Текст книги "Грани сна"

Москва, весна – начало лета 1937 года

За первые три месяца нового года Лавр сваял ещё два новых радиоприбора. Оба заинтересовали таинственных заказчиков, должности которых знал только начальник их артели «Красная радиоволна» Семён Иванович Кубилин. Заказчики, похоже, были из разных ведомств: у одних на форме были нашиты голубые «ромбы» и «шпалы», у других – красные звёзды или усечённые треугольники.[39]39
  Только со второй половины 1937 года вместо звёздочек и угольников в НКВД установили знаки различия, аналогичные принятым в армии и авиации: «ромбы» для высшего начсостава, «шпалы» для старшего и «кубики» для среднего. Цвет знаков в авиации был голубым, в НКВД красным.


[Закрыть]

Давать им технические пояснения Кубилин, конечно, не мог. На эту часть переговоров звали начальника опытного цеха Мишу Козина или Лавра. Чаще Мишу, из-за того, что небольшие серии приборов производил всё-таки его цех, и он должен был знать всё: и особенности приборов, и мнение заказчиков. Одновременно Миша пытался наладить производство новых телевизоров, но не мог добыть качественные электронно-лучевые трубки. Впрочем, были шансы, что к осени они сами наладят производство трубок…

У Лавра много времени уходило на учёбу. Он посещал вечерние курсы на физтехе МГУ, и кроме занятий обсуждал проблемы физики с новыми друзьями, среди которых были Виталий Гинзбург и Семён Коробков. Бывало, они приезжали к нему в артель, смотрели приборы.

– Мне иногда кажется, Грошик, что ты понимаешь в физике больше некоторых наших профессоров, – говорил ему Коробков.

– Да вы и сами не из последних, – льстил им Лавр.

Отношения с Леночкой катились под гору. Она проявляла холодность, будто за что-то наказывая Лавра, и под надуманными предлогами откладывала намеченные встречи. Что оставалась делать? Он сроду никому не навязывался, а при теперешней загруженности просто махнул рукой на этот пласт своей жизни.

Зато Лина с начала года оживилась. Каждый день рассказывала Лавру, на каких она побывала встречах, премьерах и съёмках. Стала водить в их дом каких-то вьюношей. Причём она показывала их соседу, будто дразнила: вот, мол, посмотри. Например, когда в её друзьях был поэт Юлик, она непременно врывалась к Лавру и требовала его гитару, чтобы вьюнош пел у неё в комнате свои самодельные песни.

– Ах, какой он талант! – говорила она Лавру таким восторженным тоном, каким на рынке расхваливают лежалую тыкву. Самому ему петь в присутствии Юлика она не позволяла. Тогда Лавр пошёл на хитрость: однажды, услыхав, что они вошли в квартиру, первым выскочил на кухню с гитарой, изобразил на ней замысловатое соло и спел романс Павла Козлова «Глядя на луч пурпурного заката». Голос у него был мощнее, чем у Юлика.

Поэт, видать, сообразил, что теперь – после Лавра, ему лучше не петь.

– Мещанство! – заносчиво сказал он. И перестал появляться в их доме.

Вскоре Лина стала приходить с молодым серьёзным юристом из ВЦСПС.[40]40
  ВЦСПС – Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов, с 1918 года главный орган всех профсоюзов СССР.


[Закрыть]

– Вомарх, – представился юрист, и с первых же тридцати секунд знакомства стал вербовать Лавра в профсоюз.

– Вы, артельщики, оторвались от магистрального пути человечества, – вещал он, хватая Лавра за рукав и пытаясь усадить на табурет. – Прогрессивный социалистический рабочий – это не то, что задавленный тяжёлой эксплуатацией пролетарий. А воистину прогрессивным трудящийся может быть только в составе профсоюза.

Потом и этот говорливый деятель перестал заходить к ним. Лавр как-то спросил Лину, где он. Она поиграла глазами и ответила, что деятель «растворился в массе трудящихся женщин». Загулял, в общем. Лавр понял так, что Ангелина отказалась вступать с ним в некий «союз», и тот отправился решать свои низменные проблемы на стороне.

Потом были ещё всякие…

В марте вводили в строй Киевскую станцию метро Филёвской линии, и Смоленский метромост через Москву-реку. Лавр отправился туда, поскольку метрополитен закупил у их артели реостаты возбуждения[41]41
  Реостат возбуждения – аппарат для регулирования тока в обмотках электрических машин.


[Закрыть] его конструкции. И там же, на открытии станции, оказалась Лина с фотоаппаратом и удостоверением газеты «Вечерняя Москва»!

На банкет, который устраивали для причастных, прессу не пускали (журналистов угощали отдельно), но Лавр Лину провёл. Потом они гуляли по Москве, болтали о текущей политике. Обсудили сражение под Гвадалахарой, где интербригада Мате Залки разгромила итальянский экспедиционный корпус, сняв угрозу окружения Мадрида.

Потом Лина рассказала, как они с мамой побывали на киностудии «Мосфильм». Их провёл туда новый знакомец, ассистент режиссёра Лев Ильич Иванов. Дарья Марьевна с ним долго болтала, и теперь они, кажется, встречаются.

– А я знаю этого Льва! – вспомнил Лавр.

– Как это?

– Да! Мы с профессором Силецким в прошлом году консультировали фильм «Пётр Первый». А этот Лев там работал… правда, не ассистентом режиссёра, а кем-то помельче. Ничего, приятный дядька.

– Ты уже год назад бывал на студии? – вскричала она. – И мне не сказал?

– Где я только не бывал, кого я только не видал, – усмехнулся Лавр.

…И будто в подтверждение этого тезиса, в ту же ночь он «провалился» в прошлое.

Там, где в 1900 году поставили их четырёхэтажный дом, первый этаж которого в 1907-м отдали под библиотеку, в прежние столетия была сельская местность. Люди строили домики на берегу хилой речушки, бежавшей к Яузе, устраивали огородики, а вокруг расстилались поля и поднимались леса. Ландшафт, конечно, менялся. Реку-поилицу перегораживали, устраивая пруды. В конце концов, от неё остались одни пруды.

Лавр, с детства живя здесь, в «снах» своих проваливался в прошлое прямо из своей комнаты на втором этаже. Невысоко, в общем. И всегда в том месте обязательно была избушка! Не одна и та же, разумеется; просто новые избы ставили на месте старых.

В первые два свои «путешествия», упав на стреху́[42]42
  Стреха – свисающий нижний край крыши.


[Закрыть], Лавр обдирал себе спину об стропило, а потом даже сломал руку. Тогда он передвинул свою кровать к другой стене, и в следующие разы падал на середину ската. Как правило, он при этом пробивал солому и попадал на чердак, где хозяева держали сено для козы.

Ну, а дальше по обстоятельствам. Обычно испуганные крестьяне снабжали его одеждой за просто так, но иногда он находил возможность их как-то отблагодарить.

В этот раз, повозившись на чердаке, найдя лаз вниз и спустившись на земляной пол избы, он обнаружил там отнюдь не крестьянскую семью, а холёного здоровяка с хорошо тренированным телом и лицом воина и драчуна. Здоровяк торжественно сидел на лавке за тёсаным столом, а вместо одежды на нём, насколько видел Лавр, был только изрядно потёртый короткий кожаный фартук. Перед собою он держал в руках прямоугольную тряпицу с нарисованным на ней углем флагом «Юнион Джек».[43]43
  «Юнион Джек» – народное название флага Великобритании, на котором объединены английский георгиевский и шотландский андреевский кресты.


[Закрыть]

Лавр от неожиданности брякнул:

– Вот вам и здрасьте.

– И вы будьте здоровы, уважаемый путешественник во времени, – звучно произнёс незнакомец и улыбнулся. От этой улыбки лицо его перестало быть суровым, а приобрело даже какие-то озорные мальчишеские черты.

Лавр, принюхиваясь, повёл носом. Спросил подозрительно:

– А где хозяева?

– Во дворе.

Окошко избы, затянутое бычьим пузырём, было маленьким и мутным, давало мало света. Смотреть сквозь него наружу было невозможно. Лавр открыл скрипучую дверь, наклонился и вышел, как был – голым. Да, вся семья была здесь: мужик, его баба и дети. Все мёртвые и, похоже, давно. Лавр огляделся. В соседнем дворе тоже лежал покойник, а ещё один валялся прямо на улице. О том, что на этой планете существует жизнь, свидетельствовали только тучи мух, карканье ворон и далёкий лай собаки.

Он вернулся в дом. Увидел, что на лавке возле незнакомца лежит большая сухая холстина, взял её, обернул чресла[44]44
  Чресла – поясничный, крестцовый отдел тела и бёдра.


[Закрыть] и спросил:

– Это вы их вынесли?

– Yes, I did.

Лавр вздохнул. Произнёс вспомнившиеся кстати строки:

– «Царица грозная, Чума, теперь идёт на нас сама, и льстится жатвою богатой».[45]45
  А.С. Пушкин, «Пир во время чумы».


[Закрыть]

– О! – восхитился здоровяк. – Высокий класс! Вы читаете наизусть monsieur Пушки́н!

– Читаю, – согласился Лавр. – И коли вы теперь знаете обо мне такие подробности, и тем более, раз уж вы меня здесь ждали, надо и мне узнать, кто вы такой.

Здоровяк встал:

– Разрешите представиться! Я путешественник из XXI века! Сотрудник английской темпоральной лаборатории полковник Хакет! I have the honor предложить вам сотрудничество на благо мира и устойчивого развития всего человечества!

– Оу! Ничего себе! – присвистнул Лавр. – Двое голых незнакомцев посреди деревни мертвецов сговариваются спасти человечество. Впечатляет.

– Я вам всё расскажу и объясню. Никаких тайн. Уважение и доверие. Полная открытость и свобода действий. Но давайте покинем это chalet[46]46
  Шале, сельский домик.


[Закрыть] и отправимся куда-нибудь, где воздух чист от вредных микробов.

– Лучше идти на север, – внёс предложение Лавр. – Если это чума, то в Москве вредных для нас микробов ещё больше, а принесли их с юга или запада. По пути на восток микробов нет, но там рыси и медведи аж до Тихого океана. Остаётся север.

Хакет громко захохотал:

– Согласен! Конечно, на севере нас тоже поджидают медведи, зато в Архангельске есть английское консульство.

Они пошли, обходя деревни, особенно те, где слышался человеческий разговор. Иногда, затаившись, наблюдали, как люди с головами, замотанными в тряпьё, рыли ямы и сваливали в них покойников. Видели людей в военном. Лавр, рассмотрев цвет епанчи и форму шляп, сообразил, что это петровская эпоха, но делиться своим выводом с Хакетом не стал: большой мальчик, сам сообразит.

– Дикари, – ворчал Хакет. – Нет, чтобы провести санобработку вещей и пропариться в бане. Очень полезное изобретение, особенно если учесть, что возбудитель чумы при температуре 55 °C погибает в 10–15 минут. Вы бывали в русской бане, Грочик?

Лавр представился ему именем «Грошик», справедливо решив, что полковник и так о нём знает много лишнего, а если будет знать ещё больше, то рано состарится.

– Бактериологии ещё нет, – объяснил он. – Здешние жители наверняка думают, что чумную отраву рассыпают злые духи. А санобработку они проводят: чуете, пахнет можжевеловым дымом. И да, я бывал в русской бане…

Населённые места закончились. Они шли по лесным тропам или без них, строго на север. Хакет не закрывал рта. Он убедительно излагал, как он собирается спасать человечество, в чём Грошик, если докажет свою полезность, сможет поучаствовать. Все его идеи Лавр знал едва ли не лучше, чем стихи Пушкина: в МГУ профессор Покровский на лекциях по научному коммунизму и политэкономии блестяще их разоблачал, а студент Гроховецкий был его прилежным учеником.

– Превосходно, сэр! – восхищался Лавр, слушая полковника. – Особенно хорош тезис о спасении погрязших в дикости народов через приобщение их к полезному труду. А почему вы не упомянули благотворную конкуренцию, которая двинет вперёд общественное производство, как только счастливчики съедят неудачников?

– О, простите, просто забыл. Но вижу, вы схватываете на лету! И надеюсь, вы уловили главную идею: все участники постоянно приобретают блага в ходе бесконечной череды покупок и продаж. Наше дело – подтолкнуть историю в этом направлении. Понимаете?

– Да, конечно. Чего я не понимаю, так это, как получилось, что вы ждали меня в той избушке, где мы встретились.

– Скажу вам честно, Грочик. Англия в далёком будущем имеет надёжные приборы. Они показывают, где в прошлом появится русский ходок, с точностью до метра и часа.

«Ага, – подумал Лавр. – А откуда я взялся, ваши приборы, похоже, не показывают».

– А затем, – продолжал полковник, – с помощью специального геомагнитного корректора мы отправляем своего человека в то место и время, где появится ходок.

– Ходок? Вы называете так нас, путешественников?..

– Нет, своих мы называем тайдерами. Ходоками зовут себя… – и полковник замолк.

– Кто?

Но Хакет, похоже, уже соскочил с темы.

– Listen to me, – с энтузиазмом сказал он. – Надо подумать о ланче. Я проголодался.

– Да, да! Хорошая мысль. Только ресторанов тут нет…

– Ещё нормальной одежды нужно достать.

– …и я забыл дома деньги.

Еду и одежду они получили в деревушке Жостово, и то им дали всё просимое только потому, что Лавр представился уроженцем деревни Икша, расположенной севернее.

Пока ели салат из брюквы с зеленью, сухариками и кусочками вяленого мяса, Хакет мечтательно говорил:

– Подумать только! Вчера я гулял по Трафальгарской площади… Кормил голубей… Выпил шотландского виски на Пикадилли. А теперь я тут, среди девственно чистой природы. А вы, Грочик, что вы делали вчера?

Лавр, отмякший после еды, разулыбался, отхлебнул киселя и уже разинул пасть, чтобы похвастаться, как вчера он присутствовал на открытии Арбатского метромоста и ручкался с товарищем Кагановичем – но неожиданно спохватился. Этот любознательный полковник напомнил ему Лёню Ветрова. Такой же общительный, болтливый, улыбчивый, а на деле – кто знает, чем он занимается, и зачем тобой интересуется. Совершенно одинаковые жулики. Но Ветров хотя бы свой жулик, а этот?..

– Я вчера пил настоящий краснодарский чай, – сказал он. – Вам приходилось пивать настоящий краснодарский чай, полковник?

Они попарились в бане и двинули дальше.

Камнями, приняв за отравителей, их забили только недалеко от Дубны. Лавр успел подумать, что зря Хакет болтал на английском языке, и столь громогласно. Убедив себя, что собеседник полностью подпал под его обаяние, он без стеснения превозносил добрую старушку Англию, служить которой с восторгом сбегаются все дикие народы… Впрочем, если бы полковник нёс эту ахинею на русском, то их, возможно, забили бы ещё раньше.

Рано утром позвонили из наркомата обороны и попросили быть дома:

– За вами придёт машина, Лавр Фёдорович. Возьмите с собой паспорт.

Вскоре пришла машина.

Принимал его один из тех командиров, с кем он встречался в артели. Командир тёр глаза и зевал. Сказал, что ночь не спал. Проблема в том, что ночью на секретном аэродроме в Липецке приземлился немецкий самолёт. При посадке произошла поломка. Ремонтировать будет наша бригада. И раз уж аппарат попал к нам в руки, хорошо бы его исследовать. Специалистов уже собрали, через час они вылетают в Липецк, но тот, кто должен был осматривать некоторые приборы, угодил в больницу. Нет времени на замену!

Он, командир, только что виделся с маршалом Тухачевским, и тот одобрил кандидатуру Лавра.

Они сели в машину и отправились в аэропорт вылета.

– Мы, видите ли, закупаем в Германии самолёты Эрнста Хейнкеля, – рассказывал командир по пути. – Приобрели ещё и лицензии на моторы BMW. Но к последним своим достижениям они наших экспертов не допускают! Многие, как, например, Климент Ефремович[47]47
  Ворошилов, в то время нарком обороны СССР.


[Закрыть], считают, что мы получаем от них меньше, чем даём им. И тут такой подарок! Новый самолёт. Надо его как следует изучить.

– Их лётчики тоже там? Вдруг они будут возражать.

– Там они, там. И лётчики, и пассажиры: высокопоставленные гитлеровцы. А возражать не будут, мы всё сделаем в тайне. С вами летят два заместителя наркома обороны, Тухачевский и Алкснис. Устроят там немцам дружеское общение. Цех будет закрыт. Вся ночь ваша!

– Но я ведь у вас не работаю.

– Всё оформим. Полёт и питание за нами, командировочные выпишем. Там сдадите отчёт, а когда вернётесь, встретимся, обсудим и оформим. Сейчас просто некогда… И ещё вот что. Ни с кем из наших высших военных руководителей в разговоры не вступать. Только если обратятся сами, и то максимально уважительно.

– Ну, вы мне объяснять будете! – хмыкнул Лавр. – Понимаем, товарищ.

…Коллеги по научной бригаде, летевшей исследовать самолёт, представились только по именам: Дима, Евсей, Миша, Максим Григорьевич и Александр. Из их разговоров Лавр понял, что в Липецке – немецкая авиационная школа, созданная, чтобы натянуть нос бывшим союзникам, то есть англичанам, французам и американцам. Россию не позвали на подписание Версальского договора 1919 года, и она может сдавать свою землю и небо под германские военные объекты. Но делает это тайно.[48]48
  В нашей реальности авиационная школа в Липецке и другие военные объекты Германии на территории СССР были закрыты осенью 1933 года, после прихода к власти в Германии Гитлера.


[Закрыть]

Трое командиров – Михаил Николаевич Тухачевский; ещё один, чьего имени Лавр не знал, и замнаркома обороны по авиации Яков Иванович Алкснис, мужчины лет сорока или чуть больше, сели ближе к кабине и весь полёт оживленно переговаривались. За гулом моторов Лавр слышал лишь несколько фраз, вроде таких: «Бездарь, надо что-то делать…», «Скажу Генриху», «Какой из него … полностью некомпетентен».

Прилетели – и сразу в цех. Там пахло сталью, кожей, отработанным керосином и ещё чем-то специфическим. Работали при свете фонарей; большие ворота и маленькие окошки были плотно закрыты.

Первым в самолёт забрался спец «по закладкам», он проверил наличие пломб и секреток на приборах, и отвинтил то, что можно отвинтить. Снаружи тем временем трое: Миша, Евсей и Максим Григорьевич, уже смотрели колёса. Двигатель, и без того требовавший ремонта, стоял отдельно. Все понимали, что раз его разрешили ремонтировать советской бригаде, то ничего нового в нём нет. Но на всякий случай и с ним работали, кому надо.

Наконец, внутрь пустили прибористов.

Дима с Александром определили, что гиромагнитный компас аналогичен тому, который придумали и построили у нас наши инженеры. Лавр нашёл, что большинство приборов фактически аналогичны советским, но отметил, что такого топливомера, как у немцев, у нас нет. Ему было обидно. Он уже придумал такой же, и гордился этим. Измерение количества топлива в баке, в условиях болтанки, кренов и скачков давления – задача не тривиальная! А воплотить в металле не успел…

По окончании осмотра их перевели в пустое служебное здание напротив того, в котором гуляли командиры, снабдили бумагой и перьевыми ручками. Сдав отчёты, исследователи получили возможность немного поспать, чем и воспользовались – но уже в семь часов утра их подняли и повели на взлётное поле. Организаторы желали, чтобы они исчезли отсюда до того, как проснутся немецкие гости. Лавр тихонько сказал Максиму Григорьевичу, что, мол, странно, почему с ними не летят Тухачевский с Алкснисом, а тот резонно посоветовал об этом не думать:

– У них свои дела, коллега.

У самолёта стояли двое, один в штатском и второй в форме НКВД, проверяли паспорта, сверяли со списком. Тут-то и случилась неприятность:

– Этого товарища в списке нет, – сказал проверяющий в штатском тому, что в форме. Тот сразу взял Лавра за плечи и вывел из очереди.

– Как так? – удивился Лавр. – Я же со всеми.

– Он с нами прилетел, – подтвердили остальные.

– В списках нет, в самолёт не пущу, – ответил чекист.

– А ведь вами, товарищ, наверно, заменили Гинельсона из группы Грабина! – сообразил Максим Григорьевич. – Посмотрите, товарищ проверяющий, Гинельсон в списке есть?

– Гинельсон есть.

– Отметьте этого товарища вместо Гинельсона. И пусть летит с нами.

– На здоровье, – ответил проверяющий. – Моё дело – лимит численности.

– В списках нет, в самолёт не пущу, – упёрся чекист.

– А как же он в Москву попадёт?

– Пусть поездом едет. Я его даже довезу до вокзала на служебной машине. Но в самолёт он, раз его нет в списке, не сядет.

– Но почему же?!

– Потому что если что, спросят с меня.

– А в Москве его в самолёт посадили!

– В Москве другой сотрудник, у него своя голова. А мне мою жалко.

– У меня денег мало, – пытался упросить его Лавр. – Я не рассчитывал, что придётся поездом…

– Вообще не мой вопрос, – и чекист стал подталкивать Лавра в сторону.

– Подождите! – крикнул Максим Григорьевич, и подбежал к ним. – Слушайте, молодой человек. Я дам вам сотню, в Москве найдёте меня и вернёте.

– Где же я вас найду?

– А приходите в Бауманку, я там по четвергам читаю динамику.

Билет Лавр взял на поезд, идущий в Москву через Тамбов и Рязань – более удобного пришлось бы ждать едва не сутки. Когда проезжали Грязи, проводник вселил к нему в купе трёх сельских девиц, из них одна была хорошенькая – Тоня, а другие так себе. Они ехали из деревни Телелюй совхоза Прибытковского, впервые попали на железную дорогу, всего пугались, и Лавр, чтобы отвлечь их, больше часа рассказывал им о городской жизни и о важности образования. В Мичуринске к ним вбежала ещё одна:

– Не выдавайте, а?

Это была Зина, безбилетная. Пряталась от проводников аж от Белгорода. Объяснила:

– Денег-то нету вовсе.

Она была колхозная, ехала в Москву в расчёте найти там работу. Узнав, кто эти три девицы, сразу стала ругаться, что в совхозе твёрдая ставка, а у них, колхозников, трудодни. Те в долгу не остались и насыпали ей тучу фактов, из которых следовало, что в колхозах жизнь – малина, а как раз они у себя в совхозе мучаются. Потом Тоня проговорилась, что едут в Ряжск поступать в техникум при тамошнем дорожно-механическом комбинате. Зина вообще взбесилась:

– Оне ишшо ругають ентот свой совхоз! – возмущалась она. – А их учиться послали! Задаром! А я таки жизню сама соби буду устраивать?

Речь её изобиловала «неправильностями» вроде «евойный», «еёный» или «ентот», или «дотудава», с аканиями и гэканиями. Молодые студентки из Телелюя говорили ничуть не лучше. Лавра это не очень заботило: тут изъяснялись так всегда, начиная от вятичей, и этот говор сохранился у простолюдинов даже после Пушкина. Он привык.

Когда доехали до Ряжска, Тоня с подружками сошли. Лавр их проводил, потом прогулялся по перрону и купил пирожков. Зашёл в кассу и взял Зине билет до Москвы, после чего вернулся в вагон и переключил на неё всё своё внимание. Она была довольно миленькая, обладала здравым умом и решительность, и уже всё распланировала.

– Устроюся я на работу, лучше при лошадях, грузы возить, – говорила она. – При какой-нить стройке. Говорят, в Москве много строят. И ещё там есть общежитие.

– Лошадей нет на стройках, – объяснил ей Лавр. – Там грузовики теперь.

– Ой, у нас в колхозе есть грузовик! Только с ним-то я управляться не умею…

– И так просто тебя не возьмут, – сказал Лавр. – Приезжая! Зачем ты им.

– У мене справка от председателя. Сговорюся про работу, получу пачпорт. В газете адрес видела, улица Покровка, дом 17. Там требуются. Институт какой-то строють.

– Это от моего дома наискось! Покажу… А как же председатель тебя отпустил?

– Ишшо бы ему не отпустить! Я буду деньги мамке высылать. У нас там денег нет. Я немножко взяла на первое время, и нет больше. Мы продукцию на трудодни получаем, и иди, продавай на рынке. И крутись весь год. Много ли выручишь. А эти, совхозные, ишшо врут, будто им плохо. Им продукцию-то продавать не надо. А нам как без денег? Топор два рубли, ведро цинкованное, ты представь, шесть с полтиной. Это ж нам надо пуд яблок продать. А в совхозах зарплатки-то рубликов по сто пятьдесят. А то и двести. Каждый месяц! Ишь, устроились! И едут важные, будто величальную свечу проглотили. «Учи-и-ться бу-у-дем»! Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты. Я тоже хочу хорошо жить!

Больше всего Лавра заинтересовало, что там, где её белгородский колхоз, протекает речка Муром.

– Муром? – переспросил он.

– Да! И село наше Муром. У нас все знают, что Илья-то Муромец из сказки от нас шёл, сначала на Чернигов, потом на Киев. От нас и идти-то, чего там идти. А в книжках врут, будто он издаля откуда-то пёрся. С севера. Ой, ой. А мы знаем…

Лавр довёз её на метро до Чистых прудов, провёл до строительной конторы на Покровке, записал ей свой телефон, и оставил. Девка пробивная, сама устроится!..

Первая неделя июня в их квартире и в библиотеке прошла в хлопотах, связанных с днём рождения Пушкина. Лавра впечатлило сие действо. Да-а, думал он: празднование дня рождения поэта в рамках столетия его гибели – это юбилей фантасмагорический.

Советский народ был всерьёз потрясён масштабами празднования. Цитаты из Пушкина украшали стены и заборы. Его декламировали по любому поводу и без повода – в театрах, конторах, трамваях и школах. Все школьницы знали назубок письмо Татьяны Онегину. Все школьники охотились за последними томами полного собрания сочинений, где были не только незаконченные произведения и черновики, но также эротические стишки гения. Бесконечные митинги трудящихся, сопровождавшиеся славословиями поэту, породили фразеологизм: «А работать кто будет? Пушкин?».

Для всего коллектива библиотеки это была сумасшедшая неделя! По окончании матушка с сотрудницами и Лавр вместе с ними допоздна наводили порядок, возвращая это учреждение культуры в обычный вид. А когда, наконец, попали домой, каждый из соседей – Ангелина с мамочкой, и дядя Ваня с женой, выказали им свою приязнь и сочувствие.

– Надо бы сохранить методички, – озабоченно сказала мама, заваривая чай. Она всё ещё думала о Пушкине.

– Зачем?

– Через два года – в 1939-м, исполнится сто сорок лет со дня рождения Александра Сергеевича! Пригодятся.

– Новые напечатают, – успокоил её Лавр. Он взял отпуск и размышлял, где провести ближайшие две недели.