Текст книги "Радрадрабен"

Робин с некоторой досадой подивился, с какой лёгкостью собеседник видит его насквозь, нахмурился и сказал:

– Ладно. Теперь вопрос. Что такое Радрадрабен?

– Не знаю, – равнодушно ответил кривой.

– Как это "не знаю"? – опешил Робин. – Должен знать!

– Так-таки и должен? Ну, ты сказанул! С этим тебе надо к оракулу, – мотнул тот головой.

– А ты что, разве не оракул?!

– Не-а, – зевнул одноглазый. – Убираю я тут. Полы помыть, подсуетиться, подать-принести. Ну, и всё такое прочее. А оракул – во-о-он в том зале… Треножник ещё там здоровенный, увидишь. Котёл медный. И дым из него вонючий, старайся особо не принюхиваться, а то башка потом трещит.

Робин отправился в указанном направлении, криво усмехаясь и досадуя на себя за допущенную промашку. Ну как он мог принять за пророка это ничтожество?! Глупо, эх, как глупо получилось…

Робин мотнул головой и решительно вступил в оракульную.

В одном одноглазый был безусловно прав: сизый дым, стлавшийся по полу из громадного, тускло блестевшего казана, действительно был едок и вонюч. От него першило в горле, и на глаза помимо воли наворачивались непрошеные слёзы. Поэтому Робин счёл разумным остановиться в некотором отдалении от сакрального треножника, тем более, что неуловимый оракул, очевидно, отсутствовал и тут. По крайней мере, спрятаться ему в пустом зале было негде, разве что в самόм котле. Робин пару раз громко кашлянул, возвещая о своём присутствии, но видимого эффекта это действие не возымело. Зал был пуст, как выпитая в прошлом году бутылка.

Внезапно послышался звон, словно кто-то с маху налетел на громадный гонг, слой дыма на полу колыхнулся, и громовой голос, чем-то неуловимо схожий с говором кривого уборщика, разнёсся над головою Робина:

Смертный, вострепещи! Голову низко склони, слушая волю бессмертных!

Следуй велению сердца – только оно в состояньи

Выбрать средь сонма ненужных , мелких и глупых вопросов

Главный, единственный, тот, что задашь ты немедля!

Робин пожал плечами. Только один вопрос? Ну и ладно. Вполне достаточно. Он не собирался спорить ни с богами, ни с их пророками. Сколько бывало всяких недоразумений, возникавших из-за неверно истолкованных слов!

Робин был готов к чему-то подобному, поэтому, нисколько не смутившись, спросил:

– Где сейчас находится Радрадрабен?

После секундной паузы тот же медный голос прогрохотал:

Следуй в любую из света сторон – выбором этим судьбы не изменишь!

Мудрый довольно услышал, глупый же будет роптать.

Робина как нельзя более устраивал такой ответ. В любую сторону – что ж, он выберет направление в сторону дома! «Выбором этим судьбы не изменишь…» – прекрасно, так тому и быть! Он был вполне удовлетворён изречённой оракулом ахинеей: выходило, что хоть езжай он за море к карликам, хоть возвращайся домой – всё едино. Граф вежливо сказал «Спасибо!» и вознамерился уйти, но тут совсем рядом заскрежетало, и из клубов тяжёлого дыма поднялась ладонь. Была она опять-таки медной, втрое больше, чем обычная человеческая, и символически раскрытой: оракул недвусмысленно напоминал про мзду.

– Ах, да-да, безусловно. Запамятовал, – и Робин бросил на ладонь кожаный кошель с золотом.

Рука качнулась вверх-вниз, как бы взвешивая лепту недостойного. Видно, прорицатель остался доволен: ладонь медленно сжалась в кулак и с тем же скрежетом скрылась в дыму.

Подивившись болезненному хитроумию жрецов-служителей, Робин развернулся и пошёл обратно, находясь в превосходном состоянии духа. Будущее было прекрасным: пару дней в хорошей гостинице – заслуженный, так сказать, отдых – и домой. Сразу придумались и слова, и даже интонация, с которой он эти слова скажет, когда будет объяснять графине Айтер своё скорое и – увы – бесполезное путешествие.

Оставалось подождать всего ничего – ритуал требовал, чтобы получивший аудиенцию человек провёл два-три дня в углублённых благочестивых размышлениях о смысле явленного ему откровения. Робин собирался с пользой провести это время в кабаках Худа, обогащаясь ценной информацией о качестве местных вин и целомудрии трактирных служанок.

Но – человек предполагает, а боги располагают. На таком крохотном островке слухи о приезжих разносились со скоростью неимоверной и, когда он вернулся в гостиницу, высокочтимого графа Айтера уже ждало любезное приглашение посетить замок вдовствующей баронессы Худ в любое удобное для него время. Указывалось также и самó это удобное для него время – нынче же вечером.

Робин принял приглашение охотно: подворачивалось хоть какое-то, но занятие, а одному на чужбине, как ни крути, было скучновато. Хотя какая это чужбина – практически с любой возвышенной точки Худа в хорошую погоду можно было увидеть на горизонте унылые скалы Побережья.

Вечером, прифрантившись – у баронессы было семеро детей: три сына и четыре дочери, причём две из них на выданье – он явился к баронессе. Вечер прошёл очень разнообразно: Робин успел пофлиртовать с девицами, вкусил скромный, но сытный ужин с хорошо подобранными винами; по-простецки, "на кулачках" подрался со старшим сыном баронессы, разбив тому нос, и выслушал нудный рассказ хозяйки об островной жизни, более похожий на стенания плакальщицы на похоронах.

Его немного позабавило упоминание о каком-то неправильном василиске, пристававшем к крестьянским девкам. В общем-то, василиски отнюдь не являлись какими-то уникумами и встречались на Побережье довольно часто. Конечно, имелись они и на острове. Твари эти были совершенно безобидны, размерами достигали упитанного быка и отличались великолепным цветом оперения, особенно в период гона. Период гона у них, впрочем, начинался, едва только две разнополые особи попадались друг другу на глаза.

Многие знатные лорды держали в замковых зверинцах парочку-другую василисков – те быстро привыкали к неволе и становились совершенно ручными.

Единственным недостатком василисков была их фантастическая нечистоплотность. Попросту говоря, василиск гадил везде, где только мог. Но и в этом имелась своеобразная польза: бытовало стойкое мнение, что навоз василиска является прекрасным удобрением для ячменя, причём лучший тёмный эль варили исключительно из сортов, произрастающих на облагороженных именно таким способом полях. Кроме того, раствор оного навоза в свежей желчи коня, случайно зарубленного на поле боя хозяином, считался непревзойдённым средством, повышающим мужскую силу, и одновременно панацеей от блошиного зуда. Кстати, слыша такие байки, Робин всегда удивлялся: как можно, пусть и в пылу боя, зарубить собственного коня? Ну, ухо там, в горячке, ещё можно саблей отстричь, но чтоб зарубить?! И потом, что за идиот в сáмой гуще схватки, усмотрев такой невозможный момент, станет пороть павшей скотине брюхо и добывать желчь? Ну чепуха же!

Баронессе Худ, впрочем, было безразлично как тёмное пиво, так и любовный напиток. Она упорно талдычила о несносном животном и об ущербе, им наносимом.

Робин стоически выдержал эту василисковую осаду, к тому же его отвлекал звон в ухе: сын баронессы оказался-таки малым с крепким ударом.

На следующий день граф Айтер бесцельно поболтался по городку, все кривые и узкие улочки которого вели в порт, выпил несколько кубков вина в различных трактирах, погулял ещё… Кстати, на острове Худ всё называлось “Худ”: гостиница, в которой проживал Робин; замок, в котором жила баронесса Худ; порт, из которого Робин надеялся в скором времени отплыть на Побережье; вино, которое граф пил в кабаках… Даже хромой пёс, якобы стороживший гостиницу “Худ”, и тот был Худ!

Когда очередной короткий переулочек вновь привёл Робина в порт, он решил совместить приятное с полезным и узнать, во сколько обойдётся ему обратная дорога. Почему-то плата за отъезд с острова была выше, чем плата за проезд сюда с материка, и он решил узнать – на сколько. Монеты в его карманах ещё водились, вопрос был непринципиальный, просто надо было убить время.

Капитан порта, добродушный толстый малый с огромными пиратскими усами и сизым носом опытного пьяницы, приняв его без всяких церемоний, усадил в старинное продавленное кресло, угостил очередным стаканчиком рубиново-красного Худа и охотно сообщил графу, что все баржи, баркасы, шаланды, боты – короче, абсолютно все плавсредства убыли на Побережье ещё вчера и ожидаются обратно не раньше, чем через две недели. Пока ошеломлённый Робин хлопал глазами, переваривая эту дикую, невозможную новость, капитан вновь наполнил стаканчики, закурил трубочку и не без гордости упомянул, что на всём острове остались лишь два судна: персональный служебный катер капитана порта (тут он попытался выпятить грудь, но лишь колыхнул необъятным пузом) и прогулочная яхта владельцев острова – называвшаяся, конечно же, «Худ».

Глотая воздух, словно он вынырнул с глубины пяти саженей, Робин обречённо спросил:

– Почему?

Капитан принялся подробно и многословно объяснять про сезон стрижки овец, про то, какое выгодное это дело – возить шерсть c Побережья, про цены на эту проклятую шерсть, про то, что в такое время даже потомственные рыбаки посылают к чёрту свои сети и…

Короче, это была катастрофа. Робин поднял руку, прерывая капитана. Тот запнулся на словах «…а винцо, стало быть, подешевеет!..» и вопросительно поднял брови. Граф подавленно спросил:

– Этого хватит? – и бросил на стол кошель.

Собеседник недоуменно уставился на него.

– Я спрашиваю – хватит?

Тут до капитана дошло. Лицо его сделалось испуганным, и он замахал руками:

– Не-не-не-не-не! Даже и не думай – катера не дам!

– Ещё столько же! И ещё столько – когда буду на Побережье!

– Нет! – отрезал толстяк. Всё его добродушие мгновенно улетучилось. – Не дам! Закон есть закон. Единственная посудина на всём острове осталась.

– Единственная? Ты ж говорил, у баронессы…

– Вот у неё и проси, а я не дам! А ну, как что случится?! Где катер?! Нету катера? А подать сюда капитана, так-перетак! С баронессой нашей шутки плохи. Мне в петле болтаться неохота!..

Робин, злой как чёрт, возвращался в гостиницу. Придётся опять тащиться к проклятой карге! Очень не хотелось бы, но придётся. Это ж подумать только: ещё две недели торчать на этом вшивом Худе! Уж лучше Радрадрабен искать.

Вечером в замке было всё то же: болтовня с хихикающими девицами, сытный ужин; правда, с сыном баронессы, самоуверенным дылдой с оттопыренными ушами на костистом черепе, Робин драться больше не стал. После ужина он осторожно начал закидывать удочки насчёт… как бы это… ну, чтоб завтра же на Побережье.

Яхта «Худ», естественно, была свободна от всяких каботажных перевозок; команда состояла из пяти матросов, а капитаном оказался, конечно, этот самый дылда. Граф аж зубами заскрипел от досады – и угораздило же вчера расквасить дураку нос!

Баронесса, несмотря на неутомимую дипломатию Робина, мигом смекнула, что тому нужно, и принялась вить из него верёвки. Сначала обиняками, а затем впрямую она поставила условием отъезда уничтожение пресловутого василиска.

Робин тут же и согласился, но баронессе этого было мало: она пожелала, чтобы граф дал обет. Граф смутился – слишком уж незначительным было дело, чтоб разбрасываться обетами, однако престарелая дама настаивала, и Робин уступил. На лезвии Истребителя Василисков он поклялся, что покинет Худ только после того, как избавит остров от ненавистного чудовища.

Не откладывая дело в долгий ящик, он тут же отыскал несчастное «чудовище», одним ударом снёс рогатую голову, доставил её в замок и посадил на длинный кол на замковой стене – всё, как полагается.

Вот на этом-то он и попался. Василиск оказался той самой свиньёй, которую подложила ему судьба.

На следующий день, когда граф Айтер наносил прощальный визит, намериваясь с попутным ветром отбыть восвояси, выяснилось, что василиск оказался не простым, а заморочным, благополучно ожил и как ни в чём ни бывало продолжает свои любовные подвиги и пакостные набеги на крестьянские поля – а последнее, как известно, прежде всего бьёт по кошельку сеньора. Баронесса поджимала губы и бросала на Робина красноречивые взгляды, и тому ничего иного не оставалось, как снова отправиться и убить мерзкое создание. С тех пор так и повелось: каждый день василиск упрямо воскресал, чтобы тут же пасть под клинком Истребителя. А Робин оказался привязанным к замку баронессы, не имея возможности отлучиться от него более чем на сутки. Подобное положение дел как нельзя более устраивало коварную старуху, уже рассматривавшую перспективы возможного матримониального союза отпрыска графской ветви Айтеров с одной из своих перезрелых племянниц. При мысли о подобной участи у графа пробегал мороз по коже.

Всё упиралось в неосмотрительно данное слово чести – а такие долги подлежат неукоснительной уплате. Несмотря ни на какие обстоятельства.

Звено четвёртое

Граф Робин Айтерский от нечего делать дрессировал муху.

Муха была крупная, наглая, металлически-зелёная, чем выгодно отличалась от остальных трактирных мух – так же, как рыцарь в блестящих дорогих доспехах выделяется среди толпы черни. Она нахально расталкивала беспородных товарок, подбираясь к мясным крошкам, и графу хотелось, чтобы она непременно проползла в слепленные им из хлебного мякиша ворота. Глупое насекомое, однако, предпочитало обходные маневры, и приходилось предпринимать отчаянные усилия, чтобы загнать его на предначертанный ему путь.

Муха была осторожной и, чуть что, отлетала на исходную позицию – но лишь затем, чтобы вновь с маниакальным упорством устремиться на штурм.

Вот в это самое время и явился Бека со своим невероятным предложением.

– Тут ведь в чём дело, благородный рыцарь, – заговорщически оглядываясь, произнёс он, – у меня клеточка имеется!

– Что ещё за клеточка?

– Волшебная, – просто сказал Бека.

Надо признать, бесконечные саги, которые на одной ноте уныло тянули скальды длинными зимними вечерами у очага какого-нибудь заскучавшего лорда, обычно были полны колдунами, феями, троллями и прочими мифическими существами, которые, по-настоящему, вроде бы и не существовали. Конечно, регулярно появлялись слухи: в таком-то замке не пустили переночевать колдуна, а в результате в округе передохли все куры, а мыши, наоборот, расплодились неимоверно. Или – такой-то (называлось имя, хорошо известное на Побережье) обидел фею. Результат? Два горба – один спереди, другой на спине, укорочение левой ноги на полфута и, вдобавок, пауки и тараканы, сыплющиеся изо рта несчастного при каждой попытке его открыть. И неважно, что сам «такой-то» понятия не имел ни о каких феях, а горбы носил с детства – не ехать же проверять слова сплетника за тридевять земель! Охота была!

Сам Робин ни разу не встречал ни колдунов, ни их жертв, неосмотрительно посмевших встать колдунам поперёк дороги, поэтому относился к чародейству с лёгкой иронией. Недоверчиво, одним словом.

– Так ты что, стало быть, колдун? – усмехнулся он.

– Н-нет… Какой я колдун? Купил я эту клетку, купил у одного тут по случаю… Вот тот точно колдун, пьяница горький, глазищи – во! Видно, на мели оказался, руки дрожат – ну, похмелиться надо человеку, пропадает совсем. Вот я и выручил.

– Выручил, – хмыкнул Робин. – Небось, ободрал, как липку.

– А! Рыцарю это неинтересно, коммерция – удел низкородных; да и какая здесь коммерция – так, мелочь!

– Так для чего эта клетка твоя годится?

– Этот колдун, пропойца, плёл, что она может размер любого существа менять – ну, увеличивать или там уменьшать.

– И что? Даже если и правда, всё равно не куплю. Мне-то с неё какой прок?

– Самый прямой. Василиск.

Робин помрачнел. Разговор с пройдохою Бекой немного развеселил было его, но одно упоминание об идиотском василиске сразу смыло всё хорошее настроение.

– При чём тут василиск? – раздражённо спросил он, отмахиваясь от наконец-то победившей его мухи.

– Так мы его в клеточку! Размерчиком этак с хомячка сделаем, да и с острова вон! Выпустим там на каком пустом островке, а дальше – не наша забота, пусть сам кормится, раз такой бессмертный! И обет исполнится, и ты, благородный рыцарь, домой вернёшься. А уж чем твоя милость за это наградить изволит…

Робин встрепенулся:

– Пробовал? Пробовал, спрашиваю, уменьшать кого-нибудь?

Было видно, что в Беке борются два желания: соврать и тем самым ещё более набить цену, или сказать правду. Наконец, придя к выводу, что правда в конце концов будет стоить дороже, он неохотно буркнул:

– Нет…

Граф несколько остыл, но сдаваться не собирался. Широким жестом смахнув со стола крошки, он скомандовал:

– А ну, ставь сюда свою клетку. Ставь, я сказал!

Бека нехотя извлёк из кармана небольшой свёрток, развернул его и выставил на выскобленые доски стола махонькую клеточку поразительно тонкой работы. Робин же, ловко поймав надоедливую муху, сунул её внутрь сквозь крохотную дверцу.

– Давай увеличивай. Пусть будет… Ну, с кошку, к примеру. Больше не надо.

Бека опасливо поглядел по сторонам. Кабак был почти пуст, а те редкие посетители, что сидели к ним лицом, были настолько пьяны, что их можно было не принимать в расчёт. Он решился. Прошептав несколько совершенно непостижимых слов («ух ты, язык сломаешь, – подумал Робин, – и как он только запомнил такую белиберду?»), Бека особенным образом изогнул палец и коснулся им хрупкого золотого колечка на верхушке.

И – ничего не произошло.

Через несколько секунд, когда Робин уже поднял было руку, чтобы как следует треснуть зарвавшегося мошенника, что-то вдруг громко хрястнуло, клеточка стремительно выросла – причём чуть не свалилась со стола – Бека даже сделал инстинктивный жест рукой, чтобы поддержать – а обалдевшая муха с басовитым жужжанием вырвалась на свободу и скрылась за окном. Размером она была с молодого поросёнка.

– Видал? – ошеломлённо спросил торговец. – Действует!

– Да-а-а… – с изумлением протянул Робин. – Удивительно.

Какое там удивительно! Это было исключительно, обалденно хорошо! Для графа Айтера зажигался яркий свет в конце тоннеля – при условии, естественно, что драгоценная клеточка так же успешно сработает и на уменьшение. Робин представил, какую рожу скорчит старая плесень, когда он, небрежно помахивая клеткой с заключённым в ней василиском, потребует выполнения ответной части договора, и даже легонько застонал от наслаждения. Свобода! Долгожданная свобода – и в тот момент, когда Робин уже был готов поставить на себе крест!

– Ладно, – сказал он Беке. – Я, пожалуй, беру твою игрушку. Но с одним условием: ты ничего не получишь, пока я не покину Худ и пока эта чёртова скотина не уплывёт отсюда вместе со мной… То есть вместе с нами, – поправился он.

Решено было, не теряя времени, найти объект и произвести эксперимент по задержанию и объёмной трансформации последнего – так замысловато выразился Бека, и Робин вновь подивился тому, как ловко подвешен язык у безродного бродяги. Теперь, когда вспыхнула надежда вырваться из ловушки обета, Бека казался Робину вполне достойным и порядочным негоциантом. Он даже снизошёл до того, что легонько потрепал того по плечу и сократил «рыцаря» до простого «милорда».

Звено пятое

Робин стоял на причале, подставив лицо освежающему вечернему ветерку. Начинался отлив, небо было полно зажигающихся звёзд, и тоненький серпик Луны лодочкой плыл над горизонтом, как бы указывая графу путь к родному дому. Яхта «Худ» тихонько покачивалась на спокойной чёрной воде, а на ней, с ненужной суетой, толкая и браня друг друга, готовилась к отплытию бестолковая команда, понукаемая противоречивыми командами лопоухого капитана Шпокара Худа. Больше всех шумел и суетился сам нескладный ушастый капитан. Он придирчиво следил, чтобы на борт было погружено положенное количество продовольствия и воды (словно собирался плыть, по меньшей мере, за море к карликам), чтобы канаты были тщательно свёрнуты и разложены красивыми кольцами (буквально через минуту следовала команда подтянуть или ослабить этот самый канат) – и постоянно строил команду и пересчитывал численный состав (последнее действие в своём идиотизме было вне понимания Робина).

Робин бросил взгляд на стоявшего рядом Беку и ухмыльнулся. В памяти всплыл вчерашний день…

После многообещающего опыта с мухой графом овладело радостное возбуждение. Он желал одного – тут же уменьшить василиска до размеров клопа и с наслаждением раздавить пальцем. Так, чтоб только мокрое пятно! К сожалению, это не решало проблемы: большая ли, маленькая ли, а проклятая тварь оставалась бессмертной, и никакое размазывание пальцем не могло помешать ей снова ожить.

Робин резво вскочил со скамьи:

– Пошли!

Бека, однако, не вскочил и даже не спросил – куда, мол, пошли. Наоборот, он только ещё больше сжался, вздохнул и отвёл глаза. Робина словно окатили холодной водой. Ёкнуло сердце: у плута явно была припасена для него какая-то неприятность.

Так и оказалось.

Выяснилось, что произнесённое им только что заклятие было единственным, которое Бека с грехом пополам как-то помнил, а всем остальным колдун научить его не удосужился. Вместо этого он вручил Беке засаленный свиток пергамента, на котором, по словам мага-алкоголика, была записана полная и исчерпывающая инструкция по эксплуатации. А читать Бека не умел.

– И только-то? – облегчённо засмеялся Робин, помянув про себя добрым словом зануду Бердрехта. – Давай сюда свой свиток. Разберёмся как-нибудь.

Свиток находился на втором этаже, в комнате, которую Бека снимал здесь же, в этом самом трактире. И в которую они, не теряя времени, поднялись по скрипучей узкой лестнице.

К неудовольствию графа, выяснилось, что текст написан древними рунами, которые Робин понимал через одну. Поэтому они с Бекой потратили немало времени, чтобы разобраться, как произносится то или иное слово. Счастье ещё, что у пройдохи была замечательная память, и довольно часто он, мысленно оживляя в уме бормотание пьяного колдуна, подсказывал Робину, как именно звучит нужная фонема или в каком месте должно быть ударение.

Методом проб и ошибок они выяснили, что клетка прежде всего должна быть доведена до размеров, соответствующих помещаемому в нее экземпляру, и только затем, после помещения оного внутрь, можно было применять непосредственно заклинание изменения размера. И, самое главное – была обнаружена крайне важная формула, запирающая и отпирающая дверцу. Гарантировалось, что после произнесения ключевого набора звуков (словами это сочетание не рискнул назвать даже Бека), из клетки не смог бы вырваться даже дракон в самом расцвете его физической мощи.

Не обошлось без непредвиденных случайностей. При очередной попытке увеличения Робин чуть-чуть ошибся в интонации, и клетка, раздувшись почти до размеров комнаты, едва не размазала их по стенам. При уменьшении же, наоборот, они чуть не потеряли свой магический инструмент – да что там, и потеряли ведь: клетка стала настолько мала, что исчезла, и они потратили полчаса, исследуя стол, на котором она перед этим стояла, выковыривая из щелей мельчайший мусор и тщательно его рассматривая. И только после приступа отчаяния до них дошло, что достаточно просто произвести операцию увеличения. Клетка, натурально, тут же появилась как миленькая, но не на столе, а под ним: или снесло сквозняком, или они случайно смахнули сами.

Как бы там ни было, спустя два часа и Робин, и Бека уже уверенно манипулировали заклинаниями – причём Бека, благодаря удивительной памяти, обходился без колдунской шпаргалки. А любознательный Робин даже провёл контрольный эксперимент на человеке – несмотря на явно выраженное нежелание этого самого человека.

Кроме того, в качестве какого-то побочного эффекта в трактире развелись необыкновенно крупные и кусучие блохи – но это, по большому счёту, никого уже не интересовало.

Экипированные соответствующим образом, рыцарь Айтер и почтенный предприниматель Бека Арафейский отправились на поимку василиска. По подсчётам Робина, тот как раз в это время должен был воскресать.

В прошлый раз граф завалил животное на поросшем корявыми кустами тальника лугу перед самыми городскими воротами, поэтому идти было недалеко. Из чистого суеверия он на всякий случай захватил с собой Истребитель, хотя и был уверен, что на этот раз меч ему не понадобится. Бека бережно нёс драгоценную клетку, которая в данный момент была впору для петуха или, скажем, фазана. Замыкала шествие трактирная служанка, тащившая большую плетёную корзину с бутылками и снедью – отметить пленение пернатого гада хорошим пикником.

Василиск, и в самом деле, только что ожил и сидел, тупо глядя перед собой и мотая новенькой головой. Старая валялась под кустом, облепленная жуками-трупоедами, и уже начинала немного пованивать. Однако эта вонь не шла ни в какое сравнение с другой: василиск только что опорожнил кишечник. По-видимому, это было у него непременным атрибутом оживления.

Бека, не теряя времени, установил клетку напротив животного и довёл её до нужного размера.

– Прошу! – сказал он, открывая дверцу и отвешивая лёгкий поклон. Робин с некоторым сомнением посмотрел на ажурное переплетение тонких жёрдочек и перекладин, но успокоил себя, решив, что уж хилый-то василиск не идёт ни в какое сравнение с упоминавшимся в свитке драконом. Хотя дракона он, конечно, никогда и в глаза не видал, но был уверен, что дракон непременно должен по силовым параметрам превосходить любого василиска.

Неожиданно возникло непредвиденное осложнение. Василиск явно игнорировал и клетку, и Робина, и Беку. Легкий интерес вызвала у него лишь служанка, но зверь, видимо, ещё до конца не очухался. Он отвернулся, почесал задней ногой за ухом, натужился и громко выпустил газы.

Робин, которого такой исход совершенно не устраивал, попытался загнать его в дверцу силой оружия, но добился только того, что василиск, отскочив на пару шагов, тяжело опустился на землю. Его ещё плохо держали ноги. Граф в замешательстве остановился.

Выручил Бека.

Выхватив у служанки корзинку, он решительно скомандовал:

– Раздевайся! Снимай с себя всё и становись за клеткой!

– Что?! – возмутилась та. – Мы так не договаривались! Я девушка приличная. Мне за это не заплатили.

– Я заплачу! – закричал Робин. – Делай, что говорят! Быстро!

Он вытащил золотой и показал девице. Для простого люда такая сумма была сказочно велика. Глаза служанки вспыхнули, и она требовательно протянула ладонь. Граф бросил ей монету, та ловко поймала её и сунула за щеку.

Юбки, кофточки и подвязки полетели в сторону. Служанка, в чём мать родила, принялась вертеть задом, трясти грудями и всячески приманивать явно заинтересовавшегося таким спектаклем блудливого зверя. Робин вполне понимал его состояние: девица и в самом деле была хороша и лицом, и фигурой. Он мельком отметил, что Бека тоже вытаращился на неё и пожирает глазами почище любого василиска. Последний, трепеща ноздрями, уже шаг за шагом двигался к ней, всё более обретая уверенность. Робин повернул клетку, подставляя дверь, и когда животное переступило порог, тут же захлопнул её и пробормотал затверженную наизусть абракадабру замыкания и уменьшения.

Сработало! Сработало! Ничего не понимающий василиск, размером с новорожденного котёнка, сперва бросался грудью на прутья, отчаянно тряс клетку, а затем, смирившись, сел на пол и стал тереть лапками глаза, размазывая по морде слёзы грязными кулачками. Робин, в полном восторге от увенчавшейся триумфом затеи, схватил в охапку ошеломлённую девицу и влепил ей прямо в губы смачный поцелуй. Та, сперва отшатнувшись, затем с явным удовольствием прижалась к графу и обвила его руками. Уж какие там мысли бродили у неё в шальной голове, неизвестно, но течение их нарушил Бека, недвусмысленно кашлянув за спиной.

Робин, неохотно отстранившись, сказал:

– Бека, спрячь клетку. Если с ней что случится – убью на месте! А ты – стели скатерть, доставай вино и всё остальное. Будем праздновать! И это… можешь не одеваться.

Звено шестое

Проснулся Робин от гулкого грохота – приснилось, что его запихнули в огромный медный котёл из-под оракула и затем шарахнули по этому котлу здоровенной кувалдой. В ушах звенело. Не успел он открыть глаза, как бабахнуло ещё раз – так же, но громче.

Стояла тьма. Исчезла луна, исчезли звёзды, вообще всё исчезло. Мрак был непроглядный, рассерженным ужом шипел ветер, срывая брызги с невидимых волн. По палубе бегали люди, если на слух – много больше, чем находилось на борту.

Кто-то наступил Робину на живот, и он проснулся окончательно. Выругавшись, он вскочил на ноги – и тут грянуло опять. Оказалось, этот грохот сопровождался фиолетово-зелёным свечением – именно свечением, а не вспышкой, как от молнии. Свечение это медленно нарастало и так же медленно угасало. Освещалось всё вокруг до самого горизонта, подсвечивались и тучи, низко висящие над яхтой. Пока светило, Робин одним взглядом охватил палубу и всё, что на ней сейчас происходило: матросы, толкаясь, как стадо василисков, бестолково метались туда-сюда. В таком освещении они больше всего напоминали хорошо оживших мертвецов. Беки нигде не было видно, хотя голос его был слышен непрестанно. Бравый капитан, он же законный наследник Худа, Шпокар Худ, стоял на коленях у мачты и добросовестно молился.

Опять навалилась тьма. И ведь вот что удивительно: хотя ветер выл, как сотня голодных карликов, до графа долетали только редкие брызги, а сама яхта лишь тихонько покачивалась, хотя океан вокруг бурлил, словно желудок, жаждущий похмелья.

Робин окончательно пришёл в себя и понял, что ничего страшного – если не считать угольно-чёрной тьмы кругом – не происходит. Он тут же прокричал это соображение в темноту, надеясь хоть немного унять глупую команду. Это не очень-то помогло, матросы всё так же топотали, а Шпокар Худ всё так же горячо и громко молился. С порывом ветра до Робина долетело: «…двадцать два барана и четыре петуха… нет, даже двадцать три…». Граф досадливо сплюнул, и тут же из темноты раздался голос:

– Ты, смертный, смотри, куда плюёшь! Расплевался тут, понимаешь!

Голос был совершенно незнакомый, и Робин озадаченно спросил:

– Это ты, Бека?

Опять стало светло, но на этот раз свет был бледно-розовый, и светилось само море. Шпокар поднялся с колен и с облегчением произнёс:

– Бендик!

Граф проследил за его взглядом. Из воды, совсем рядом с бортом судна, по пояс торчала какая-то фигура. Лицо фигуры брюзгливо скривилось, и она спросила:

– А что это вы тут делаете?

Шпокар почему-то посмотрел на Робина, кивнул и убеждённо повторил:

– Бендик.

После этого он опять аккуратно опустился на колени. Стоял он теперь спиной к графу, сквозь его уши, похожие на ручки жбана, пробивался розовый свет и казалось, они пылают от стыда.

Шпокар и Бендик стали разговаривать. К удивлению Робина, уже сообразившего, что этот Бендик, конечно же, мужик непростой, их беседа больше походила на торг: