Текст книги "Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна!"

Глава XIII
Самый главный аргумент – труба

Гастроли в Горьком. 1967

Ветер с Балтики

Время шло. Владимир Терлецкий заметил, что аранжировщики все чаще «используют всякого рода ритмико-механические и шумовые приемы, обращаются к электронным инструментам, скрывая… выразительные возможности собственно мелодического начала». Мелодический простор и романтический порыв лирических баллад, танцевальность классического свинга стали считаться чуть ли не главными его прегрешениями. Талантливая молодежь – вчерашние стиляги – теперь стеснялась былой любви к «развлекателям». Особенно остро на новую ситуацию отреагировал Александр Цфасман: «Некоторые критики, привыкнув к тому, что коммерческое – это плохо, а “прогрессивное” – хорошо, не разобравшись в сути дела… ошельмовав «коммерческий” джаз, подлинно демократический, превознесли “прогрессивный” – фактически джаз для снобов». А ведь «коммерческий джаз», продолжал Цфасман, «прекрасная музыка, великолепно инструментованная и безукоризненно исполненная, является настоящим искусством».

Быть «сброшенным с палубы» или просто отстать от джазового парохода современности перфекционисту Рознеру хотелось меньше всего.

Эдди уже давно присматривался к балтийским музыкантам. Они наступали на пятки, а в чем-то даже опережали, лидировали. Причем эти их успехи касались и свинга, и симфоджазовой музыки.

Таллин – порт, Ленинград – порт. Любой портовый город на Балтике – город особый. И вообще Эстония – чем не Запад! Со своими русскими, коренными, заметьте. Здесь работал один из самых талантливых кларнетистов той поры Александр Рябов, а филармонический (!) джаз-оркестр под управлением музыкального эксцентрика Владимира Сапожнина сразу после войны был способен исполнять сложные произведения из репертуара Бенни Гудмена (Benny rides again). В Таллине – первый в Союзе джазовый фестиваль, клубные биг-бэнды, искушенные в джазовом деле сочинители.

От Таллина не отставали ни Рига, ни Ленинград. В Латвии и за ее пределами получает огромную популярность свой филармонический биг-бэнд, его дирижеры и солисты – Рингольд Оре, Александр Кублинский, Эгил Шварц, Гунар Кушкис, Виталий Долгов, Александр Пищиков, Раймонд Паулс… Посетители «Лидо» слышали здесь в ту пору Лотара Лямпеля. В Ригу подался и Гарри Гольди. Плоды первого и заслуженного успеха пожинали в латвийской столице молодые эстонские артисты – Бруно Оя и Айно Балыня.

О Ленинграде разговор особый. В конце 50-х гг. там появился оркестр, который, выступая исключительно на танцевальных вечерах в различных клубах и ДК, мог позволить себе репертуар, почти целиком состоявший из джазовых пьес. Я говорю о биг-бэнде Иосифа Вайнштейна. Позже многие пытались объяснить феномен, постичь тайну успеха этого коллектива, ставшего культовым без всякой аккультурации – без музыкантов, приехавших из-за рубежа. К тому же Вайнштейн не обладал однозначной, ярко выраженной, специфически джазовой биографией. В его послужном списке – капельмейстерство в оркестре военно-воздушных сил Краснознаменного Балтийского флота, в Нахимовском училище. Ему даже предлагали стать директором Латвийской филармонии. Впоследствии в адрес Иосифа Владимировича звучали разные эпитеты. Кто-то величал его русским Бенни Гудменом, кто-то просто… заведующим. Несправедливо. Свинг в нашей стране первыми заиграли еще «старики» – Цфасман, Варламов. Кларнетистом Вайнштейн не был. Более того, став бэндлидером, он не музицировал на каком-либо инструменте. Но понятия «генерал-музик-директор», «интендант», «главный на хозяйстве» личность Вайнштейна ни в коей мере не характеризуют. Его специализация – «патрон и защитник». Одному ему ведомым ведовством способен он был обеспечить, помимо постоянных заработков на танцах, первую пластинку уже в 1959 году (!), поездку в Москву через три года на пленум правления Союза композиторов РСФСР, посвященный проблемам легкой музыки, выступления на джазовых фестивалях в Таллине, Ленинграде. Споры о том, кто играет в стране подлинный, настоящий, истинный джаз, вспыхнули тогда с новой силой.

Как и Рознер, Вайнштейн тоже сидел. Срок мотал, однако, не на Колыме, а поближе и, по счастью, только два года. За «джазовый базар» Вайнштейну приходилось отвечать и позже. После выступления на пленуме Союза композиторов – резкая статья в «Правде», директивы и окрик Фурцевой: оркестр «рабски преклоняется перед американщиной», «нет ничего своего, все прокатное».

От разгрома биг-бэнд удалось уберечь. Однако компромиссов не избежал и Вайнштейн. Как мы знаем, концертирующему Рознеру приходилось исполнять с эстрады всякую всячину, выдавая джаз то за «негритянский фольклор», то за «песни народов мира». А клубный Вайнштейн половину программы зачастую отдавал на откуп танцмейстерам, которые устраивали «интерактив» с публикой, разучивая летку-енку и прочий неджазовый материал.

Ветер с Балтийского моря по-настоящему проникает в оркестр Эдди Рознера осенью 1964 года. До этого были только более или менее случайные пересечения, о которых мы уже знаем: довоенные гастроли в Риге, в годы войны – прибалтийцы «по разнарядке» Каск и Шенза, в Магадане – песня по случаю рождения дочери Иры, написанная на слова литовского актера, режиссера и юмориста Станиславаса (Стасиса) Чайкаускаса. После лагеря – знакомство с Анатолием Лепиным-Лиепиньшем, выходцем из Прибалтики. В пятидесятых промелькнула даже певица с латышской фамилией. В начале шестидесятых поступил на работу Гарри Гриневич. Позже у Рознера будет работать рижский певец Лев Пильщик… О Салли Ландау-Таль и Виде Вайткуте речь уже шла.

Музыкант-аранжировщик Виталий Долгов в оркестре Рознера

Весомое подкрепление Рознер получил в связи с пертурбациями в Рижском эстрадном оркестре, носившем громкую аббревиатуру РЭО. В двери квартиры на Каретном ряду постучались бывший главный дирижер РЭО Эгил Шварц и его молодая супруга певица Лариса Мондрус. Первое знакомство с ними произошло… где бы вы думали? В Ленинграде. Шварц и Мондрус у Рознера не задержались, стремясь к самостоятельному плаванию. Они, по собственному признанию, рассматривали Рознера в качестве «очень нужного человека», которого «надо использовать, чтобы найти свое место в столице»[46]46
  Савченко Б. Лариса Мондрус. – М.: Алгоритм, 2003. С. 79.


[Закрыть]. Но не минуло и двух лет, как Москву приехали их коллеги из РЭО – саксофонисты Виталий Долгов и Александр Пищиков. К тому же весной и осенью 1966 года у Рознера начинают работать питерцы, прошедшие через оркестр Вайнштейна, – трубачи Ярослав Янса и Константин Носов, саксофонисты Геннадий Гольштейн и Георгий «Жорж» Фридман, контрабасист Виктор Смирнов, барабанщик Сергей Стрельцов, пианист Давид Голощекин… Последовательность не важна. Говорят, что ленинградцев пригласил директор рознеровского оркестра. Чаще всего их приход ставят и Долгову в заслугу, дескать, это он договорился. Сейчас уже непринципиально, кто был посредником. Тромбонист Владимир Богданов, например, выбрал оркестр Рознера по совету Терлецкого.

Так или иначе, Рознер дал работу, открыл дорогу на столичную эстраду молодым виртуозам, которым надоело музицирование в танцзалах клубов и на второстепенных концертных площадках. Результат получился ошеломляющий. Столь аутентично и новаторски не звучал прежде ни один советский биг-бэнд. Сработало именно то, к чему «царь» долго и мучительно шел: синтез, кумулятивный, синергетический эффект объединения талантов и навыков, школ, культур. Алхимия, да и только Оркестр оказался вне конкуренции, вырвавшись в авангард движения Записи тех лет сопоставимы с лучшими примерами джаза наших дней «Интересные фактурные находки», «смелые приемы развития», – отозвался Алексей Баташев, характеризуя работу Виталия Долгова.

Саксофон – Г. Гольштейн. Труба – Я. Янса. 1966

Нина Бродская в ту пору у Рознера уже не работала, но и она помчалась на репетицию:

Слухи о новом составе оркестра молниеносно разнеслись по Москве Многие музыканты и деятели культуры отреагировали на эту новость с большим любопытством. Желающие послушать, а их было немало, спешили приехать на репетиционную базу. В числе прочих жаждущих приехала и я. Рознер стоял на сцене и дирижировал. В какой-то момент он повернулся лицом к залу. Увидев меня, сияюще улыбнулся своей знаменитой улыбкой и гордо крикнул «Нынуля! Как тэбье мой оркэстр, а?» Я кивнула в ответ и подняла вверх большой палец. Рознер, не сдерживая эмоций, расхохотался. Он продолжал дирижировать, временами хитро, как это бывало раньше, поглядывал на меня, будто оценивая мою реакцию. Это было вообще характерно для Эдди Игнатьевича. Всякий раз, играя какое-нибудь новое произведение или песню, он обязательно интересовался моим мнением, спросив: «Мэйделе! Что ты думаешь?»

Рознер сиял от восторга, его окрыляли интерес и количество тех, кто приехал послушать, бурные апплодисменты после каждого сыгранного произведения.

На этой репетиции Нина заприметила среди оркестрантов Владимира Богданова. Скоро он станет не только новым инспектором оркестра, но и мужем Бродской. Память сохранила и концерты, проходившие в Москве в спортивном зале ЦСКА. Трибуны ревели.

«Оркестр засиял удивительным светом», – отмечал Юрий Саульский. С этим составом Рознер вышел на фестиваль «Джаз-67», на котором, по словам Геннадия Гольштейна, биг-бэнд ждал грандиозный успех, ибо был он «очень современным по звучанию – лучшим в стране». Сам Гольштейн предложил для фестивального выступления свои инструментальные пьесы «Мадригал» и «Сомнения».

Праздничное воодушевление переполняло «царя». Он словно читал с листа новую, давно желанную партитуру.

Свадьба Нины Бродской и Владимира Богданова

«Вы думаете, Рознер устарел?»

Увы, трудности возникли там, где их никто не ожидал.

Репертуар биг-бэнда, пополнившийся композицией «Тайфун» югославского бэндлидера Миленко Прохазки, усложнялся со скоростью вихря. Долгов написал быструю увертюру «Рождение оркестра», которая открывалась колокольным звоном, композицию «Индия», заново обработал «Тиху воду», сделал аранжировку пьесы Льюиса «Джанго», озаглавив ее «Реквием». Рознер поддержал: отдать дань памяти Джанго Райнхардту которого он не забыл со времен гастролей в Париже, считал делом чести. Недаром гитарист Луи Маркович всегда был в фаворе у Рознера, хотя и не мог тягаться с Джанго.

Джанго Рейнхардт

Геннадий Гольштейн:

С «Джанго» всё и началось. Мы поехали на гастроли, и на первом же концерте, когда мы сыграли эту вещь, по-моему, в Кишиневе, в зале не раздалось ни единого хлопка. Никаких аплодисментов, полная тишина. По сути, так и должно было случиться. То ли публика почувствовала всю трагичность пьесы, то ли наоборот, ничего не поняла, но это был провал концертной ситуации. На фестивале реквием имел большой успех. Рознеру пьеса нравилась. Он полагал, что ее и в коммерческом концерте оценят. Стратегический просчет. Привыкший к успеху Рознер сказал: «Золотце, мы не можем себе этого позволить» и выпустил всю старую обойму певцов, которая у него была. А когда мы вернулись в Москву, то, к сожалению, со всем пламенем максимализма сказали ему: «Эдди Игнатьевич, мы уходим…» Произошла крутая разборка. Вдвоем с Носовым написали заявление, чтобы уйти как герои с флажком. Мы же были очень глупые. Не могли оценить его жизнь, трагичность его существования, ведь он провел в лагерях многие годы. Мы об этом знали, но не придавали значения. Эгоистичные молодые кобельки. Другого определения не подберу. Рознер был тертый калач, человек, перенесший множество страданий. И этой чаши, его пути, который остался за порогом нашей встречи, нам было не понять. Одержимые юноши с максималистскими претензиями преследовали только свои музыкальные цели. И он поддался на розовые мечты. Решил, что сделает оркестр из хороших музыкантов, которые будут играть джаз. Появлению столь ложной, наивной для нашей страны концепции способствовало то, что мы действительно очень здорово выступили на фестивале. Его это вдохновляло, он воспарил. Он, конечно, немножко завидовал Косте, говорил: «О, я не могу играть после этого мальчика!» Жорж Фридман успокаивал: «Эдди Игнатьевич, ну, Вы же человек другой манеры, другого стиля, Вы разные люди». Рознер в ответ: «Не, я не буду играть». А мы были глупы, для того чтобы войти с ним в творческий, да и чисто человеческий контакт. Где-то в глубине горело пламя и мешало нам.

Потом произошла еще одна глупость. Ко дню рождения мы решили преподнести Рознеру пластинку Гарри Джеймса со скрипками, которая у нас была с собой. Шикарная импортная пластинка с мягкими балладами. А когда весь этот разговор состоялся, Долгов сказал: «Всё, я иду к нему, я у него заберу эту пластинку, он этого не достоин». Кто-то возразил: «Ты что, мы же подарили!» Но Долгов пошел, сказал, что диск ему дали только послушать, и отнял. Детский сад!

Когда мы появились у Рознера, у него уже работали и Пищиков, и барабанщик Ветхов. Получился как бы второй состав… Но даже если бы мы проявили мудрость, обрели с Рознером общий язык, попали в его истинное измерение, все равно ничего бы не вышло: был издан приказ, согласно которому иногородним музыкантам не разрешалось работать в Москве[47]47
  Были введены ограничения, не распространявшиеся на гастрольные поездки.


[Закрыть]. Не знаю, откуда корни этого распоряжения. Возможно, из зависти к Рознеру специально в министерстве подготовили или созрело чисто бюрократическим путем. Была завистливая составляющая всех этих дел. А еще нас поразила такая история. Некто в свое время спас Рознеру жизнь: бывший уголовник защитил Рознера в лагере, когда тому угрожала физическая опасность, и Эдди Игнатьевич научил его играть на трубе. Но однажды другие трубачи, петушившиеся на профессиональной почве, затеяли с ним драку. И этот человек, продолжавший играть у Рознера, треснул кого-то в губы. Рознер поступил архиблагородно. Он сказал: «Старик, ты нарушил неписаный кодекс – стукнул профессионала в губы» и уволил его. Эдди Игнатьевич был человек опытный, симпатичный, музыкальный, талантливый. Сейчас я вспоминаю с большой теплотой о нем, молюсь за него каждый день. Мне очень грустно, что мы были такими глупыми. Мы прожили достаточно благополучную жизнь. Ну, погоняли нас немножко в компании стиляг, но это все ерунда по сравнению с тем, что испытал он. Он настоящий мученик джаза.

Добавим маленький штрих. Эдди привык находиться в фокусе общественного интереса. Человек честолюбивый, по-детски обидчивый, мнительный и постоянно самоутверждающийся, он чувствовал себя задетым за живое, если слышал упреки в «старомодности», «развлекательности», довольствоваться ролью свадебного генерала не хотел. Новая перспектива пугала, рождая неуверенность в себе, провоцируя комплексы. Рознер понимал, что голосу его трубы нет места в мудреных аранжировках, требовавших и от публики, и от музыкантов иного восприятия. А на репетициях от него не ждали никаких слов. Десять лет назад, слегка ревнуя к Саульскому, «царь» говорил своему коллеге: «Юричка, что вы так долго с ними репетируете, они же все прекрасные музыканты!». Теперь, когда у дирижерского пульта стоял Долгов, способный за ночь написать оригинальнейшую композицию, Рознер стал все реже появляться на репетиционной базе, а однажды не пришел вообще.

Надо признать, что с «царем», по свидетельству современников, время от времени случались приступы ревности, которые он с трудом подавлял. Ведь публика иной раз проявляла свои капризы, скандируя и бесконечно вызывая на бис Гюли Чохели или повзрослевшую Нину Бродскую, выступавшую уже не в галерее солисток, но в качестве speсial guest[48]48
  Специальный гость программы (англ.).


[Закрыть].

Назревал конфликт. Бродская рассказывает: «Чем дальше, тем больше он выглядел обиженным». Тогда Владимир Богданов решил обратиться к шефу от лица всех: «Эдди Игнатьевич, мы считаем за честь работать у вас в оркестре. Музыканты приехали к вам из другого города, потому что уважают и ценят вас, ведь Вы – наша гордость. А вы ведете себя как… маленький ребенок!» Слова Богданова были услышаны и вернули Рознеру душевное равновесие. Но музыка, как это часто бывает, играла недолго. Ситуация складывалась не в пользу Эдди и одними «причудами» «царя», «странностями» его характера не исчерпывалась.

В столице новую расстановку сил приняли к сведению, ажиотаж поутих, с выпуском фестивальных записей фирма «Мелодия» явно не торопилась, Долгов был не прочь «кирнуть», а на гастролях публика снова ждала от Рознера зрелищ – show must go on! Как сказал Луи Армстронг восточногерманскому бэндлидеру Фипсу Фляйшеру: «Фипс, никогда не позволяй украсть у тебя шоу!»

Нисколько не умаляя заслуг и опыта Саульского и Терлецкого, следует признать, что к «царю» они пришли из ансамблей, почти не обращавшихся к джазовой музыке (Покрасса и Ренского). Мюзикл и мюзик-холл, комбинации скрипок и саксофонов, элементы шоу не вызывали у Юрия и Владимира брезгливости или аллергии. Долгов со товарищи принадлежали к более молодому и категоричному поколению нонконформистов и неформалов. Они выросли на яростных и угловатых экспериментах бибопа. Кроме того, могли похвастаться тем, что «экспериментировали» много и часто.

Главное – держать удар

Круто и безоглядно повернуть в сторону чистого джаза, то есть выполнить то, на что рассчитывали балтийцы, во что Эдди почти поверил сам, оказалось слишком сложной задачей. Изменения были чересчур радикальными. К тому же «на обочине» столпились многочисленные эстрадные певцы, танцоры, акробатический дуэт, наконец, струнники, чьи совместные усилия играли существенную роль в успехе шоу-программы. Молодости присущ «экстремизм», и некоторые виртуозы не гнушались фрондой, идя на принцип, саботаж и открытый конфликт, ставя под угрозу эстрадные дивертисменты, давая пищу для злопыхателей. А те язвили, что на фоне молодых импровизаторов, ориентирующихся на звезд актуального джаз-модерна, слава Рознера, как, впрочем, и других испытанных специалистов, тускнеет на глазах… Консервативно настроенные администраторы тоже ворчали: оркестр теряет свое лицо, которое запомнилось и полюбилось массовому слушателю.

В пылу своих споров ни «модернисты», ни «ветераны» не заметили, что у них есть общий знаменатель – сам шеф. Ведь для широкой аудитории Эдди Рознер всегда олицетворял Бродвей и симфоджаз европейского типа, а джаз-болельщикам его имя даже в самые эстрадные времена обеспечивало изрядный свинг.

Ах, эта вечная тема прогресса в искусстве. Только что боролись за свинг, теперь предлагалась борьба за джаз-модерн. Все время борьба, вдобавок обрастающая парадоксами. «Модернистам» открывалась прямая дорога в клубы, в лучшем случае – на фестивали. Но ведь элитарный джаз и не претендовал на внимание широкой аудитории. Он ее по определению не мог привлечь. Однажды к Рознеру пришел газетчик с просьбой об интервью. «Рассказать о нашей “мастерской”? – уточнил Эдди. – Вы видите плоды. А сколько за ними напряженного труда, поисков, переживаний…»

Алексей Козлов вспоминает, что в 1965 году во время прогулок по Праге ему посчастливилось узнать «истинного Эдди Рознера, интеллигентного, мягкого человека, подлинного европейца, владевшего в совершенстве немецким языком, помимо польского, русского, идиш и, возможно, других. Это никак не вязалось с образом жесткого руководителя большого оркестра, способного иногда повышать голос на своих подчиненных. Именно такой его имидж и был известен в кругах оркестровых музыкантов, особенно тех, кто попал под “каток его репрессий”, поработав в оркестре».

«Позднее на своем опыте руководителя я понял, что Рознер мудро придумал себе некую маску, без которой невозможно держать в узде большой коллектив, состоящий из высоких профессионалов, не всегда обладавших соответственно высокой культурой. Притворялся жестким и даже грубым, поскольку это единственное действенное средство. Если быть мягким и интеллигентным с некоторыми… они обязательно сядут на шею и превратятся в неуправляемых», – резюмирует Козлов.

М. М. Жванецкого как-то спросили: «Что самое главное для победы?» Писатель ответил: «Я знаю одну команду… команду Ленинградского государственного театра миниатюр под руководством… Аркадия Райкина… Вот была команда, человек там одиннадцать – тринадцать – четырнадцать артистов, не помню… Во главе стоял… великий игрок, и все ему подавали мячи. Потому что он был кровопийца и тиран как художественный руководитель. Он не терпел, если кто-то играл и кто-то забивал. То есть играть – играй, но не забивай. Ты играй на меня, а я буду забивать, я знаю, как это делать. Забивал он изумительно… Мы ему подавали. Кто-то должен ее вести, команду. И это будет прекрасно. Либо тренер, либо игрок, либо два игрока. Значит, остальные будут подавать, ничего страшного. Не может быть одиннадцать личностей. Должна быть личность одна, две, три – таких, которые будут обслуживаться другими – как я видел, это мой жизненный опыт так подсказывает».

Сказалась щекотливая деталь: питерцы и рижане появились у Эдди, имея за своими плечами опыт игры в принципиально иных составах – «самоуправляющихся» и «демократичных», лидеры которых зачастую не претендовали на роль солистов (РЭО не был даже «именным» оркестром, отсюда название), избегали «авторитарного стиля», едва ли не каждые два года менялись (РЭО) или музыкально «зависели» от своих подопечных (Вайнштейн). На этом фоне дисциплина «царя» могла показаться армейской.

Пианист из Саратова Николай Левиновский, будущий лидер знаменитого ансамбля «Аллегро», был принят в оркестр в 1969 году. На его расспросы, почему Рознер расстался с ленинградскими музыкантами, Эдди ответствовал так:

«Золотко, вы не поверите, как я любил этих ребят. Генка – о, это чудный парень. Костя – изумительный тромпетист, высший класс! Но я вам говорю, эти ребята умели не только играть джаз, они еще хорошо пили мою кровь! Вы подумайте, я делаю программу, я старый эстрадный волк, я знаю, как это делается. И вот эти “боги”, что они вытворяют? Второй звонок, я иду на сцену, и что вы думаете – оркестра нет! Холера, в чем дело? Вдруг появляется этот пижон, как его, Додик (Голощекин), в пальто и в шляпе – а уже третий звонок – и говорит: “Ну, что будем играть, патрон?” Я говорю, золотко, будем играть нашу программу. А он, наглец, мне в ответ: “Мы не за тем сюда ехали, чтобы играть это г…!” Ну, я им показал, какое они золото, – отправил всех по домам. Поверьте, было жаль. Чудные, чудные ребята».

Голощекин косится на танцоров…

С Голощекиным у Рознера отношения не сложились, но, работая у «царя» пианистом, Давид освоил… трубу.

Вероятно, Рознер переоценил себя. Вдосталь играть джаз государственный эстрадный оркестр мог… на фестивале. Вся остальная жизнь подчинена другим заботам – график и план, а план подразумевал два десятка выступлений в месяц, постоянные гастроли по стране, чтобы выполнить норму. «Каждые гастроли ему давались с огромным трудом, – вспоминает Камилла Кудрявцева, – он всегда ругался, выколачивал эти пути-дороги – это всё было, конечно, тяжело». Такая жизнь на колесах била рикошетом по репертуару, не позволяя оркестру оставаться всегда и во всем экспериментальным полигоном. Это признавали многие коллеги, например Вадим Людвиковский.

А вечное «состояние ремонта» (как выразился Анатолий Кролл), вызванное бесконечными поездками? А желание масс слушать простые шлягеры, особенно на периферии? А требование худсоветов и главлитов исполнять произведения высокого гражданского звучания, написанные членами Союза композиторов? В этой ситуации Рознер шел на компромиссы, балансируя между вкусами широкой публики и начальства, которое утверждало репертуар. По свидетельству Николая Левиновского, балансировать приходилось и в собственном бэнде: между «стариками», составлявшими негласный консервативный синклит, президиум, и молодежью, тяготевшей к актуальным джазовым стилям.

Эгил Шварц:

От личных вкусов музыканта Рознера мало что зависело. Эдди Рознер достаточно пережил и перетерпел. Научился приспосабливаться и выживать. Впереди состава биг-бэнда для «прикрытия» от номенклатурных худсоветов были посажены скрипачи… Э. Р. никогда не был доволен своими музыкантами, для записей приглашал оркестрантов с радио и из оркестра Госкино и, как идеалист, мечтал реорганизовать всё… Джаз менялся стремительно, и то, что в 50-60-е годы доносилось из Западной Европы по радио, было уже совсем другой музыкой.

В мое время выступали в основном в домах культуры от Архангельска до Сочи. Но участвовали и в концертах в Москве, в ДК железнодорожников у трех вокзалов, где и проходили репетиции с 1964 года.

Интенсивно работал над аранжировками Ярослав Янса, который сменит Долгова в должности музыкального руководителя. Вокалисты исполняли лирические песни Владимира Шаинского, Павла Аедоницкого, Оскара Фельцмана, Вано Мурадели. Популярная «Соул босанова» американского бэндлидера Квинси Джонса объявлялась кубинской народной мелодией «Босанова» (лучше бы – босонога), а Yellow River из репертуара английского ансамбля Tremeloes – дань моде на новые ритмы – негритянской народной «Священной рекой». Андрей Эшпай предложил «Праздничную увертюру», Арно Бабаджанян – инструментальную пьесу «Тереза», в которой солировал Левиновский, ставший вскоре музыкальным руководителем. Недолгий пианист оркестра Давид Тухманов сочинил музыку к двум акробатическим танцам – «Ковбойскому» и «Спортивному», исполнявшимся трио Катаниченко – Тамарой, Борисом и Анатолием. Выпускница культпросветучилища и Всероссийской творческой мастерской эстрадного искусства (балетное и вокально-инструментальное отделения) Людмила Солоденко, мулатка, выступавшая под псевдонимом Ло Лонг, не только пела, но исполняла танцевальные номера, поставленные Тамарой Ханум. Московский сетевой журнал «Полный джаз» и нью-йоркская газета «Новое русское слово» публиковали в 90-е гг. отрывки из книги Николая Левиновского. Вспоминая танцы Ло Лонг, Левиновский писал: она «так вертела бедрами, что музыканты в притворном изнеможении говорили: “Всё, увольняюсь. Работать невозможно!”» Вокальное трио «Гармония» продолжало традиции «Аккорда»[49]49
  Подробнее о трио «Гармония» – в главе 15.


[Закрыть].

Ло Лонг

В качестве постановщика пробовал свои силы будущий известный кинорежиссер Валерий Рубинчик – сын Давида Рубинчика, директорствовавшего в Госджазе БССР.

«Всё время происходил некий конфликт с начальством, – вспоминал Валерий Рубинчик в фильме о Рознере, снятом по заказу Белорусского телевидения. – В худсоветах, когда сдавали программу, шла такая игра. Давайте покажем балетную сюиту, назовем ее, допустим, “Радость колхозных полей” (Рубинчик, скорее всего, имел в виду двадцатипятиминутную сюиту “Целина”). А на самом деле это будет Дюк Эллингтон. Рознер уставал от этого притворства».

Характерные примеры подлинных музыкальных пристрастий Рознера приводит Николай Левиновский. Когда пианист со своим квартетом был зачислен в оркестр, Рознер попросил его:

– Золотко, играйте что-нибудь для меня.

– Что сыграть, Эдди Игнатьевич?

– Холера, шмаляй самый настоящий джаз!

Во время репетиций «царь» высказывался еще более однозначно и определенно: «Вы думаете, Рознер устарел, Рознер не понимает модерн-джаз. А это что, а это что?»

И он начинал играть на рояле разные красивые, сочные аккорды», – подчеркивает Левиновский.