстрады. О нем ходило множество историй, которые помнят до сих пор.

Нина Бродская:

Он был высокого роста, толстый, но в то же время казался легким, словно летел по сцене. Это был артист, обладающий невероятным обаянием и врожденным чувством юмора.

От конферансье Бориса Брунова я слышала такую историю о Михаиле Гаркави.

Однажды Брунов и Гаркави пополам вели большой эстрадный концерт. В концерте было много номеров, которые объявлялись обоими конферансье по очереди. Подошла очередь Михаила Гаркави. Он вышел на сцену и сказал, что следующим номером программы будет выступление не артиста эстрады, а литературного секретаря. Гаркави его красиво представил и ушел в буфет. Тем временем секретарь долго и нудно читал что-то и при этом громко восклицал: «Павка Корчагин, Павка Корчагин!»

Он закончил свое выступление, и в этот момент прямо из буфета на сцену выбежал запыхавшийся Гаркави. Не зная и не слышав, о чем говорил литературный секретарь, Гаркави, подойдя к микрофону, обратился в зал к публике:

– Дорогие друзья! И как же много сегодня мы с вами узнал об этом герое – Олеге Кошевом!

В ту же секунду, услышав за кулисами эти слова, Брунов бросился на сцену, чтобы помочь Гаркави выкрутиться из нелепого положения:

– Михаил Наумович! Речь велась о Павке Корчагине!

– Ну и что же? – нисколько не смутившись, ответил Гаркави. – У Павки Корчагина и Олега Кошевого очень много общего. Они оба умерли!

Другой смешной эпизод.

В 60-х годах часто на стадионах многих городов России устраивались огромные представления, в которых принимало участие большое количество артистов московских театров, Московской филармонии, кино, эстрады. На одном из таких стадионных представлений Гаркави вел программу. Он объявил:

– Сейчас на сцену выйдет наша великолепная русская звезда Лидия Русланова!

Русланова пела, трибуны трещали от успеха. И вдруг Гаркави заметил бегущую по стадиону женщину, которая направлялась прямо к сцене. Подлетев к Руслановой, женщина сняла с плеч огромный платок с народным орнаментом и подарила его артистке. Стадион был просто в восторге от такого жеста.

– Вот какой щедрый русский народ! – воскликнул Гаркави в микрофон.

Следующим номером в концерте должна была выйти на сцену узбекская певица Эльмира Уразбаева.

– А где же представители солнечного Узбекистана? – обратился Гаркави к зрителям.

Тут с трибуны выбежал какой-то мужчина в тюбетейке. Подбежав к Уразбаевой, он демонстративно снял с себя наручные часы и с гордостью вручил артистке.

Когда подошло время объявить следующий номер, Михаил Гаркави обратился к Кобзону:

– Ёся, будь начеку! Сейчас евреи понесут мебель!

Михаил Гаркави

Еще одним человеком, ставшим живой легендой и эстрады, и персонажем множества баек, был Николай Павлович Смирнов-Сокольский. Он также был участником пресловутых совещаний у Фурцевой.

Нина Бродская:

Артист по призванию, Смирнов-Сокольский был библиофил, собравший уникальную библиотеку первых и прижизненных изданий русских классиков XVIII–XX столетий. Он также собрал библиотеку литературных альманахов и сборников книг, запрещенных царской цензурой. Народный артист РСФСР Смирнов-Сокольский обожал эстраду всей душой, писал куплеты, фельетоны на злободневные темы, был блестящим острословом, скоморохом, сыпавшим шутками, невзирая на лица. Равнодушных к нему не было. Одни его любили, другие боялись. Жена его Софья Резниковская часто жаловалась: «Коля! Опять меня позвали выступать в Кремль, там все в бриллиантах, а я буду выглядеть как сирота!»

На что он ей как-то однажды заметил: «А ты надень первое издание «Путешествие из Петербурга в Москву»! Поверь мне, дороже этого ничего нет!» Министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева очень ценила достоинства, знания и талант Николая Павловича, предложив ему однажды должность референта по культуре. Смирнов-Сокольский был настолько польщен и тронут этим предложением, что решил написать завещание, в котором свою библиотеку после смерти передавал в пользование государства. Но через некоторое время кто-то сказал Николаю Павловичу, что Фурцева на одном из совещаний не очень лестно отозвалась о нем. Обиженный Смирнов-Сокольский тут же сделал исправление в завещании.

Прошло время. Когда он ушел из жизни, в тот же день к нему домой пришли сотрудники библиотеки имени Ленина за книгами. Жена Николая Павловича, увидев у них завещание, спросила: «А знакомы ли вы с его последним завещанием, где он внес некоторые коррективы? Прошу вас ознакомиться с ними!»

Сотрудники стали лихорадочно читать. Там крупно, красным карандашом было написано:

«…им в рот, а не библиотеку!!!»

Также Смирнов-Сокольский предложил узаконить в России истинно русский коктейль. Рецепт:

50 граммов водки налить в фужер.

100 граммов водки влить в тот же фужер.

Для тех желающих, кто хотел бы разнообразить этот напиток:

Еще 25 граммов водки влить в тот же фужер.

Еще 25 граммов водки долить в тот же фужер.

Ну что сказать? Фурцевой поневоле посочувствуешь…

Смирнов-Сокольский

Необходимо отметить, что собрания проводила не только Фурцева. Этим периодически занимался и сам Эдди Рознер. Приведу еще один случай, который остался в памяти Нины Бродской и Юрия Диктовича.

Как-то раз Рознер, чем-то недовольный, решил собрать всех членов своего коллектива для серьезной беседы. Разбор полетов был долог, все устали, но совещание длилось и длилось. Неожиданно раздался телефонный звонок. Рознер поднял трубку и молча передал ее директору оркестра Григорию Наумовичу Майстровому. Акцент Рознера был неподражаем. Однако у Майстрового был свой «акцент» – едва ли не на французский лад картавя, сильно грассируя, директор при этом еще и заикался, растягивал слова. Григорий Наумович взял трубку и, услышав голос своей жены, принялся объяснять ей, что занят и серьезное собрание продолжается. Однако супруга не успокаивалась. Тогда Г. Н. спросил у Рознера:

– Э…дди И…гнатьевич, ко…гда собра…ние за…кончится?

Рознер, которому помешали, нехотя буркнул: «Чьерез пьятьнадцать минут».

– Р…оза М…оисее…вна, ч…ерез пят…надцать м…инут собр…ание зак…он-чится, – доложил Майстровой в телефонную трубку.

Жены своей директор боялся больше Рознера и величал исключительно по имени-отчеству.

Ровно через пятнадцать минут телефон снова зазвонил. Услышав в трубке голос жены директора, Рознер опять передал аппарат в руки Г. Н. Прозвучало нескольких однотипных фраз, после чего Майстровой обратился к Рознеру:

– Э…дди Игна…тьевич! Жен…а моя Р…оза М…оисее…вна ж…дёт меня на у…жин. К…огда в…сё закончится?

Рознер, раздраженный оттого, что ему постоянно мешают, процедил сквозь зубы:

– Скажите уже вашей жене, что у нас важное совещание! То ясно пщенще холэра!

И когда уже в третий, а может, и четвертый раз раздался звонок жены Г. Н. и директор в очередной раз спросил у Рознера: «Э…дди Игна…тьевич, к…огда ко…нчится с…обрание?«, Эдди Игнатьевич не выдержал и громко ответил:

– Григорий Наумович, идите на…

Без тени возмущения Майстровой рапортовал в трубку:

– Р…оза М…оис…еевна, Э…дди И…гнатьевич ска…зал, что я ему б…ольше н…е нужен, я ск…оро бу…ду.

Перенесенная в лагере цинга и автомобильная авария то и дело напоминали Рознеру о себе. Брать верхние ноты становилось все более щекотливым и капризным занятием. Подстраховывали первые трубачи оркестра – Иван Просенков, Владимир Избойников, Яков Владыкин.

Музыканты джаз-оркестров обычно делятся на две категории: джазменов-импровизаторов и сайдменов, которые могут играть виртуозно, красивым звуком, но импровизировать не умеют. Вообще исполнительское искусство – штука особая. Музыка рождается у нас на глазах, во время концерта. И как бы ни были отрепетированы штрихи и детали, даже добившись известного автоматизма, никогда не знаешь, каким окажется конечный результат. Особенно если не играешь заученное, но импровизируешь «здесь и сейчас». Иными словами, раз на раз не приходится. Иван Просенков принадлежал к числу лучших сайдменов рознеровского биг-бэнда. «Особо важное задание» он получил на «всякий пожарный случай»: импровизировать «за шефа» не требовалось, нужно было лишь пребывать в состоянии полной боевой готовности. Если Эдди Игнатьевич подаст тайный сигнал, подхватить искомую – конечную ноту. Постепенно за Просенковым закрепилось прозвище Пожарник.

Иван Просенков

Однако «Пожарником» Ивана прозвали не только за то, что «стоял на шухере». Его умение лучше других тянуть «картошки» – длинные ноты говорило о способности задуть любое пламя.

Просенков был предан Рознеру но «в семье не без конфликтов». Как назло, на конфликтную фазу пришелся концерт. Солируя, Эдди почувствовал, что взять верхнюю ноту не сможет. Дал Просенкову знак – тишина. Повторил свой сигнал, а Пожарник и ухом не ведет. В третий раз просигналил – Иван фигу показывает. Пришлось идти на мировую, куда денешься.

Нина Бродская:

Просенков был неплохим человеком. Реагировал на хохмы, как полагалось всем нормальным музыкантам, и в оркестре к нему было хорошее отношение. Крупный, в меру упитанный, с круглым, как у колобка, и вечно красным лицом, он работал вместе с женой своей – Аллочкой, миниатюрной, особенно на фоне супруга, услужливой и кроткой женщиной. В штате она значилась костюмершей. На работу Аллочка убегала рано, чтобы успеть выгладить униформу оркестрантов. Крепкая семья с двумя детьми, которые ждали в Москве, пока папа с мамой мотались по городам и весям. Иван и Алла не мыслили себе иной доли, как быть всё время в пути. Они всегда старались уложиться в положенные им суточные. А потому лишнего не тратили, ведь нужно привезти побольше денег домой. Питались очень скромно. Каждый раз, приехав в очередной город, искали самую дешевую столовую, и найдя, сообщали всем. Как правило, эти столовые у музыкантов имели свое название – «Рыгаловка». Однажды кто-то из них забрел в скромное заведение общепита, где увидел сидящих там Аллу и Ваню. Заметив, что у Вани в одной тарелке поместились сразу два блюда – суп и еще какое-то мясо с подливой, коллега спросил его: «Вань! Ты никак сразу два блюда в тарелку загрузил?» «Всё в желудке будет, чего церемониться!» – рассмеялся Просенков.

Танцуют Евгений и Галина Скуратовы. За ударной установкой – Станислав Стрельцов

Вопрос о двух блюдах прозвучал неспроста. Такие гастрономические курьезы уже приводили к ЧП. Оркестру предстоял концерт в Кривом Роге, когда, ужиная в ресторане, Борис Матвеев рискнул навернуть сразу две порции отбивных. То ли желудок барабанщика оказался слишком тесен, то ли свинина несвежей, но стало Матвееву плохо. Никакого дублера у Бориса не было, и Рознер усадил пианиста за ударную установку. Еле-еле Эдди удалось довести концерт до конца – пианист, сидя за барабанами, возвышавшимися над оркестром, оказался явно не на высоте положения. После этого инцидента Матвеев получил статус VIP-персоны: всегда отдельный номер в гостинице, всегда купе, даже если остальным оркестрантам отводился плацкартный вагон.

Подменять барабанщика удавалось чечеточнику Михаилу Кушниру (сценический псевдоним – Подольский). Как Владимир Зернов в сценке «Дирижер» имитировал самого шефа, так Михаил Кушнир в концертном номере «Чарльстон» выступал в роли ударника. Он действительно играл с оркестром часть музыкальной темы, долго и самозабвенно солировал до тех пор, пока не «ломались» палочки. Тогда, выбежав на авансцену, он уже каблуками и подошвами туфель отбивал джазовый ритм. В определенный момент к степисту присоединялась его партнерша – с ней вдвоем он и заканчивал танец. Однажды из-за партнерши Кушнира случился инцидент, который едва не привел к трагедии.

Нина Бродская:

Номер пользовался большим успехом. Миша был человеком искусства, перфекционист, старавшийся вкладывать в творчество всего себя. Невысокого роста, симпатичный, но со взрывным характером. Партнерша его была хорошей танцовщицей, однако привлекательной внешностью не отличалась. Ее худоба была настолько заметна, что вызывала неприятное впечатление, будто она вот-вот распадется на части прямо во время танца.

Внешность обманчива, любовь зла. Молодая особа была замужем и отличалась не только талантом артистки. Женскими чарами она владела в совершенстве, будучи способна вскружить голову и даже подчинить себе сразу трех мужчин.

От ревности и неразделенных чувств кавалеры теряли рассудок, – продолжает Нина Бродская свой рассказ. – Понять, кому танцовщица отдавала большее предпочтение – мужу, Рознеру или Мише, – было невозможно. Но для Кушнира и Рознера эта история ничем не увенчалась. А могла иметь еще более плачевный финал. Бедный Миша так страдал, что однажды, зайдя в номер любимой и застав там своего соперника – Эдди Игнатьевича, не сдержался, бросившись на шефа с ножом. Слава богу, кто-то из музыкантов при этом присутствовал и успел вовремя разнять двух петухов. А танцовщица, объяснив незадачливым ухажерам, что не любит никого из них, собрала вещички и… уехала к своему мужу.

На этом «поножовщина в оркестре Эдди Рознера», увы, не закончилась. Вскоре после ухода Кушнира (он выступал теперь в дуэте с Юрием Гусаковым) на работу к Рознеру поступили супруги Евгений и Галина Скуратовы.

Есть темы и образы, не слишком подходящие для эстрады. У танцевальной пары Скуратовых было несколько характерных номеров. В одном из них Евгений играл роль «попа-расстриги», которого соблазняла красотка. Вернувшись в Москву после очередных гастролей, Скуратовы решили навестить мать Евгения. Мать, женщина ревнивая и неравнодушная к выпивке, жила в ту пору с другом. Застолье и обильные возлияния сделали свое дело. Зайдя в комнату, где на кровати отдыхали Галя и Женя, она перепутала сына с любовником и перерезала ему горло.

«Эту историю еще долго вспоминали не только в оркестре, но и всюду в артистических кругах», – отмечает Нина Бродская.

Сеанс одновременной игры в…

Как сказал поэт, каждая новая встреча с женщиной дарит мужчине прозрение и открывает неизведанный мир.

В 1964 году маршрут гастрольных поездок оркестра Рознера пролегал через черноморские курорты, где отдыхала двадцатишестилетняя Суламифь (Салли) Ландау, солистка эстрадного оркестра Литвы. Свою артистическую карьеру Салли начинала в труппе Вильнюсского русского драмтеатра. Чуть позже она вошла в театральный мир Риги и стала супругой Михаила Таля.

Салли и Михаил Таль. 1959

В конце пятидесятых будущий чемпион мира по шахматам бывал в доме родителей моей мамы, общался с дядей, брал книги. Обсуждалась и молодая жена гроссмейстера. «Повезло Мише, – вздыхал дядя, – и как только удалось ему охмурить такую красавицу!»

Брак Ландау с Талем дразнил окружающих, которые не догадывались о проблемах и противоречиях звездной семьи. Великий шахматист питал слабость ко многим женщинам – «побочным вариантам». Суламифь не оставалась в долгу.

Нина Бродская:

В оркестр Эдди Рознера ее взяли почти одновременно со мной. Салли была чуть выше среднего роста, с хорошей фигурой и густыми золотисто-рыжими волнистыми волосами, ниспадающими на плечи. В ее облике запоминалось все. Светло-коричневые, в тон волос, глаза, небольшой носик, пухлые ярко-красные губы и голливудская улыбка с безупречными зубами. Но главной прелестью была, пожалуй, пышная грудь. Хорошая певица, Салли исполняла милые лирические песенки из репертуара польских артисток. Она была веселым и добрым человеком, и мы с ней быстро подружились, несмотря на разницу в возрасте. Мужчины при ее появлении сходили с ума, и первым оказался сам Рознер. Он постоянно интересовался ею и приказал своим следопытам на всякий случай присматривать за Салли и немедленно обо всем докладывать. Как только Салли появлялась на горизонте, Рознер начинал ей петь дифирамбы:

– Салли! Слядькая моя! Золётько! Ты сегодня выступила просто фэномэнально! Как ты себя чуйствуешь?

Салли ему обычно отвечала с той же интонацией, при этом кокетливо и будто жалуясь.

– Может бить, тебья кто-то обидел, золётько? – чуть дыша, осведомлялся Рознер.

Во время разговора с Салли он буквально млел от счастья, глаза его наполнялись нежностью и становились масляными, как у кота. «Царь» хорошо понимал, что в оркестре найдутся желающие приударить за красивой певицей, но, ощущая свое преимущество перед другими, не торопился.

Обычно в таких ситуациях (оркестр был на гастролях) в гостиничном номере Рознера раздавался междугородный звонок: Галочка с радостью сообщала супругу, что завтра приезжает. «Холера! Откуда она в курсе?» – недоумевал Рознер, а вслух спрашивал: «Гали, зачем ты будешь приехать?» Стараясь отговорить жену, «царь» ссылался на плохие погодные условия, ливни, морозы (если была зима), но Галочка твердо стояла на своем.

Проходил день-другой, и Галочка, счастливая и одухотворенная, появлялась на концерте. Музыканты шушукались: «Наверное, есть у «царицы» свой агент в оркестре, шпион-осведомитель».

Эдди Игнатьевич догадывался, что в оркестре кто-то стучит, но поймать стукача не мог и нервничал по этому поводу. А мудрая супруга вела себя невозмутимо, так, словно ничего не знала. Проведав мужа, Галина уезжала домой в Москву. Быть может, ей никто не докладывал об очередном увлечении Рознера, но нельзя не отметить: интуиция ее никогда не подводила. Оставшись наедине, «царь» снова веселел и погружался в очередной роман.

Навестить жену решил однажды и Михаил Таль. Сама Салли в своей книге «Любовь и шахматы» так вспоминает об этом эпизоде:

«Интуиция у Миши была фантастической… В Ялте “царь”… по отношению ко мне проявлял повышенную активность… Миша… прилетел как соскучившийся по любимой женщине мужчина… Он влюбил в себя весь оркестр. Он подружился с “царем”… Во второй вечер Мишиного пребывания “царь” вышел на сцену с шахматной доской и сказал:

“Сейчас перед вами выступит феноменальная певица Салли Таль, муж которой – феноменальный шахматный гений Михаил Таль – сидит в зале!”

По знаку Рознера Миша поднялся со своего места, и зал устроил ему овацию.

Все те несколько дней, что Миша был в Ялте, он закатывал пышные обеды и ужины и всякий раз поднимал бокал за меня… Рознер однажды предложил выпить за здоровье шахматного короля, на что Миша тут же вставил:

– Я – экс-король, а вот у моей королевы никогда не будет частички “экс”.

В последний день его пребывания он вдруг сказал: «Салли, я завтра уезжаю. По-моему, “царь” положил на тебя глаз… Имей в виду».

Тревога не оставляла шахматного короля и в разлуке. Он писал жене: «Саллинька, будь хоть чуть осторожнее с “царем”. Помнишь, ты еще в Крыму предсказывала, что так будет, а если все идет по прогнозам, то в этом стоит, может быть, усомниться. Не надо увеличивать число побед – в твоих безграничных возможностях никто не сомневается».

Рознер тоже пытался держать ситуацию под контролем. По-своему.

Нина Бродская:

Как-то утром на пути из города в город в купе Рознера и Ходес постучалась Салли. В последовавших разговорах за чаем она неожиданно упрекнула маэстро, дескать, не сомкнула глаз, потому что Рознер сильно храпел!

– Этого не может быть! – возмутился Рознер. – Я не храплю!

– Храпите, Эдди Игнатьевич! Вы не только мне, но и всему вагону не давали спать своим жутким храпом! – хитро улыбнулась Таль.

– Не может этого быть! Холера ясна! – возмущался Рознер и, вконец растерявшись, стал искать защиту у своей жены.

– Галочка! – спросил он беспомощно. – Неужели я храплю?

– Что ты, Эдди! – замурлыкала Галочка, растягивая слова. – Если ты и храпишь, то твой храп – как музыка!

Рознер выдержал паузу и сменил тему:

– Киевскому телевидению давала интервью одна актриса. Она заявила, что считает себя женой Таля и вскоре будет сочетаться с ним законным браком… Салли была в курсе этого романа.

Так или иначе, уже 29 августа 1964 года в газете «Советская Латвия», рядом с большой статьей учителя моей мамы, пианиста и музыковеда П. Печерского под названием «Рижский эстрадный оркестр», появилась маленькая заметка:

«Таль-Ландау Сара (так в тексте) Борисовна, прож в Риге, ул. Горького 34, кв. 4, возбуждает дело о разводе с Талем Михаилом Нехемьевичем, прож там же. Дело подлежит рассмотрению в народном суде Пролетарского района г. Риги».

В одной из гостиниц Рознер распорядился не давать Салли отдельный номер, а поселить вместе с Бродской. В надежде на то, что Нина станет сообщать ему об увлечениях или даже похождениях Таль. Тщетно! На расспросы шефа из серии «куда пошла, кто заходил в номер» Нина отвечала односложно. «Ви, бабы, все одинаковые!» – досадовал Рознер, но распоряжение так и не отменил.

Вскоре Салли нашла способ избавиться от лишней опеки. Однажды, получив ключи от совместного номера, певица открыла дверь и отпрянула с криком.

– Что случилось? – спросила Нина.

Молча Салли показала пальцем на стену, где над самой кроватью темнело маленькое красновато-черное пятно.

– Ну и что?

– Как это что, ты посмотри получше, – тихо проговорила Салли. – Это же клоп!

– Ты извини, но я с ними совсем не знакома и даже не знаю, как они выглядят! Салли, может ты ошибаешься?

– Нет! – закричала Салли. – Я эту гадость знаю!

– Ну и что теперь делать?

Побледнев и словно боясь прикоснуться к чему-либо, Салли замерла в дверном проеме. Минуту она поглядывала по всем сторонам комнаты, а потом попросила Нину сходить за Рознером.

Нина Бродская:

Честно говоря, меня эти животные тоже не устраивали, и я выполнила просьбу Таль. Надо было видеть, как потом Эдди Игнатьевич с директором оркестра Майстровым шли в сторону нашего номера. Впереди, размахивая руками, важно и хмуро поспешал Рознер, за ним – руки за спину, шаркая большими, не по размеру башмаками и едва успевая за шефом, ковылял директор. Вместе они смотрелись эксцентрично: один – невысокого роста, аккуратный, с гордо поднятой головой, другой – высокий, но согбенный, в поношенном шерстяном пиджаке. Тяжелые ботинки директора противно скрипели. Казалось, что Майстровой с огромным усилием преодолевает земную гравитацию и, едва оторвав башмак от пола, волочет его за собой.

– В чём дэлё, слядкая моя Салли? – нежно спросил Рознер, в глазах которого появились проблески нечаянной радости и надежды. Он весь сиял от счастья, ведь Салли наконец-то обратилась к нему.

– Эдди Игнатьевич! – томно произнесла Салли. – Здесь клопы!

Рознер подошел поближе к стене и стал вглядываться в останки когда-то раздавленного паразита. Затем обратился к Майстровому:

– Григорий Наумович, что это такое?

Майстровой слушал внимательно, но с явным желанием не забивать себе голову лишней информацией. За годы работы с Рознером директор хорошо изучил характер «царя», на его долю и так хватало всяких дел, а тут вообще какая-то ерунда.

Сутулость директора уравнивала его с Рознером в габаритах. Он был уже немолод, сильно облысел, и лишь незначительная часть его седых волос на затылке свисала вниз странными тонкими прядями. На кончике большого носа, едва держась, болтались тяжёлые очки, с которыми Майстровой не расставался. Маленькие глазки виднелись по-над толстыми линзами. – Григорий Наумович! Вы меня слышите, холера ясна? Что ми будем делать с Салли?

Григорий Наумович молчал, видимо, соображая, что ответить, и в конце концов произнес:

– Са…лли Бор…ысовна! У… меня для в…ас есть один совет: купите себе фр…анцузский пу…льве…ризатор!

После этих слов у Салли чуть не случился обморок, Рознер закричал на директора, а директор посоветовал сменить номер.

«Бабелевский персонаж» Майстровой не был ни тугодумом, ни увальнем, каким казался на первый взгляд. Более того, едкие реплики, которые он порой произносил, отличались особым юмором и сарказмом. Когда Салли попросила Рознера повысить концертную ставку, шеф посоветовал певице поговорить с Майстровым. Григорий Наумович по опыту знал, что тарификация артиста – дело сложное, особенно в Москве, где приходилось тратить уйму времени на зачастую бесплодную беготню по чиновничьим коридорам. Салли сослалась на опыт Прибалтики и своего отца, директора Вильнюсского эстрадного оркестра. Тогда Майстровой спросил Салли:

– Са…лли Бор…исовна, а п…очему в…аш отец не сд…елал в…ам э…ту ста…вку? – И не дослушав объяснения певицы, добавил: – Я не зна…ю, что в…ы дума…ете, а у меня св…оё м…нение имеется на э…тот с…чёт. Са…лли Бори…совна! В…аш от…ец пр…осто М.З.Д.

– А что это такое М.З.Д.? – спросила Салли.

– М.З.Д. – это зна…чит “м…удак зам…едленного д…ействия!”»

И Салли вернулась в вильнюсский оркестр…

В конце 70-х, успев на какое-то время покорить сердце главного дирижера биг-бэнда Латвийского радио и телевидения, певица уедет в Германию. Уедет вдвоем с сыном. В Берлине ей будет помогать Вида Вайткуте – другая бывшая солистка оркестра Эдди Рознера. Поможет справиться с депрессией, познакомит с нужными людьми. Благодаря этим знакомствам Салли окажется в Бельгии, выйдет замуж… Меньше пятнадцати лет Салли и Михаил прожили в браке, но навсегда остались друг для друга родными. Именно она поставит Талю памятник на рижском еврейском кладбище.