Текст книги "Радрадрабен"

– …а к обещанным баранам… – начинал Шпокар.

– И петухам! – перебивал Бендик.

– И петухам, – покорно соглашался капитан. – Так вот, к баранам и петухам добавляю двух бычков-трёхлеток…

– Бычки – это хорошо, – опять перебивал Бендик, – а то рыба, понимаешь ли, уже впоперёк горла, не лезет, проклятущая. А от икры, поверишь, чесаться стал!

– Ну, я так думаю, этого хватит?

– Добавить бы надо, маловато за такое дело, а?

– Хватит-хватит, не такое уж и дело.

Бендик ещё немного поломался, затем махнул рукой: а, грабь, мол! – и, негромко булькнув, исчез. Тут же погас и свет, всё стало, как и было: кромешная тьма опять окутала всё кругом.

– Интересно, что это капитан наш выторговал? – раздался голос прямо над ухом Робина. Граф вздрогнул от неожиданности, но оказалось, что это был всего лишь Бека.

Сверкнула молния, на этот раз настоящая, без фокусов, за ней ещё одна, и ещё. Грохот, последовавший за этим, был ужасен – Робину показалось, что его вбило в палубу по колени.

– Бендик! – заорал Шпокар. – Бе-е-ендик!!! Ты давай делай что-нибудь! А то хрен баранов получишь!..

Молния, вспыхнувшая как бы в ответ на этот крик, была огромна. Это была царь-молния. Начавшись где-то в невообразимой высоте за тучами, она вилась и ветвилась, оплетая небо над яхтой причудливым мерцающим куполом. Робин сжался и заткнул уши – гром после такой молнии должен был быть ужасен. Но никакого грома не последовало. Не успела молния угаснуть, как в тучах возникла почти идеально круглая дыра, а из этой дырищи – колесница, запряжённая квадригой. Лошади сверкали, как выдраенная к смотру кираса легионера-первогодка, колесница тоже так и брызгала жидким огнём. Понятно, что высокий худой старик, колом торчащий на колеснице, был богом не из последних. Хотя одет он был, на взгляд Робина, несколько экстравагантно: куцый бордовый жилетик на голое тело и короткие плисовые штанишки – можно было свободно обозревать кривые подагрические ноги со вздутыми венами.

Вообще-то отношения с богами у графа были двойственные: с одной стороны, не верить в них было невозможно – слишком уж часто они любили являть свою божественную сущность. А то и сами являлись в физическом, так сказать, теле. А с другой стороны, обилие богов сводило на нет тот благоговейный трепет, который каждый из них тщился внушить. Слишком много их было, поклоняться им всем оказывалось просто немыслимо, поэтому обычно человек выбирал себе одного, реже – двух-трёх богов по сословному, профессиональному или ещё какому-либо признаку. Так Робин, например, предпочёл для себя сурового Паха – покровителя солдат, забойщиков крупного рогатого скота и – между прочим – насильников по женской части.

Дед на колеснице был не Пах, поэтому Робин, равнодушно обозрев его от неопрятной седой головы до худых жёлтых икр, потерял к нему всякий интерес. Зато Шпокар, которому, видать, не впервой было говорить с богами, приосанился и довольно вызывающе спросил:

– Чем прогневали мы великого и могучего Кадаламуса?

Это прозвучало вроде небрежного «чем обязан?..». Очевидно, Кадаламус не принадлежал к покровителям клана Худов. Скорее даже наоборот.

Кадаламус, Кадаламус… Ага, вспомнил Робин, кажется, этот Кадаламус – повелитель Очень Сильного Северного Ветра. Или Западного.

Кадаламус же, услыхав Шпокара, сделал вид, что только сейчас заметил судёнышко и всех, на нём находящихся. Он нестрашно замахнулся кривым посохом и взревел, обращаясь неизвестно к кому:

– Что ты тут делаешь, недостойный?

Грозного баса, которым он начал фразу, хватило только до слова «делаешь». На слове «недостойный» Кадаламус позорно сорвался на фальцет.

Робин вздохнул: вопросы богов разнообразием сегодня не отличались.

Колесница вместе с конями просела и теперь висела над самым клотиком, как бы попирая гордый баронский штандарт Худа. Робин был уверен, что, постаравшись, он легко добросил бы камушком до живота любого из коней запряжки.

Кадаламус испуганно замахал посохом, испустил из правого глаза красивый оранжевый дым и что-то крикнул. Колесница опустилась ещё ниже и колесом зацепилась за верхушку мачты.

– Э-э-э, полегче там! – заорал Робин.

Повелитель Какого-То-Там-Ветра перегнулся через бортик своего светящегося экипажа и дребезжащим голосом, проклиная идиотов, сующихся не в свои дела, приказал им немедленно убираться. На резонное возражение Шпокара, что они бы и рады, да вот кое-кто тормозит, к тому же и ветра нет (то есть ветер, конечно, был, только яхте от него не было никакого толку), старик совсем взбеленился и, брызжа слюной, принялся объяснять, кто они такие и чем являются по отношению к нему, великому Кадаламусу. Короче, явно наговорил лишнего. Оказалось, что его наняли (это бога-то!) для обеспечения «своего» ветра – тьму, свечение и грохот делает кто-то другой, а кто – Кадаламус не знает и знать не желает. Все кругом халтурщики и неумехи, только рядящиеся в тоги настоящих, истинных богов.

Из истерических воплей Кадаламуса стало понятно, что всё это представление затевалось совсем для другого случая, а они случайно попали под горячую руку.

– Ну и что нам теперь делать? – вопросил Шпокар.

– Вот именно, что? – поддакнул Бека.

– Откуда я знаю?! – раздражённо гаркнул Кадаламус. – Ладно, попробую одну штучку, авось и проскочит…

Он опять замахал посохом, да так шибко, что казалось – отбивается от стаи невидимых летучих демонов. Памятуя, чем окончилось предыдущее подобное упражнение, Робин уже приготовился сигануть за борт, как только колесница рухнет на палубу. Но случилось по-другому: хотя кони даже для виду не перебирали ногами, яхта, влекомая за мачту, боком, угрожающе кренясь, сдвинулась наконец с места. Движение было плохое – толчки, рыскание, и главное – не понять куда.

Прошло время, за которое Робин успел бы умять хорошо откормленного гуся, и вдруг яхта оказалась среди бушующих волн. Тучи почти рассеялись, а солнце только-только высунулось из-за горизонта.

Кадаламус с проклятиями принялся отцеплять колесо от мачты, что было очень своевременно: его колымагу носило так, что кони болтались, словно вымпелы на свежем ветру. Как водится, ему немедленно стали подавать советы, особенно усердствовал Бека. Старик только рычал сквозь зубы. Наконец, мачта, заклинившаяся между ступиц, неожиданно легко выскользнула на волю, Кадаламус разогнулся, глянул вниз бешеными, налитыми кровью глазами и перетянул Шпокара длиннейшим бичом, в который на мгновение превратился его корявый посох. Не успел тот доорать до конца сакраментальное «за что?!», как экипаж бога Какого-То-Ветра просто растаял в воздухе.

Но всем уже было не до него: яхту трясло и швыряло, как горошину в погремушке сумасшедшего младенца. Каждый думал об одном: удержаться бы на палубе, которую то и дело перехлёстывали проснувшиеся волны.

Шпокар раздражённо пинал подворачивающихся матросов и одновременно взывал безнадёжным голосом:

– Бендик! Бендик! Чтоб тебе рыбиной подавиться, тварь неблагодарная! Баранов не дам! И петухов! Бендик!..

Он не унимался, даже приказал кому-то принести ведро жидкого дерьма из гальюна и мстительно вылил его за борт.

Робин и думать забыл об этом Бендике, а зря: море на десять саженей вокруг яхты вдруг стало гладким, как стекло, а под бортом опять появился Бендик. Он был раздражён:

– Не дашь, говоришь, баранов? И петухов не дашь? А бычков-трёхлеток – что, тоже не дашь?!

– Дак за что давать-то, Бендик?! Я ж что просил? Я ж домой или по крайности на Побережье просил! А ты что? Шторм дикий и земли никакой не видать… Не-а, никаких баранов! – решительно отрезал Шпокар Худ.

– Ты ещё спасибо скажи, что из черноты этой вытащил! Знал бы, что там сейчас творится!

– Так разве это ты?! Это ж Кадаламус!

– А колесо за мачту кто зацепил?!

– Ты, что ли? Ох, врёшь, по глазам вижу, что врёшь…

Робину они очень напоминали двух ослов, сошедшихся на узком мостике (Бендик к тому времени уже влез на палубу) – ни один из оппонентов не хотел уступать. Разговор пошёл на повышенных тонах, стали употребляться специфические слова, самыми ласковыми из которых были «неблагодарная свинья» и «фокусник липовый». Матросы между тем подходили всё ближе к спорщикам и наконец совсем заслонили их от Робина. Кое-кто уже сжимал в руках гандшпуг или вымбовку.

Бендик насупился и стал похож на раздувшуюся рыбу.

– Что-то будет, – тихонько сказал Бека. – Ох, дураки…

Всё случилось очень просто, без шума и световых эффектов. Вокруг заклубился невесть откуда взявшийся туман, и граф почувствовал, что доски палубы под ногами расползаются, как гнилое сукно. Через два удара сердца он уже барахтался в бешено бурлящей воде, а за него клещом цеплялся Бека. Насквозь просолённый морской волк Шпокар Худ совершенно не умел плавать, о чём он теперь громко и настойчиво кричал. Робину было не до него: даже в воде Бека весил, как хорошая наковальня и уверенно тянул его ко дну. Граф попытался отцепиться от торгаша – тщетно, взбарахтнул руками, дёрнулся всем телом – и вдруг нащупал ногами каменистое дно. Не веря, он топнул – точно, дно! Мало того, ощутив под ногами твердь, он тут же увидел сквозь редеющий туман землю – прямо перед ним тянулся высокий обрывистый берег. Он, отфыркиваясь, прокричал эту радостную весть и вновь попытался отцепить Беку – для чего пришлось того слегка притопить. Шпокар, видимо, тоже нащупал дно, так как прекратил свои бесполезные вопли и даже помог Робину выволочь бродягу на мелководье, где волны крутили и били ещё сильнее, чем на глубине. Когда они, наконец, добрались до узенькой галечной полоски, до которой не доставали водяные валы, Робин почувствовал, что силы его на исходе: Бека был тяжёл, и Истребитель Василисков, укреплённый за спиной, тоже отнюдь не добавлял плавучести. Граф здорово вымотался, хотя он и воспринимал появление Бендика, темень вокруг, шторм и прочий присущий богам антураж, как какое-то представление – пусть неостроумное, досадное, но именно представление, вроде балагана на ярмарке. И только теперь осознал, в каком напряжении он находился всё это время. Остальные чувствовали что-то подобное, а Бека и Шпокар к тому же вдоволь нахлебались морской воды.

Отойдя от кромки берега буквально на пять-шесть шагов, все повалились на гальку. Никто не сделал даже попытки вылить воду из сапогов или отжать одежду. Робин облегчённо закрыл глаза, давая отдых натруженным мышцам. Поднимающееся солнце ласково грело лицо, но невозможно было даже подумать о том, чтобы перевернуться на другой бок, чтобы лучи его не слепили сквозь плотно зажмуренные веки.

Видимо, Робин даже задремал, потому что, когда он открыл глаза, светило уже заметно поднялось над совершенно успокоившимся морем. Проснулся он от озабоченного голоса Бендика:

– Раз, два, три… А ведь не хватает одного.

Сперва граф подумал, что он всё ещё спит и Бендик ему снится. Однако, ущипнув себя за руку, он убедился, что это не сон, а явь, и Бендик собственной персоной, покинув родимые хляби, озабоченно бродит по берегу, бормоча себе под нос:

– Свиньи неблагодарные. Чего от таких ещё ждать. Петухов, значит… А сами ведро дерьма…

Робин сел. Божок стоял на галечном берегу и сосредоточенно пересчитывал спасшихся, старательно загибая мокрые пальцы на перепончатой ладони. Похоже, что делал он это не в первый раз, и результат его явно не устраивал.

– Один, два, три… Где ещё один? Ведь четверо должно быть! Так, попробуем с этого края: один, два, три… Тьфу! Всё равно одного нет!

– Слышь, Бендик, раз уж ты здесь, скажи, будь другом, куда это нас занесло? – спросил Шпокар. – И где все матросы? Их пятеро должно быть, а с нами – восемь. Не четыре, а восемь, понял?

– А-а, соизволили проснуться, господин барон, – ядовито пропел Бендик. – Вот, извольте поглядеть, я и без этих паршивых баранов договор соблюдаю, потому как я человек честный, в отличие от некоторых других!

– Какой же ты человек? – удивился Шпокар. – А за помощь, конечно, спасибо. За мной не заржавеет, не боись. Но ты всё же скажи, где команда?

Бендик описал рукой причудливую кривую, которая могла означать всё, что угодно: от геройской смерти в морской пучине до благополучного возвращения домой, и хмуро дополнил свои пассы:

– Где надо.

– Бендик! Ты опять за свои штучки? Смотри, а то ведь моему терпению конец придёт, мы ж не на море теперь, не забывай! Я ж могу себе и другого бога взять, что тогда делать будешь? Опять на побегушках у какого-нибудь Кадаламуса, а?

– Да дома они, дома!

– А мы где?

– А вы… Вы не дома.

– Это я уже понял, – начал было Шпокар, но Бендик, радостно улыбаясь, перебил его:

– А вот и четвёртый! Я ж говорю – четверо должно быть! Четыре – счастливое число.

– Восемь – тоже счастливое число, – парировал Шпокар. – Даже два счастливых числа. Как раз на весь экипаж…

– Погоди, – прервал его Робин. Он смотрел туда, куда показывал Бендик своим корявым пальцем.

Звено седьмое

Из-за большого камня, какие часто встречаются на диких галечных пляжах, поднялась фигура, густо облепленная водорослями. Несмотря на это, Робин сразу понял, что это женщина, и женщина юная и стройная.

– Кто это? – изумлённо вопросил Шпокар.

– Этого я не знаю, – с достоинством ответил Бендик. – А вот то, что она на яхте была и входит, таким образом, в наш с тобой уговор – это мне доподлинно известно. Накинул бы за неё петушка-другого, а? Ишь ведь какая красавица!

– Как так – была на яхте?! Не было на «Худе» никаких баб!

– А вот и была! – торжествующе сказал Бендик.

Оскорблённый до глубины души капитан – чёрт побери, на судне посторонние, а никто не доложил! – решительно шагнул к камню, за которым девушка торопливо приводила себя в порядок, снимая с головы и плеч длинные плети водорослей.

– Ты кто? – повелительно рыкнул он. – Ты точно на яхте была? Или этот… брешет?

Девица хладнокровно выдержала яростный взгляд капитана.

– Была, – спокойно ответила она. Робин отметил голос: мягкий, грудной, чуть хрипловатый. Соответствующий, в общем, голос.

– Ты где пряталась?

На крохотном «Худе», действительно, спрятаться человеку было практически негде.

– А тебе что за дело? – строго спросила девушка. – Ведь яхты твоей уже нет, так что ты теперь и не капитан даже.

– Ты, холопка, думай, что говоришь!..

– Что?! Холопка? Какой-то неотёсанный баронишка должен бы помолчать в присутствии настоящей леди!

– Принцесса! Лопни мои глаза, принцесса! – жарко зашептал в ухо Робину Бека. – Видал, как она отбрила нашего Шпокара?!

Ну, принцесса там или не принцесса, а девушка Робину понравилась. Держалась она уверенно, хотя и замкнуто, не навязывала своё общество, но и не особо избегала общения, что импонировало ему. Как-то само собой получилось, что она сразу заняла определённую позицию, стоящую достаточно высоко. Про себя она говорила неохотно, отвечала односложно и в основном отмалчивалась на все расспросы. Сообщила лишь своё имя – Глендавейн. Имя Робину тоже понравилось, хотя принадлежать оно могло в равной степени как принцессе, как и простой скотнице.

Дальнейшую судьбу пропавших матросов Бендик обсуждать категорически отказался и молча нырнул в море в предвкушении заслуженных петухов. Оставалось поверить, что матросы и в самом деле в результате сомнительных бендиковских махинаций оказались дома. Маленькому отряду предстояло теперь определиться на местности и выяснить, как в свою очередь тоже поскорее добраться домой.

Берег был гол, уныл и безжизнен, ничем не напоминая живописные скалы вблизи Айтера, поросшие корявым и гнутым ветрами каменным дубом. В этом же месте природа словно запнулась и сделала бездарный перерыв в созидательном устремлении, разрешившись лишь громадной россыпью облизанных волнами камней – прямо под круто вздымающимися базальтовыми лбами приподнятого над морем берега. Обрыв, впрочем, был невысок. Везде, докуда доставал взгляд, хаотические каменные нагромождения сменяли друг друга – идеальное место для засады, запоздало подумал Робин, если бы только кому-то взбрело в голову сражаться за эту забытую богами землю. Они были здесь как на ладони – мокрые, голодные, подавленные и совершенно неподготовленные для любой мало-мальски организованной атаки. И это было ему совершенно не по вкусу.

Глендавейн молча обогнала Робина и стала карабкаться по серым шершавым взлобиям, словно для неё такая процедура была привычна и она уже тысячи раз вот так высаживалась с разбитого вдребезги корабля на враждебную и неприветливую сушу. Впрочем, может быть, так оно и есть, подумал Робин. Кто знает, что довелось пережить этой странной и неприступной девушке.

Бека вполголоса ныл. Он был крайне недоволен судьбой, подсунувшей вместо приятного путешествия за бывшей практически уже в руках наградой очередную пакость. Ведь казалось, вот она, большая земля – рукой подать, а там и богатый Айтер с его сокровищницей и признательным радушным хозяином, который сейчас угрюмо сопит впереди, обдирая сапоги об острые края каменных трещин.

Нет уж, пусть говорят что угодно, а в этом деле не обошлось без самого крутого колдовства! Где это видано, чтобы ни с того ни с сего да такая буря?! И молнии с ясного неба? Даже вон василиска выпустить не успели! Ишь, скукожился, гад, даже мяучить перестал. И, конечно, опять нагадил, сволочь. Снова клетку мыть… Маленький-маленький, а воняет как большой! И почему это нести его всегда достаётся Беке? Можно бы и девчонке вон поручить! Ничего бы с ней не сделалось. Или вообще прямо тут бросить. Так нет, граф этот, видите ли, желает завести себе зверинец…

С первой попытки, однако, взобраться на каменный карниз, тянущийся вдоль всего побережья, никому так и не удалось. Пришлось двинуться вдоль кромки берега, выискивая подходящий участок, где стена не была бы столь крутой или рассекалась бы оврагом.

Обогнув небольшой мысок, Робин замер как вкопанный. Берег, оказывается, отнюдь не был необитаем, и следы этого ненеобитания были налицо: перед ними возвышалась высеченная из цельной скалы исполинская фигура какого-то местного божества. Граф машинально поискал глазами неведомых зодчих и немного успокоился, таковых не обнаружив: это и к лучшему – всю жизнь его учили не доверять незнакомой местности, незнакомым людям и незнакомым обстоятельствам. Сейчас же все три эти составляющие несомненно были налицо.

Статуя явно смахивала на бравого капитана Худа: тот же шишковатый лоб, те же оттопыренные уши – и наверняка столько же мозгов в крепком каменном черепе. Даже жест, с которым идол повелительно указывал перстом на пустынный океанский горизонт, напоминал манеру капитана, одновременно напыщенную и неуверенную. Однако гораздо более совпадающих антропологических подробностей Робина порадовало то обстоятельство, что старательные ваятели, расчищая место вокруг своего творения, снесли порядочный кусок породы, благодаря чему в этом месте можно было без труда взобраться на береговую кромку. Более того, в камне даже было вырублено подобие грубых ступеней.

Повеселев, граф скомандовал отряду подтянуться и первым полез по узкой тропке наверх.

Едва голова его поднялась над поверхностью земли, ему отчаянно захотелось втянуть её обратно: перед ним, как на параде, выстроилась плотная толпа ненавистных карликов! Отступать, однако, было поздно: его заметили. Кляня потешающуюся над ним судьбу, он вылез наверх, стараясь держаться уверенно и в то же время якобы невзначай нашаривая рукоять Истребителя Василисков. Подавать какие-либо знаки поднимающимся следом потенциальным жертвам он посчитал излишним: уж как ни бестолковы были карлики, но первое, что они теперь сделают, это, конечно, вдоль и поперёк прочешут побережье, а уйти от их отравленных стрелок было попросту немыслимо.

Через минуту вся компания уже стояла, окружённая безмолвной стеной недомерков.

Графа поразило два обстоятельства: первое, что карлики – все, за редким исключением – были без штанов, в то время как верхние части торса у них были вполне обычным образом облачены в традиционные крепкие кожанки, доходящие до колен. Равным образом присутствовали и сапоги, опять же кожаные. И второе – то, что проклятые недомерки и не думали нападать, а лишь хлопали глазами, таращились как-то уж чересчур изумлённо и, главное, молчали. Робину вспомнился дикий, судорожный вой, без которого орда этих же самых коротышек, казалось, просто не могла существовать. Он криво усмехнулся, обнажил меч и приготовился подороже отдать жизнь.

Но тут в рядах карликов произошло движение, и к Робину протолкался главный карлик – так, по крайней мере, показалось графу: остальные недомерки почтительно расступались перед ним, храня всё то же поразительное молчание.

Главный карлик был молод, татуирован и одет. То есть штаны на нём присутствовали, да какие штаны! Широченные шаровары ярко-жёлтого цвета были богато украшены бахромой, в разных местах были нашиты диковинные перья, бесчисленные пёстрые лоскутики, мелкие цветные ракушки и сухие рыбьи скелетики. На поясе висела обязательная духовая трубка с набором разнокалиберных стрел. При движении всё это хозяйство издавало весьма специфический стук и шорох.

– Пог-Харр? – требовательно спросил он, обращаясь почему-то к капитану Худу. – Пог-Харр решил осчастливить свой народ?!

Робина поразило то обстоятельство, что карлики, оказывается, умели разговаривать. Более того, их наречие было вполне доступно пониманию. Раньше граф – да и вообще никто на всём Побережье – не задумывался, владеют ли проклятые недомерки даром членораздельной речи: это было совершенно не нужно, так как всё, что обычно слышалось из наступающей лавы карликов, сливалось в невероятно гнусный вой.

Оказалось, владеют. Пусть слова в их произношении были несколько искажены и язык более резок, чем плавная речь Побережья, но к общению карлики оказались вполне способны. Более того, их предводитель настоятельно желал общаться, причём именно с бароном Худом.

– Ты бы ответил ему, Шпокар, – вполголоса посоветовал Робин. – Может, нас и не станут… э-э-э… так уж сразу?..

– Пог-Харр?! – воскликнул коротышка. – О! Пог-Харр!

Карлики, как впоследствии выяснилось, поклонялись мстительному, кровожадному и всесильному по их мнению богу Харру, который, сходя на землю, обычно принимал вид человека громадного роста с огромными ушами – Пог-Харра. Короче, долговязый лопоухий Шпокар как нельзя лучше подходил для этой роли.

Кстати, уши играли чрезвычайно важную роль в цивилизации недомерков. Начиная с того, что якобы лично присутствовавший при сотворении мира Харр благодаря своим выдающимся ушам подслушал Главное Сотворяющее Слово, что впоследствии, по верованиям карликов, и выдвинуло его в небесные лидеры – и кончая тем, что каждый карлик-воин должен был при достижении определённого возраста в подтверждение своего статуса добыть пару ушей врага. При этом уши женщин и детей, естественно, не котировались, имели значение только уши настоящих воинов, закалённых и зрелых мужчин. Таковых в окрестных племенах в связи с перманентной уходобывательной лихорадкой всегда катастрофически не хватало, поэтому с каждым подрастающим поколением приходилось организовывать дальние экспедиции за ушным дефицитом, наводя панический страх на всех досягаемых прибрежных обитателей.

Конечно, основная масса соискателей гибла. Случалось, из походов не возвращалось девять из десяти отправившихся, но те, кто сумел-таки заиметь бесценную реликвию, пользовались небывалым почётом, славой и безоговорочным авторитетом. И, самое главное, им разрешалось в мирное время носить штаны! Все же остальные пользовались такой привилегией лишь во время похода. Хотя, надо сказать, особых неудобств в связи с мягким климатом эти обстоятельства не вызывали.

Так вот, капитан Шпокар из-за некоторого созвучия своего имени с именем бога, счастливой похожести на земное воплощение грозного Харра и – главным образом – в силу простодушной доверчивости придурков-карликов был принят как нельзя лучше. Конечно, его спутники также были удостоены подобающих им почестей. Особую роль сыграло то обстоятельство, что появились они в самый подходящий момент: накануне от избытка жизненных сил скончался предыдущий главный карлик, и личное прибытие божества как нельзя более удачно вписывалось в обряд торжественной утилизации самодержавного трупа. Собственно, толпа как раз и направлялась к статуе Харра, чтобы с вытянутого её пальца сбросить голое тело предыдущего вождя в вечное и неизменное море. Стоит ли говорить, что парадные штаны покойного (равно как гарем, казна и всё прочее) перешли по наследству новому правителю?

Нового правителя звали Уц Сорок Восьмой, так как он был сорок восьмым представителем славной правящей династии, носящим это имя. Правда, никаких других имён в династии всё равно не было, а номера правителей сменялись достаточно быстро, что объяснялось неукротимым стремлением к жизненным переменам со стороны ещё не нумерованных Уцев.

После торжественного погребения, когда толпа разразилась так долго сдерживаемым фирменным воем и разбежалась по своим делам, почётные гости были приглашены в апартаменты нового владыки.

Жили карлики в затейливо сложенных из камня домах. И из-за этого возникло неожиданное осложнение: долговязый Шпокар должен был бы согнуться в три погибели, чтобы хоть как-то суметь проникнуть внутрь.

– Не смей, – шепнула Глендавейн собирающемуся опуститься на четвереньки капитану. – Это у них такая проверка: настоящий бог голову не склоняет! – после чего, как ни в чём не бывало отошла и присела на нагретый солнцем ноздреватый камень.

– Сломать это! – резко скомандовал опомнившийся Шпокар, ткнув пальцем в каменную кладку. Карлики, во главе с сорок восьмым Уцем, повалились на колени:

– О великий Харр! Не вели уничтожать этот ничтожный сарай, не достойный твоего внимания! Прикажи – и появится новый дворец, в котором ты по праву сможешь занять достойное место!

– Приказываю, – милостиво кивнул великолепный капитан, которому явно начинала нравиться свалившаяся на него божественная роль.

Карлики были многочисленны, трудолюбивы и упорны. К вечеру, действительно, новый дворец (если эту дикую архитектуру можно было именовать так) был практически готов. Все двери, окна, кровати, кресла, посуда и даже зубочистки были выполнены по меркам, снятым с барона Худа с соблюдением всех пышных церемоний. Это значило, что при каждом движении, слове или взгляде посетившего землю божества осчастливленный этим карлик шлёпался ниц, троекратно касался лбом земли и в дальнейшем передвигался исключительно на коленях. А поскольку Шпокар просто не мог не шевелиться, никуда не смотреть и постоянно молчать, всё карликовое окружение вскоре ползало вокруг него, постоянно распластываясь по земле в знак почтения. Это было неудобно: и без того низкорослые, недомерки с колен еле-еле доставали до наспех установленного под тенистым деревом стола, за которым компания ожидала окончания строительства. Поэтому несколько блюд было уронено и несколько подавальщиков тут же казнено, что, впрочем, не омрачило сам собой начавшийся пир. Шпокар, однако, выразил неудовольствие и приказал впредь в его присутствии передвигаться нормально – естественно, за исключением особо оговоренных случаев. Это повеление вызвало новую бурю восторгов, и все очередной раз чуть не оглохли от традиционного верноподданнического воя.

Вначале все карлики казались Робину на одно лицо. Но, когда глаза обвыкли, он стал замечать некоторые различия – вначале, конечно, в одежде, но затем и в очертаниях физиономий.

Первым он запомнил – кроме, разумеется, Уца номер сорок восемь – верховного шамана Кόзла. Почему Козл носил титул верховного, было совершенно непонятно, ибо шаманом он был единственным на всё огромное племя. Как говорится, в семье не без урода – наотличку от остальных Козл был молчалив, хитёр и умён. Он прекрасно видел, что Шпокар никакой не бог, но благоразумно молчал, ожидая, откуда подует ветер. В принципе, Козл не видел ничего греховного в том, чтобы со своей стороны – со стороны официального служителя культа – поддержать лояльное к нему воплощение божества. И он несколькими якобы случайно оброненными фразами ясно дал уразуметь Робину эту позицию. Граф с облегчением вздохнул, встретив такое понимание и, поговорив с шаманом начистоту (что, кстати, посоветовала также и всё подмечающая Глендавейн), тут же принялся вырабатывать совместную политику на ближайшее время.

Решено было всеми силами поддержать Шпокара в его божественных притязаниях. За это новоиспечённый бог должен был, в свою очередь, всемерно возвысить статус верховного шамана, любыми доступными средствами подчёркивая принадлежность последнего к верхушке божественной администрации. Со временем планировалось даже официально объявить Козла святым. Единственное, что смущало потенциального святого, это то, что в любой момент мог вмешаться настоящий Харр, а в таком случае положение особы, приближённой к его лже-конкуренту, могло стать достаточно скользким. Впрочем, учитывая статистику предыдущих появлений явно загулявшего где-то на стороне бога, который ничем не давал о себе знать вот уже четыре столетия, Козл был готов рискнуть.

Обретя неожиданного союзника (и достаточно могучего союзника) – хотя, как прекрасно понимал граф, и временного, всего лишь до того момента, когда им предстояло благополучно отсюда улизнуть – Робин, не откладывая дела в долгий ящик, принялся улаживать свои проблемы:

– Слушай, Козл, где здесь поблизости ближайший порт?

– Это место, где стоят большие лодки? – Козл тонко улыбнулся, прекрасно поняв, к чему клонится такой вопрос.

– Да. Мы же, в конце концов, отсюда слиняем… А ты, разумеется, останешься за главного, – спохватившись, добавил Робин. – Так сказать, полный карт-бланш.

– Карт… Что?

– Ничего. Не обращай внимания. Это я так. Где порт?

– Далеко.

– Это я и сам сообразил. Как далеко? Сколько туда добираться?

– Если морем – три месяца. Только не доплыть сейчас морем. Не сезон. Ждать надо.

– Сколько ждать?

– Ещё три месяца. Течения должны перемениться, и ветра…

– Много. Слишком долго… А покороче пути нет?

– Покороче? Есть и покороче, как не быть! Только им не пройдёшь.

– Почему?

– Потому. Это ж через горы! Забудь об этом – целее будешь.

На этом и закончился первый разговор графа с верховным шаманом. Разомлевший от местного хмельного напитка Шпокар заснул прямо за столом, что автоматически означало конец пира и повеление всем убираться вон. Коленопреклонённые карлики со всеми полагающимися в таком случае ритуальными поклонами утащили своего бога в свежепостроенную опочивальню (туда же, естественно, срочно пригнали табунок смазливых карлиц), а остальным вежливо, но непреклонно было предложено устраиваться кто как может. Правду сказать, в новом дворце таких мест хватало с избытком. Робин с Бекой устроились на большой ворсистой шкуре неизвестного животного прямо во внутреннем садике, а Глендавейн, загадочно улыбнувшись, исчезла до утра неизвестно где.