Текст книги "Отпущение грехов"

Вернулся официант, притащив заказ. Повинуясь приобретенной буквально несколько минут назад привычке, я сунул ему в руку на чай и удивился: получилось легко и изящно, словно я всю жизнь этим занимался.

Кушая, ожидать гораздо легче, чем заниматься тем же на голодный желудок. Я не торопился. Зачем? Придет Цеховой вовремя, раньше или позже – роли не играет. Все равно он приступит к трапезе после меня и вряд ли сумеет обогнать. Не давиться же ему, в самом деле. Не Олимпийские игры. А если вообще не придет, то мне вовсе торопиться некуда аж до семи часов.

Но он пришел. Приведя с собой троих церберов, волосатых до невозможности, к тому же затянутых в кожу. С первого взгляда и не разберешь – религиозные фанатики они или рокеры самого крутого замесу. Последнее выглядело даже более правдоподобным, потому что заклепки у них на косухах были, а вот четок в руках я не приметил.

Словно чувствуя, что я дожидаюсь именно его, он прошел через весь зал и устроился за соседним столиком. Это было лучшее, на что я мог надеяться, хотя трое волосатых последовали за ним и уселись рядом. Во всяком случае, слегка поднапрягшись, можно было слышать обрывки их разговора. При определенном везении – даже что-нибудь интересное узнать.

Но я был жестоко разочарован. Говорить о делах секты в компании подчиненных Цеховой не стал. Интеллектуальный уровень, что ли, не вдохновлял? Сидел, порол всякую чушь, причем по большей части с набитым ртом. Воспитание – на нуле. А общий смысл беседы сводился к рассказу о том, как кто-то кого-то спросил о чем-то, и в ответ был послан куда подальше. Туда, куда посылать не принято, поскольку туда даже дороги нет. Первый кто-то обиделся, не поленился и сбегал. Только не туда, куда его послали, а домой, за топором. Прибежал обратно и зарубил второго кого-то. Насмерть. Судя по тону, каким все это говорилось, ни первый, ни второй участник драмы в числе родственников или хотя бы близких друзей Цехового не числились. Он довольно похохатывал во время рассказа, и постоянно чавкал, чавкал, роняя изо рта куски еды… Свинья, одним словом. Я наблюдал за ним с брезгливостью ученого, ковыряющегося в дерьме мамонта: приятного мало, но ведь надо узнать, чем эти допотопные слоны гадили.

Однако после того как чай был допит, повода торчать за столиком не осталось. Нужно было расплачиваться и уходить, а я так и не придумал, каким образом смогу стать владельцем такого сокровища, как Леонид Цеховой – который тем временем приложился к офигенных размеров стакану с вином и сделал огромный глоток.

Я усмехнулся. В этом ресторане должен быть туалет? Как и во всех уважающих себя ресторанах. Я подозвал официанта, расплатился по счету и поднялся из-за стола. Местонахождение уборной определю сам. Не в первый раз замужем. В большинстве харчевен отхожие места располагаются недалеко от выхода.

Я не ошибся – в небольшом слепом коридорчике напротив гардероба искомое обнаружилось. Гардеробщик с отсутствующим видом что-то читал – то ли книжку без обложки, то ли сложенную вчетверо газету – и, казалось, пребывал вне нынешнего пространственно-временного континуума, да простится мне такое ругательство. Но я на эту удочку не попался. Как и все, кому время от времени перепадают чаевые, он видел и слышал все и всех, кто заполнял мир вокруг него. Выискивал, кто может дать на чай, вчитываясь в лица. От его взгляда практически невозможно было ускользнуть, но, проходя мимо, я постарался сделать это, сперва уставившись себе под ноги, а затем – на противоположную стену. По крайней мере, не увидит моего лица во всей его красе. Запомнит, как я одет – и ладно, ничего страшного. Одежда имеет свойство меняться. Конечно, глупо думать, что он вот так, сразу, выложит интересующимся, кого видел тут в заданное время, но если поднажмут – расскажет, как миленький. Кабы дело касалось только полиции, я бы не беспокоился: те, хоть и хамы, но через край хватают нечасто. Только ведь, приведись, давить будут не менты, а стервятники Цехового, а этим все равно, что у гардеробщика из ушей полезет – сера, кровь или мозг.

Но я проскользнул, хоть и замеченный, но не рассмотренный, и это оставляло надежду – что бы там из гардеробщика не полезло, мне опасаться нечего.

Шмыгнув в туалет, я осмотрелся. Для ведения крупномасштабных боевых действий, конечно, тесновато, и припрись они сюда вчетвером, придется сделать вид, что я ничего дурного в виду не имел, просто до ветру выскочил, и удалиться, не солоно хлебавши. Но я рассчитывал, что, если Цеховому приспичит, то в сортир он пойдет без сопровождения. В таком случае я сделаю то, что задумал, и никуда он от меня не денется, орденоносец свихнувшийся.

Я зашел в кабинку и уселся на унитаз. Прямо в штанах. Нужду справлять, хе-хе, нужды не было. Мое дело было не большое и не маленькое – оно было несколько другое.

Я ждал. Опять ждал Цехового. И вообще, все больше становился похож на стеснительного влюбленного, который подкарауливает объект своей страсти где только можно, но никак не решится признаться в любви.

Наконец дверь тихо скрипнула. Я припал к дверной щели и мысленно потер руки. Это был Цеховой, и он был один. На его губах играла рассеянная улыбка, уж и не знаю, чем вызванная. Не торопясь подойдя к писсуару, он расстегнул молнию на брюках и стал мочиться, при этом придирчиво разглядывая свое лицо в зеркало.

Я поднялся, вжикнул туда-сюда молнией, создавая впечатление, будто застегиваю штаны, вышел из кабинки и, встав рядом, открыл кран и принялся мыть руки. Цеховой скосил глаз, но ничего примечательного в моей персоне не нашел, а потому продолжал молча делать свое дело, кривляясь в зеркало.

– Где твои шестерки? – вполголоса поинтересовался я, не переставая полоскать ладошки.

Он вздрогнул и уставился на меня. В глазах мелькнула мимолетная тревога. Правая рука быстро бросила член, который безвольно, как шланг, обвис и обмочил Цеховому обе штанины, и метнулась за пазуху, где все типы, вроде него или Ружина, носят пистолеты.

Но прежде, чем он успел сделать это, я коротко сунул ему руку в печень – примерно на три четверти ладони – и Цеховой не стал вынимать ствол. Вместо этого скособочился, схватился руками за края раковины и побелел глазами. Крантик его, от такого грубого обращения с хозяином, закрылся, и теперь болтался вхолостую.

Я отобрал у него пистолет и сунул себе в карман, отчего брюки сразу обвисли и ремень врезался в кости таза. Хрен с ним, решил я, неважно.

Пока клиент не оправился от подарка по печени, я передислоцировал нас обоих в кабинку и, бросив противника на унитаз, брезгливо сказал:

– Штаны застегни, недоделок.

Он посмотрел на меня, и глаза его были полны боли. Это выдавали расширившиеся до пределов радужки зрачки. Но было в его глазах еще кое-что. Например, обида. Детская, непосредственная. С трудом поднявшись, все еще давая крен на левый борт, он подтянул брюки и застегнул их. Некогда белые, после транспортировки безвольного хозяйского тела по заплеванному и затоптанному полу они выглядели уже далеко не так празднично.

– Где твои шестерки? – повторил я свой первый вопрос.

– Ки-а!!! – глухо заорал он и выбросил вперед левую ногу, к которой перед этим клонился от боли. Или делал вид, что клонился.

Врасплох он меня не застал – в отличие от него, я знал, с кем предстоит иметь дело. И среагировал мгновенно – метнулся в сторону, вжавшись спиной в металл переборки и, когда его тренированная нога просвистела рядом, ринулся вперед, впечатывая спину Цехового в сливную трубу, а голову – в бачок. В моей руке неизвестно каким образом появился пистолет, но о том, чтобы пустить его в дело, даже мысли не возникло. С таким же успехом можно было выглянуть из туалета и позвать трех кожано-волосатых охранников. Я понадеялся, что справлюсь голыми руками.

И справился. Правда, перестарался. Надо было полегче. Голова того, кого я держал за самого опасного из «Вестников судного дня», с тошнотворным хрустом врезалась в чугун бачка. Упираясь плечом ему в грудь, я внутренне обмяк. Мне не нужно было смотреть в его лицо, я и без того слишком хорошо знал, что это за музыка. Так презерватив, наполненный водой и сброшенный с высокого этажа, с мерзким хлюпаньем разрывается об асфальт. Так проламывается человеческий череп, наткнувшись на прочную и твердую преграду, способную попортить не только кости, но и мозг. Цеховой был мертв. Мертвее унитаза. И, понятно, ни на какие вопросы он уже не ответит.

11

Прислушиваться к звукам, что издавал приемник, было невыносимо скучно. Волосатый парень ничего интересного предложить не мог. Жучок принимал и ретранслировал лишь топот редеющей с приходом послеобеденного времени толпы, да шум проезжающих автомобилей – то нарастающий, то стихающий, в зависимости от того, в какой позиции относительно дороги пребывал в данный момент парень. Еще несколько раз волосатый выпустил газы, причем дважды довольно громко, с душой, только информации это событие никакой не несло, разве что о том, что у лжехиппаря были проблемы с кишечником.

Но Ружину от этого легче не становилось – время приближалось к трем пополудни, а в активе было почти пусто. Не считать же серьезным успехом единственный жучок, подсунутый невнятному типу, про которого даже нельзя с уверенностью сказать, что он сектант. В значительной степени это был выстрел наудачу, в надежде, что повезет. Но пока не везло.

Ровно до без пятнадцати три, когда рядом с волосатым остановилась машина – коричневый «Жигуль» весьма пожеванного вида – и кто-то невидимый, приоткрыв дверь, поинтересовался у изнывающего от безделья стража:

– Как?

– Порядок, – страдальчески протянул тот. – Только жара вот…

– Ничего, – оборвал голос. – Не обращай внимания. Купи мороженого.

– Денег нет.

– На, – хозяин голоса, видимо, решил подбросить волосатому добряк в виде мелкой купюры, но Ружин этого не видел. Он вообще мало прислушивался к разговору. Едва завязался диалог и стало ясно, что разговаривают свои люди, начальник и подчиненный, он завел мотор и лихорадочно завертел головой, выискивая просвет в потоке транспорта, куда можно было вклиниться. Найти таковой оказалось непросто. Хотя время перевалило за полдень, машин, в отличие от людей, меньше не стало – центр города, деловая часть, а для деловых людей нет разницы, где проводить рабочее время – в офисе или в салоне автомобиля. Но Ружин исхитрился втиснуться в общий поток, едва обнаружил мало-мальский просвет. При этом подрезал какой-то «Мицубиси Паджеро», и владелец солидного джипа еще долго ругался матом и сигналил в задний бампер потрепанного, но такого наглого «Блюберда». Ружин на это не реагировал. Он был полностью поглощен поставленной задачей – подобраться по возможности ближе к «Жигуленку», может быть, даже проехать слегка вперед, чтобы потом, когда тот тронется, пристроиться в хвосте. При таком плотном движении ведомому будет очень сложно обнаружить, что его ведут.

– Как там? – голос из «Жигуленка» продолжал тем временем задавать вопросы.

– Пока никого. Вы первые, – ответил волосатый.

– Кто еще через тебя пройти должен?

– Майор и приор.

– О`кей. Следи, чтоб никаких соплей не болталось.

Ружин уже миновал коричневый автомобиль и припарковался метрах в двадцати перед ним. Маловато, конечно, и Олег это прекрасно понимал, но дальше проехать не рискнул, боясь потерять «Жигули» из виду. А ему хотелось понаблюдать. Кто там – из его троицы человек, или из Чубчиковой.

Поэтому он видел, как захлопнулась дверца и «Жигуль», слегка помигав поворотником, влился в общий поток транспорта.

Ружин сделал то же самое. Дождавшись, когда «шестерка» проедет мимо, выдержал интервал в два нейтральных автомобиля и пристроился третьим. В «Жигулях» сидел Сам. Декан факультета философии Константин Козодой. Это была удача. Надеяться на нее заранее не хотелось, хотя позывы и были. Но к чему отравлять себе душу бесплодными мечтами? Окажись в машине Иванов или Катаев, Ружин бы принял это, как должное, ничуть не расстроившись. Жизнь под девизом «Надейся на лучшее, но готовься к худшему», доставляла немало мелких радостей вроде нынешней.

Не забывая следить за дорогой, он обдумывал ситуацию. Парень с конским хвостом на голове, судя по разговору, мог проторчать на солнцепеке до самого вечера. Похоже, в его обязанности не входило посещение сборищ для посвященных – он должен был только встречать и провожать генералитет. И, быть может, фиксировать время прибытия и убытия каждого. Так что рассчитывать на его маячок больше не приходилось. Требовалось как-то исхитриться и повторить трюк с Козодоем. Хотя – и он знал это – такая операция легкой не будет. Если уж гэбэшники понесли потери, пытаясь засунуть нос дальше, чем следовало, то Ружину, действующему в одиночку, рассчитывать на успех – верх самонадеянности.

В «Жигуленке» хвоста пока не замечали. Да и трудно было заметить, проехав всего пятьдесят метров. А именно преодолев эту дистанцию, «шестерка» остановилась. Водитель остался сидеть в салоне, а Козодой выбрался наружу и склонился к окошку, давая тому последние указания.

И тут Ружина осенило. Сделав вид, что вовсю щелкает варежкой, он принял слишком сильно вправо и аккуратно оцарапал бок «Блюберда» о «Жигуленок», заодно обломав боковые зеркала на обоих машинах. Раздался неприятный скрежет, Козодой резко выпрямился и метнул молнии из глаз.

Ружин остановился. Так, что подпер водительскую дверцу «шестерки». И, пока блокированный со своей стороны водитель менял диспозицию, перебираясь на пассажирское место, поближе к свободной дверце, схватил жучок и бросился к Козодою. Вид у него при этом был очень виноватый, и декан вряд ли мог догадаться, что этот раззява, у которого в руках мыши мышат делают, подстроил ситуацию специально.

– Ради бога, извините! – Ружин одной рукой вцепился Козодою в рукав, а другой – едва не в галстук, и заискивающим взглядом отутюжил его лицо. Ловкость рук и никакого мошенства, как говорил Папа Карло, вырезая Буратино из полена – жучок оказался под ремнем ошалевшего от неожиданности, брезгливо скривившегося объекта. Правда, не сзади, а спереди, рядом с пряжкой. Но Ружин надеялся, что декана не приспичит по-большому, а по-малому достаточно расстегнуть ширинку. Оставался солидный риск того, что, отходя ко сну, Козодой заметит жучок и все поймет. Но то был риск оправданный: сейчас главное – вычислить, где расположена штаб-квартира секты. Даже если дадут сигнал тревоги, вряд ли сектанты начнут уничтожать все следы посреди ночи. Все-таки, не армия – пойди, набери нужное число исполнителей. Вот ранним утром – да. Но к этому времени можно будет переговорить с Чубчиком и совершить налет на их основную базу. А там уж и посоревноваться в ловкости и в скорострельности. Почему-то у Ружина было такое чувство, будто достаточно захватить банк данных, и можно рапортовать об успешном завершении операции.

Козодой тем временем слегка пришел в себя и с тем же брезгливым выражением на лице стряхнул руки просителя с рукава и груди, пробормотав при этом невыразительным тоном:

– Ну-ну, дружок. Спокойнее. Что ты хочешь? Извиниться хочешь?

Ружин лихорадочно закивал головой, но его порыв прервал водитель «Жигуленка», который все-таки выбрался наружу.

– Какой, на хрен, извиниться! – заорал он. – Ты, сволочь, мне с левого борта всю краску ободрал! Ты знаешь, сколько сейчас стоит покраска, гад? А боковое зеркало я на твое «извините» крепить должен?!

– Возместить надо, – с укоризной сказал Козодой.

– Я в баксах, в баксах! – Ружин включил дурака. – Пары сотен хватит, а? Только милицию не надо, пожалуйста! Машина не моя – друга, я к нему в гости прилетел, взял покататься, город посмотреть, ни прав, ни доверенности… Не надо милиции, а?

– Ну что, Еремеич? – как старший по должности, Козодой взял инициативу в свои руки, однако, будучи истинным демократом, за советом обратился к подчиненному. – Хватит нам двести долларов?

Тот хмуро посмотрел на Ружина, потом, подсчитав что-то в уме, кивнул:

– Ладно. Раз такое дело… Понимаю – первый раз в городе, все интересно, все сразу посмотреть охота. Гони бабки.

Ружин достал из кармана бумажник, отыскал две сотенные бумажки и протянул шоферу:

– Вот!

– Добро, – кивнул тот. – Все мы люди. Только больше ворон не лови, а то смотри, парой соток не отделаешься. Не все такие честные, как мы.

– Ага, – кивнул Ружин. – Я поеду, да?

– Удачи, – Козодой выглядел уже на удивление благодушно. Ничего страшного не произошло. Просто небольшое дорожно-транспортное происшествие. Не происшествие даже – карикатура на него. И этот тип – тоже карикатура. Да мало ли таких болванов по большому городу шатается? Но в душе Ружин громко, неудержимо и даже истерично хохотал – под ремнем снисходительного вождя Козодоя дожидался своего часа жучок. Получилось!

Провожаемый взглядами двух только что обманутых им типов, Ружин уселся в машину и вырулил на трассу с ловкостью куда большей, чем это сделал бы простофиля, какого он изображал. Этот момент Олег упустил, не просчитал. И в глазах ушлого Еремеича зажглись недобрые огоньки подозрительности. Правда, тут же погасшие. А Ружин о них так и не узнал. Он радовался удачному воплощению своего хитрого плана.

Успех и впрямь был серьезным. Теперь Ружин мог стопроцентно рассчитывать на получение самой свежей информации из логова врага. И она должна начать поступать очень скоро – в том, что Козодой следует на очередное ежедневное заседание клуба «Убей миллиончик», сомневаться не приходилось.

Отъехав на пару кварталов, Олег подрулил к какому-то магазинчику, витрину которого изнутри закрывали бесчисленные цветы, остановился и, взяв в руки приемник, снова принялся вертеть ручку настройки, ловя сигнал только что установленного жучка.

Поймав его, он с недоумением прислушался. Звуки были очень странные. О том, как передается топот ног по тротуару, он уже знал из недавнего опыта с джинсовым стражем. Но то, что транслировал новый жучок, вовсе не походило на это. Правда, Козодой явно шел куда-то. И, судя по отсутствию голосов, шел в гордом одиночестве. Только шаги были необычно глухие, гулкие, какие-то шлепающие, будто он шагал по раскисшей тропе или попросту обул ласты. К тому же шагам вторило эхо.

Минуты две Ружин с недоумением вслушивался в то, что предлагал его вниманию динамик, потом шлепающие звуки исчезли, шаги слегка зацокали, но эхо никуда не исчезло.

Цоканье продолжалось совсем недолго. Ему на смену пришло то, что Ружин сразу же безошибочно определил – Козодой шел по длинному пустому коридору с деревянными полами. Звук школы, когда все на уроках. Полузабытое ностальжи.

Наконец послышались голоса. Приветствие, какие-то незначительные вопросы и ответы, по общему тону которых Ружин понял, что самого интересного придется еще подождать. «Полчаса», – сообщил голос, не принадлежащий Козодою. И даже не пояснил, полчаса – чего? Но Ружин на всякий случай решил принять этот срок за исходную точку.

– Все в сборе? – спросил Козодой.

– Сегодня всех не будет, – ответил глухой бас. Реплика была довольно неожиданной, и Ружин насторожился. – И никогда уже всех не будет.

– Что такое? – лениво спросил Козодой.

– С полчаса назад позвонил Пахом. Цехового убили.

– Не понял, – голос декана напрягся, в нем зазвенела медь тревоги.

– Скорее всего ограбление. Карманы полупустые, – сообщил бас. – Труп был в туалете. Голову о сливной бачок проломили.

– Господи! – Ружин услышал тяжелый вздох. – Прими душу раба твоего и упокой ее! Что за люди?! Но он ведь был вооружен. Он всегда носил с собой пистолет, насколько я знаю.

– Пистолета тоже не было. Забрали, как и часы с бумажником.

– А куда смотрела охрана? Они же за ним вечно, как собачонки, увивались!

– Говорят, заметили убийцу. Но взять не смогли. Хотя я сомневаюсь, чтобы они кого-нибудь видели. Четыре здоровых лба – да чтоб с одним человеком не смогли справиться? Наверное, просто хорошее лицо при плохой игре пытаются сделать.

– Не нравится это мне, – пробормотал Козодой. – Перед самой операцией… Не нравится!

Он еще долго продолжал что-то бормотать, – почти все оставшиеся полчаса, – но Ружин его уже не слушал. Смерть Цехового – дело рук Чубчика. В отличие от пребывающих в сомнении сектантов, он знал это наверняка. Напарник вступил на тропу войны. Но почему так однозначно, так бесповоротно? Ведь когда они утром обговаривали такой вариант – силового воздействия – ими была оговорена и осторожность, которой следует при этом придерживаться. Собственно, об убийстве утром и речи не шло. О похищении и допросе с пристрастием – а это совсем другое дело. Чубчик же сразу, словно дрова порубить к дедушке в деревню выбрался – раз, и насмерть. Даже грубовато как-то.

Впрочем, обвинять его не стоило. По крайней мере, не сильно. Все, что можно было сделать в смысле маскировки, он сделал. Его заметили (судя по тому, что сообщил второй голос), но взять не смогли. Если, конечно, действительно заметили, а не – как предположил информатор, – попытались скрыть свой конфуз. Что тоже было весьма вероятно.

– Собственно, – подумалось вдруг Ружину, – чего еще можно ожидать от профессионального убийцы?

Дело, в которое он влез, было деликатным, но ведь и сам он действовал деликатно, правда, на свой лад. По другому просто не умел. Для Чубчика это вполне естественный поступок. Вот если бы таким образом поступил сам Ружин…

Он резко выпрямился, на его лице заиграла холодная полуулыбка биржевого маклера, просчитывающего возможные варианты игры на понижение.

Если последовать примеру напарника и тоже пойти на убийство?.. Козодой, надо думать, призовет остальных членов генералитета удвоить-удесятерить бдительность. Но, отдавая такой приказ – психология командира, который далеко не всегда считается с собственными распоряжениями, такова уж человеческая природа – сам он едва ли поспешит показать пример подчиненным. И его можно будет убрать относительно легко – легче, чем любого из оставшейся… м-м-м… четверки. А устранение декана автоматически решит массу других проблем, в данный момент совсем ненужных. К примеру, не будут озвучены вопросы, которые, как пить дать, возникнут у Козодоя после обнаружения жучка. А где вопросы – там и подозрения, а в случае с этими людьми подозрения автоматически переходят в разряд действий. Действий непредсказуемых, значит, неконтролируемых – им, Ружиным. И всеми, кто играет на его стороне.

– Лучший Козодой – мертвый Козодой, – задумчиво протянул Ружин. – Это, думаю, верная мысль. Только надо подойти к ее воплощению поаккуратнее. Без лишней помпезности. Скажем… Просто машина сбила?

12

Долго расстраиваться по поводу безвременной кончины главы сектантского спецназа я не стал. Хотя, возможно, и следовало дать волю чувствам – все-таки, случившееся совсем не соответствовало моим интересам, и смерть Цехового в какой-то мере засвечивала меня (а вместе со мной и Ружина), заставляла остальных «Вестников» стать осторожнее, а значит, недосягаемей для нас. Но ведь сделанного не воротишь. Я не стал ни слезы лить, ни матом ругаться. Я еще кое-что мог. Например, надеяться на то, что славный парень Олег Ружин сумеет изобразить что-то стоящее на своем участке фронта именно сегодня. И тогда у нас останется шанс – пусть и один на двоих – завершить операцию успешно.

Но для того, чтобы дожить до этого момента, предстояло выбраться из ресторана целым и невредимым. А это тоже была проблема, причем довольно серьезная. Где-то там, за пределами туалетной комнаты, маялись в ожидании возжелавшего помочиться шефа трое его охранников. Трое – при условии, что во время трапезы еще кто-нибудь не наблюдал за рестораном снаружи. Если они будут дожидаться именно Цехового, я мог им только посочувствовать, потому что заниматься этим бесперспективным занятием можно ровнехонько до второго пришествия. Но вот что-то не сочувствовалось. Наверное, потому, что в мозгу копошилась упорная мысль – уйти отсюда подобру-поздорову они мне не дадут.

Впрочем, на что я рассчитывал, вступая в контакт? Честно говоря, не знаю. Имелась слабенькая надежда, что Цеховой окажется парнем с головой и напрасных потасовок затевать не станет. Тогда бы я просто оглушил его и постарался уйти, пользуясь пленником, как прикрытием. Но теперь, когда Цеховой мертв, такой возможности не оставалось. Стоило охраннику заглянуть в заляпанную кровью (которая, кстати, уже залила весь пол и тонким ручейком пробивалась к двери) кабинку, как он сыграет тревогу и за мной тут же будет снаряжена погоня. Уйти от нее я не смогу – им достаточно одного звонка своим единоверцам, сообщить мои координаты и причину, по которой я подлежу уничтожению, и город сразу станет для меня одним большим минным полем. Причем, неисследованным. Я взорвусь. Я вымру, как мамонт. Но попытаться все равно надо. Не зимовать же здесь, в самом деле.

Я обчистил карманы Цехового – не с целью наживы, упаси бог! Мертвечиной не питаюсь, хоть и понимаю, что поедание падали тоже необходимая санитария, – а с тем, чтобы по возможности направить интересующихся по ложному следу, хоть как-то скрыть истинную цель нашего с Ружиным приезда в этот незнакомый и малоприятный город, где люди при первой же встрече, вместо того, чтобы продолжать знакомство, норовят долбануться головой о сливной бачок, да посильнее – так, чтобы мозги в унитаз вытекли. Суицидально неблагополучный город, одним словом.

Деньги я у него отмел сразу же. Хотя мне они, по сути, были не нужны. К тому же, сумма оказалась не то, чтобы умопомрачительная – девять тысяч в крупных купюрах и еще около тысячи мелочью. Монеты я великодушно оставил. Зато к коллекции трофеев добавил пару золотых колец, крест с цепью – тоже из чистого золота – и часы. С виду простенькие, но по сути – танком не переедешь.

Получилось, что кроме изъятого ранее пистолета, ничего путевого Цеховой при себе не имел. Впрочем, чего я ожидал от бедной церковной крысы?

Оставив тело лежать в той позе, которую ему вздумалось принять после удара о бачок, я вышел из кабинки, осторожно прикрыл дверь и прислушался. Тихо. Если мне фартануло родиться под счастливой звездой, то кожаные цеховики в данный момент мнут яйца у машины. В таком случае еще не все потеряно. Можно попытаться прорваться. И, сплюнув три раза через левое плечо, я направился к выходу.

Уйти безнаказанным все-таки не удалось. Закон подлости или результат жестокой муштры – они даже не в фойе отирались, но торчали подле туалета, ждали. Двое сидели на корточках справа от двери, мусоля в руках что-то вроде четок, третий стоял напротив, скрестив руки на груди.

Я этого не то, чтобы не учел. Я этого просто не ожидал. Я так по-свойски, по домашнему вел себя там, внутри, что и предположить не мог, что кто-то стоит под самой дверью и слушает, что я говорю и что делаю. Поэтому-то и распахнул дверь так широко.

Открывшаяся картина стоявшему напротив не понравилась. Возможно, его насторожило, что туалет пустой – кто знает, может быть Цеховому при рождении забыли просверлить в заднице дырочку? Или он из принципа не ходил на унитаз даже по большому, предпочитая делать это в писсуар? В общем, кожаный даже мысли не допускал, что шеф может засесть в кабинке по собственной воле. А потому схватил меня за правое плечо и втолкнул обратно. Он был сильным парнем, и мне, хочешь – не хочешь, пришлось подчиниться.

Как по сигналу, в туалетную комнату втиснулись и двое других. Они, не трогая, оттерли меня в угол, где я оказался зажат, пожалуй, похуже, чем мышка в мышеловке. А первый, тот, что стоял напротив туалета, быстро скользнул в основной отсек, открывая и закрывая кабинки на предмет их проверки.

– Мма-ма… – раздался его кастрированный голос, когда он добрался до той самой, заветной.

– Что там? – спросил один из тех, что держали меня.

– А он того, – промямлил проверяющий. – Мертвый…

На сей раз оба прикрывающих вцепились в меня, попытавшись прижать к стене. Мне, правда, повезло: во-первых, они тоже были ошарашены услышанным, а потому среагировали недостаточно быстро, а во-вторых, я был готов к действию и в крови у меня гулял гольный адреналин. Полуразвернувшись, я рванулся между ними, одновременно высвобождаясь от цепких пальцев и погружая кулак в живот того, что стоял справа. Я очень надеялся, что попал в район солнечного сплетения.

Оказалось, промазал. Но особенно сокрушаться по этому поводу не приходилось – атака все равно получилась результативной. Кулак врезался в ребра, но удивительно плотно – так, что те хрустнули. Телохранитель охнул и, облокотившись рукой о стену, медленно опустился на колени.

Но выскочить вон и скрыться сразу все равно не удалось. Второй кожаный быстро вытянул ногу, о которую я благополучно споткнулся. В падении удалось сгруппироваться – фигли, зря, что ли, нас в детстве три месяца на уроках самбо обучали? – мягко лег на согнутую руку и, перекувыркнувшись через голову, оказался на корточках. С одной стороны, позиция не самая выигрышная, но с другой – сектанты-секьюрити словно забыли, что им нужно поторапливаться. Они смотрели на меня, как кони на кузнеца: «За что же ты, падла, нас все-таки подковал?». Это было написано в их глазах каллиграфическим почерком на грамотном русском языке.

Ситуация сложилась – грех не воспользоваться. Но, оказалось, я тоже медленно соображал – пока придумал вытащить трофейный пистолет, делать это было уже поздно: точно такой же находился в руке проверяльщика кабинок. То ли он оказался проворнее меня, то ли вынул его еще до начала осмотра. Одно из двух, но какое именно – разницы уже не имело.

Я так и остался сидеть – сам на корточках, рука под рубашкой. В принципе, можно было попытаться выхватить ствол – я не знал, как скоро среагирует на это телодвижение вооруженный фанатик. Он с одинаковым успехом мог выстрелить (и еще альтернатива: попадет или промахнется?), но мог и не успеть. За себя я знал определенно – доли секунды мне хватит. Но все же решил не рисковать. Тем более что «Вестники», затянутые в черную кожу, особой агрессивности не выказывали. Во всяком случае, активной агрессивности. Видимо, опасались, что я способен выкинуть что-нибудь ненормальное, не соответствующее обстановке.

Их осторожность была мне на руку. Тот, что с оружием, медленно приближался, не сводя с меня трех темных зрачков – двух своих и одного пистолетного. И нескончаемо бубнил в такт шагам. Получалось очень ритмично. Звук шагов и слова сливались в один общий гул, мешая нормальному восприятию как первого, так и второго, так что приходилось держать мозг в постоянном напряжении, чтобы понимать, о чем он бормочет.

– Ты совершил большой грех, неверный. Мы тебя мучить не будем. Хотя стоило бы. Ты это заслужил. Прямо рядом с шефом тебя надо бы пристроить. Проломить голову об унитаз – и оставить. Вот как надо с тобой поступить. Ты хоть знаешь, чью душу ты к Господу отправил? Ты душу одного из величайших праведников на небеса отправил. Мы, его собратья по вере, не сможем тебе этого простить. Наше возмездие настигнет тебя – это так же верно, как то, что Христос существовал. Но пока можешь расслабиться: при условии, что не будешь выкидывать никаких фокусов, часов шесть жизни мы тебе подарим. Отвезем на суд старейшин, и пусть они решат твою участь. Скорее всего, тебя приговорят к четвертованию. Но, если сумеешь найти обстоятельства, смягчающие твою вину, то возможна поблажка – простой расстрел. Так что готовься. И не вздумай сопротивляться. Согласись, что ты в безвыходном положении – тебе отсюда не выйти. К тому же на улице еще двое наших.