Текст книги "Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна!"

«Це був сам Рознер»

В январе 1962 года оркестр отправился в турне… на Камчатку. Столичных музыкантов на полуострове встречали празднично. Местное концертно-эстрадное бюро вывесило в Петропавловске торжественные афиши, отмеченные и патокой, и патетикой:

«Камчатка приветствует коллектив Государственного эстрадного оркестра под управлением заслуженного артиста БССР Эдди Рознера.

Прославленный эстрадный оркестр столицы нашей Родины Москвы, руководимый первой трубой мира, заслуженным артистом республики Эдди Рознером, вылетает из Москвы на Камчатку 2 января 1962 года в полном составе.

В концертах на Камчатке соло на трубе будет исполнять Эдди Рознер».

Пафос афиши объясним: кто еще из джазменов забирался так далеко? Да и прилететь в Питер (так старожилы называли Петропавловск-Камчатский) – дело непростое: из-за нелетной погоды можно несколько суток потерять на промежуточном аэродроме.

Аншлаги, сопутствовавшие выступлениям, имели привычный эффект: из-за наплыва публики было объявлено о продаже билетов на дополнительные концерты в Доме флота и Доме культуры по улице Атласова.

В прессе появился заголовок: «Э. Рознер пишет песню», за которым следовало короткое сообщение:

«На днях Эдди Рознер ознакомился со стихами молодого камчатского поэта Владимира Воробьева. На слова одного из стихотворений Э. Рознер решил написать музыку. Предполагается, что впервые эта песня прозвучит в исполнении оркестра на концерте 12 января».

С Камчатки в… Магадан. Шутка ли, посетить те края, где ты мотал срок десять лет назад! Планировалось дать двадцать концертов. Состоялись семнадцать: с 30 января по 7 февраля, все – на сцене муздрамтеатра.

Перед премьерным выступлением Эдди пришел в театр раньше многих. Он вообще любил все проверить заранее, ведь лишний раз никогда не бывает лишним. Нужно проинспектировать гримуборную, посмотреть, в порядке ли концертные принадлежности. Как всегда «царь» достал из зеленого футляра трубу и долго разыгрывался. И по-прежнему инструмент «разговаривал» с ним. Рознер поупражнялся, плеснул себе в бокал немножко армянского коньяка и по другой, давно заведенной привычке вышел из-за кулис к рампе. Постояв, будто впитывая ему одному ведомые ароматы, Эдди спустился в зрительный зал. Программа составлена и обсуждена с конферансье, музыкантов, отсутствовавших на репетиции без уважительных причин, не было. Минуту-другую Эдди думал об этом, сидя в зале.

«Не откажите мне в любезности пройтись со мной туда-сюда», – пропел он, завидев свою костюмершу.

Лизочка, а именно так ее называл Рознер, благоговела перед ним. Когда-то она была танцовщицей, выступала с собственными эстрадными номерами, но время не щадит никого, а танцоры, как известно, уходят на пенсию раньше других. К приходу «царя» Елизавета Ивановна, как обычно, позаботилась о том, чтобы накрахмаленная сорочка была выглажена, туфли вычищены до блеска и концертный костюм висел на вешалке в состоянии полной боевой готовности. Из концерта в концерт Лизочка наблюдала за происходящим на сцене, стоя в кулисах, спеша поделиться с «царем» своими впечатлениями. А Эдди нравилось, когда кто-то из коллег таким образом внимает игре оркестра.

Местная газета сообщала: Эдди Рознер «чистосердечно признался, что давно не испытывал такого волнения, как на первом концерте в Магадане, хотя выступать его ансамблю доводилось перед огромной аудиторией – на стадионе имени Кирова в Ленинграде, в московских Лужниках и Центральном парке им. Горького».

Воистину Магадан – подходящее место для чистосердечных признаний. Говорят, что в одной из пауз между концертными номерами конферансье Гарри Гриневич появлялся на сцене с табуреткой в руках, произнося следующую тираду:

– Маэстро, вы все время на ногах. Пока я выступаю – вы присядьте.

– Спасибо, я тут уже у вас насиделся, – отвечал Рознер.

По воспоминаниям солистки оркестра Камиллы Кудрявцевой, Гриневич так приветствовал публику: «Проходите, не стесняйтесь! Не бойтесь, если сами не сядете, вас посадят!»

Кстати, о сидящих и стоящих. Профессиональный актер, окончивший Латвийскую консерваторию, Гарри Гриневич несколько лет вел программы Рижского эстрадного оркестра. Опыт хороший, учитывая то, что Рига в СССР всегда «шла на вес Запада». Однако гастроли в Магадане заставили волноваться и Рознера, и его молодого ведущего.

Вот как описывает случившийся между ними разговор хабаровский прозаик и журналист Николай Семченко:

– Ты что, нервничаешь? – спрашивал Эдди, с трудом скрывая собственный мандраж. – О, миленький, ты же лючший конферансье, которого я когда-нибудь видель. И не вольнуйся. Тебя ждьет колоссальный успех. Ты скажешь одну только фразу – и заль взорвется овацией.

– Какую фразу, Эдди Игнатьевич?

– Ты выйдешь и скажешь: «Выступает оркестр Эдди Рознера!», и весь заль встанет со своих мест!

В 1962 году Рознер дал бесплатный концерт в рязанском Театре юного зрителя. Вдогонку рязанцы отправили телеграмму:

«Спасибо Вам и Вашему коллективу за настоящий коммунистический поступок – создание музыки на общественных началах».

В Ярославле, где Рознеру передали телеграмму, случилось непредвиденное. Бо́льшая часть публики – заводчане – была настроена явно враждебно, словно ее насильно привели в фабричный клуб и заставили купить билеты. Возможно, зрителей предварительно предупредили, как себя вести. Рознер распорядился вернуть деньги (билет стоил 3 рубля 50 копеек) всем недовольным.

О похожих настроениях рассказал Юрий Диктович:

«Однажды после концерта в Киеве я прочитал в местной газете явно заказной зрительский отзыв, начинавшийся такими словами:

«Ще не вiдкрилася завiса, як глядачi зрозумiли, що грошi пропали. Засмикався юнак бiля контрабаса. Забився як скаженний барабанщик у блискучому костюмi. Пiсля чого на сцену легким питтюпцем вибiгла вже немолода людина. Це був сам Рознер»[36]36
  Можно перевести так: «Еще не открылся занавес, как зрители поняли, что деньги пропали. Задергался юноша возле контрабаса. Забился как сумасшедший барабанщик в блестящем костюме. После чего на сцену легким аллюром выбежал уже немолодой человек. Это был сам Рознер».


[Закрыть].

В оркестре кипела жизнь, как она бурлила в самом Эдди. Это у других – статуарность, а здесь – немыслимая энергия, руководившая всеми его поступками, определявшая отношения с прекрасным полом. Одну для быта, другую для сердца? На самом деле для сердца нужны все. Все и каждая. Все до единой. Как выразилась Нина Дорда, он был «великий музыкант, у которого были две страсти…» Какие – не нужно объяснять.

Владимиру Терлецкому недавно стукнуло тридцать, и он тоже был неравнодушен к лучшей половине человечества. Но если касаться сугубо музыкальных увлечений, бросались в глаза две другие «слабости» Владимира: скрипки и еврейская музыка. Хорошо разбираясь в струнных, в их выразительных возможностях, изобретательно гармонизируя, он умел эффектно использовать их в оркестре: минимум унисонов, «вкусные» аккордовые пласты, но легкие, без нагромождений. Не забудем и о самом Рознере, наверняка внесшем свою лепту как в симфоджазовые поиски Терлецкого, так и в его желание соединить симфоджаз с музыкой клезмеров.

Через пару лет Терлецкий принес Эдди свою первую «Еврейскую сюиту». Где теперь разыщешь записи этого сочинения и делались ли они вообще? Юрий Диктович утверждает, что делались. Двадцатый век – не глухое средневековье. И все же он дал нам поразительные примеры того, как время могло превратиться в сурдину, гася самый яркий и красивый звук, такой необходимый и уму, и сердцу. Одессит Михаил Талесников, друживший с Эдди, выразился иначе: «Вещи, которым дано остаться и после нас, исчезают… самым невероятным и порой непредсказуемым образом…» Таксист и самодеятельный музыкант, игравший на трубе в оркестре Одесского таксопарка, Талесников опубликовал в США свои воспоминания.

Михаил Талесников:

Однажды Эдди срочно понадобилось отправить во Львов своему мастеру-духовику трубу для профилактики: вдруг он решил, ему показалось, что она ему «не отвечает…» (бывает у трубачей такое чувство, им кажется, что звук как-то присел, что ли…). Съездили мы с ним на Садовую[37]37
  Улица в Одессе.


[Закрыть], на Главный почтамт – зря: там тогда понятия еще не имели о посылочном сервисе. С тыльной же стороны одесского Нового базара, что у здания цирка, на улице Подбельского, находились мастерские ремесленников всех мыслимых специальностей. Зашли мы на звуки визжащей пилы в одну из них и попросили сделать посылочный ящик для трубы – она была с нами, и плотник понимал, что именно нам нужно, но назвал за материал и работу явно завышенную цену. Эдди и не покривился. На минуту он куда-то вышел, а вернувшись, приступил к его изготовлению.

И вдруг – мы даже не заметили когда – на улице, у раскрытых створок дверей его мастерской стали появляться люди, их становилось все больше и больше, пока в конце концов они и вовсе запрудили вход. Были это соседи его, ремесленники, из рядом расположенных мастерских. Понимая, что привлекло их, он все же велел им убираться восвояси. Игнорируя его предложение, кто-то из образовавшейся группы (уже на улице сгрудилась толпа), обращаясь прямо к Эдди Рознеру, попросил его сыграть на своей трубе… фрейлахс. Эдди, грустно улыбаясь, внимательно глядя на собравшихся, медленно поднес к губам трубу и заиграл… Одессит, я не раз слышал эту мелодию в своей жизни. Знакома мне она детства. Не единожды слышал ее и в джазовой интерпретации. Но никогда не думал, что можно без сопровождения оркестра, одному, в полуподвале темной… мастерской перед случайно собравшимися людьми на тыльной улочке Нового базара сыграть так, чтобы у слушавших глаза наполнились слезами.

Умолкли звуки мелодии. Ни восторженных возгласов, ни аплодисментов – молчание. И постепенно толпящиеся у дверей люди исчезли – как растворились в воздухе. Вскоре был готов и наш посылочный ящик. Плотник наотрез отказался взять за него деньги. Эдди положил их на стол и сказал, что труд всегда должен быть награжден. Плотник заметил, что и он только что трудился, играя. Ответ Эдди Рознера запомнился мне почти дословно: «Когда музыкант играет, строго придерживаясь нот, это, возможно, и есть труд. Это, возможно, и есть работа. Я только что сыграл мной тысячу раз игранный фрейлахс. Я его играл не с листа – он как бы вновь рождался в сердце моем, душе, мозгу – где точно, я не знаю. Это была импровизация, творчество – разве это работа?! Это была радость, которой я живу. Твои соседи-мастеровые, что собрались, чем-то зажгли меня, воспламенили. Я вспомнил себя мальчишкой, вспомнил отца своего, такого же ремесленника, как ты… Поэтому и играл так, как мог вдохновить меня играть разве только сам Бог. Прими, мой дорогой, деньги за свой труд, большое тебе спасибо!

Степ да степ кругом

Терлецкий проработал дирижером и музыкальным руководителем оркестра Эдди Рознера шесть лет.

Вот что рассказывает о нем Муслим Магомаев (в книге «Любовь моя – мелодия»):

«Владимир Терлецкий был человек своеобразный, не всегда предсказуемый. Помню, как под Рождество он позвонил мне в гостиницу “Россия”, где я тогда жил, и спросил: “Можно я приду к тебе со своей девушкой? Мы принесем с собой рождественского гуся, посидим вместе”. Конечно, я согласился. Но вдруг часов в семь ко мне приходят не два гостя, а вваливается целая компания человек в двадцать во главе с Терлецким:

– Можешь нас поздравить, мы только что расписались с Наташей.

– А это кто?

– А это мои гости.

То есть Володя решил вот так скромненько отметить свою свадьбу – без предупреждения, с рождественским гусем весьма немалых размеров. Хорошо, что у меня был просторный люкс и все гости смогли как-то разместиться. Позвонил в ресторан, попросил поднять в номер еды соответственно количеству гостей. Посидели мы хорошо, не расходились до самого утра. Новоиспеченный муж, выпив, заснул и спал всю ночь, а новобрачной пришлось танцевать с кем угодно, только не со своим мужем…»

Магомаеву врезался в память и такой случай:

«Был у Терлецкого дома контрабас, на котором он не играл. Инструмент этот стоял на балконе и в жару, и в холод. Жена взяла и отдала его кому-то, кажется, в музыкальную школу. Володя, узнав об этом, стал вдруг горевать:

– Ты отдала мой любимый контрабас!

– Но ведь он всё равно стоял без дела…

– Но ведь любимый!..»

Гитарист Маркович, трубач Просенков, пианист Терлецкий

Вслед за Терлецким на работу к «царю» поступил композитор Алексей Мажуков, выпускник Московской консерватории. Он продолжил «симфоджазовую» линию Владимира. Однако если еврей Терлецкий уделял внимание еврейским темам, то Мажуков, волжанин, сочинил парафраз на тему народной песни «Степь да степь кругом».

Нина Бродская:

Перед тем как оркестр начинал играть «Степь да степь», на сцене почти полностью гас свет. Включался только один прожектор, сочетавший два цвета – желтый с зеленым. В середине пьесы в белом луче появлялся сам Рознер. Приблизившись к рампе, он настолько вдохновенно играл свое соло, что публика в конце произведения взрывалась аплодисментами, долго не отпуская своего кумира. Ах, как он играл! Как же восхитительно он играл эту тему! Казалось, что труба понимала его, разговаривала с ним, как мы, люди, ведем беседу и понимаем друг друга. Металлический инструмент становился одушевленным, причем обладающим какими-то необыкновенными, волшебными качествами.

Алексей Мажуков любил джазовую музыку и чувствовал ее всем своим организмом. Спокойный, тихий и выдержанный по характеру человек, немногословный, но чрезвычайно деятельный, а главное – удивительный аранжировщик, он со временем стал многогранным композитором, использующим элементы джазовой, популярной и симфонической музыки. У Леши потрясающие по красоте песни. Работа с ним была для меня поистине плодотворной, творческой. Счастливое знакомство. Бывало, позвонит и скажет: «Нина, давай запишем? Тебе понравится». Память об Эдди Игнатьевиче всегда жила в нас, ведь Рознер был нашим общим наставником, который дал нам очень много, научил и вывел на широкую дорогу искусства.

Аранжировщик Владимир Терлецкий проработал в оркестре Рознера долгие годы

С появлением Мажукова в оркестре зазвучал электроорган – первые «искусственные клавиши» отечественного производства под названием «Юность». Электроорганы производил военный завод в былинном городе Муроме.

Бедрос Киркоров: «Рознеру я обязан и семьей, и фамилией»

Made in Murom – словосочетание редкое. Хотя популярные холодильники «Ока» тоже делали здесь.

В фокстроте «Может, нет, а может, да»[38]38
  Его пела Лариса Мондрус.


[Закрыть] на слова Михаила Пляцковского наш герой будто оттолкнулся от идей Алексея Мажукова. Недаром Мажуков написал аранжировку и дирижировал на записи песни. Блюзовые интонации этой вещи хитроумно переплетены с реминисценциями из «Русской пляски» П. И. Чайковского, отсылая к еще одному классическому произведению, наполненному «фольклорным началом», – «Ходит ветер у ворот» М. И. Глинки. Впрочем, если внимательно прислушаться, в такой русско-американской «гибридизации» можно уловить и «Тачанку» Константина Листова, и даже Hit The Road Jack П. Мэйфильда – Рэя Чарльза.

Лариса Мондрус

Политическую задачу сопровождать иностранных артистов в программе «Мелодии друзей» оркестру Рознера не доверяли. Но Эдди все равно находил возможность приглашать зарубежных гостей в программу, сотрудничая с артистами из Польши, Югославии и Болгарии.

Со студентом Театрального института Бедросом Крикоряном «царь» познакомился в канун нового, 1964 года. И предложил ему выступить на новогодних елках-балах в Московском театре эстрады. В феврале Бедрос с оркестром поехал на гастроли в Питер. «Только не вздумай якшаться с курвами. Предупреждаю, они к тебе косяками в номер полезут», – наставлял новобранца Эдди. В Ленинграде в гостиничный номер Крикоряна в самом деле стали стучаться, в коридоре звучал женский голос. «Я девочками не интересуюсь», – Бедрос отбояривался как мог. «Девочку» ответ не обескуражил. «Я уже была с Георгом Отсом, и он остался очень доволен», – послышалось из-за двери. Бедрос помнил наставления «царя» и соблюдал их, однако двусмысленная тирада не прошла ему даром. Едва ли не самый известный чеченец Советского Союза, танцовщик Махмуд Эсамбаев в один прекрасный день принялся нашептывать Рознеру: «Какой у тебя красивый болгарин поет!» «В баню с Эсамбаевым не иди», – предостерег Рознер, когда Махмуд стал настойчиво звать попариться. Позже в жизни Крикоряна произошло несколько важных событий. «Царь» записал с молодым певцом болгарский шлягер «Вечерняя песня» и итальянский хит Guarda Che Luna («Посмотри, какая луна»).

Наконец, посоветовал сменить фамилию Крикорян на Киркоров – «более болгарскую и эффектную». Летом Эдди уговорил Бедроса, намеревавшегося отдохнуть в родной Варне, поработать на другом юге – Туапсе, Краснодар, Сочи, Геленджик. Во время августовских концертов в Сочи певец заприметил в зале прекрасную незнакомку, которой едва ли не на следующий день сделал предложение. Спустя несколько месяцев сыграли свадьбу, а еще через три года в семье Киркоровых родился сын. Мальчика назвали Филиппом.

1964 год был урожайным. Эмиль Горовец напел на пластинки великолепную балладу Рознера «Не грусти, пожалуйста», аранжированную в ненавязчивом латиноамериканском ритме (о ней я еще расскажу), а Лариса Мондрус исполнила «Колыбельную» в ритме вальса.

Коронной «фишкой» Рознера стали баллады. Эдди доказывал собственной игрой, что экспрессия и энергия баллад нисколько не уступает «интенсивности» зажигательных моторных пьес. Недаром к числу наиболее чтимых им произведений классики принадлежала увертюра «Ромео и Джульетта» Чайковского. Где еще отыщешь такой возвышенный и трепетный мелос! Кстати, американцы обрабатывали лирическую тему увертюры для биг-бэндов, превратив ее в медленный свинг. Отдельно нужно рассказать о театрализованных танцевальных номерах.

Король советской чечетки Владимир Зернов, выступая с оркестром Рознера, гримировался «под маэстро». Таким образом публика оставалась в полной уверенности, что степ танцует сам «царь». До тех пор, пока Эдди Игнатьевич не появлялся на сцене. Этот прием был заимствован у Пола Уайтмена. В фильме «Король джаза» есть эпизод, когда дирижер Уайтмен, исполняя с оркестром композицию Нарру Feet, по просьбе конферансье начинает танцевать. Да еще как танцевать – лихо отплясывать! Лишь на последних тактах пьесы на сцену выходил человек, как две капли воды похожий на него. Ведь настоящий дирижер наблюдал за происходящим из-за кулис, а публика любовалась загримированным танцором.

Работал с Рознером и другой замечательный степист – Алексей Быстров. Впоследствии он консультировал постановщиков фильма «Мы из джаза» и стал прототипом главного героя в фильме «Зимний вечер в Гаграх». Между прочим, в этих фильмах снимался бывший оркестр Эдди Рознера под управлением Анатолия Кролла.

Глава XI
Между гримеркой и рампой

1966

Костюмы, каблуки и зубная паста

Наша жизнь состоит из подробностей, мелочей, крупиц, теряющихся на дорогах времени. Они остаются в пройденных лабиринтах, пылятся в архивах ретроспектив – забытых, никем не востребованных. У Эдди Рознера была песня «Я иду искать». Я иду искать Рознера, и любое интересное упоминание о нем сейчас, когда свидетелей остается все меньше, представляет особую ценность.

В этой главе я в основном предоставляю слово коллегам Эдди Игнатьевича, прежде всего Нине Бродской. По ее мнению, каждый оркестр – большая семья со своими буднями и праздниками, своими конфликтами. А если оркестр участвует в эстрадных обозрениях, дивертисментах, шоу, тогда его работа обрастает максимумом деталей.

Тот, кто видел кинофильм «В старых ритмах», может себе хорошо представить программу оркестра Рознера середины шестидесятых годов. В ней звучало все, что можно услышать в саундтреке этого фильма: и танго, и неаполитанские песни, и «мюзик-холльные» шлягеры, и самый зажигательный свинг. Однако для начала я процитирую Арти Шоу – американца с российскими корнями. Выдающийся джазовый музыкант говорит о «множестве околомузыкальных проблем», которые тревожили любого бэндлидера:

«Приходилось иметь дело с молодыми и неопытными музыкантами. Мужики пили на работе. Певицам не удавалось попасть в мелодию. Почувствовав в себе силы, некоторые уходили туда, где платили больше, чем я мог заплатить» (из автобиографической книги «Приключение с Золушкой», впервые изданной в США в 1952 году).

Итак, слово очевидцам.

Юрий Диктович:

Рознер был очень остроумный человек и очень добрый. Я помню, когда мы поступили к нему на работу, пошли как-то в ресторан, разгулялись, а когда нужно было рассчитываться, обнаружили, что не можем оплатить счет, не хватает. Побежали звонить Рознеру. Говорим: «Эдди Игнатьевич, одолжите нам, пожалуйста, каких-нибудь сто рублей». Он отвечает: «Золотко, сейчас приеду». «Царь» приезжает в ресторан, заказывает то же самое еще раз и все оплачивает. Таких эпизодов было много…

Нина Бродская:

В начале 60-х годов в оркестре Э. Рознера пел Альберт Баяджан. Это был прекрасный певец и удивительный человек. Он обладал прелестным мягким тенором. Его репертуар в основном состоял из неаполитанских песен. Исполнял он их хорошо и всегда пользовался бешеным успехом у слушателей. В какой бы город ни приезжал Альберт, везде его ожидали и встречали толпы поклонниц. В общем, любимец публики. Фанатки не знали главного: нездоровья Альберта. Музыканты прозвали его по-своему – Смурной, что в переводе с музыкального жаргона означало – «придурок». В ту пору Альберту было за тридцать. Был он среднего роста, худой, бледный и достаточно сильно облысевший. Из-за нарушенного психического состояния он постоянно боялся пыли и микробов, которые якобы повсюду его преследовали. Когда он становился мыть руки, то мыл их до тех пор, пока не заканчивалось мыло. Когда он покупал сливочное масло, то доставал из самой середины спичечного коробка одну спичку и ею умудрялся срезать с четырех сторон верхний слой масла, и лишь маленький кусочек, оставшийся у него от килограмма, отправлял себе в рот. Бедный! Ему вечно не хватало денег! И каждый раз он прибегал к директору оркестра за очередным авансом. Директор, дабы поскорее избавиться от Баяджана, снимал со стула свой пиджак и начинал его трясти. Испуганный Альберт молниеносно исчезал из виду. Так происходило почти всегда. Однажды Альберт пожаловался Рознеру, что нуждается в хорошем костюме, а денег у него нет.

– Золётько, возьмите у нашего директора! – посоветовал Рознер.

Упоминание о директоре привело Альберта в ужас:

– Директор мне не даёт денег, говорит, что я все деньги выбрал!

– Тогда приходите ко мне в гости, – резюмировал «царь».

Едва Альберт явился к «царю», Эдди провёл его в свою комнату и открыл платяной шкаф. В огромном шкафу висели десятки великолепных костюмов.

– Выбиряйте лубой костюм, золётько – он ваш!

Брезгливый Баяджан взглянул на предложенное и громко воскликнул:

– Эдди Игнатьевич! Я такое говно не ношу!

С тех пор обиженный Рознер никому больше ничего подобного не предлагал. И долго не разговаривал с Альбертом. Через некоторое время «смурной неаполитанец» ушел из бэнда. Еще несколько лет спустя кто-то из музыкантов встретил Баяджана в Москонцерте. Впечатление было неожиданным: Альберт очень изменился и стал здороваться за руку, чего раньше никогда не делал!

Всегда тепло отзываясь о Майе Кристалинской, Рознер рассказал Нине Бродской такой эпизод.

Шел концерт, конферансье объявил номер, и Майя, выйдя из-за кулис на сцену, внезапно остановилась. Оркестр уже играл вступление к песне, но певица оставалась стоять на том же месте, в той же позе. Как вкопанная. Никто не мог понять, в чем дело, пока конферансье Гарри Гриневич не вышел снова на сцену. Подойдя к Кристалинской он стал помогать ей вытащить каблук, который попал в щель между двух досок. Тщетно! Тогда Майя, мгновенно освободила ногу из туфельки, затем сбросила другую и босиком устремилась к микрофону. Зал был в восторге!

В каком оркестре не любят пошутить! Иногда требуется завести самих себя, чтобы почувствовались драйв и кураж, так необходимые для эстрадного исполнителя. Ведь если музыкант работает вполнакала, воспринимая очередной концерт как рутину, привычную или, того хуже, неприятную обязанность, все репетиционные усилия идут насмарку: зрителя не проведешь.

«Царь» репетирует

У каждого свои способы обрести «нужную скорость». Человек, попавший на репетицию, мог стать свидетелем разминки, о которой рассказала Нина Бродская. Вообразите себе такую мизансцену. Вот оркестранты занимают свои места, вот Рознер с гордым видом прохаживается взад-вперед. «Царь» как будто хмурится – кто знает, гневливо или для порядка. Вот он топчется возле дирижерского пульта, мрачно поглядывая по сторонам. Видя, что пауза затянулась, «грозный» Рознер неожиданно переходит к «разбору полетов». При этом объектом критики становится, как правило, инспектор оркестра. В ведении инспектора многие технические вопросы, в том числе набор новых музыкантов. Новички волнуются и гадают: то ли внутренний конфликт (случается в любом коллективе!), то ли «нападение на инспектора» связано с ними. Как говорится, вопрос на засыпку, кто отвечает за репку: дед или мышка?

Нина Бродская:

Они и не догадывались о том, что происшедшее не более чем игра «царя». Цель разыгранного Рознером спектакля – лишний раз показать, who is who, а заодно попугать молодых, пощекотать нервишки перед репетицией, чтобы злее были и лучше играли. Для тех, кто изучил повадки Рознера, происходящее было сплошной забавой. Старейшие музыканты, старались подыграть шефу, при этом лукаво подмигивая рядом сидящему коллеге. Так или иначе, эти разборки всегда сопровождались дружескими хохмами и смехом. Но вот «перепалка» закончена, звучат слова Рознера «Итак! Каунт Бэйси, номер пять», быстро и легко шелестят перелистываемые страницы, оркестр играет.

«Царь» вообще очень любил подтрунивать. По словам Юрия Диктовича, «у Рознера был культ розыгрыша. Каждый день нужно было кого-то разыграть. Иногда розыгрыши бывали необычайно остроумные, оригинальные, иногда злые, но смешные все равно».

Нина Бродская:

Порой он зазывал к себе в комнату тех или иных оркестрантов, чтобы составить себе компанию, предлагая выпить вместе по рюмочке коньяка. Иногда специально приглашал к себе того, на кого был за что-то обижен. Музыканту он свою обиду не показывал, а просто предлагал ему пригубить коньяка, притом что сам не притрагивался. Через какое-то время у музыканта появлялась шутливая кликуха Алкаш. Оправдываться и объяснять было бесполезным делом, ведь все понимали, откуда ветер дул. Разумеется, за кулисами судачили: «Наверное, чувак отбил бабу у «царя»!

Как и у каждого человека, у Рознера были свои минусы и плюсы, но важная отличительная черта его характера – отходчивость – позволяла ему быстро забыть обиду и простить. Через короткое время Рознер считал инцидент исчерпанным и как ни в чем не бывало вступал с обидчиком в контакт. И, конечно же, снова, как раньше, начинал шутить, хвалить, приглашая зайти, чтобы усадить рядом с собой и угостить коньяком, от чего адресат отказывался категорически.

Луи Маркович

Зачастую объектом розыгрышей и подначек становился старый друг Рознера, добрый и доверчивый Луи Маркович. Времена трио «Мандолина, гитара и бас» отошли в область преданий, поседевший Луи даже гитару готов был уступить другим, но по-прежнему выступал в программе со своим собственным номером. Номер назывался «Тирольская песня». А начиналась песенка такими словами:

 
Был я мальчик молодой
И в тирольских жил горах.
Там вечернею порой
Все тирольцы пели так…
 

После четырех строчек мелодекламации гитарист-вокалист ждал сигнала. Условным сигналом служил вопрос «как?», поступавший из оркестра. В качестве объяснения следовали альпийские рулады-йодли в исполнении Марковича:

 
Ула-ла рихи.
Ууула ларихи.
Ла-ла рихи,
ла-ла-ла ларихи!
 

Однажды перед концертом оркестранты договорились между собой и вместо того, чтобы хором крикнуть «как?», сделали паузу. Луи ждал, но они упорно молчали, тихонько посмеиваясь. Всем было интересно, как прореагирует Маркович.

Луи исполнял тирольскую песенку из концерта в концерт, из вечера в вечер. Она и ему уже навязла в зубах.

Нина Бродская:

Громкая вопросительная реплика «как» являлась для него, наверное, определенным эмоциональным стимулом. Не услышав привычного вопроса-пароля, петь Маркович не смог. Постоял, заплакал и ушел со сцены. Увидев, что он так серьезно воспринял эту историю, не на шутку расстроился, музыканты в антракте стали подходить с извинениями к заслуженному гитаристу. Им было его искренне жаль. А Рознер еще долго старался его успокоить.

Другой эпизод с Марковичем описывают и К. Кудрявцева, и Н. Бродская.

Оркестр был в очередной гастрольной поездке, когда Луи, изучая новый город, принес из магазина зубной порошок. В гостинице он принялся нахваливать порошок на все лады, советуя музыкантам приобрести такой же. На следующий день в антракте концерта к Марковичу друг за другом стали подходить оркестранты.

– Луи! Слушай, я сегодня купил зубной порошок, который ты вчера рекомендовал мне, и меня долго тошнило после него!

– Луи! Я попробовал зубной порошок, рекомендованный тобой, и целый день у меня болел живот!

Третий признался, что у него заложило нос. У четвертого что-то случилось с губами и челюстью: не слушаются! Трудно стало держать мундштук инструмента дольше одного такта.

Хорошенькое дело. Рвота и насморк накануне выступления – симптомы малоприятные. Но когда мундштук выпадает изо рта, можно и концерт сорвать. Подобные жалобы поступали в течение всего вечера. Последним подошел Рознер:

– Loui, że jasna cholera! Du hast doch die ganze Band vergiftet! Gehe bitte morgen schon zum Direktor des Ladens, wo dieses Pulver verkauft wird, und erzähl ihm alles. Sonst bleibe ich ohne Orchester!

В переводе на русский реплика Рознера звучит следующим образом: «Луи, холера ясна! Ты же весь оркестр отравил! Сходи завтра же к заведующему магазином, в котором продают этот порошок, и расскажи ему всё. Иначе я останусь без оркестра!»

На следующие сутки Маркович помчался в магазин к директору. От волнения переходя с русского на немецкий, Луи потребовал немедленно снять с продажи порошок, который нанес такой ущерб прославленному коллективу.

– Was soll das? Что это значит?! – кричал Маркович, нервничая.

Директор магазина растерялся. На своем веку он повидал многое, но никогда в жизни не сталкивался с настолько проблемными случаями. Переживал и Луи, проведя бессонную ночь. На следующий день Маркович узнал, что над ним подшутили. Как и Рознер, в молодости Луи занимался боксом и даже имел разряд по этому виду спорта.

– Если би я зналь, кто придумаль такую шютку, я би даль по морду! – внушительно сообщил он.

Оркестр – не только большая семья, это еще и собственный диалект. Эпоха стиляг осталась позади, но в музыкантском жаргоне ее следы были весьма заметны. Жаргон, на котором объяснялись в оркестре, нуждался в отдельном переводе. Однажды Нина Бродская стала свидетелем такого диалога: «Ну что, чувак! Отлабаем, возьмем кир и похиляем к чувихам?..» – спрашивал один из музыкантов. «Да ну, чувак, мотрай! Вон тот, новенький, вчера в гостинице так накирялся, что до самых ушей обсурлялся, а потом еще и обверзался. Завтра его отправят домой, так что получил он свой бекар. Царь запретил давать башли, а на что берлять, и не знаю! Отлабаю и буду делать хил в номер – дуршлять!» Согласитесь, в такой абракадабре трудно разобраться непосвященному человеку.