Текст книги "Красный берег"

2

Александр Васильевич всю жизнь изучал и преподавал историю. Много прочитал, написал тоже немало… А сейчас, сидя на старом крыльце родного дома, подумал, что, вот на истории их деревни Ивановки, можно проследить всё развитие человечества…

Весь этот жизненный уклад, эти избы, архитектура которых тоже имеет тысячелетнюю историю, а эти поля, сейчас заросшие лесом и кустами – тысячи лет его, Александра Игнатьева, предки выращивали на них лён, ячмень, овёс… А церковь на том берегу и связанное с ней имя Николая Краснобережского – яркий пример борьбы язычества и православия в этих местах. И хотя православие победило, храм-то – на том берегу, а камень, хоть и скинутый с вершины – на этом… Да ведь в одно время и камень столкнули, и храм закрыли и разорили… Доводилось уже в восьмидесятых, когда стали открываться архивы КГБ, Александру Васильевичу читать и рукописное житие Николая Краснобережского, написанное последним настоятелем Воздвиженского храма, отцом Николаем… А опубликованный в краеведческом альманахе в семидесятые годы рукописный дневник Николая Зуева (Елизавета Алексеевна показывала и саму рукопись, хранившуюся в отделе редкой книги) он рекомендовал своим студентам в качестве пособия по сельскому дворянскому быту первой половины девятнадцатого века… Доводилось ему листать и страницы дела о «Поповском восстании», рассекреченного уже в девяностые… А письма его деда с Первой мировой и деду отсюда в армию…

Вспомнилось и знакомство с Елизаветой Алексеевной Зуевой. Он, тогда младший научный сотрудник, заинтересовался существовавшим до семнадцатого года и возобновлённым в двадцатые годы Обществом любителей истории и археологии. Узнал, что одним из основателей его и был муж Елизаветы Алексеевны – Иван Алексеевич Сажин.

В то время она уже не работала, была на пенсии. В библиотеке ему подсказали номер её домашнего телефона. Немного волнуясь, Александр Игнатьев позвонил.

Женский голос, ответивший ему, был чистый и твёрдый, казалось, что совсем и нестарый, но, оказалось, что это была она, Елизавета Алексеевна. Путаясь, Игнатьев объяснил цель звонка.

Она не сразу ответила, Александр даже подумал, что прервалась связь:

– Алло, алло…

– Да-да, извините, я думаю… Хорошо, приходите…

И назвала время и очень неожиданное место встречи…

Было весеннее воскресное утро. Он шёл к старому, давно закрытому для захоронений кладбищу, вернее, к церкви, единственной действующей на весь город, вокруг которой кладбище и располагалось.

Церковь была на самой окраине, почти за городом, но общественный транспорт туда не ходил, так что путь был неблизкий. Впрочем, Игнатьев шёл с удовольствием. Дорога большей частью шла вдоль реки, с которой прилетал свежий ветерок, пахло молодой зеленью, а впереди, будто к нему и шёл по этой дороге, вставало удивительно чистое, розовое, радостное солнце… Вон и железные кладбищенские ворота в кирпичной арке, за ними старые большие деревья в молодой листве покрывают ветвями все могилы, здание церковки с распахнутой настежь дверью, из которой выходят, идут навстречу ему старушки, все удивительно похожие друг на друга – в белых платочках, с узелками в руках… «Да ведь Пасха сегодня, Пасха!» – осенило Александра Игнатьева. И даже стыдно ему стало – пусть и неверующий, но ведь историк. А про такой день забыл. Сразу за воротами – нищий старик, никогда и не видывал он таких в городе: в каком-то облезлом, с надорванным подмышкой рукавом пальто, в опорках непонятных, волосики на голове жиденькие, бесцветные, а бородища сивая, спутанная, глаза к земле опущены:

– Христос воскресе! Дай Бог здоровья… Христос воскресе! Дай Бог здоровья, – хриплым голосом твердит. И в шапку, когда-то, кажется, меховую, опускают старушки – кто яичко крашеное, кто денежку… Игнатьев сунул руку в карман плаща, нашёл какую-то мелочь…

– Здравствуйте. Вы Александр Игнатьев? – услышал за спиной. Торопливо, не глядя, положил деньги в нищенскую шапку. Обернулся.

– Да, я…

– Христос воскрес! – сказала высокая стройная женщина, в косынке, совсем не идущей ни к её моложавому лицу, ни к фигуре, ни к пальто – немодному, но очень опрятному…

– Воистину… – неуверенно ответил Игнатьев. И она улыбнулась, сказала:

– Пойдёмте, – и пошла не за ворота, а мимо церкви, по дорожке, вглубь кладбища.

В самый дальний конец его зашли. Было здесь не ухожено, кусты шиповника беспорядочно разрослись. Над холмиками, почти сравнявшимися с землёй, кособоко стояли, а то и лежали деревянные пирамидки с заржавленными овальными номерками на них.

– Здесь хоронили умерших в тюрьме… Ну и, видимо, расстрелянных. Где-то здесь и Иван Алексеевич… А вот там, – указала чуть в сторону, на такие же полустёршиеся с земли холмики, но ещё под крестами, – хоронили умерших от тифа в восемнадцатом. Где-то там его первая жена и сын…

«Зачем она привела меня сюда?.. Зачем…»

– Простите, но я подумала, что вам как историку нужно это знать. Когда-нибудь всё это станет предметом изучения. Пойдёмте.

Проходя мимо церкви, она остановилась и перекрестилась, поклонилась низко. Неожиданно перекрестился и Александр Васильевич Игнатьев.

Так и познакомились. Потом уж доводилось и дома у неё бывать. Увидел и дневник Николая Зуева, и газетные, еще дореволюционные, публикации Ивана Сажина, и альманахи, издававшиеся Обществом любителей истории и археологии…

И почему-то сейчас, спустя тридцать с лишним лет, здесь, в этой, родной, деревне на крыльце родового дома, всё это вспомнилось, всё соединилось…

Лёгкий дождик прошуршал по крыше над крыльцом, освежил зелень травы и листвы, солнце отражалось в каждой капле. И на душе старика стало удивительно легко, хорошо… Вдруг что-то стукнуло его в руку, будто камушек откуда-то прилетел. Это был крупный, чёрный с блестящим отливом жук, он почему-то опустился на кисть руки Александра Васильевича Игнатьева, сначала замер, а потом пополз, преодолевая бугорки вен… И этот неожиданный жук внёс сначала какую-то сумятицу в только что обрадовавшуюся душу, а затем и чёткое ощущение – всё, что буду писать, это будет и моим покаянием… Александр Васильевич не знал, почему, но точно знал, что именно жук принёс такую мысль.

А жук вдруг раздвинул створки надкрылий, развернул радужные крылья и улетел.

От реки шли Мишка и Маринка – мокрёшеньки. А по дороге со стороны моста ехала, так необычно выглядящая здесь, ярко-красная иностранная машина…

3

Андрей Игнатьев не стал долго ждать, и уже на следующий день вся семья (жена его тоже захотела поехать) отправилась в путь к далёкому и таинственному Красному Берегу – в деревню Ивановку.

Выехав рано утром, уже к полудню были в областном центре, где к ним присоединились и Игорь Игнатьев с женой…

…Ещё вчера Галина, жена Игоря, зло говорила:

– Ну, и где они, что с ними, ты можешь мне ответить?..

– Да ничего с ними не случилось, чего ты… Ну, вне зоны действия они, и что? Раньше, вообще, мобильников не было, и как-то жили, – убеждал жену, да и самого себя Игорь.

– Старика с ребёнком отпустил, что угодно может случиться… Нет, я не могу так…

– Ну, не можешь, бери отгулы и поехали, хоть завтра! – уже злился Игорь. Он и сам уже волновался. Не смог отказать отцу – отпустил Мишку с ним, а теперь, и правда, думал – не случилось бы чего… – Не такой уж там глухой угол, – уже спокойнее говорил. – Там этот фермер, Моторин, живёт, у него машина.

– Да хоть добрались ли они… Ой, не могу я дак… – переживала жена.

– Ну, и поехали, правда. И сами хоть отдохнём там. Ты уж сто лет в Ивановке не бывала.

– Поехали! – согласилась Галина и стала названивать начальнице по работе, договариваться об отгулах.

Игорь тоже позвонил своему напарнику, предупредил, что не будет его три дня.

А работал он тренером по самбо…

…Конечно, хотел, чтобы Мишка занимался, таскал его на тренировки, но особого желания сына к этим занятиям не видел. И относился к этому спокойно: если не хочет – заставлять бесполезно, а когда сам захочет – и заставлять не надо будет. Какие ещё годы-то – десять лет, успеет всему научиться. Он и сам только в тринадцать лет начал заниматься самбо, но успел и «мастера» выполнить, и вот – тренером работает. А если так и не появится в сыне желания заниматься самбо или другим спортом (а и к другим видам спорта особой тяги в сыне пока не видел) – так, может, и не надо ему это.

Игорь бы тоже никаким самбо не занялся (был почти равнодушен к спорту, а любил лет с семи больше всего читать и книги почти без разбора глотал, благо – библиотека и дома была большая, и в школьную ходил), если бы не один рассказ деда Василия…

Тот, вообще-то, не любил рассказывать про войну… В то лето, Игорь перешёл тогда в шестой класс, в Ивановке неожиданно появились мальчишки – двое братьев-близнецов, внуки бабки Могуничевой. Приехали почему-то в первый и последний раз из Воркуты, где работал их отец, сын бабки…

В тот день захотелось Игорю не у речки погулять, а сходить в лес, за деревню, где, говорили, по окрайкам стали появляться подосиновики.

Ивановка уходила от реки вглубь берега двумя улицами и ещё тянулась рядом домов и бань вдоль реки… По своей улице, зелёной, заросшей полностью кашкой (лишь тропка вдоль домов серая, но тоже кое-где в пятнах подорожника), и бежал Игорь к лесу.

В конце улицы, уже за деревней, был скотный двор, рядом с ним ископыченный загон для коров и пруд, в который заходили коровы на водопой.

Стадо сейчас паслось на лугу у леса. Пастух Антон, средних лет мужик, в брезентовом плаще и кепкешестиклинке (несмотря на тёплую погоду) сонно сидел на вислопузой лошадке и время от времени щелкал кнутом, лениво матеря уходившую в сторону корову…

На противоположном от скотного двора, более-менее чистом, не так густо заваленном коровьими лепёхами, берегу пруда и сидели двое одинаково рыжеватых мальчишек.

Еще вчера вечером Игорь слышал от бабушки, что к Могунихе приехали внуки, и даже мечтал, как познакомится с мальчиками, подружится. Он и пошёл сразу к ним…

Он понял, что они делали – готовились закинуть в пруд корзину. Сверху корзина затянута марлей, в середине марли – дыра, в корзине хлеб. Караси, заплыв в корзину, уже не смогут выплыть – нехитрый способ, о котором рассказывал Игорю дед.

– Здорово, – первым сказал один из мальчишек.

– Привет…

Братья степенно, по очереди пожали ему руку, звали их Вовка и Сашка. При этом были так похожи, что Игорь тут же и забыл, кто из них Вовка, а кто Сашка.

– Если без нас корзину проверишь – получишь, – сказал вдруг с угрозой Сашка (или Вовка) и сам себе кулак в скулу упёр.

– Ага, – подтвердил Вовка (или Сашка) и щёлкнул кулаком правой руки по раскрытой ладони левой.

– Я и не собирался, – удивился Игорь такому повороту.

– А хочешь сейчас тебя побьём? – опять первый спросил.

– Нет. Вы чего?

– Ну и вали отсюда, чего встал! – второй крикнул.

Игорю стало обидно, он считал себя деревенским старожилом, а эти только приехали…

– Где хочу, там и буду стоять! Сами валите!

– Чего? – оба пошли на него.

А Игорь не побежал. Ему бы и хотелось сейчас убежать. Но не бежал.

И братья остановились. И один поднял ссохшийся ком земли и бросил.

Обида была сильнее боли. Игорь сам на них бросился. И они побежали от него. А потом вдруг резко оба остановились, схватили Игоря за руки и свалили на землю…

Тут и подъехал пастух Антон:

– Я вот кнутом-то вас!

Все трое бросились в деревню. Рыжие братья к своему недалёкому дому, а Игорь к своему – через всю деревню. Бежал и слёзы обиды сглатывал.

Бабушка полола в огороде гряды, дед что-то поколачивал в дровнике, где у него что-то наподобие мастерской было… Игорь ушёл на поветь. Там в расписанном аляповатыми цветами сундуке лежали старые журналы, книги, пачки перевязанных бечёвками писем…

Вечером уж дед-то и сказал (сидели они на крыльце, пока бабушка собирала в избе ужин):

– Мне Антон-то, пастух, рассказал. Молодец, Иго-ряшка, не побежал от них… Дак они вдвоём тебя и свалили?

Игорь кивнул.

Дед покачал осуждающе головой. Тогда-то и рассказал он внуку о разведчике Петрове, удивительно ловко владевшем приёмами «борьбы вольного стиля».

– Он и мне показывал, да у меня не очень получалось. Да и не до приёмов там было – так, баловались…

– Борьба вольного стиля? – переспросил Игорь.

– Да, так Сашка Петров называл.

– Может, вольная борьба? Я такую по телику смотрел.

– Может и вольная, – согласно кивнул дед.

…Осенью в городе Игорь попросил отца записать его в секцию вольной борьбы.

Пошли вместе в недавно построенный огромный спорткомплекс, где какими только видами спорта не занимались. Нашлась и борьба. Только не вольная, а классическая.

– Вольной у нас в городе нет. Да вы, давайте, к нам записывайтесь, – говорил тренер, оглядывая и Игоря, и его отца.

Александр Васильевич вопросительно глянул на сына, тот пожал плечами и всё же сказал: «А дедушка говорил – борьба вольного стиля».

– Да что ты заладил – «вольного стиля», «вольного стиля», – взорвался вдруг отец, ему-то вообще вся эта затея не очень нравилась, только что не хотел обижать сына, да и отца…

– Подождите-подождите, – подал вдруг голос второй тренер, постарше возрастом, до этого равнодушно, казалось, сидевший за столом и что-то писавший в толстой тетради. – Вольного стиля, говорите. Так ведь так раньше самбо называлось. Ага. Я сам этим вольным стилем занимался и тогда тоже всё с вольной борьбой путали. Самбо-то – это уже в пятидесятые годы название придумали. К самбистам вам надо!

Первый тренер, кажется, осуждающе глянул на старика.

– Пусть идут к самбистам, Николаич, пусть идут, – ответил на этот взгляд старый тренер.

В этом же спорткомплексе и самбисты занимались. Попали как раз на тренировку. Игорь и сам не понимал, почему, но с первого же взгляда полюбил этот спорт.

Скоро он втянулся в тренировки. Появились и первые успехи на соревнованиях…

Очень хотелось ему, чтобы приехали на следующее лето воркутинские братья. Но почему-то больше они не приехали – ни на следующее, ни позже, никогда…

А теперь тренер Игорь Александрович Игнатьев всё чаще задавал себе вопрос – а что такое спорт, нужны ли такие уж серьёзные занятия им? Для здоровья полезнее физкультура. А что спорт характер воспитывает – это точно. Но он может развить не только лучшие, но и худшие черты характера – самонадеянность, культ грубой силы. Разве нет? Да и та система спорта, которая складывалась в последние годы, всё больше не нравилась ему. Хотя занятия в детско-юношеской спортивной школе ещё были бесплатными для ребят, но уже приходилось им самим (родителям, конечно) и форму покупать и, зачастую, поездки на соревнования оплачивать. И уже не редкость случаи, когда ребята из небогатых семей, даже и очень способные, прекращают занятия именно по этой причине. Это совсем не устраивает его, Игоря Игнатьева…

Более того, Игорь понял, что его всё больше не устраивает сам образ жизни в городе, хотя и был он абсолютно городским человеком.

Разве это нормальная жизнь – в бетонной клетке, где за стенкой такая же клетка. И раздражает то громкая музыка из-за стены справа, то стоны больного старика слева… И он уверен, что так же раздражает кого-то нетихая жизнь его семьи. Заставленный машинами двор. Вечно вывороченное нутро помойки у забора, пыль и грязь летом. Слякоть и снежно-водяная мешанина – осенью, зимой и весной… Транспорт, машины, которые, кажется, уже гораздо важнее, главнее не то, что пешеходов, а даже тех людей, что управляют ими… Эта постоянная скученность, эта невозможность полной тишины, натуральной, без электроподсветки, ночной темноты, мёртвая вода из водопровода… Эта невозможность побыть одному, а человеку иногда нужно побыть одному в своём доме… Невозможность даже в этой тесноте рожать детей…

Если бы он мог выбирать – вот такая жизнь в городе или жизнь в деревенской избе, пусть и без городских удобств… Да только здоровье сына, а чистый деревенский воздух и чистая вода – это главное для здоровья, был уверен Игнатьев, только один этот аргумент перевешивает все остальные.

Бросить бы всё, да и уехать жить в деревню. В Ивановку, на Красный Берег.

А что нужно, чтобы жить там? Возможность заработать на пропитание и возможность учиться для сына… Кажется – так немного, а непреодолимо. А давно ли в Воздвиженье школа была, ещё его отец там учился. И ведь выучился – профессором стал. Ну вот, появилась возможность работать у фермера, можно бы и другую работу придумать. А там, глядишь бы, и школа появилась, если бы люди-то жили…

Вот такие мысли-мечты всё чаще посещали Игоря Александровича Игнатьева.

И вдруг позвонил Андрей. Сказал, что завтра к обеду с женой планируют быть у них в городе.

– Вы-то не хотите в Ивановку съездить? – спросил Андрей.

– Хотим, – ответил Игорь и улыбнулся.

…И вот – едут. Игорь на переднем сиденье рядом с Андреем, женщины и Колька – сзади. Жёны их сразу общий язык нашли – всю дорогу болтали. Колька за долгую дорогу от Москвы уже умаялся, часто просил у матери пить, открыть форточку, ещё что-то, а потом задремал.

Андрей и Игорь молчали. Но молчание их было нетяжёлым. Кажется, впервые со времён детства делали согласное дело – совсем не такая нынче поездка получалась, как тот давний, совместный поход в Ивановку…

4

…И стало в тот вечер в Ивановке неожиданно многолюдно и шумно.

Вынесли на улицу стол, выставили снедь и питьё. Александр Васильевич Игнатьев, его сын Игорь, жена его Галина, Андрей Игнатьев, его жена, Николай Моторин и его жена Ольга, работавшие у Моторина семейная пара из Заозерной – Иван и Ирина Коншины, тракторист из Жукова Семён Кукушкин, Володя Сапогов – мастер на все руки (бывший житель Воздвиженья, а потом Жукова, а теперь постоянный житель Ивановки – он занял пустующий домик неподалёку от моторинский фермы), молчаливый таджик Саша (его настоящее имя никто, кажется, и не знал – сложно выговаривать, да он и сам себя Сашей называл), поработавший какое-то время в колхозе в Жукове и тоже почему-то перебравшийся к Моторину… Да ещё ребятишки: Мишка, Маринка, Колька…

– Вот, думалось – всё, умерла Ивановка, захирел Красный Берег. Ан нет – вот нас сколько тут. И все мы здесь – не чужие, – говорил Александр Васильевич. – Я уж большую часть жизни в городе прожил, думалось по молодости – всё, распрощался навек с деревней. Стеснялся, бывало, и сказать, что я деревенский, а чем старше, тем больше сюда тянуло. И притянуло. Родина… Земля моя… Я вот подумаю, да и поселюсь тут. Мне уже не надо ни газа, ни ванны, а вот эту реку и это поле надо… – Он вроде бы ещё и не выпивал, но был будто бы не совсем трезвым, и Игорь с опаской посматривал на отца, больно уж разволновался…

– Так и давайте за нашу родину, за Ивановку! – не вытерпел, видно, долгой и сбивчивой речи Моторин и поднялся с полной рюмкой. Жена толкнула его ногой под столом, но тоже поднялась следом, и все встали, чокнулись рюмками. Даже таджик Саша.

Неожиданно разговорилась жена Андрея:

– Я такой красоты нигде не видела! Это же чудо! Андрей, а дом твоего деда не сохранился?

– Нет, я же говорил…

– Ну, давай купим какой-нибудь, будем приезжать, это же чудо…

– Берите любой, да и живите, у большинства домов никаких уж хозяев, поди-ка, – откликнулся Моторин.

– Вы к нам в Заозерье приезжайте, вот там можно отдохнуть – тишина, покой, а то здесь-то скоро, как в Москве, не протолкнуться будет, – то ли серьезно, то ли в шутку сказал Иван Коншин.

Ольга Моторина затянула вдруг «Окрасился месяц багрянцем», и муж подхватил, а все остальные подтянули, даже таджик что-то напевал…

Дети тоже будто опьянели от свободы и свежего воздуха – носились и валялись по лужайке.

– Пострелята, давайте-ка дровишки на костёр собирайте, – скомандовал Моторин, и дети с радостью бросились собирать старые доски, палки, полусгнившие колья павших заборов – этого мусора кругом было много…

Зажгли костёр, и сразу ночь потеснила долгий вечер. И небесные звёзды сливались с искрами костра.

Мишка Игнатьев, разомлевший от непонятного счастья, подошёл к отцу и матери, сказал с затаённой надеждой в голосе:

– А я всегда тут хочу жить…

– Да я бы, может, тоже хотел, – откликнулся отец.

– Для начала отпуск здесь поживём, – подвела итог их мечтаниям Мишкина мама.

Александр Васильевич вдруг погрустнел. Моторин заметил это:

– Ты чего, Василич?

– Отца-то увёз я отсюда, каково ему было в городе-то помирать…

– Ну, ты это… Не надо… Давай-ка, ещё по граммульке…

Неожиданно общее внимание привлёк Володя Сапогов, до этого больше молчавший:

– Я думаю, чего… Это, Николай Петрович, – Моторину кивнул… – Это… Александр Василич… – на Игнатьева взглянул… – Это… думаю… Пока много-то нас – давайте камень-то на место поставим. Марьин-то… А чего – Красный Берег дак… Пусть всё как было… Старики-то рассказывали, это…

– Точно! – первым поддержал его почему-то Андрей Игнатьев. – Господин фермер, придётся вашей техникой попользоваться. Но я готов возместить – горючку там, амортизацию.

– Да ты чего, обидеть хочешь, – махнул на Андрея Моторин и поднялся, возвысил голос. – Решено – завтра ставим Марьин камень на место. Святу месту – пусту не бывать!

И, конечно, в ночи и гвалте общего разговора никто не слышал и не видел, как плыла от Воздвиженского к Красному Берегу лодка…

– Здравствуйте, всем! – громко поздоровался Сергей Куликов, неожиданно вышагнувший из темноты в свет костра.

– О! Сосед, садись, молодец, что пришёл. Налить ему!

– Я, извините, сразу о деле скажу, а потом уж…

– Какие сейчас дела, ты что…

Но Куликов твёрдо повторил:

– Дело у меня, мужики… И женщины тоже, – добавил, смутившись. – Я в храме-то, под досками там, крест нашёл. Старый, надкупольный. Целый абсолютно. Чугунный. Я покрасил его золотянкой… Да это, ладно… Купол-то целый почти, там сбоку только прореха, я забирался, приготовил всё… Надо бы крест-то поднять, – окрепшим голосом сказал. – А то живём без креста. Давайте, все вместе-то, земляки… – обвёл стол взглядом.

– Мы хотели завтра камень… – кто-то начал.

Но встал Александр Васильевич, сказал твёрдо:

– Камень – это память, крест – это жизнь. Завтра будем ставить. Крест.