Текст книги "Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна!"

Домой, в Белоруссию?

Спровоцировать Рознера на заявление об уходе было легко. К тому же у руководства концертных, филармонических организаций страны имелись десятки способов для того, чтобы добиться желаемых кадровых изменений – проверенных методик, срабатывавших в других случаях и с другими дирижерами. Можно было, например, лишить надбавок к зарплате, мотивируя это падением интереса зрителя и отсутствием должных сборов – выручки от концертов. Или пенять на конфликты в коллективе, недоразумения, уход солистов. Напомню, что оркестранты жили попросту на перекладных, порою без отпусков, в изматывающих поездках, чтобы выполнить план, предписывавший энное число выступлений. Особенно доставалось немосквичам, а таких было немало: чиновники медлили со столичной пропиской, порой отказывая в суточных и даже оплате гостиничных номеров, которые снимались в Москве. Неприятной обязанностью шефа стали докладные, характеристики на музыкантов, отчеты. Как выразился один врач, «объяснительные записки – дело тонкое: тут и под дурачка закосить надо, и детали-нюансы указать – они и достоверности придают, и искренности такой простоватой… Мы же все битые-перебитые, и любой «служебный конфликт» раньше или позже ведет к «объяснительной».

Один из последних концертов московского оркестра. Слева за роялем – Николай Левиновский. 1970

Юрий Цейтлин в 50-х годах оказался свидетелем такого эпизода. Во время репетиции очередной программы на базу оркестра нагрянула огромная комиссия.

Тогда Просенков шепнул коллегам: «Орел еще не умер, а черви уже ползут!»

Сергей Герасимов:

Возня вокруг большого человека всегда случается. К Рознеру приходили какие-то чиновные люди, комиссии, проверяли, говорили, это, мол, пошло, это плохо, это нельзя. Как человек, мечтающий о чем-то лучшем, интересном, он решил сделать новый прыжок.

Несмотря на всю свою популярность, Рознер не открывал заветные двери пинком ноги. «Унижаться и просить Эдди не привык и не умел», – вспоминает Цейтлин. В Росконцерте знали эту черту его характера. «Ему тоже, как простому смертному, приходилось преодолевать кабинетные преграды», – пишет эстрадный журналист Борис Савченко и приводит слова музыкального редактора Чермена Касаева: «Такого не бывало, чтобы Рознер явился и ему ни в чем не отказали!»

Оркестр оставался невыездным. В Росконцерте были в курсе личных хлопот Эдди Рознера на предмет поездки на Запад. Пусть даже без оркестра, просто повидаться с родственниками. Хлопотал он и теперь. Наивно беспокоил ОВИР просьбами о туристической визе. А почему бы и нет? Цфасман уже успел побывать и в Англии, и в Скандинавии, и в некоторых других странах. Рознера в Америку настойчиво звала сестра – Эрна Вайнреб, периодически присылавшая деньги. «Начинающий отказник» был слишком именит, чтобы лишить его работы. Но отпустить такого «туриста» на «дикий Запад», оставив в должности? Это уже перебор. Летом Рознер начал оформлять пенсию, что облегчало его уход из Росконцерта: как пенсионер он мог работать везде. В декабре 1970 года московский оркестр Рознера отыграл свои последние концерты: в начале месяца – в Москве в Театре эстрады, 22–26 декабря – в Горьком. «Мы выложились по максимуму, – вспоминает Сергей Герасимов. – Прощаясь, растроганный Рознер сказал нам: “Я и не думал, что у меня такой хороший оркестр!”»

Заглянуть в закулисье сложно. Еще труднее разобраться во всех деталях, если минуло сорок лет с момента события. Надеялся ли Эдди втайне, что его заявление об уходе никто не примет во внимание, что упросят остаться? Что события примут иной оборот? Или твердо решил уйти, уповая на удачу, которая редко изменяла ему, на новое чудо? Таким чудом любому здравомыслящему человеку казался успех коллектива, который Рознеру предложили собрать под эгидой… Гомельской филармонии. Да, да, Гомельской, даже не Минской.

«Халеймес»[51]51
  Можно перевести как «пустые мечты».


[Закрыть], – сказали бы евреи. «Холера» – по логике вещей должен был произнести Рознер. Почему не Минск? В штате Минского радио уже работал концертно-эстрадный оркестр, созданный Юрием Бельзацким. В начале шестидесятых этот состав принял под свое начало Борис Ипполитович Райский, шанхайский тромбонист и дирижер, коллега и друг детства Лундстрема, не имевший, однако, удачи Олега Леонидовича. Райскому, перебравшемуся в СССР в 1947 году, дали «приказ» не на Запад – хотя бы в ту же Казань (как Лундстрему), но в другую сторону, в Кемерово. Пришлось поколесить по стране, долгое время не имея своего угла, несколько лет провести в лагерях. Благодаря Райскому ворох фирменных аранжировок попал в Ригу, а из Риги – в Питер, в оркестр Вайнштейна. Но именно Рознер помог Райскому устроиться в Минске…

Боливар, согласно О. Генри, не в состоянии выдержать двоих. Два концертных биг-бэнда в столице Белоруссии, может, и потянули бы. Впрочем, вопрос риторический. Гомель был памятен Рознеру первым концертом в освобожденной от фашистов БССР. А еще здесь жила Рут по возвращении из Кокчетава. Но главное заключалось в другом – в Гомеле посулили лучшие условия. К тому же Рознеру мерещился шанс получить звание народного артиста республики.

«Назло Росконцерту он хотел сделать там хороший коллектив. Часть музыкантов уехала с ним, – вспоминает конферансье Владимир Гилевич. – У меня в Москве решался вопрос с пропиской, поэтому нужно было все время присутствовать в столице. И в Гомель с Эдди Игнатьевичем я не поехал».

Среди уехавших – скрипач Валерий Трофименко, готовый (если скрипка больше не понадобится) играть на других инструментах – гитаре, электрооргане, лишь бы работать со своим кумиром, Михаил Холодный, когда-то игравший в оркестре на виолончели, но постепенно освоивший профессию дирижера, Ло Лонг…

Московские эстрадники были зачастую «приписаны» к дальним филармониям. Аида Ведищева выступала «от Донецка», Владимир Макаров – «от Северной Осетии», Гарри Гольди – «от Минска и Тулы». Сергей Герасимов музицировал от Читы, не побывав ни разу в этом городе. Под крышу филармонии Гомеля переехал московский потешный молодежный театр «Скоморох», где начинал Олег Марусев. Человек предполагает…

Многие бывшие подопечные остались в Москве, считая неразумным покидать «порт пяти морей», даже если речь шла о чистой формальности. Переоценил свои возможности и новый администратор оркестра, сыгравший свою роль в том, что Рознер на старости лет решился на сюжет призрачный и авантюрный.

Три с лишним десятилетия спустя в печати появились воспоминания Валерия Радькина, одного из тогдашних руководителей Гомельской филармонии. По словам Радькина, Рознеру предложили хорошую тарификацию. Эдди принял предложение без дальних слов.

После репетиций, которые длились меньше месяца, оркестр стал выступать. Эдди был доволен новой командой, отмечая высокий профессионализм бэнда. В него вошел квартет Кантюкова – Симоновского: контрабасист Игорь Кантюков, барабанщик Александр Симоновский (будущие солисты ансамбля «Мелодия»), пианист Владимир Девяткин из Тулы и рижский саксофонист Валерий Колпаков.

Александр Симоновский:

Мы хотели сломать традицию, Игорь и Владимир копировали аранжировки безумно популярных тогда биг-бэндов Боланда-Кларка, Тэда Джонса-Мела Льюиса, Дона Эллиса. Играли мы, например, пьесу «Турецкие бани» Эллиса в сложном ритме на 7/8. Слушая бобины с джазовыми записями, транслировавшимися по «Голосу Америки», выписывали оркестровые голоса. Записи были полны помех, ведь «вражеские передачи» глушились. Приходилось по нескольку раз прокручивать каждую фразу. Это сейчас любую аранжировку можно купить или скачать из Интернета, а тогда все было по-другому. Добавьте сюда еще и «художественный контроль». Хотя нас было трудно контролировать. Репетируем в гомельской тиши, вдали от большого начальства, а на гастролях играем то, что считаем нужным. Едва ли не в каждой гастрольной поездке к нам подходили местные музыканты, чтобы выразить свое восхищение.

В оркестре работали саксофонисты Виктор Подкорытов и Юрий Юренков (впоследствии – в ансамбле «Каданс»), трубач Лев Самохвалов (инспектор бэнда). Жили мы в одном из отелей Гомеля, выступали в зале филармонии. График был плотный. Особенно мне запомнились гастроли в Ленинграде в августе 1971 года. Мы давали концерты на летней эстраде Измайловского парка в течение 15 дней. И все эти дни – полный аншлаг!

Хорошее было время. В Ленинграде везде попадались забегаловки категории «рюмочная». Зайдешь, опрокинешь стопочку, закусишь… Как-то раз по случаю праздника или дня рождения выпили. Наутро – концерт. Виктор Подкорытов пошел к микрофону играть свое соло, а по пути опрокинул несколько нотных пультов. Шуму было – в прямом и переносном.

Рознер – личность незаурядная и колоритная. Он многое испытал, многое пережил, но был очень улыбчив. Музыкальным руководителем у него тогда работал Михаил Холодный. Интеллигентный человек, всегда внимательный и серьезный, Миша улыбался редко и говорил тихо. Однажды на репетиции в партитуру внесли изменения, которые я не отметил в своей партии и в результате сделал во время концерта ненужный акцент. Со словами «Саша, вы, наверное, забыли?» Холодный перечеркнул ноту, которую не следовало акцентировать. Однако на следующем выступлении я повторил свою ошибку. Тогда Миша снова подошел ко мне и, ни слова ни говоря, аккуратно выковырял лишнюю нотку из моей партии. В буквальном смысле. Во время гастролей в Новосибирске наш концерт транслировало местное телевидение. В антракте выясняется, что меня ищет вахтер. Барабанщик у вас где, спрашивает, его, дескать, к телефону. В телефонной трубке – незнакомый женский голос: «Мы смотрим телевизор, вы мне очень понравились». Рандеву было назначено на вечер после концерта. Красивая женщина оказалась.

Наверное, рознеровский магнетизм заряжал весь оркестр.

Областная филармония в качестве порта приписки предполагала свои особенности. Поначалу в нагрузку музыканты выступали в районных центрах, включая шефские концерты в периферийных ДК, где джаз не ждали. Позже напомнили о себе бюрократы, которые считали, что на содержание нового коллектива Эдди Рознера уходит слишком много средств, хотя оркестр был намного меньше московского – никакой смычковой группы. А «царь», которому сестра Эрна прислала приглашение, по-прежнему тормошил ОВИР. Вновь и вновь он получал отказ. Как выразился бывший отказник профессор Леонид Нисман, отказы делились на две категории: «музыкальные» – когда отсутствуют мотивы воссоединения с родственниками, и гордые – это если отъезд гражданина не отвечает интересам государства. Отказы Рознеру носили исключительно музыкальный характер.

Гомельский оркестр распался, официально просуществовав всего ничего: с 10 января по 6 октября 1971 года[52]52
  В литературе часто ошибочно называется 1969 год.


[Закрыть].

На пиджаках оркестрантов появляются инициалы «ЭР». Второй слева – Александр Симоновский. Гомель, 1971

Олег Марусев:

Это я его подбил на Гомель, Рознер был обеспокоен тем, что количество концертов сократилось. Однажды после выступления в Запорожье директор местной филармонии сказал: «Все замечательно. Но, честно говоря, я доложил на Вас». Рознер изменился в лице. «Вы стоите 2000 рублей, а у нас зал на 600 мест. Какие я, по-вашему, должен делать билеты? Даже при аншлаге вы нерентабельны», – объяснил директор. К этому времени я уже был знаком с Андреем Бобыльковым из дирекции Гомельской филармонии. Я свел Бобылькова с Рознером. Он предложил оформить нас не как штатный оркестр, а как бригаду. Бригада даже с накладными расходами стоила на гастролях на тысячу триста рублей дешевле. Выручка от концертов – 1,5–2 тысячи. В результате Рознера стали разрывать на части. Концертная сетка сложилась сразу же. Работали по два концерта в день.

Это было неслыханным делом для биг-бэнда в ту пору. Как бригада мы могли давать концертов сколько угодно, а у штатного коллектива всегда потолок, обычно это 17–19 концертов в месяц. Но сложные и хитроумные манипуляции Бобылькова не остались безнаказанными. Фонды заработной платы, рассчитанные на целый год, расходовались слишком быстро. К тому же людей, которые много зарабатывают, у нас недолюбливали. Называли всякими неприличными словами, мол, рвачи и все такое. Бобыльков получил один строгий выговор, потом другой…

«Мы вернулись в Белоруссию из гастролей по Сибири, – дополняет Александр Симоновский. – Но поселили нас почему-то не в отеле, а в каком-то летнем пионерлагере. Стоял октябрь, сезон давно кончился. Отопления не было. Неделю мы жили в лесу. Никто не давал никаких объяснений».

Михаил Финберг в интервью, опубликованном газетой «Республика», утверждает: «Комиссия ЦК КПБ, в которую вошли (а я всех их знаю) не слишком талантливые люди, написала, как сейчас принято говорить, справку. В ней было буквально два предложения. Но после нее оркестра не стало… Горько об этом вспоминать…»

Говорят, что знаменитого скрипача Исаака Стерна однажды спросили: «Кто первая скрипка мира?» Стерн помолчал и назвал вторым Давида Ойстраха. «Как же так? – последовало удивление. – А первый кто?» «Первых много», – загадочно резюмировал Стерн. Реплика вполне подходит и для Эдди, но из лаврового венка «второй» или «третьей» трубы мира не сваришь суп. Ситуация напоминала коллизии кинокартины «Шляпа»[53]53
  Сценарий Виктории Токаревой, постановка Леонида Квинихидзе.


[Закрыть] – ее в прямом и переносном смысле снимут десять лет спустя. В адрес Денисова, главного героя фильма, звучат слова: «опять нафталин», «давно в тираж вышел», «зачем вам напрягаться на трубе»… Так или иначе, по возвращении из Гомеля Рознер стал повторять фразу: «Я старый человек и никому не нужен». В столице коллеги словно смирились с «безболезненным» исчезновением Эдди, легендарного трубача «сдали в архив», «списали со счетов», «его места» были заняты везде. Рознер прекрасно помнил свой собственный афоризм: «Когда очень сильно хлопаешь дверью, всегда подумай, как ты в эту дверь будешь опять входить». «Царь» хлопнул негромко, и все же обратной дороги не было.

Формально московский оркестр продолжал существовать. Но под другим названием: «Современник». «Люди постепенно разошлись по разным коллективам, – рассказывает Сергей Герасимов. – Оркестр за год полностью изменился. Остались считанные, но и они потом делись куда-то». Уже в 1971 году «Современник» возглавил Анатолий Кролл.

Конец 1960-х

Рознер давно обратил внимание на это имя. Да и как не обратить внимание, если фамилия Кролл была до войны известна любому берлинцу. Когда-то коммерсант Йозеф Кролл открыл в Тиргартене, аккурат в том месте, напротив которого позже возведут здание рейхстага, увеселительное заведение. Аттракционы берлинского Кролла были рассчитаны на любой вкус, на взыскательную публику и не очень: цирк и варьете, танцевальные вечера. Еще при кайзере заведение перешло в собственность государства и превратилось в оперный театр. В юности Ади не раз бывал здесь, ведь возможность «подхалтурить» в саду Кролла с тем или иным ансамблем считалась едва ли не вехой в биографии. В 1931 году театр закрыли, а еще два года спустя здание стало местом сборищ нацистских псевдопарламентариев.

Наверное, была какая-то ирония судьбы в том, что молодой дирижер, сменивший Рознера в Москве, носил такую фамилию. Анатолия Кролла можно было назвать счастливчиком: молодой парень, которого еще недавно едва не выгнали из музыкального училища за увлечение джазом, в 17 лет получил должность дирижера-репетитора Государственного эстрадного оркестра УзССР в Ташкенте.

Позже Кролл переехал в Тулу, чтобы возглавить там молодежный джаз, который войдет в джазовые анналы как «кузница кадров». Трудно пробиться на столичной сцене? Есть плацдарм в Туле. По сути, оркестр Кролла взял на себя ту роль, о которой мечтал Юрий Саульский, работая с биг-бэндом ЦДРИ: талантливая молодежь из разных городов страны делала в тульском оркестре свои первые шаги. Энтузиазм молодости способствовал появлению «неслабого оркестра», ставшего для многих и творческой мастерской, и трамплином. Так подмосковная филармония в столице самоваров, пряников и оружейников превратилась в один из «теневых кабинетов» советского джаза. От Кролла к Рознеру в разное время пришли некоторые инструменталисты. Да и конферансье Владимир Гилевич когда-то работал и близко общался с ним. «Царь» звал Кролла в свой бэнд вторым дирижером. Теперь вакантным оказалось место самого «царя»…

Что мог сделать Рознер в этой ситуации? Он был в «подаче», его документы лежали в ОВИРе. Разве что зайти к Кроллу и сказать словами того же кинотрубача Дмитрия Денисова: «Я здесь проездом, проведать зашел. Ты теперь всегда будешь вместо меня».

Возможно, Кролл ответил бы так же, как это через десять лет будет звучать в фильме: «А вы теперь куда, опять в Европу?»

Глава XV
Улыбка чеширского кота

Гастроли в Ленинграде. 1971

Блеснет любовь

Осенью 71-го в Москве, Минске, Киеве и Ростове-на-Дону гастролировал Дюк Эллингтон. Повидаться с ним Эдди не удалось, он смог только попасть на концерт. По утверждению дочери Ирины, музыканта, прославившего «Караван» в самой большой стране мира, попросту не допустили к Дюку.

Эдди был уязвлен. Чтобы скрыть обиду, он пожаловался дочери на собственные «производственные» проблемы:

– Понимаешь, публика хочет слышать меня, мою трубу, вызывает, ждет, когда я что-нибудь исполню, а мне все труднее играть, беру простой и старый репертуар, шмаляю отдельные такты, вступления и концовки, блюз да «Вишневый сад».

– А что если тебе сесть за рояль? Ты же играешь не хуже Дюка!

– Куда мне, Ирусенька, я никогда не сыграю на рояле так, как он!

В самой большой студии ДЗЗ – Дома звукозаписи на улице Качалова – для Эллингтона играл оркестр Вадима Людвиковского…

Кстати, о Людвиковском. В январе 1973 года, когда Рознер уже упаковал чемоданы, навсегда покидая и Москву, и страну, Гостелерадио распустило джаз-оркестр Вадима Николаевича. Конечно, это было обычное совпадение. И все же, согласитесь, в таких событиях читается особая символика. «Прощание со свингом» на советской эстраде сопровождалось уходом двух титанов – тут Людвиковский и Рознер вновь совпали, каждый по-своему. Повод для разгона оркестра банальный – пристрастие Вадима Николаевича к спиртному. Но ведь этим грешили многие.

Уже решив вопрос для себя, председатель Гостелерадио Сергей Лапин решил заручиться «авторитетным мнением». В пику защитникам-ходатаям, всем тем, кто хлопотал (а за Людвиковского вступились многие – Шульженко, Кобзон, Блантер), он вызвал на ковер Юрия Силантьева, руководителя эстрадно-симфонического оркестра Гостелерадио. Пригласил, чтобы задать один-единственный вопрос. Что Силантьев думает об оркестре Людвиковского, как оценивает его. И Юрий Васильевич Силантьев не упустил случая отметить, что оркестр Людвиковского от силантьевского коллектива отличается лишь одним: «Отнимите у меня группу струнных, и будет вам тот же Людвиковский».

В мае 1972 года в Советский Союз снова приехал Ричард Никсон. Теперь уже в качестве президента США и в твердом убеждении, что кузькину мать он нигде не встретит. Бытует легенда, что Рознер, «одевшись по-американски», проник в посольство и ходатайствовал перед послом. Никто уже не помнит, имел ли место такой эпизод в действительности, – не суть важно. Да и что такое «костюм американского туриста» для нашего героя, который всегда оставался человеком с Запада и всегда следил за собой, одеваясь аккуратно и модно.

Так или иначе, в канун визита американского президента отказники стали получать повестки в ОВИР. Среди них был житель Минска Эрнст Левин.

Бывший руководитель бывшего джаз-оркестра Гомельской областной филармонии познакомился с Левиным осенью того же года в приемной всесоюзного МВД. Эдди обратил внимание на позолоченную зажигалку, мелькнувшую у Эрнста в руках.

– Покажите, покажите!

Сувенир японского производства Левин получил в подарок от американского туриста-еврея. Мало того что этот предмет был украшен инкрустацией – израильским флагом, он еще и «умел играть». Причем исполнял «Ха-Тикву» – государственный гимн Израиля.

Рознер вспомнил музыкальную табакерку, которую часто брал в руки в родительском доме, вспомнил звуки пианолы в кафе на Александр-плац – одно из первых музыкальных впечатлений детства, и, чувствуя, что слезы наворачиваются на глаза, прикоснулся к зажигалке губами.

Эрнст Левин рассказывает:

Его не выпускали давно, и он сильно изнервничался. Мы… обменялись телефонами. Моя теща, человек непосредственный… бесцеремонно оглядела довольно моложавого Рознера и задала ему… вопрос:

– А сколько же вам лет?

– Шестьдесят два.

– Смотрите, – удивилась теща (она была лет на семь моложе), – у вас же ни одного седого волоса!

Эдди ответил тоном одесского джентльмена:

– Ах, мадам, я вас умоляю. Это же фганцузская кгаска!

Общение продолжилось в гостях у отказников Владимира и Марии Слепак – друзей Левина, с которыми Рознер был знаком.

«Говорили о выездных проблемах. Ехать он собирался в США или Германию…» – продолжает свой рассказ Левин.

Эпизод в приемной МВД не давал покоя, и Эрнст, вернувшись в Минск, решил сделать «царю» приятное:

«В Минске я нашел киоск уличного гравера, каллиграфически написал ему на бумажке, а он скопировал на оборотную сторону моей зажигалки библейские слова: («Хазак вэ амац – крепись и мужайся!») В следующий свой приезд в Москву… – 24 ноября 1972 года – я подарил эту зажигалку Эдди Рознеру».

Мы знаем, что желание уехать Рознера посещало не раз. Ему трудно было смириться с тем, что для молодых постепенно блекнет его образ лидера, а для стариков он уже «не тот Рознер». Нельзя превратиться в «отраженный свет собственной славы». Угнетала невозможность гастролировать за рубежом, Эдди чувствовал разочарование и усталость, наконец, хотелось повидаться с родными. Кроме того, в начале 70-х в эмиграцию засобирались коллеги: Эмиль Горовец и Лариса Мондрус с мужем, Вида Вайткуте и Анатолий Герасимов, Михаил Кушнир, Лев Пильщик и Леонид Зеликсон…

Юрий Диктович:

Это, по-моему, было на гастролях в Новосибирске, когда довелось услышать от Рознера такую фразу:

– Дик, если бы меня подвели к границе, сказали – раздень всё и иди через границу голый, я бы пошел.

Потом Эдди неожиданно попросил:

– Золетко, помоги мне составить письмо Брежневу, чтобы меня выпустили.

Теперь возможность отъезда стала реальностью. В гостинице «Россия» Рознер случайно встретил Николая Левиновского.

– Как поживаете, Эдди Игнатьевич?

– Золотко, я еду на Запад. Я всю жизнь мечтал вернуться домой[54]54
  Н. Левиновский цитируется по публикации на портале «Полный джаз» – еженедельной сетевой версии журнала «Джаз. Ру»


[Закрыть]

Увидев Бориса Матвеева из окна машины, «царь» распахнул дверцу и выскочил на мостовую:

– Борис, мой Борис! – сказал он, как всегда с ударением на букву «о», и обнял барабанщика.

Визы были на руках. Рознер уезжал, но в воздухе оставалась его улыбка. Как улыбка Чеширского кота в сказке об Алисе, как звук его трубы, который превратился в фантом.

Борис Соркин описал специфику «фантомного звука»:

Иногда случалось, что Рознер был «не в форме», не было сил играть (ведь немолод уже), но он выходил на эстраду со своей фирменной улыбочкой, клал трубу на рояль и не прикасался к ней за весь концерт ни разу. И, представьте, публика уходила после концерта с уверенностью, что они СЛЫШАЛИ Рознера. Такова была сила его артистического гипноза. Кончался концерт, и «царь» опять становился спокойным, вежливым, приветливым человеком, интересным собеседником, любителем девушек и хорошего коньяка.

Вот и поговорим о девушках!

Ирина Прокофьева-Рознер:

Он влюблялся в контексте своей работы в симпатичных и талантливых. Влюблялся красиво и легко. Влюблялся по-настоящему. Хотя это чувство могло быть и кратковременным. Никогда он не начинал роман с кем-то «с улицы». Бывало, после концерта выходим через служебный вход, а там уже девушки ждут, кричат, автограф просят. Невозможно пройти два шага. Порой на прогулке его окружали поклонники и поклонницы, нужно было что-то рассказывать. А он любил это. Был рассказчиком, был шармером. Но опять же при случайных знакомствах – никаких романов.

Пять женщин его детства и юности, сестры и мать, крутившиеся вокруг него, обожавшие его, позволили ему уже тогда что-то понять в женских характерах. Он знал прекрасно, как воздействовать на женскую душу, заставить звучать нужные нежные струны. Я часто играла роль конфидентки и была очень горда, что папа доверяет мне такие тайны. Мне было все равно, кого он любит. Состояние влюбленности играло роль допинга для отца. Ему нужно было это состояние. Оно вдохновляло на творчество. В таком счастливом состоянии он лучше играл, интереснее сочинял, работал с утроенной энергией.

Нина Бродская:

В подобных случаях Рознер закусывал нижнюю губу, закатывал глаза и начинал сыпать множеством комплиментов в адрес дамы:

«Красывая ты! У…фа! Вундеба![55]55
  Wunderbar (нем.) – чудесно, великолепно.


[Закрыть] Слядкая!»

Как правило, красотка чувствовала себя польщенной и становилась готовой на всё. При этом не подозревала, что была не первой, кому Рознер признавался в своих чувствах, не щадя сил своих. Наоборот, с каждым разом в нем рождалось новое рвение и пылкость к полу, который он так боготворил. Мне все увлечения дяди Эдди не нравились, и я – на все его расспросы о внешности той или иной дамы – отвечала однозначно резко и с дерзостью: «Да ничего в ней нет хорошего!» Рознера это умиляло, и он начинал громко смеяться. Однажды, увидев слишком хорошую реакцию на мой ответ, я решила его по-настоящему обидеть и сказала: «Она-то красивая, а ты для нее стар!» Ой, что тут было! Дядя Эдди несколько дней со мной не разговаривал и выгонял меня из своей комнаты каждый раз, когда я пыталась туда зайти, чтобы помириться с ним…

Российские женщины – особые женщины. В старину бабы в деревнях говорили: «Ведь это какое счастье великое, когда есть кого провожать, кого дожидаться…»

В конце шестидесятых у Эдди появляются сразу два сильных увлечения – пианистка Регина Ш. и певица Евгения Завьялова (псевдоним Петрова).

Евгения Завьялова:

Был 1968 год. Когда мы с трио (трио «Гармония») поступали во Всероссийскую творческую мастерскую эстрадного искусства, ее возглавлял Георгий Виноградов, а председателем приемной комиссии был Эдди Рознер. Мы очень понравились ему правильным интонированием.

– От чистоты звучания у меня чуть не лопнули перепонки, – пошутил «царь». У нас был выбор: или учиться, или идти на профессиональную сцену. Но так как одна из нас уже успела получить музыкальное образование, решили не терять времени и пойти к Рознеру. Пели эстраду, классику, создавали фон – подпевали солистам. Бэк-вокал, как сейчас говорят. В 1969 году я в оркестре осталась одна. Оркестр шикарный, музыка красивая, джазовая. Джаз, конечно, был в моде. Но не для всех, не каждый понимал, что это такое. Кто-то в джазе вовсе не разбирался, но имя Рознера привлекало публику. На меня и Рознер, и оркестр производили магическое впечатление. Я ходила как завороженная. Он был гениален – как интерпретатор, как руководитель, я видела со стороны, как он общается с музыкантами, как его любили, уважали, боялись. Его не могли окружать посредственные музыканты, плохие певцы.

Евгения Завьялова

В нем было много необычного, многое сочеталось, он был очень разным. В какие-то моменты мог быть близким другом, родным человеком, мог быть очень сердитым. Он был болезненный человек, но человек, который чувствует свое призвание, забывает обо всех горестях и болезнях, выходя на сцену. Мужчины его любили и уважали, а женщины просто обожали. Однажды мы приехали в Куйбышев, за кулисы пришли зрители, которые были ему знакомы по лагерным временам, и он их очень трогательно принимал – как родных и близких людей.

Во время выступлений в летнем театре в Одессе пожилые одесситочки из первых рядов с очаровательным апломбом спрашивали:

– Эдди, как это вы не старэете?

Видимо, в Росконцерте у Рознера были недоброжелатели, складывалась неблагоприятная, напряженная обстановка, какие-то интриги, козни. Он об этом не распространялся. Наше дело – творчество. Его убедили в том, что нужно возвращаться в Белоруссию. Потом он сам себя убедил, поверил в то, что нужно возвращаться в Германию. В таком возрасте переехать в другую страну совсем непросто.

Он был очень внимательный… Мог иногда озорничать, хулиганить как мальчишка. Тридцать пять лет разницы. Разве могут быть отношения с человеком, который на столько лет старше? Я себе этого даже в мыслях представить не могла… Странно, почему он вообще обратил на меня внимание… Представьте себе, сколько было людей, ревновавших его, злившихся, их бесило это всё… Хотя к женщинам он по определению относился как к существам, которых нужно носить на руках, воздушным, красивым, нежным… Осуждать нельзя. Это раньше я удивлялась, почему у мужчины есть жена и в каждом городе – любимая женщина. Для творчества любому талантливому человеку нужна муза. Вот только удержать музу на несколько лет дано не каждому.

…Я считаю себя счастливой. Есть такой традиционный вопрос: прожил ли бы ты тот или иной отрезок своей жизни по-другому, если бы мог вернуться в прежние времена? Я бы эту часть моей биографии не меняла. Мне есть что вспомнить, самые яркие мгновения судьбы. Для меня такие мгновения – годы работы в его оркестре.

Со временем незначительное уходит, главное остается. Каждый день я вспоминаю маму и Рознера. Двух людей, которые, как мне кажется, до сих пор ведут меня по жизни. Он где-то живет. Мне не верится, что он ушел. Он был молод душой. Храню и перечитываю его последнее письмо. Это была точка, на которой все оборвалось. 1973 год. 23 мая. Нью-Йорк.

«…Я уже с 14 мая здесь… На Майами-бич было просто чудесно. Это большой интернациональный курорт с пальмами у океана. Жизнь неимоверная, доллары на каждом шагу, но, слава Б-гу, их достаточно… Нью-Йорк – гигантский город… я встретил сотни друзей и знакомых со всего мира… К сожалению, я тебя больше не увижу, а это страшно… Желаю тебе от всего сердца большого счастья, успеха и благополучия. Нашу маленькую мамочку целуй от меня крепко. Пожелай ей здоровья и здоровья, сто лет только здоровья…»