Текст книги "Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна!"

Бродская и другие

Но как и откуда появилась в биг-бэнде Эдди Рознера такая «диверсантка»? История зачисления Нины Бродской в оркестровый штат заслуживает отдельного разговора.

Были в жизни Рознера города, в которые наносить визит – все равно что искушать судьбу. Например, Хабаровск, Сочи… На Амуре – встречи с Галиной Ходес и Антониной Грачевой, во всесоюзной здравнице – персональный концерт для вождя.

Летом 1964 года оркестр Эдди Рознера опять гастролировал на Черноморском побережье России. Разве откажешься! В отпуск ехать некогда. Нужно сочетать приятное с полезным. Рознера везде узнавали. Отдыхающие шушукались – знаменитый артист без охраны. Впрочем, не один – из Варшавы в Сочи приехала Эрика.

Жаркий август шестьдесят четвертого не прошел для Эдди и его оркестра бесследно. Бедрос Киркоров привез из поездки в Сочи жену, а Рознер – новую солистку оркестра.

Приморский пляж доступен всем. В принципе ничего удивительного. Фактически любой пляж можно было назвать приморским, но этот отличался особым шиком. Деревянные навесы, деревянные лежаки, а самое главное – гостиница «Приморская», в которой останавливались столичные знаменитости. Здесь же, в «Приморской», заякорился и Эдди Рознер.

Шестнадцатилетняя москвичка Нина приехала в Сочи с родными – на время каникул в музыкальном училище.

Нина Бродская:

Мы с братом обожали Сочи, с утра – пляж, а вечером в порту ловля крабов или рыбы, а бывало, шли в кино. Дни пробегали весело. Да и обстановка в Сочи всегда отличалась приподнятостью духа и праздничным настроением отдыхающих. Беззаботная жизнь на отдыхе делала людей расслабленными, веселыми и добрыми.

Позволю себе пересказать то, о чем поведала сама певица.

Нина часто и охотно устраивала импровизированные концерты прямо на пляже. Разумеется, бесплатные, от полноты души и чистого сердца. Нине нравилось петь. Сначала для своих – курортных знакомых, с которыми общались мама и папа. Постепенно круг слушателей расширялся. Во время одного из таких «выступлений» к девушке обратился певец Тбилисского театра оперы и балета:

– Нина, здесь на пляже сидит сам Эдди Рознер. Ты должна ему спеть.

– Зачем?

– Ты знаешь, кто этот человек? Это звезда мира! Я уверен, деточка, ты ему понравишься. Пойдем, я познакомлю тебя с ним!

Нина Бродская. 1964

Прежде Нина никогда не чувствовала себя растерянной. Она не боялась купаться в шторм, заплывать далеко в море, выступать перед незнакомыми людьми. Теперь же, после услышанных слов, девушка, с детства мечтавшая стать певицей, по-настоящему испугалась. – Никуда я не пойду! – отрезала она. Но «агитатор» остался непреклонен, и уговоры подействовали. Взяв Нину за руку, тбилисец повел ее к Рознеру. – Здравствуйте, товарищ Рознер! В темных плавках, солнцезащитных очках и белой спортивной кепочке с красно-синими полосками, Эдди, казалось, не обратил на пришедших никакого внимания.

– Я сам оперный певец, – продолжал мужчина. – И хочу, чтобы Вы послушали эту девочку, как она поет!

Нине было не по себе. «Зачем только я согласилась пойти!» – переживала она, не заметив, как ее обступили соседи по пляжу. Соседи, которые уже слышали пение Нины.

Рознер скептически посмотрел на девушку.

– А ну, Нина, спой-ка ему, спой, не бойся! – подбадривающе крикнул кто-то.

И Нина запела «Тум-балалайку». Спела одну песню, потом другую, третью. Рознер слушал внимательно, задал несколько вопросов и наконец попросил привести отца или маму. Пришел отец.

– Саша, вы? Так это ваша дочка? – удивлению Рознера не было предела. Еще больше удивилась Нина. Она даже не предполагала, что барабанщик Александр Бродский и Эдди Рознер давно знакомы. И давно не виделись.

«Рознер обнял моего папу, и они оба стали ходить вокруг клумбы, о чем-то серьезно разговаривая, – вспоминает Бродская. – Рознер убеждал отца в том, что для такой, как я, нужна сцена и что он приложит все усилия, чтобы сделать из меня настоящую звезду. Он просил моих родителей разрешить мне принять участие в дальнейших гастролях оркестра на Черноморском побережье, но родители не согласились. В итоге сошлись на том, что если Рознер не передумает, то мы продолжим разговор в Москве. Я была счастлива!»

Нина не догадывалась, что за нее уже хлопотали. Брат отца – дядя Лева, чечеточник и барабанщик, – был тоже знаком с Рознером и рассказывал ему о талантливой племяннице. Но подобным разговорам Рознер обычно внимал вполуха: какие еврейские родители не считают вундеркиндом горячо любимое чадо!

Вопрос решился осенью. Нине и дяде Леве предстояло в условленный день и час нанести визит к Рознеру Тот октябрьский вечер в Москве Нине запомнился особенно остро. Первым приветствовал гостей пинчер Джерри: лай собаки Нина услышала, как только вышла из лифта. На пороге квартиры встречал радушный хозяин. Нину ждали: в качестве «жюри» Рознер пригласил Луи Марковича с супругой.

Нина Бродская:

Теперь Рознер уже не казался мне строгим и недовольным. Поухаживав за нами в прихожей, он пригласил к столу. На столе были какие-то закуски, но ни я, ни дядя Лева не притронулись к пище. Через некоторое время Эдди Игнатьевич попросил меня что-нибудь спеть. Он сел за пианино и стал аккомпанировать мне, а я, как и тогда на пляже, запела одну, другую, третью… После спетых мною песен я почувствовала расположение к себе со стороны находившихся в квартире гостей.

Думаете, этим прослушиванием дело ограничилось? Отнюдь. Несколько раз еще пришлось Нине выступить под аккомпанемент Рознера перед разными людьми. Когда Эдди окончательно утвердился в своем решении, он «отдал» девушку в надежные руки концертмейстера, которому в свою очередь было поручено разучить с ней несколько песен Рознера на стихи Евгения Долматовского и Михаила Пляцковского. Нина увлеченно знакомилась с материалом:

«Э. И. был музыкантом высокопрофессиональным. Не позволяя ошибок ни себе, ни другим, он, возможно, “проверял меня на прочность”, прежде чем решиться на серьезный шаг. Песни были очень красивыми, в джазовом стиле. Помню тишину в зале, сидящих людей и игру оркестра во время первой репетиции. Какое это было блаженство! Огромный оркестр – и я».

Красивое платье – половина успеха. 1962

Так для шестнадцатилетней Нины прошел ее собственный «первый бал». Она выступала в белом наряде, в котором уже блистала на выпускном вечере в музыкальной школе.

«Хочу новое платье», – думала Нина. Можно загадать, сидя между двумя Матвеевыми – бас-саксофонистом Михаилом и барабанщиком Борисом. Вот Камилле Кудрявцевой недавно пошили новое – белоснежное, в россыпях жемчужной бижутерии.

Добро на пошив – особая процедура. Прежде чем его получить, надлежало «поставить вопрос перед руководством», а чтобы решение руководства не посчитали пристрастным или келейным, пойти по коллективу с подписным листом. Конечно, не самой пойти, но поручить кому-то. За Кудрявцеву хлопотали Гарри Гриневич и Юрий Диктович.

«Моя фотография попала на афишу, – вспоминает Кудрявцева, – и в этом платье я выступала потом в Театре эстрады».

Костюм для артиста – половина успеха. «Главное, чтобы костюмчик сидел», не правда ли? Рознер имел на этот счет собственное мнение: костюм костюмом, но певица должна петь с эстрады так, будто в зале сидит ее любимый мужчина.

Накануне премьеры Эдди допоздна репетировал с Бродской новые вещи, делал последние наставления. Идти домой было поздно, и «царь» сказал жене:

«Галичка! Постели Нинуле в моём кабинете, она будет спать у нас».

Концерт, состоявшийся на следующий день, вел Гарри Гриневич.

«Каждый артист перед выходом на сцену волнуется, – начал он свою речь, анонсируя Нину. – И пройти артисту расстояние от кулисы до середины сцены совсем непросто. А представьте себе, что чувствует артист, который должен выйти сегодня впервые и которому предстоит пройти вот это расстояние от кулисы до микрофона, а тем более если этой артистке всего лишь 16 лет! Итак, встречайте! Для вас поет совсем еще юная наша Ниночка Бродская».

И хотя Нина, стоявшая в кулисах, услышала не только эти слова Гриневича, но и чью-то фразу «Твой выход!», прозвучавшую за спиной, на сцену она не торопилась. Что произошло с девушкой, не поняли ни она сама, ни те, кто был рядом. В легком недоумении Рознер топтался перед оркестром, пока за кулисами шла глухая борьба. Трудно сказать, сколько времени длился ступор, но кто-то силой вытолкнул Нину, раздались аплодисменты, ну, а дальше…

В песне было предусмотрено соло трубы. Эдди играл его всякий раз по-новому. Нина отходила в сторону от микрофона и слушала. И всегда, заслушавшись, боялась опоздать вступить в нужном такте.

– Ты можешь не називать меня Эдди Игнатьевич? – спросил Рознер, заглянув в гостиничный номер, который Нина делила с костюмершей Елизаветой. – Раз ты називаешь Елизавету тетей Лизой, тогда я буду для тэбя дядя Эдди. Когда-то, много лет назад, один богатый человек, помогая мне, просиль тоже називать его дядей. А еще скажи, почему ты мало улибаешься, ведь ты теперь артистка и дольжна часто улибаться!

– Я некрасивая, вот почему, – отвечала Нина.

– Кто тебе это сказал? Ты не красавыца, но ты обаятэльная, а глявное, ты такая слядкая. Зисе майне![43]43
  Сладость моя! (идиш).


[Закрыть] Никого никогда не слюшай! Ты самая лючшая и самая талянтливая!

Рознер относился к Бродской как к четвертой дочке. Случалось, даже клялся Эрикой и Ниной. А еще целовал в лоб, прыгал в «классики», поинтересовавшись, «ела ли что-нибудь», брал за руку и вел в ресторан. Позже заставлял часами сидеть над песнями, произносить текст по двадцать, а то и по тридцать раз, обращая особенное внимание на правильное обращение с микрофоном, произношение и дикцию, артикуляцию и фразировку. Уставшая Нина, по ее словам, выглядела как отставной солдат, а Рознер, сердясь, твердил неизменное: «Шмаляй снова!»

Две песни из тех, что Нина пела в концертах, Рознер решил записать с Ларисой Мондрус.

– Дядя Эдди, почему вы всё даете Ларисе, а мне ничего? – пожаловалась Бродская.

– Золетко мое, мейделе майне[44]44
  Девочка моя (идиш).


[Закрыть], я тэбе дам лючшую песню!

Бывшая рижанка Лариса Мондрус до прихода Нины была самой молодой и, пожалуй, самой популярной солисткой оркестра. В ту пору ей едва исполнился двадцать один год. Супруг Ларисы – выходец из латышской еврейской семьи Эгил Шварц, некогда однокашник Раймонда Паулса, высокий и строгий на вид мужчина, работал у Рознера дирижером и аранжировщиком.

Лариса Мондрус

Нина Бродская:

Он много уделял внимания своей супруге, занимаясь с ней порой целыми часами. Лариса часто меняла свой репертуар, пробуя разные песни. У нее был прелестный тембр голоса, но основным качеством были старательность и серьезное отношение к своей работе. Мондрус всегда приходила в гримерку за полтора часа до начала концерта. Распеваясь там, приводила волосы в надлежащий вид, накладывала сама себе аккуратно грим. У Ларисы была превосходная фигурка, которой она частенько любовалась, глядя на себя в зеркало. Публика ее любила, и выступления проходили с успехом. Но с моим приходом в оркестр всё резко изменилось. Ларису озадачило непомерное внимание ко мне со стороны многих. Ведь даже в провинциальных газетах, рецензировавших концерты оркестра, писали в первую очередь о самой юной солистке. Да и Рознер всё время заводил разговоры обо мне, вызывая в Ларисе бурю негодования. Находиться с ней в одной в гримуборной превратилось для меня в очередную проверку на прочность. Выслушивая неприятные вещи в свой адрес, нередко я уходила домой в слезах. В итоге я стала ее побаиваться. Радовало и успокаивало только отношение Рознера, которого я обожала.

Так бежали дни за днями. Гастрольные поездки были долгими. Утомительный, предписанный администрацией Росконцерта «чес» по городам, большим и не очень. Два месяца вдали от дома. Особенно удручали зимние переезды из одного медвежьего угла в другой, монотонность гостиниц и столовых. Одна из таких поездок заканчивалась в Оренбурге. Предвкушая скорый отдых, Эдди отправил весь оркестровый реквизит в Москву. Кроме инструментов и униформы, конечно. Он не предполагал, что играть предстоит не в концертном зале, а в помещении, предназначенном для сельскохозяйственных выставок. Сцена отсутствовала.

Эти опасные белые тумбы. Но не в Оренбурге, а в Москве. Летний мюзик-холл. 1961

– Нужны подесты, у вас есть что-нибудь? – спросил Рознер у заведующего.

– Белые тумбы есть, товарищ Рознер. Подойдут?

Рознер скептически посмотрел на тумбы, которые, скорее, походили на ящики, и согласился: выбора не было.

Перед концертом «царь» нервничал. История с ящиками могла плохо кончиться – забираться неудобно, слишком высоки, к тому же издают предательский скрип. В дурацкое положение попали коллеги-трубачи: ящики располагались уступами, и группе труб, которая традиционно размещается сзади, приходилось карабкаться на самую верхотуру.

В начале второго отделения концерта произошло то, чего Рознер опасался больше всего, – один из трубачей оступился и полетел вниз. Почти кадр из фильма.

Похожая история приключилась с героем Фреда Астера в голливудской комедии русского режиссера Бориса Мороза «Второй хорус». Правда, в фильме Астеру «помогли». В тот момент, когда Фред пытался солировать на трубе в оркестре Арти Шоу, стул из-под него вырвал друг и конкурент, тоже претендовавший на место в оркестре.

Американский фильм не был знаком оренбургскому зрителю. Не говоря уже о том, что киношные трюки-гэги не слишком смешны, если происходят в реальной жизни. Доли секунды в зале длилась мертвая тишина, после чего раздался крик на весь зал: «ё… твою мать!» Услышав мат на сцене, Эдди схватился за сердце, но публика отреагировала гомерическим хохотом и еще долго не могла успокоиться.

По городам и весям

Что такое гастроль по Союзу? Это возможность застать бархатный сезон в Ереване, имея полный аншлаг в зале филармонии, встретить на пути из Анапы в Гагры старых знакомых – Вольфа Мессинга и Эмиля Горовца, пообщаться в Баку с конферансье Львом Шимеловым и участниками вокального квартета «Гая». Это переполненные залы в городах на Кольском полуострове и побережье Белого моря – Мурманск, Архангельск, Северодвинск, восторженный прием в Галиции и Закарпатье, Донбассе и Приазовье: длительное «южное турне» в двух частях. Выражаясь музыкальным языком, «крупная форма» с перерывом на Москву. Гастролируя по Украине и Молдавии, Эдди в обход предписаний включил в программу множество еврейских песен, танцев, анекдотов и даже открывал программу еврейской увертюрой.

Встречи продолжались. В Харькове заболевшего пианиста заменил молодой пианист Ким Назаретов – будущий патриарх ростовского джаза. В Херсоне после концерта за кулисы в окружении ленинградских музыкантов пришел знаменитый куплетист Бен Бенцианов.

В Луганске в антракте к «царю» заглянула молодая актриса местного драмтеатра – писаная красотка. Принесла любимые гладиолусы. Как угадала, неизвестно. Красивые женщины обезоруживали Эдди. В нем просыпался охотник, готовый сам сдаться без боя. «Царь» был слишком романтичен для типичного мачо, скрупулезно подсчитывающего свои победы, а для юного романтика – чересчур сладкоречив. Вполне уверенный в себе мужчина, в присутствии коллег он испытывал подчас некоторую неловкость, смешанную с гордостью. Эдди краснел, глаза странно светились.

– Нынуля! Ну, скажи, ведь она красывая? – спрашивал он у Нины Бродской, точно оправдываясь и ища поддержки.

Яркая девушка рядом – символ изысканности, вопрос престижа. Ударник Александр Симоновский вспоминает такой эпизод:

«Я ставил на сцене барабаны. Вдруг появился Рознер с молодой девушкой лет двадцати». Искоса посмотрев на Александра, которому спутница «царя» приходилась ровесницей, Эдди спросил:

– Ну что, тебе нравится эта девочка?

Впрочем, интерес к женщине у Эдди вспыхивал не всегда. Смазливой внешностью не искупалось отсутствие голоса, дарования, профессионализма. В Мелитополе к оркестру присоединилась певица, чьи вокальные данные заметно уступали данным внешним.

Рознер краснел и в этой ситуации. Но уже по другой причине:

– Что за г… вы мне прислали! – кричал он в телефонную трубку, позвонив в Москву.

– Но вы же сами просили кого-то прислать вместо Салли Таль, Эдди Игнатьевич, – удивлялись на том конце провода.

– Она не заменит не только Таль, но даже хористку из кольхозного клуба.

– Потерпите до конца гастролей.

– До конца гастролей я буду выступать вслед за ней с пародийным номером.

Закончив разговор, Рознер начинал копировать певицу, веселя всех, кто при этом присутствовал.

Анекдотом, передававшимся из уст в уста, была фраза Рознера о семейной паре, работавшей в оркестре: «Они хорёшие льюди. Но он не умеет играть, а она не умеет петь».

Обычно, прежде чем зачислить «новобранца», Рознер назначал прослушивание. Иное дело, если гастроли уже идут или вот-вот начнутся. Тут не до «вступительных экзаменов» и «приемных комиссий». Зачастую достаточно было единственной надежной рекомендации. Так певица NN отправилась в поездку с оркестром, появившись на перроне перед самым отходом поезда.

Директор оркестра всплеснул руками:

– А как насчёт прослушивания?

– Ви что, с ума сошли? Эту певицу нам порекомендовал сам Сашя Лонгин!

Спустя какое-то время, будучи в Москве, Рознер прошел мимо конферансье Александра Лонгина не здороваясь.

– Эдди Игнатьевич! Что случилось? Почему вы прошли мимо меня, будто на что-то обижены?! – Лонгин не удержался от вопроса. Обернувшись, Рознер задал собственный вопрос:

– Сашя! Скажи мне, пожялуйста, а чем я тебия обидел?

– Что вы, Эдди Игнатьевич, ничем!

– А за что же ты мне тогда такое г… певицу прислал?!

Не всякая женщина – певица. Не всякая певица – женщина. В ресторане одной из провинциальных гостиниц перед взором Рознера предстала шикарная мадам… Эдди пригласил ее за свой столик, рассыпался в комплиментах и далеко не сразу понял, что он сам, как когда-то Луи Маркович, стал жертвой розыгрыша: в роли «приманки» выступил конферансье оркестра Владимир Гилевич. Актер Гилевич был выпускником Ташкентского театрально-художественного института – учебного заведения, где прошли боевую закалку Леонид Броневой, Роман Ткачук, Владимир Рецептер. Загримироваться и переодеться Гилевичу помогла Вида Вайткуте, перебравшаяся в Москву из Вильнюса.

Владимир Гилевич:

Еще в оркестре Узбекистана, когда я работал с Батыром Закировым, меня однажды нарядили и сказали – похож. И я начал разыгрывать ребят. А у Рознера, когда знали, что приходит новый музыкант, заранее готовились розыгрыши. Была преамбула, говорили – у нас девочка есть, мы тебя познакомим. Рознер поначалу был не в курсе. И вот в Горьком я в «образе» шел с Мишей Холодным и Володей Василевским. Э. И. навстречу: «Холера, пся крев, только концерт кончился, и уже идете гулять? Девочка хорошая, да? Ну ладно, приходите потом ко мне в номер». Короче, он не «угадал» меня. Но после ресторана мы зашли к Рознеру, как обещали. А ему кто-то, наверное, доложил, потому что он уже смотрел на меня другими глазами: «Холера, думаешь я сам не увидел, не узнал?

«Как мог я такую ошибку сделать!» – недоумевал Рознер, видевший Гилевича каждый день за кулисами и на сцене.

Программу мы перед каждым концертом вместе пробегали, меняли местами номера, решая, кто за кем будет выступать, – рассказывает Гилевич. – Ведь в разных городах – разный прием. В новосибирском Академгородке, в Свердловске просят джаз. В заштатных населенных пунктах – эстрадные песни. Вокалистов в программе много – Ирина Подошьян, Вида Вайткуте, Татьяна Конькова. А текст конферанса утверждался заранее: как говорится, шут с вами, товарищи, импровизируйте в музыке, но говорите по домашним заготовкам. Свобода разве что в подаче материала. Репризы писали мне Владимир Поляков, Олег Милявский, Игорь Виноградский. Милявский, сочинявший острые вещи, учил: «Меньше хохми, больше бичуй». «Царь» сортировал в самой поездке уже готовое: «Каждому городу – своя сатира».

Нина Бродская:

Рознер потрясающе чувствовал, когда, где и в каком отделении концерта нужно и можно было выпускать тот или иной номер. Это врожденное чувство артистической интуиции не подводило его. Четкое ощущение всех возможностей – до мелочей, умение правильно соизмерять силы, ориентироваться по обстановке и создавать необходимую атмосферу на сцене, при которой программа концерта всегда, при любых обстоятельствах не теряла своего настоящего, высокого художественного уровня. Он умел порой из самого заурядного артиста на сцене создать звезду, умел воздействовать на публику, как никто другой. Знал буквально всё о ней, все ее секреты. Ведь стоило Рознеру лишь появиться на сцене, как зал внезапно зажигался его присутствием. Этот человек обладал удивительным волшебством. Один его взгляд в зрительный зал мог мгновенно покорить всех зрителей. Он великолепно двигался и пританцовывал так, что публика начинала ерзать в своих креслах. Его настроение передавалось музыкантам, которые, глядя на него, перевоплощались и играли еще лучше.

«У него был такой западный лоск, всегда “на коне”, всегда за собой следил. Я многое почерпнул у него», – отмечает Гилевич.

Не отставали и коллеги. Даешь артистизм, учтивость, элегантность, обходительность! В Донецке Эгил Шварц вручил билетерше большой букет цветов – то ли поблагодарить хотел, то ли приударить. Бродская, чьи отношения с супругой Шварца – Ларисой Мондрус особенно обострились, стала невольным свидетелем, поделившись своими мыслями с другими музыкантами. И получила нагоняй от «царя».

«Видишь и слышишь, а вслух не произноси!» – Эдди употребил формулу, усвоенную еще в лагере.

Во Львове Бродская выступила в новом американском костюме с люрексом, который приобрела накануне на барахолке.

Нина Бродская и Эдди Рознер

В Кишиневе музыканты объедались свежими фруктами, рискуя лакомиться ими прямо на рынке. Последствия стали заметны на репетициях: то один, то другой, ни слова не говоря, бежал в отхожее место.

Концерты в Николаеве – удобная возможность повидаться с Ирой – младшей дочерью. Нина Бродская запомнила навсегда тот день, когда, постучавшись к дяде Эдди, неожиданно увидела маленькую гостью, сидящую рядом с «царем».

Нина Бродская:

Рознер моментально почувствовал мое волнение и поспешил нас сразу же познакомить. Ира выглядела милым, худощавым ребенком. До сих пор я была уверена, что на свете существую только я одна, предмет почти отеческой любви «царя», и не могла представить себе кого-нибудь другого на моем месте. Постепенно детская ревность поутихла. Я обратила внимание на цвет ее глаз, которые были абсолютно разными. Один зрачок был серого цвета, а другой – карий. Я виделась с Ириной несколько дней подряд.

Письмо дочери Ирине на бланке оркестра. Август 1965

Слушательский прием в Одессе в этот раз просто ошеломил. Еврейские песни, почти не звучавшие тогда на отечественной эстраде, сразили зрителя наповал. Ах, эти песни на идиш, песни далекого берлинского детства. Как-то в Казани Нине Бродской очень захотелось большую немецкую куклу с витрины универмага. Кому, как не Эдди было решить этот вопрос. Он поехал на промтоварную базу и, раздобыв для Нины искомую игрушку, напел девушке «Роженкес мит мандлех» («Изюм с миндалем»), которую слышал от матери. А когда заболел и Бродская пришла его проведать, «царь» обратился к своей солистке с просьбой спеть «Тум-балалайку», которую Нина успешно и часто исполняла в концертах. Прозвучала песня, и комок подступил к горлу. Рознер грустно посмотрел на Бродскую и сказал:

– Нинуля! Пообещай мне. Когда я умру, ты приди ко мне на могилу, но только не плачь, а приди в красивом белом платье с цветами и спой «Тум-балалайку».

В ту минуту он будто забыл свой девиз:

«Мальчик, в чем дело, мальчик? Все будет хорошо. Улыбайся! Артист должен улыбаться, даже умирая на сцене».

Всегда подтянутый и бодрый Рознер, с его голливудской улыбкой и незаменимым «Справочником врача», казался человеком, которого не берут никакие хвори. На самом деле «царя» мучила гипертония. Если во время концерта подскакивало давление – помогал горячий компресс на затылок, наскоро приготовленный костюмершей Елизаветой Ивановной Поповой.

«Чудная, чудная девочка!» «Царь» сам выводил своих артисток на поклон.

В такие минуты в памяти возникали «этапы большого пути»: Берлин 33-го года, Варшава 39-го, послевоенные Хабаровск, Комсомольск, Магадан… Михаил Пляцковский принес стихи, на которые Эдди написал новую песню. Получилась красивая лирическая баллада в духе бродвейских стандартов с неожиданными для такой музыки словами:

 
В Заполярье кружатся бураны
По двенадцать месяцев в году.
И ты там ходишь по серебряному льду,
А я всё время только тёплых писем жду.
 

По стечению обстоятельств песня исполнялась всего однажды – в Мурманске. Но Эдди вспомнил ее в антракте другого концерта. Он едва успел переодеться и собирался сменить обувь, как в гримуборную постучались.

– Пожалюйста, – произнес «царь».

Вошла молодая женщина.

– Oh, Gott, wie ist das möglich! – сказал Рознер от неожиданности, выронив туфли из рук. И повторил фразу по-русски: «О, Боже! Как возможно!»

Неожиданной гостьей оказалась Александра Лобко, та самая девушка Саша из Хабаровска, которая помогала Эдди на зоне.

– Всё! Концерт отменяется! У меня дорогая гостья с Дальнего Востока!

В Кирове приводили в чувства подвыпившего Гарри Гриневича. Камилла Кудрявцева делала ему массаж, Елизавета Попова отпаивала чаем – до концерта оставалось всего несколько часов.

В Ташкенте пришлось вызволять Терлецкого, попавшего в отделение милиции. Участковый забрал Владимира, когда в его номере находились танцовщицы ансамбля «Бахор»: пианисту «шили аморалку».

В Одессе в неприятную историю вляпались котрабасист Смирнов и пианист Давид Голощекин.

Случалось всерьез выяснять отношения с инспектором оркестра. Уже не в назидание новичкам, а по делу. Как-то раз инспектора застали на «женской половине» во время весьма неожиданного занятия – игры не то в фанты, не то в прятки. Странная ситуация, для инспектора в особенности. Числится бас-саксофонистом в оркестре, а сам, парторг, пристально наблюдает за музыкантами[45]45
  Как выразился саксофонист С. Герасимов, «этот инспектор был оком государевым в микроскопическом масштабе. Вел административно-надзирательную работу. На бас-саксофоне почти не играл. Ведь звук у данного сугубо вспомогательного инструмента сродни гудку океанского лайнера».


[Закрыть]. Наверняка докладывает обо всем наверх. А тут еще Нина Бродская в очередной раз решила подурачиться, корчила инспектору рожицы, после чего тот, не на шутку рассердившись, сказал ей: «Будешь у меня сраной метлой говно убирать!»

– Холера ясна! С каких это пор мой инспектор будет хозяйнычат в мой оркестра? – возмутился «царь». Подействовало. Впредь, едва завидев Нину, инспектор улыбался и повторял неизменно: «Чудная, чудная девочка!»

Разборки – дело важное, но в перерывах между концертами гораздо приятнее с ветерком проехаться по вечерним улицам какого-нибудь южного города, например Одессы, послушать анекдоты от Козака, проводить Нину на самолет и долго стоять с тромбонистом Володей Богдановым – ее женихом – перед зданием аэровокзала, дожидаясь того момента, когда стальная птица оторвется от земли.

Можно в очередной раз заглянуть «на огонек» к Луи Марковичу. В оркестре все в восторге от его дрезденских belegte Brötchen по фамильному рецепту – бутерброды с мелко нарезанным сыром, колбасой, селедкой и зеленью. Понаблюдать, как Таня Конькова поет блатные песни в купе поезда, а Вида Вайткуте читает роман «Мастер и Маргарита».

Никогда не грех похвалить Бориса Матвеева, отметив хорошую физическую форму и хороший вкус барабанщика. Борис всегда подтянут и щеголяет в рубашках собственного фасона – сшитых по заказу в ателье, а в концертах хорошо поет – в манере американских крунеров.

Одного молодого певца, за которого хлопотала Кудрявцева, «царь» в оркестр не принял по причине тучной комплекции: «Возьму только в том случае, если будет петь дуэтом с Гаркави». Впрочем, Гаркави, несмотря на свои внушительные размеры, почти порхает по сцене. Откуда только берет эту невесомость? То ли дело акробаты Злотниковы или танцоры – кокетливая Кира Гузикова в вихре кубинского танца, Зернов-младший, лихо отплясывающий гопак.

В Свердловске Рознер пригласил на концерт мать и сестру скульптора Эрнста Неизвестного. В антракте зашел разговор об «абстракционизме».

«Ссылайтесь на Фернанделя, – посоветовал Рознер. – Я его встречал в Париже. Знаете, как этот актер возражал критикам Пикассо? Пабло»