Текст книги "Пикник в барской усадьбе (сборник)"

– Что вы хотите от меня?

– Как что? Обезопасить наш общий бизнес.

– То есть, замять уголовное дело, которое будет, или уже возбуждено против вас?

– Да.

– Хорошо, я подумаю, что можно будет сделать. Позвоню сам. – И Михаил Александрович положил трубку.

– Сволочь. Почуял, что запахло жареным! – Эванс швырнул телефонную трубку на пол.

После этого он спустился на этаж ниже, зашёл в лифт, замаскированный под двери шкафа, и нажал нижнюю кнопку. лифт опустил его в подвал, где Эванс, сев в электрокар, велел водителю везти его в бокс “Д”.

Бокс “Д” располагался в самом конце подземного лабиринта, созданного Эвансом. Этот лабиринт он проектировал при помощи одного талантливого, но невостребованного инженера, которого по окончании работ пустил в расход. Рабочие и инженеры, которые привлекались к строительству, были задействованы в создании отдельных частей этого грандиозного сооружения, и картину всего в целом представлять не могли. Наиболее посвященных или любопытных из них он также убрал. Когда Эванс впервые переступил черту закона и убил человека, он испытывал смешанные чувства страха и угрызений совести. Но когда число его жертв перевалило за десяток, то эмоции оставили его сознание, и он стал заботиться лишь о том, чтобы не оставлять следов. Настоящее имя Эванса, подлинные документы мало кто видел. На самом деле ему было не 25–30 лет, на которые он выглядел, а гораздо больше. Он сделал себе несколько пластических операций, усиленно следил за здоровьем. Через десять минут электрокар довёз его до заветной двери и Эванс, воспользовавшись электронной карточкой, проник внутрь. К его появлению уже всё было готово. Комната разделена прозрачной перегородкой на две половины. В одной из них находились привязанные к стульям Интеграл, Кормишин и оперативник Николай. Рядом с ними за пультом с множеством кнопок и индикаторов сидел управляющий. Во второй части комнаты находилась привязанная за руки к перекладине, находящейся у неё над головой, раздетая донага женщина. Привязана она была таким образом, что стояла в полный рост, и если не делала резких движений, то не испытывала особого дискомфорта, если, конечно, не считать присутствия пятерых мужчин. Но это было ничто по сравнению с тем, что её ожидало в дальнейшем. Около женщины, а это была Алёна, крутились две собачки рыже-белой масти, с висячими ушами и длинными хвостами. Это были гончие Бинго и Кэт. Кэт спокойно стояла, наклонив голову и рассматривая странную железку, прикреплённую на высоте полутора метров от пола к прозрачной перегородке. От железки, а это был колебательный контур, к пульту тянулось множество проводов. Бинго весело бегал по комнате, обнюхивал углы и несколько раз лизнул женщину, от чего её тело покрылось мурашками. Алёна старалась стоять к мужчинам боком, от бессильного стыда её лицо залила пунцовая краска, а в глазах стояли слезы.

Эванс уселся в специально для него приготовленный стул, минут пять рассматривал пленников.

– Значит, это вам захотелось приключений? Тоже мне, следопыты! – наконец вымолвил он.

– Они заявили, что не будут с нами разговаривать! – издевательски сказал управляющий, кивая в сторону пленников.

– Какая самонадеянность! – притворно возмутился Эванс и продолжил. – Итак, господа, я хочу продемонстрировать вам один небезынтересный в научном плане эксперимент, который должен одновременно подтвердить безграничность познания и заставить вас вступить со мной в диалог. Пикантность ситуации в том, что на месте этой симпатичной женщины может в дальнейшем оказаться любой из вас. Ну, не будем говорить лишних слов, лучше всё продемонстрировать наглядно. Начинай, Пётр Иванович.

Управляющий нажал на одну из кнопок и стал медленно поворачивать какую-то ручку на пульте. Собаки, как по команде, вскинули головы и уставились на колебательный контур. Потом они стали проявлять повышенную нервозность, бегать по комнате, скулить, пока не забились в угол. Там они прижались друг к другу, дрожа от страха.

Управляющий выключил колебательный контур, и псы незамедлительно вернулись к своему обычному поведению. Затем он проделал на пульте ещё какие-то манипуляции, и собаки, снова как по команде, подбежали к Алёне и оскалили зубы. От отвращения и страха Алёна закричала.

– Достаточно. – Велел Эванс, и, уже обращаясь к Интегралу, спросил. – Как вы оцениваете эту научную разработку? Вы же, кажется, физик? Да и ваш товарищ по несчастью, если мне не изменяет память, занимается бионикой? Вы видели когда-нибудь что-либо подобное?

– Прекратите эту мерзость! – произнес Интеграл. – Вы же, надеюсь, учёный, а не садист.

– Я не просил давать оценку моим действиям и методам ведения допроса. Я спросил ваше мнение о моём изобретении.

– Так ты, выходит, нас допрашиваешь? Позволь узнать, на каком основании? – спросил Николай.

– Основание здесь только одно – моё личное желание. – Ядовито улыбаясь, пояснил Эванс.

– Хорошо! Что вы хотите знать? – спросил Интеграл.

– Что вы делали около моей усадьбы?

– Приехали отдохнуть, половить рыбу.

– А куда делись ваши спутники, что они искали?

– Я же говорю, ушли ловить рыбу. А может, захотели погулять по лесу на той стороне реки.

– Придуриваетесь, значит?

– Мы и не думали. Если не верите, то это ваше дело.

– Пётр Иванович, продолжай, пожалуйста. Ребята, видно, не поняли, с кем имеют дело!

Управляющий включил колебательный контур. Собаки, до этого мирно лежавшие у ног Алёны и вылизывавшие себе лапы, поднялись и, зловеще оскалившись, стали ходить по комнате. Их носы наморщились, губы хищно поднялись, обнажив клыки. Раздалось утробное урчание, и Бинго молниеносным броском вцепился Алене в ногу. Кэт последовала его примеру и вонзила свои клыки в ягодицу. лицо жертвы исказилось гримасой боли, рот открылся в диком крике, от которого чувствительный Эванс всегда предпочитал отгораживаться звуконепроницаемой перегородкой. Наверняка, собаки загрызли бы несчастную женщину насмерть, но здесь случилось непредвиденное. Погас свет. Воцарилась недоумённая тишина. Дело в том, что на объекте находилось множество аппаратуры, требующей бесперебойного круглосуточного питания. И именно с этой точки зрения объект был особенно надёжно защищён. Первым среагировал управляющий, который не стал дожидаться, когда Эванс облает его, набрал номер дежурного у пульта коммуникаций. Дежурный ничего прояснить не смог. Свет отрубился во всех подземных боксах, причина непонятна. Дежурный выслал в бокс, где в настоящее время находились Эванс, управляющий и пленники спасательную команду и группу охраны. Они сумели привести в действие аварийное освещение, эвакуировали шефа в его апартаменты, а пленников поместили обратно в комнаты-камеры. Бедную Алёну отвязали и, почти бесчувственную, отправили в её комнату под присмотр охранника и врача. На такие случаи в усадьбе был специальный врач, человек немногословный. Врач вкатил покусанной женщине успокоительное, затем продезинфицировал раны и, убедившись, что её жизни и здоровью ничего не угрожает, удалился.

* * *

Эванс, доставленный под охраной в свои апартаменты, был по-настоящему напуган. Отключение света само по себе не могло послужить причиной его страха. Оно стало лишь последней каплей. Эванс, а по паспорту Гуменшток Павел Павлович, родился пятьдесят лет назад в семье служащих. Его папа, Павел Сергеевич Гуменшток, служил в системе МВД и вышел в запас полковником. Мама, в девичестве Сельверстова любовь Петровна, работала в каком-то НИИ со сложным названием и даже защитила кандидатскую диссертацию. Их семья была благополучной и дружной, и младший Гуменшток рос в достатке, хорошо учился в специализированной английской школе и имел возможность продолжить образование в высшем учебном заведении, что и сделал.

Он выбрал медицинский институт и легко поступил туда. Надо отметить, что с детства в Павлике воспитывали, радуясь его успехам, стойкое ощущение, что он является не просто способным мальчиком, а каким-то уникумом. То, что это принесёт в будущем большие проблемы, родители не задумывались. Как не замечали, что у мальчика возникают проблемы в общении со сверстниками, различные комплексы, точно по лекциям доктора Фрейда. И действительно, Павлик был очень обидчив, считал, что любая неудачная или слишком грубая шутка одноклассников является для него оскорблением, оскорблением от тех, кого он выше, умнее, достойнее. Почему он их выше, умнее и достойнее, Павлик не знал, да и особо задумываться не хотел. Просто так должно быть, и всё тут. Дальше появились проблемы с женским полом. Если ему кто-то нравился, то чувство обязательно должно было быть ответным. Иначе это умаляло его мужское достоинство. Когда он терпел подобные неудачи, то прилагал максимум усилий, чтобы доказать, что он лучше более счастливого избранника, умнее, красивее. Для этого он непременно должен был опережать других в учёбе, спорте, одежде. Когда же ему это не удавалось, он впадал в серьёзную депрессию, запирался в своей комнате, ненавидел весь свет и некоторое время жил отшельником. Таким образом, психика Павла Гуменштока была серьёзно надломлена ещё со школьных лет. В институте это приняло более серьёзные формы. Гуменшток учился прекрасно, но мысль о собственном превосходстве настолько овладела его сознанием, что присутствовала уже в любой мысли, сопровождала любое стремление, любое желание молодого человека. Он примерял на себя только образы известных и прославившихся тем или иным способом людей. По окончании института Павел выбрал для себя в качестве жизненного ориентира биографию хирурга Пирогова и, поступив в аспирантуру, вступил с великим учёным в социалистическое соревнование. Пример великого человека одно время так благотворно подействовал на Павлика, что он временами забывал даже о своём вселенском превосходстве и получал удовольствие просто от занятия научной деятельностью. Но через три года разразилась трагедия. Его, одного из лучших студентов на курсе, обошёл завзятый троечник, который имел одно существенное преимущество – папу академика. Этот неумеха и тупица, который по поводу и без повода ржал как жеребец и брызгал слюной, защитил блестящую диссертацию, которую ему писал почти весь коллектив кафедры нейрохирургии. У Гуменштока также были наработаны неплохие материалы, но, работая минимум по десять часов в сутки, он физически не успевал оформить их в виде работы. И в Павле с новой силой ожили прежние комплексы. Диссертацию он, конечно, защитил, и не менее блестяще чем конкурент. Но заграничная стажировка и перспективное место в институте достались счастливому сопернику. Вернее, это место для него сделал дальновидный папа-академик, который умел заглядывать в будущее и определил через своих знакомых академиков-медиков самую перспективную тему для своего сына. Молодой Гуменшток готов был уже впасть в невиданную доселе депрессию и чуть ли не наложить на себя руки, ведь никогда ему при таком положении вещей – кумовстве, повсеместном действии телефонного права и блата – не достичь своих суперчестолюбивых целей честным трудом. А честный труд и собственные силы при достижении своей цели были для него непременным условием. Ведь если он достиг бы цели при помощи кого-то другого, то это также нанесло бы удар по честолюбию. Он хотел полностью сделать себя сам. Итак, перед ним встал выбор – превратиться в обычного человека и жить этими скучными, мещанскими проблемами, или продолжить достижение своей цели. И он выбрал последнее, но только решил сменить ориентиры и средства достижения желаемого. И ещё он запретил себе впадать в депрессию, что бы ни случилось. Павел даже прошёл курс лечения у опытного психотерапевта. А в качестве инструментов для достижения своей цели он выбрал все доступные средства, и чтобы окончательно снять ограничения – вычеркнул такие мешающие делу препятствия как мораль и совесть. И в качестве ориентира теперь выступал не известный учёный, учёных Павел решил при надобности просто использовать как простых ремесленников, а такие политические деятели как Цезарь, Наполеон, или, на худой конец, самый человечный человек Владимир Ильич Ленин, или лучший друг советских физкультурников Иосиф Виссарионович Сталин. Вот так он и мыслил – ни больше и не меньше. В общем, Павлику Гуменштоку теперь нужны были власть, деньги и слава. Но легче построить план, чем его осуществить. Ни подходящих связей, ни денег, ничего подобного у Гуменштока не было. Он уволился, громко хлопнув дверью, из института и прозябал уже три года в районной больнице. Внутри он горел прежним честолюбивым пламенем, но внешне всё больше превращался в среднестатистического нищего врача. Поношенная болониевая куртка, ботинки с чинеными подмётками, разведённый спирт под селёдочку в праздники и философское утешение с умной книгой в домашней тиши под банку пива. Возможность заниматься научной карьерой уходом с кафедры он себе отрезал на многие годы, если не навсегда. Жалованье было нищенским, а работа тяжёлой и ответственной. Родители к тому времени были ещё живы, и из пенсии немного помогали сыну, приговаривая, что ему пора жениться, и что зря он бросил науку. Жениться и в самом деле было пора, если можно было точно указать этот временной отрезок для отдельно взятого человека, но только не на ком. Санитарки и докторши, находившиеся рядом, его не устраивали, контакты с внешним миром он практически все обрубил, да и что он мог предложить красавице избраннице, а на иное он был не согласен, – убогую квартиру, нищенский достаток?! Так, наверное, никогда и не превратился бы среднестатистический бедняга доктор Гуменшток в богатого, таинственного и влиятельного Эванса, если бы не случай, которому мы так мало придаём значения, даже в последующем анализе событий, и от которого, на самом деле, многое зависит. Однажды, в больницу привезли очень тяжёлого больного с крайне сложной травмой головы. Больной этот отличался от других ещё и тем, что его доставили и ни на шаг от него не отступали спортивные молчаливые ребята. Больного положили прямиком на операционный стол, чуть ли не спихнув оттуда пациента, которому предстояла плановая операция. И тут встал очень непростой вопрос, а именно, кто будет резать? Специалистов такого уровня и необходимого оборудования в больнице не было. Почему его не повезли сразу в профильную центральную клинику, оставалось неясным, но сейчас везти туда уже было поздно. Никто из врачей не рисковал встать к операционному столу и взять в руки скальпель. Охранники, видя это непростительное промедление, стали посматривать в сторону врачей не вполне дружелюбно, и общее волнение нарастало. Один из “секьюрити”, видимо, старший, достал из одного кармана пистолет, а из другого – пачку денег. Он предложил врачам простой выбор – или кто-то берёт на себя ответственность и делает операцию, либо никто из здесь присутствующих не проживет дольше их хозяина. И тут персонал больницы под воздействием этого мощного стимулятора вспомнил о Гуменштоке, который сегодня был выходной, о том, что его диссертация очень близка по теме к проблеме, которую предстояло решить при помощи оперативного вмешательства. Об этом врачи честно и сообщили молчаливым ребятам, и те не стали терять времени даром. Гуменштока привезли на огромном чёрном джипе через десять минут и, в буквальном смысле слова, сунув в руки скальпель, поставили к операционному столу. Павел удалил из операционной всех лишних, включая охранников, и принялся за дело. Операция прошла на удивление успешно. Через несколько недель больной смог разговаривать. Его перевели в центральную клинику, в палату люкс, и Гуменшток почти забыл о нём. Удачная операция принесла ему сумму, на которую он мог безбедно жить около года, и он был этим вполне доволен. Но неожиданно к нему домой нагрянули те самые молчаливые молодые люди, которые заставили его сделать операцию. Оказывается, их хозяин, вот чудак, захотел поговорить с человеком, спасшим ему жизнь. Что ж, у богатых свои причуды, и Павел вынужден был подчиниться. Когда Гуменшток вошёл в палату к своему бывшему пациенту, тот внимательно осмотрел его с ног до головы и попросил присесть и рассказать о себе. Павлу было некуда деваться, и он сначала неохотно, а затем всё более подробно выложил незнакомцу свою жизнь. Тот слушал очень внимательно, как ребенок слушает сказку, а потом неожиданно заснул, так как был ещё очень слаб. Павла отвезли домой.

Затем Павла ещё несколько раз привозили в больницу. Больной креп день ото дня и уже не только слушал гуменштоковы откровения, но и сам вступал в беседу. Пациент оказался крупным финансовым воротилой, звали его Виктор Сергеевич, а фамилия была простая и необычная одновременно – Зонтиков. На вид ему было лет сорок с небольшим, он носил очки и совсем не походил на бандита. Павел рассказал и о своих планах, которые никак не мог воплотить в реальность.

– Значит, хочешь стать богатым и влиятельным человеком? – спросил у него Зонтиков.

– Да. – Просто ответил Гуменшток.

– Ты же хороший врач, можно сказать, талантливый.

– Мне этого мало, да и интерес к медицине иссяк.

– Нет. Хороший врач это много. Я, знаешь ли, даже завидую тебе немного. Делаешь нужное людям дело, делаешь качественно. А деньги? Деньги и врачебной практикой заработать можно. Я же, например, заплатил. И других состоятельных больных можно найти.

– Вы не поняли. Я о настоящих деньгах говорю.

– О настоящих? – переспросил Зонтиков, хотя отлично слышал вопрос. – Настоящие деньги иногда приводят вот к таким последствиям. – Он указал на свою голову. И приносят такие проблемы, о которых не имеющий их человек даже не подозревает.

– Проблемы везде есть, важно, как к этому относиться.

– Философски заметил Павел.

– Хочешь попробовать зарабатывать деньги?

– Хочу, но не имею возможности.

– А если я тебе помогу?

– Буду признателен.

– Да нет, это я тебе признателен за то, что ты спас мне жизнь. А мне ты будешь отдавать процент от прибыли. Если, конечно, сможешь её получить.

Так они и договорились. Почему Зонтиков проникся к Гуменштоку? Может быть потому, что увидел в нем будущую акулу капитализма? Может быть, из чувства благодарности захотел помочь воплотить мечту этого наивного врача в жизнь? Ответ на этот вопрос не известен. Но в дальнейшем Зонтиков ни разу не пожалел о своём решении. Гуменшток проявил незаурядные способности, хватку, продемонстрировал умение решать проблемы без оглядки на моральные ценности и скоро преуспел на том небольшом участке коммерческой деятельности, который доверил ему господин Зонтиков. Тогда Зонтиков поручил ему ещё один участок, а потом отдал под контроль и большую часть своей империи. Заработав достаточно денег и приобретя нужные связи, Гуменшток решил создать свой собственный бизнес. И у него получилось. Так и родилась усадьба. Создание собственной империи не далось Гуменштоку безболезненно. Теперь он стал составлять конкуренцию многим немаловажным людям в городе, да что мелочиться, и во всей стране. Ему пришлось оборвать некоторые старые связи, устранить многих конкурентов и недовольных, что он стремится нарушить сложившуюся иерархию и слишком быстро выбирается “из грязи в князи”. Зонтиков также был не очень доволен, так как Гуменшток уносил с собой многие секреты его бизнеса, отнимал некоторые сферы влияния, лишал ощутимой доли прибыли. Но они сумели договориться, и Зонтиков впоследствии не раз благодарил судьбу за то, что не стал на пути у своего ученика. Прошло ещё несколько лет, и Гуменшток, к тому времени предпочитавший уже жить затворником и переименовавший себя в Эванса, занял лидирующее место среди “деловых” людей в области. Он приобрёл связи среди политиков, представителей силовых структур, легальных бизнесменов. К первоначальному его занятию – торговле наркотиками – прибавились научные разработки в области самых современных областей физики, биологии, психологии. Последнее время Эванс уделял большое внимание предвыборным технологиям и иным методам влияния на массовое сознание. Он шёл в ногу со временем. За последнее время мало что могло причинить ему серьёзный ущерб, ведь везде всё было схвачено, а если встречались неожиданности, то он решал их, как было принято в мире “деловых” людей. И вот теперь он не мог объяснить себе тот странный липкий страх, дискомфорт и неуверенность в себе, появившиеся в последнее время. С чем это связано? Он чувствует, что прошло его время? Но сейчас его позиции сильны как никогда. Его хотят погубить конкуренты? Но это его привычное состояние, и они испытывают похожее чувство. В чём дело? Ведь не в том же, что неожиданно погас свет? Эванс налил себе ещё коньяка. Он пил его маленькими глотками, но слишком быстро. И коньяк скоро кончился. Зато по телу разлилось приятное тепло. Эванс нехотя поднялся и налил себе ещё. Пока он поглощал следующую порцию благородного напитка, в голову пришла неожиданная мысль – «может быть, подобное беспокойство ему стала создавать его совесть, такая вышколенная и укрощенная? Слишком много трупов висит на нём, и их кровь вопиет?! Да нет, глупости всё это! А вот удастся ли на этот раз избежать неприятностей с органами правосудия? Вот в чём вопрос! И, как любой вопрос, его необходимо решать. И, как любой вопрос, его можно решить!». – На этой оптимистичной ноте Эванс успокоился и, повернувшись набок, уснул. Надо было отдохнуть перед новым допросом с пристрастием, да и коньячным парам не мешало бы выветриться. – «А пока добры-молодцы починят свет и, самое главное, поймают излишне любопытных оперов, набравшихся наглости тягаться с ним, с самим Эвансом!».

* * *

Полковник Берендеев испытывал дискомфорт и чувство неуверенности. Вообще-то это чувство редко посещало его. Даже на ковре у начальства он отличался прямотой и четкостью суждений, всегда точно излагал свою точку зрения и крайне редко менял её. Солидное поведение солидного мужчины. Но сейчас Берендеев был противен самому себе. Он не решался доложить начальнику управления о том, что его сотрудник Петров, сам того не понимая, вмешался в суперсекретную разработку. Мало того вмешался, он ещё и милицию за собой потащил. Хотя, это я сам ему такое распоряжение и дал. А что я еще мог сказать? Так по закону положено. Статья-то милицейская. А, может быть, зря я его не предупредил, чтобы не совался, мог и немного завесу тайны приоткрыть, что усадьба эта нас давно интересует, да только его, Петрова, уровня не достаточно, чтобы такую разработку вести. Здесь люди повыше чином задействованы, да и то ограниченный круг. Интересно, как далеко этот Петров сумел зайти?! Насколько я его знаю, парень он настырный, и не дурак. Мой человек в усадьбе только что доложил, что там переполох, кого-то ловят, хозяин бесится, сам не свой. Неужели они добрались до него?! Размышления Берендеева прервал телефонный звонок.

– Слушаю!

– Валерий Осипович?

– Совершенно верно.

– Вас беспокоит Сотников Михаил Константинович, начальник отдела по раскрытию убийств уголовного розыска.

– Чем обязан? – спросил Берендеев, хотя догадывался чем именно.

– Мне только что звонил мой сотрудник, старший группы, которая отправилась в Затокино по вашей информации. С ними, кстати, и ваш человек.

– Я в курсе. – Ответил Валерий Осипович.

– Тогда, наверное, он вам уже докладывал обстановку. У них двое раненых. Но они нашли труп Полежаевой, и сейчас спасаются от погони в деревушке Пеньково. Мы планируем выслать туда медиков, оперативную группу и экспертов.

– Могу чем-нибудь помочь?

– Да. У нас есть взвод омона, чтобы провести штурм усадьбы, но на всякий случай, не поможете ли и вы своими людьми?

– Какой штурм?

– Мы собираемся провести в усадьбе обыск, но думаем, что хозяин не будет гостеприимным и не облегчит нам задачу.

– Что, уже и постановление оформили?

– Да, оно лежит у меня на столе. Так как с группой спецназа? Поможете?

– Я вам позвоню.

– Хорошо. Только учтите, что мы отправляемся в Затокино через час.

Час от часу не легче. Что ж, в такой ситуации доклад руководству просто неизбежен. Он набрал номер начальника Управления и попросил разрешения зайти для срочного доклада.

Начальник Управления ФСБ России по N-ской области Семён Валентинович Пестов восседал за современным столом в просторном, отделанном дубовыми панелями кабинете. Воздух в его кабинете всегда был свежим благодаря исправно работающему кондиционеру и отсутствию у хозяина вредной привычки курить. Пестов был моложав, подтянут. Говорил всегда очень спокойно и вежливо. Никто никогда не видел его в состоянии гнева или раздражённым. Казалось, что вся ненужная суета и эмоции просто отскакивали от его гладко выбритых щёк, или подавлялись умным пронизывающим взглядом.

– Что стряслось, Валерий Осипович?

Для того, чтобы поприветствовать Берендеева, Пестов вышел из-за стола и пожал ему руку. После чего сел не за свой стол, а напротив полковника за приставной столик.

– Неожиданный поворот в деле «Филантроп».

– Что же случилось?

Берендеев подробно, мучаясь от того, что в кабинете начальника нельзя курить, рассказал о случайном вмешательстве Петрова в разработку и о том, что в настоящее время милиция готовится к решительным действиям и просит у них помощи.

– Что они там бойню решили устроить? Зачем им наш спецназ?

– Опасаются, что сил не хватит.

– Усадьба так сильно укреплена?

– Да, изрядно. И в службе безопасности несколько бывших сотрудников ГРУ.

– Я распоряжусь, чтобы выделили группу. Вам также необходимо там быть. лично.

– Есть.

– Теперь самое главное. Вы уверены, что не расшифруете своего человека в окружении Эванса?

– Уверен. Агент опытный, неоднократно проверенный.

– Хорошо. Тогда действуйте по обстоятельствам и постоянно держите меня в курсе событий.

Берендеев вышел от шефа и почувствовал, как по его тучному распаренному телу стекают капли холодного пота. В ушах звенело, видимо, снова давление подскочило. Но к себе в кабинет он вошёл вполне счастливый, что встретил понимание и поддержку у своего начальника. «Без понимания и поддержки в нашем деле никуда!» – мысленно констатировал он. Берендеев совсем успокоился, плюхнулся в кресло, принял таблетку и с наслаждением закурил. Он набрал толстым, как сосиска, пальцем номер телефона Сотникова и уверенным голосом заверил его, что спецназ ФСБ примет участие в операции. Берендеев связался с группой спецназа и дал указание находиться в пятиминутной готовности к выезду на объект. Дал он и необходимые сведения об объекте, чтобы ребята смогли соответствующим образом экипироваться. Затем Валерий Осипович вызвал к себе Сомова-младшего, сказал, что тот поедет с ним на важное задание. Опытный Берендеев догадывался, что молодой оперативник знает, куда и зачем отправился его сосед по кабинету, и посчитал правильным не привлекать к этому делу лишних людей. А помощник ему был необходим. Уже через полчаса, обсудив необходимые детали, они отправились в путь.

* * *

Вадим и Игорь проснулись немного отдохнувшими и первым делом поинтересовались самочувствием своих раненых товарищей. Оно оставалось по-прежнему тяжёлым, им необходима была срочная медицинская помощь. Игорь связался со своим руководством и услышал, что к ним выдвигается совместная оперативно-штурмовая группа УВД-ФСБ, и им было велено не предпринимать больше никаких самостоятельных действий, а дождаться коллег и действовать совместно с ними. Скорая помощь будет в Пеньково с минуты на минуту. Что ж, приказ есть приказ, и Вадим с Игорем вынуждены были подчиниться, хотя прекрасно понимали, что любое промедление в такой ситуации способно вызвать необратимые последствия. люди Эванса могут отыскать труп или просто скрыться с места событий, и ищи их потом по всей стране. Так или иначе, выбора у них не было. Игорь позавтракал и уселся около своих оперативников, а Вадим решил прогуляться по деревне. Вернее не прогуляться, а осмотреть местность на предмет возникновения непредвиденных ситуаций. Виктория пошла с ним.

Было восемь часов утра. Кроссовки Вадима промокли от росы, а привычная к деревенской жизни Вика шла босиком. Заметив недоуменный взгляд Вадима, она прокомментировала, что это закаляет организм, а также служит средством психологической разрядки. Дом, где они разместились, располагался одним из последних, если считать со стороны леса. Они миновали последний дом и вышли за околицу, и тут Вадим заметил, что на почтительном расстоянии от других строений располагается ещё один пятистенок. Он притулился почти к самому лесу и выглядел достаточно мрачно.

– Вика, а чей это дом?

– Здесь живет сельский учитель, он поселился в Пеньково несколько лет назад. Вадима внезапно осенила простая мысль, и он чуть не сказал этого вслух. Как он мог забыть, что в этой деревне жил тот самый чудак учитель, который проходил по делу Кормишина. К нему ещё Липихин мотался, и Петров сначала думал, что в этом есть какой-то оперативный смысл.

– Кстати, интересный дядька, – заметила Вика.

– Чем же он интересный?

– Однажды я видела его в усадьбе, и приходил он не иначе, как к самому Эвансу. Я заметила его случайно, его визит, очевидно, хотели скрыть. Но там никто не предполагал, что я могу его знать. Да и шёл он в надвинутой на глаза кепке, свитере, ворот которого скрывал нижнюю часть лица. Как в шпионском фильме. – Шутливо добавила она.

– Ошибиться ты не могла?

– Ошибиться каждый может, но у него на носу есть такая характерная неровность, то ли выжженная родинка, то ли оспина какая, не знаю.

– любопытно.

– А ещё к нему иногда приезжают иностранцы. Я слышала английскую речь.

– А на чём приезжают? На крутых иномарках?

– Да нет, на иномарке только один раз, в основном, на отечественных машинах, причём не самых последних моделей.

– И чего им надо?

– Откуда же я знаю? Один раз спросили у него, а он сказал, что мы ошиблись.

Вадим с Викой прошли мимо дома сельского учителя и остановились невдалеке от него. Сквозь утренний туман до них донеслось стрекотание мотоциклетного двигателя. Через несколько минут с противоположного от них конца дороги показался мотоциклист и, не заметив их, заехал во двор к учителю. Они постояли немного, пошли назад. По дороге проехал жигулёнок. Вадим мельком взглянул на его пассажиров, и один из них, который сидел за рулем, показался ему смутно знакомым. Где же он его мог видеть? Вадим так и не вспомнил.

Через десять минут они вернулись к дому викиной бабушки. К этому моменту уже приехала скорая помощь и группа оперативников. Рядом стояла и “Волга” Берендеева. Раненых на носилках поместили в реанимационную машину и, включив мигалку, увезли в город. Куницын уже о чём-то договаривался с Берендеевым и Сотниковым.