Текст книги "Радрадрабен"

С рассветом их разбудил новый главный карлик, Уц сорок девятый. Их присутствие было настоятельно необходимо для церемонии похорон внезапно скончавшегося предыдущего Уца.

Шпокар, у которого с утра зверски болела голова, взбеленился и, наотрез отвергнув почтительное предложение возглавить процессию к изваянию Харра, приказал немедленно перетащить статую поближе к дворцу. На робкое замечание, что царей-покойников по традиции следует предавать не земле, а морской стихии, он распорядился заодно прокопать канал от моря до нового местоположения статуи.

С богами не спорят. Три дня, пока длились мелиоративные работы (за это время сорок восьмому успел составить компанию и сорок девятый Уц), всё население добросовестно трудилось на прокладке канала. Самые сильные карлики были брошены на отделение изваяния бога от коренных пород и транспортировку его к нынешней резиденции Пог-Харра. Задействованы были все, от мала до велика. И, как всегда в период великих перемен, не замедлил разразиться экономический кризис. Об этом поведал лично Уц Пятидесятый (последний из Уцев, как шепнул Козл, но не потому, что Уцы закончились, а потому, что карлики просто не умели считать далее пятидесяти, из-за чего в скором будущем племени предстояла смена династии).

Уц Пятидесятый со скорбным лицом сообщил, что племя голодает. Некому ловить рыбу. Некому собирать плоды. Некому охотиться и приносить свежее мясо – все с утра до ночи заняты на строительных работах. Поэтому народ взывает к великому богу и покровителю Харру – пусть тот явит своё знаменитое милосердие и насытит всех алчущих и жаждущих. И немедленно, иначе будет поздно!

Шпокар был в затруднении. Конечно, можно было выгнать в шею дерзкого просителя, можно было на денёк-другой отменить строительные работы – но как это отразилось бы на авторитете Пог-Харра? Популярности ему такие меры явно бы не добавили!

Положение спас Бека.

– Как смеешь ты, ничтожный, беспокоить великого Харра такой мелочью? – завопил он. – Трепещи и моли о снисхождении, или ты и род твой будут прокляты во веки веков!

При этих словах Уц, естественно, мгновенно распростёрся на полу, но с глаз, вопреки ожиданию, не сгинул, а напротив, вопросительно и недоумённо уставился на Беку.

– Поясняю: с такой ерундой ко всемогущему богу соваться не следует, – уже обыкновенным голосом продолжал Бека. – Скромнее надо быть. Достаточно обратиться к его полномочному заместителю, например, ко мне, – поучительно закончил он.

– Уповаем на милость твою, высокочтимый Бека! – с воодушевлением пропищал воспрянувший духом Уц. – Не дай погибнуть! Память о добросердечии твоём вечно будет жить в наших сердцах!

– Ладно, ладно, не надо раболепствований! – снисходительно бросил Бека. – Приводи сюда весь народ, накормим, так и быть… Да, кстати, постарайся притащить какую-нибудь еду. Только смотри, чтоб живую! Свинью там или курицу… А то чуда не будет!

– Чудо! Чудо! Великий Харр явит чудо! – завопил Козл.

– Великий Бека по велению бога сейчас совершит чудо! – эхом разнеслось по дворцу. Все только и говорили, что о грядущем волшебном насыщении народа.

– Ты чего задумал, Бека? – озадаченно спросил барон Худ. – Что за дурацкие обещания? Если ты соврал, мы пропали!

– Успокойся, Шпокар, – хлопнул его по спине Робин, сразу смекнувший, что торгаш решил воспользоваться клеткой, – всё будет хорошо!

Через полчаса весь наличный состав карликов уже толпился возле дворца Пог-Харра. Смущённый Уц сокрушённо сознался, что ни курицы, ни утки ему найти не удалось – беззаботное население успело всё это благополучно слопать. Зато он держал двумя пальцами за хвостик крохотную рыбёшку, которую время от времени макал в горшок со свежей морской водой – надо полагать, чтобы рыбка не уснула.

– Вкусная! – пояснил он, машинально поднося её ко рту и ловко откусывая головку. Тут же, опомнившись, он торопливо сплюнул, а обезглавленный огрызок почтительно протянул Беке:

– Вот.

Глендавейн прыснула. Она давно была в курсе всего, ловко и как бы невзначай выпытав у торговца все сведения об имеющем место быть артефакте – впрочем, тексты заклинаний осторожный Бека предпочёл всё же сохранить в тайне.

Мошенник в замешательстве полез было пятернёй в затылок, но Робин, толкнув его локтем, шепнул:

– Не связывайся с рыбой, давай лучше василиска! Эти сожрут.

…Восторженный вздох пронёсся над толпой – и замер, когда циклопическая фигура животного, сделав шаг из клетки, нависла над людьми тяжёлой тучей. Василиск ошеломлённо вертел головой, с трудом приноравливаясь к изменившимся обстоятельствам. Глаза зверя загорелись, с нижней губы потекла тягучая слюна: за всё предыдущее время никто так и не удосужился его покормить.

Робин, холодея, понял, какую страшную ошибку они совершили: василиск таких размеров из добычи превратился в охотника.

– Всем назад! – закричал он, выпрастывая Истребитель и пытаясь достать им зверя – так, чтобы ненароком не попасть под его тяжёлую когтистую лапу. Василиск, с глухим ворчанием, похожим на раскаты грома, попытался накрыть его ладонью, но, к счастью, из-за размеров стал слишком неуклюж. Однако исход этой неравной схватки явно был предрешён. Когда бревнообразный палец зацепил-таки графа, тому показалось, что его лягнула гигантская жаба. Задыхаясь, он отлетел на добрых пять саженей. Меч, звякнув, закрутился на камнях – не так уж и далеко, но по другую сторону смертоносной лапы.

– Бека! – кашляя кровью, заорал граф из последних сил, – лезь в клетку и увеличивайся! Иначе мы его не…

Тут меркнущее сознание покинуло его, и последнее, что зафиксировал его взгляд, была громадная рука, сминающая василиска, как тряпичную куклу.

Звено восьмое

Робин пришёл в себя. Против ожидания, никаких серьёзных болей он не чувствовал. Только чуть-чуть ныла правая нога, ушибленная в схватке – а в то время ему показалось, что коленная чашечка раздробилась в пыль. Больше, вроде бы, ничего экстраординарного в организме не происходило.

Над ним колыхался серый тканый навес из грубого полотна, где-то рядом ритмично поскрипывало дерево. Граф повёл глазами и обнаружил, что лежит в палатке, а сама эта палатка каким-то непонятным образом покачивается и поскрипывает. Кроме него в палатке никого не было.

Он сел, прогоняя остатки головокружения, и откинул полог.

Палатка оказалась неуклюжим, но прочно сооружённым паланкином, который влекли на плечах полдюжины карликов. Влекли они его по узкой горной тропе. Сбоку проплывали пышные листья цеплявшихся за горный склон лиан. Впереди и сзади покачивались ещё два подобных паланкина – или, скорей, портшеза. В них восседали Бека и Глендавейн.

Увидев, что граф Айтер пришёл в себя, Бека зычно скомандовал привал и, соскочив на землю, подбежал к Робину.

– Слава всем богам, очнулся, наконец! – воскликнул он. – Скажи спасибо Глендавейн, она у нас, оказывается, здорово разбирается во врачевании. А то даже смотреть было страшно…

– Где василиск? – спросил Робин.

– Где ж ему быть? – удивился торговец. – Съели, конечно. Вполне приличная говядина, между прочим. Ну, они так говорят.

– Кто говорит?

– Да недомерки эти. Сам-то я не ел, естественно. Чёрт его знает, что будет, когда эта скотина начнёт оживать в желудке!

– Думаешь? А он не оживал ещё?

– Да пока нет… А вдруг как оживёт?

Робин попытался представить, чем бы мог закончиться такой эксперимент, и пожал плечами.

– Ладно. А где же наш божественный вождь-барон? И куда это мы направляемся?

Бека саркастически хмыкнул:

– Солнцеликий бог решил остаться со своим верным народом. Куда, говорит, мне ещё стремиться, на какой-такой Худ? Под каблук к мамочке? Шпокар то, Шпокар сё… Принеси, подай, обеспечь… Нет уж, увольте, говорит, надоело. А тут, говорит, я сам себе хозяин. Я, дескать, уже наметил пару неплохих реформ, надо только всё обдумать хорошенько. За пяток лет такую империю отгрохаю! Вы ещё обо мне услышите!.. – Бека усмехнулся. – Ну да Козл, я думаю, ему быстро мозги прочистит. Они ж теперь одной верёвочкой связаны…

– Так… Что ж, баба с возу – кобыле легче, – решил Робин, подразумевая под бабой капитана Шпокара. – А мы куда движемся?

– Это… Ну, как бы сказать… – замялся Бека. – Честно говоря, струхнул я. Это я насчёт василиска: а ну, как от такой пищи среди людишек мор какой начнётся?! Ведь нас тогда не то что со скалы в море, а как бы самих заживо не сожрали! Ну, быстренько навербовал команду добровольцев, и отправились. Через горы, конечно: туда остальные за нами не сунутся, табу у них какое-то дурацкое. А с нами им, вроде бы, разрешается: как-никак, боги всё-таки.

– Та-а-ак… А Шпокар, значит, остался?

– Остался. Он сперва и нас пускать не хотел – пропадёте, мол, ни за грош… Глендавейн уговорила. Вот бой-баба! Правда, пришлось клетку ему оставить: это, говорит, мне обеспечение на будущее, вдруг у народа ещё какие проблемы с питанием возникнут. Я, само собой, про заклинания ему ничего не сказал.

– Жаль, конечно, вещицу, – вздохнул Робин. – Ну, да шут с ней. Обойдёмся. Да, Бека, я ведь тебе жизнью обязан… Спасибо. Вовремя ты успел увеличиться. Не забуду.

– А… а это не я, – потупившись, сказал Бека. – Я-то, по правде, и опомниться толком не успел. Это Вейни наша. И, заметь, безо всякой клетки. А мне как раз почему-то казалось, что мы в безопасности…

Робин посмотрел на Глендавейн. Та загадочно улыбнулась и, как всегда молча, направилась к своему паланкину. Граф, разинув рот, только проводил её изумлённым взглядом.

Бека поскромничал. За те несколько дней, что они провели у карликов (оказавшимися при ближайшем рассмотрении вполне сносным народцем), он сумел наладить меновую торговлю, и теперь несколько замыкающих шествие носильщиков сгибались под тяжестью небольших, но увесистых мешков.

– Что у тебя там? – поинтересовался Робин.

– Да так, мелочь, – нехотя пробормотал плут. – Золото, камешки кое-какие. Жемчуг. У них там этого жемчуга пруд пруди, а нам в дороге всё сгодится может.

Робин в душе не мог не согласиться со столь здравым утверждением и уважительно поглядел на Беку. Выяснилось, что заботливый Бека побеспокоился не только о финансах, но и обеспечил вполне приемлемый быт: карлики тащили котлы, палатки, одеяла и порядочный запас пищи.

– Ух ты! Где это ты столько набрал? – поинтересовался граф. – Ну, тряпки понятно, но еда? Сам Уц ни фига найти не мог!

– Бестолочь он, твой Уц, хоть и вождь! – заявил Бека. – Надо знать, где искать. Это из личных запасов бога. Храмовый запас. Козл по дружбе подарил.

Робин с сомнением покачал головой – верховный шаман никак не ассоциировался у него с образом душки-мецената – но от дальнейших вопросов предпочёл воздержаться. Зная Беку, он был уверен, что Козл даже не подозревает о своём щедром даре. Ну что ж, на войне как на войне, будет что в рот положить – и ладно.

Проклятый василиск последний раз проявился утром. После ночёвки, когда Робин, сладко потягиваясь и недоумевая, отчего это в лагере стоит такая тишина, выбрался из палатки, взору его предстала феерическая картина: карлики, все, как один, сидели на краю пропасти, свесив в пустоту тощие зады. Сказать, что они облегчались – значит не сказать ничего: такого жестокого, умопомрачительного поноса графу видеть не приходилось никогда. Время от времени какой-нибудь бедняга пытался подняться, но тут же вновь сгибался и, страдальчески морщась, выпускал жидкую пенную струю. Василиск, пусть и в несколько изменённом виде, рвался на волю, хотя на сей раз воскреснуть ему, похоже, не светило никак.

Бывший солдат Школы Сороки вспомнил, как однажды летом, в сумасшедшую жару, когда они стояли лагерем на безжизненной и унылой Солёной Пустоши – инструкторы в тот раз выгнали весь личный состав на тактические занятия – среди них началась повальная маята животом, но таких жестоких симптомов всё же не было ни у кого. А тогда пришлось, стыдно сказать, обращаться к самому Паху – тот, правда, помог, но был сильно разгневан низменной сущностью представленной к рассмотрению проблемы.

Робин прикинул, что сейчас творится в оставленной ими великой империи Харра и мысленно пожалел беднягу Шпокара.

Тем не менее, карлики как рабочая сила теперь никуда не годились, и на наскоро созванном совещании решено было их отослать домой. Недомерки, шатаясь от слабости, покорно потащились по горной тропе обратно, то и дело приседая и – наверняка! – горячо благословляя отсутствие штанов.

Дальше приходилось продвигаться пешком. Путники собрали в котомки самое необходимое – в основном, пищу (Бека, досадливо кряхтя, прихватил вдобавок плотный мешочек жемчуга), и двинулись вверх по извилистой горной тропе.

Перед ними, рассекая каменную плоть земли, лежало огромное ущелье. Оно нескончаемо тянулось в обе стороны, насколько хватало глаз. Тропинка упиралась в мост. Выгнутая арка из замшелых базальтовых блоков соединяла обе стороны ущелья. Было похоже, что мост этот построен очень и очень давно: на камнях виднелись обглоданные временем руны и барельефы, изображавшие каких-то жутких образин.

Подошедшие Бека и Глендавейн тоже остановились. Что касается графа Айтера, то ему очень не хотелось идти по этому мосту – что-то его не то не пускало, не то предостерегало. Смутно было в душе у графа. Видно, и остальные испытывали нечто похожее: Бека слегка побледнел и воровато оглядывался, а Глендавейн нервно теребила узенький поясок.

Робин оглянулся, вздохнул, поправил меч за спиной и сказал:

– Ну что, пошли, что ли? Что стоять зря, – и решительно ступил на древние плиты кладки.

Его спутники, чуть помедлив, двинулись за ним. Мостик был узенький (телега бы точно не проехала) и без перил. Робин сдуру глянул вниз и чуть не свалился с моста: перед глазами всё завертелось, закружилась голова, поджилки затряслись… Это была Бездна, Бездна с большой буквы. Казалось, в этом месте землю разрубили пополам, и половинки её не разлетаются только потому, что сцеплены этим хилым мостиком. Робин выругался сквозь зубы, закрыл на миг глаза, снова открыл и заячьим скоком преодолел оставшееся расстояние. Сердце его бухало и колотилось в груди, как перед неотвратимой жестокой схваткой с неясным исходом. Бека и Глендавейн удивлённо посмотрели на него и спокойно перешли на другую сторону.

Отдышавшись, граф с удивлением понял, что стоит на бурых плитах, которыми продолжалась кладка моста и которые складывались в старую-престарую, но довольно приличную дорогу. Между плитами пробивалась жиденькая травка. Заметно было, что дорогой хоть и редко, но всё же пользовались.

– Смотри, дорога! – тоже удивился Бека.

Глендавейн лишь безучастно глянула на растрескавшиеся плиты и кивнула: да, дескать, дорога, ну и что? Робин внимательно поглядел на неё – что за девица, ничему не удивляется! Как будто знала, что за пропастью ждёт мощёный путь! – и вслух сказал:

– Вот и хорошо, что дорога, а то пёхом по кустам не очень находишься. Ладно, пошли…

Теперь первой шла Глендавейн. За вторым поворотом она остановилась так резко, что Робин налетел на неё.

– Ты чего?

– Сам погляди – увидишь, «чего».

Граф взглянул из-за её плеча. На открывшейся небольшой лужайке пасся табунок низкорослых лошадок – около десятка. Некоторые были навьючены, ещё тюки в беспорядке валялись здесь же. В траве, прямо посреди лужка, в какой-то странно вывернутой позе навзничь лежал человек. Сразу было понятно, что он или без сознания, или вообще мёртв.

Когда, тревожно переглянувшись, путники подошли поближе, стало ясно, что человек всё-таки жив: его грудь еле заметно поднималась дыханием.

– Живой… – прошептал Бека.

– Живой-то живой, да видишь, как он живой, – мрачно сказал Робин.

Вблизи лежавший выглядел ужасно: левая рука у него была вывернута, через всю грудь проходила косая рваная рана, с половины головы кожа была содрана и свисала лоскутом, обнажая грязно-розовый череп. И, несмотря на это, он ещё дышал, и даже шевельнулся, когда услышал слова графа.

– Боги! – выдохнул Бека и опустился на колени, открывая фляжку. Немного вина, влитого в рот бедняги, оказало своё действие. Глаза его широко распахнулись и вперились в Робина – или тому показалось, что именно в него? Странные были глаза, одни белки, зрачков не было вовсе. Граф от неожиданности даже сделал шаг назад, а умирающий, булькая и пуская кровавые пузыри, прохрипел:

– Не ходи туда!

– Куда – туда? – спросил Робин. «Туда» могло означать как движение вперёд, так и возвращение к племени карликов – хотя в этом Робин сильно сомневался. Однако ответить ему было уже некому – человек дёрнулся последний раз и затих.

Что ж, придётся быть особенно осторожными и держать ухо востро.

Несмотря на все причитания и даже слёзы, Бека оказался наиболее практичным из путешественников. После предания земле несчастного незнакомца всем хотелось побыстрее покинуть зловещее место. Робин хмуро скомандовал «Пошли!» – и они было прошли уже несколько шагов, как Бека воскликнул:

– А лошади?!

– Они ж не наши! Это чужие лошади, – возразила Глендавейн.

– Какие чужие?! Ничьи они! Пропадут здесь, точно говорю – пропадут. Жалко скотинку! А нам они в самый раз.

А ведь и верно, дальнейшая судьба лошадок представлялась в самом чёрном цвете. Скорее всего, их в первую же ночь сожрут хищники, по словам Козла, в изобилии водившиеся в горах. Что это за хищники – хитрый шаман умалчивал, но они были. Об этом свидетельствовали несколько дочиста обглоданных крупных костяков, найденных ими ещё до моста.

В графе некоторое время боролись благородный рыцарь, брезгающий пользоваться неизвестно чьим добром, и бездомный бродяга, вынужденный передвигаться пешком. Бродяга за явным преимуществом победил.

Звено девятое

– Ра-дра-дра-бен, Ра-дра-дра-бен, – в такт произносимым слогам тонкие сухие пальцы постукивали по подлокотнику кресла.

Впрочем, это было не просто кресло, это был трон. Мастер, изготовивший его, обладал, несомненно, изощрённой, но больной фантазией. Сидение располагалось в разверстой пасти безобразного черепа дракона, в детстве явно переболевшего рахитом. Само же сооружение было причудливо слеплено из множества разнокалиберных костей, среди которых – о ужас! – нередко попадались человеческие.

Сидеть на таком угловатом приспособлении было наверняка не очень удобно, но чего не вытерпишь ради престижа!

Череп дефективного дракона венчал вершину чёрной усечённой пирамиды, которая, в свою очередь, располагалась в большом двускатном зале у одной из его стен. Помещение больше походило не на тронный зал, а на рабочий кабинет провинциального алхимика: поблёскивали бронзой и стеклом причудливые механизмы, на верёвочках, натянутых под потолком, висели связки сушёных лягушек, мышей, трав и змей. На длинных столах в разнообразных сосудах булькало сомнительное варево, колбы источали вонючие дымы. Обстановка, короче, была самая рабочая.

– Ра-дра-драбен, Радра-драбен… Тьфу!.. – бормотавший раздражённо встал с кресла и, пригнувшись, вышел из пасти. Всякий, кто прослушал хотя бы одну балладу первого попавшегося ярмарочного менестреля, узнал бы в вышедшем могущественнейшего и злобного колдуна, обуянного мечтой о владычестве над миром. Всё было точно как в песнях: просторная чёрная мантия, расшитая звёздами и полумесяцами, на голове надет уродливый рогатый котёл (называемый хозяином Четвёртым Шлемом Хаоса), в руках – массивный посох с набалдашником в виде поросячьего рыла. Словом, ошибиться было невозможно. Добавьте сюда лицо, больше похожее на обтянутый пергаментом череп с большим крючковатым носом – и вот вам полный портрет злодея.

– Радрадрабен! Да что ж это такое?! Слово помню, а что оно значит – забыл! Ведь то ли сам этот Радрадрабен делал – а для чего? То ли за большие деньги доставал где-то – а для чего опять-таки?! Но ведь что-то важное! Ведь недаром этот недостойный пустился на поиски, недаром!.. А если это недостающий элемент?! – тут говоривший осёкся и испуганно огляделся вокруг. В зале, конечно, никого не было, да и кто бы осмелился без разрешения нарушить уединение великого мага Гофлареха? Никто, конечно!

Тем не менее, колдун приложил к тонким губам свой птичий палец и, качая головой, по-стариковски прокряхтел:

– Враги, кругом враги…

Затем Гофларех приосанился и стукнул посохом по тёмному камню пирамиды, исторгнув пучок миниатюрных фиолетовых молний. Удовлетворившись этой маленькой демонстрацией силы он, волоча мантию по широким ступеням, не спеша спустился с пирамиды, приблизился к одному из столов и принялся вглядываться в серое варево, бурлящее в массивном платиновом чане. Глядел Гофларех долго, пока у него не заслезились глаза, затем плюнул в чан и обиженно сказал:

– Опять ничего!

Потом вздохнул, отложил посох, снял Шлем Хаоса и стал через голову стаскивать тяжёлую суконную мантию. Разоблачившись, он оказался вполне симпатичным старичком в вязаном жакете на голое тело и старых, неопределённого цвета шароварах. На ногах его красовались положенные по рангу бархатные туфли с загнутыми носами, богато расшитые выкрашенными киноварью черепами летучих мышей. Ещё раз безнадёжно глянув в бурлящую жидкость, Гофларех махнул рукой и уселся в кресло-качалку. Картина была идиллической – так и казалось, что вот сейчас в зал с визгом ворвётся ватага ребятишек, обступят они кресло и весело закричат: «дедушка, дедушка, расскажи сказку!». Но нет, никаких внуков у Гофлареха не было, хотя… Хотя, могли и быть, ведь дочь-то у него была – вздорная, непутёвая, но дочь, причём любимая. Поссорившись с отцом на почве критического отношения к его методам достижения абсолютной власти над Вселенной, она тут же после размолвки покинула отчий дом с гордо поднятой головой, взяв с собой лишь мешочек самоцветов да тетрадку в переплёте из кожи девственницы с наиболее употребительными заклинаниями. Упрямый старик не остановил тогда строптивицу, хотя, чтобы она вернулась, достало бы одного ласкового слова. Гофларех сделал вид, что произошедшее ему глубоко безразлично, но с тех пор взял привычку каждую неделю заглядывать в различные хитроумные приспособления, позволяющие на расстоянии видеть определённого индивида. И таковым индивидом была, конечно же, его дочь, его ненаглядная Гризония.

Вот и сейчас, испытав неудачу с серым варевом в чане, старик немного покачался в кресле, решительно встал и перешёл к золотому треножнику, на котором покоился хрустальный шар размером с хорошую тыкву. Был он сейчас какой-то тусклый, блеклый, но это не смутило опытнейшего некроманта и естествоиспытателя.

Несколько небрежных пассов, и вот по шару сверху вниз побежали радужные волны, он заискрился серебряными блёстками, и вдруг на весь шар появилась добродушное круглое лицо, несколько искажённое сферической аберрацией.

Гофларех, рассчитывавший увидеть дочь, от неожиданности отпрянул от треножника. А тот, в шаре, прищурился, обернулся куда-то и крикнул:

– Глендавейн! Хватит возиться!

Звено десятое

Робин привстал на стременах, обернулся и крикнул:

– Глендавейн! Хватит возиться с этим уродом, время же теряем!

Сзади, из кустов, впритык обступивших узенькую тропу, донеслось:

– Не надо было так изводить бедную зверюшку!

Граф аж глаза выпучил: ну баба, это ж придумать – назвать «бедной зверюшкой» образину ростом в полтора человека! Снабжённую к тому же огромными когтями на всех четырёх лапах и двумя лопатообразными зубами, торчащими из отвратительной бородавчатой верхней челюсти. Эти зубы и дали Глендавейн повод назвать монстра безобидным грызуном. Но это было потом, а когда образина неожиданно вынырнула из кустов перед самым носом – тогда Робину было не до дискуссий.

Граф мгновенно обнажил меч и рубанул тварь прямо по шее, вернее, по тому месту, где у нормального существа теоретически должна находиться шея. Животное очень походило на кролика, только вот шеи у него не было, покатые плечи плавно переходили в небольшой бугорок – это и была голова.

Истребитель Василисков отскочил от твари, как от гранитного валуна, чуть не вывихнув Робину кисть. Граф превозмог боль в руке и рубанул ещё раз, метя в лапу – и с тем же успехом.

Интересно, что «кролик» этот не убегал – но, слава богам, и не нападал тоже! – а стоял столбиком, и после второй попытки Робина разразился скворчащей трелью. Граф растерянно обернулся: что-то гневно кричала Глендавейн; Беку, как обычно в таких случаях, нигде не было видно. Робин разозлился и как дубиной ударил мечом сверху. Как ни странно, это возымело действие: животное постояло несколько мгновений и вдруг тяжело завалилось набок, с треском ломая кусты.

Девица немедленно слетела с седла, отпихнула Робинового конька и оказалась рядом с поверженным зверем.

За ту неполную седмицу, что они провели в пути, Робин не уставал удивляться поведению Глендавейн. Казалось, её не интересовало ни само путешествие (то есть, ей вроде бы было безразлично, куда и откуда ехать), ни окружающие пейзажи – а ведь было на что посмотреть, один водопад Трёх Тысяч Зелёных Рыб чего стоил! Не интересовал её и сам Робин – этим, правду сказать, граф был слегка уязвлён – и, тем более, Бека. Но вот разные твари! И если бы они её просто интересовали – она их защищала! Даже когда Робин изъявил естественное намерение поохотиться – вяленая рыба и сушёные кальмары, которыми их снабдил в дорогу новоявленный бог Шпокар, уже не лезли в горло – даже тогда она встала на дыбы: нет и всё тут! Пища у них есть, а охота, видите ли, это убийство!

Конечно, первые два дня, когда их сопровождал пышный эскорт карликов, любезно выделенный Каким-То-Там-Уцем, ни о каких встречах с представителями животного мира не могло быть и речи. Карлики оказались ребятами весёлыми и непрерывно пели, выли хором, а когда освобождались руки – стучали в разнообразные барабаны, дудели в дудки и какие-то пищики, и вообще жили полнокровной жизнью, так что всё живое на много лиг вокруг в ужасе разбегалось. Впрочем, у них изредка случались и периоды абсолютной тишины – с чем это было связано, граф так и не понял, отнеся график молчания на счёт каких-нибудь культовых или обрядовых правил.

Поначалу Робина это забавляло, и он даже пытался подыгрывать этой дикой музыке на самодельной свирели, но оказалось, что, когда они останавливались на ночёвку, недомерки ни на миг не прекращали свою какофонию. Мало того, они ещё принимались плясать!

Словом, когда беспокойное сопровождение покинуло их у самого подножия Запретных гор (а на самом деле – пологих сопок, могущих показаться горами лишь самому низкому из карликов, да и то лежащему на боку; горы же – и какие! – ждали их впереди) – итак, когда карлики, наконец, убрались, все, а особенно Робин, вздохнули с облегчением. Ещё долго в ушах звенело от постоянной тишины, и ещё долго им не попадалось даже завалящей глухой лисицы – вся живность затаилась по норам, логовам и берлогам, так что первая ночь «без музыки» прошла спокойно.

Спокойно прошла и ночь после моста. Хорошо выспавшемуся Робину не испортило настроения даже то, что несший утреннюю вахту Бека был им пойман мирно посапывающим у погасшего костра. Граф ограничился лишь лёгким пинком.

Утро было прекрасным и как-то подзабылись уже и страшная лужайка, и последние слова умирающего – «не ходи туда!».

Приключения начались после короткого завтрака. Не успели они оседлать своих крепконогих коньков, как с деревьев, под которыми путники уютно проспали ночь, градом посыпались маленькие, но чрезвычайно жуткие на вид змеи. И было их неимоверно много. Из рассказов Козла Робин знал, что эти змеи назывались «змеи-которые-утром-падают-с-деревьев». Вообще, язык карликов был очень примитивным: не существовало названий, как в данном случае, видов змей – они назывались по образу жизни, месту проживания, цвету, способу охоты и тому подобное. Были «змеи-кусающие-женщин-в-полнолуние», «змеи-питающиеся-головастиками-жабы-Дах-Дах», были «змеи-ползающие-по-ветвям-деревьев-растущих-на-жёлтых-камнях», были… В общем, много было змей, и среди них, конечно, были и «змеи-которые-утром-падают-с-деревьев». Они и падали.

Длину змеи имели небольшую, с локоть, раскраску пёстренькую, весёлую. Когда предусмотрительный граф спросил у Козла, что же, мол, надо делать, когда случится такая напасть, тот ответил коротко и внушительно: «спасение одно – убегать».

Поэтому Робин ничтоже сумняшеся завопил:

– По коням!

И они стали убегать. А змеи – догонять. Они с мерзким шуршанием ломились по траве и кустам. Трещал валежник. Глендавейн попробовала было вякнуть, что может быть, они хорошие, но граф только глянул на неё знаменитым айтеровским взглядом, проявлявшимся у представителей династии в самые напряженные моменты. От этого взгляда, по преданию, падали в обморок лошади, а у ветеранов-солдат сам собой опорожнялся мочевой пузырь. Глендавейн осеклась на полуслове и замолкла.

Бека ничего не говорил, зато скакал впереди всех. Торговец был чёрен то ли от страха, то ли от горя: впопыхах он оставил под кустом свой мешок с жемчугом, а о возвращении за ним, конечно, не могло быть и речи.

Змеи отстали, когда тропа стала подниматься в гору. Путешественники придержали лошадей – вроде бы было тихо – и вновь пустили их, теперь уже шагом.

Робин осмотрелся. Дорогу обступали невысокие деревья, скорее даже кусты, с мелкой густой листвой. В ветвях перепархивали птицы, исполняли свой непонятный танец бабочки, дорогу перебежал какой-то бурундук. На небе не было ни одного облачка, солнышко уже светило вовсю. Это всё навеяло графу лирическое настроение, и он полез было за своей свирелью, но тут закричал Бека. Кричал он явно от страха.

Граф толкнул коня пятками и догнал крикуна. Перед тем на дороге стоял мужик.

Большего контраста со светлым солнечным днём, со щебечущими птичками и яркой зеленью листвы придумать было невозможно. Мужик был неимоверно грязен, ветхие остатки одежды висели клочьями, лохматые волосы свалялись, а борода, о которую обломалась бы самая крепкая железная расчёска, закрывала тело почти до колен. Пахло от него даже на расстоянии.

Тем не менее, стоял он твёрдо, широко расставив босые ноги с крепкими коричневыми ногтями. В руках он сжимал длинную суковатую палку, которой сейчас перегораживал дорогу.

– Откуда он взялся? – спросил Робин.

Бека нервно облизнул сухие губы и неуверенно проговорил:

– Да вроде бы ниоткуда: ехал я, ехал, глядь – а он уже стоит.

– Значит, из кустов выскочил, – подытожил граф. – Ну, человече, ты кто таков будешь?

Мужик угрюмо оглядел их исподлобья и хрипло гаркнул:

– Не ходите туда!

И этот туда же! Они что, сговорились, что ли?!

– Это куда ж нам не ходить? И почему?

Мужик немного помялся и злобно ткнул палкой за спину:

– Туда! Поворачивайте назад, покуда живы.