Текст книги "Отпущение грехов"

Поэтому я сразу сел на телефон и позвонил Лозецки. Но трубку взяла какая-то девица с писклявым голосом, которая лишь после долгих пререканий согласилась позвать парня. Мотивировка ее была проста и безмятежна: рабочий день закончился и Ежи занимается своими делами. Я посоветовал ей тоже заняться своими, а именно: сменить прокладки, чтобы улучшилось настроение, и не лезть в мужские. Девица презрительно хмыкнула, но Лозецки к телефону все-таки позвала. Я, честно говоря, совсем забыл, что он дал мне номер гаража.

– Ты на Люську не обижайся, – добродушно сказал мне польский паренек. – Она думала, что это мой папашка. Они друг друга на дух не переносят. Полный антагонизм.

– А что, мы с твоим папашкой похожи? – поинтересовался я.

– Ничего общего. Но по телефону спутать можно.

– Ежи, помнишь, я говорил, что, возможно, предложу тебе подработать?

– Такое не забывается.

– Двести баксов. Работы всего час или два. Нужен человек, который разбирается в железе. И может работать с сейфами. Короче, ты в самый раз подходишь.

– Да ты меня не так понял! – расхохотался он. – Я в железе не очень секу. У меня есть возможность доставать детали, а ковыряюсь со всем этим добром не я. Но, если нужно, могу доставить тебе этого парня.

– А он надежный? – осторожно осведомился я.

– Как железная дорога.

– Тогда подвози его к «Сибири» к трем часам ночи.

– Сегодня? О`кей.

Он положил трубку. Я тоже положил трубку. И заметил, что Ружин удивленно смотрит на меня.

– Ты чего? – спросил я.

– Двести баксов, – сказал он. – Из каких это, интересно, фондов ты собрался доставать деньги? Уж не из собственного ли кармана платить будешь? Это же весь аванс уйдет.

– Ага, – кивнул я. – Весь аванс. Только ты не ругай меня сильно. Очень уж хочется «Вестникам» насолить.

– Ну, ты даешь! – усмехнулся он. – А почему его сюда именно к трем часам подвозить надо?

– А потому что мы в центр к четырем часам пойдем.

– Именно к четырем?

– Именно к четырем. Видишь ли, если там есть охрана, – а ведь наверняка есть, – то в четыре часа она будет в самом неохраноспособном состоянии.

– Логично. Значит, до четырех?

– До трех, – поправил я. – В четыре мы уже должны быть на месте. И не забудь позвонить в ФСБ.

– Само собой, – кивнул он.

Я вернулся в свой номер. Анжела сдержала слово и не заснула в ожидании меня. А потом уже я не давал ей заснуть до двух часов ночи.

18

Без десяти три в дверь тихо постучались. Анжела спала уже почти час, доверчиво прижавшись ко мне и даже возложив ногу – красивую, но нелегкую. Стук в дверь ее нисколько не потревожил. Это было неудивительно: свои яростные любовные этюды мы перемежали с винными посиделками, так что ко времени отхода ко сну девушка была ну оч-чень навеселе. Меня данное обстоятельство вполне устраивало: не хотелось, чтобы она оказалась в курсе моего ночного отсутствия. Чем меньше будет знать, тем лучше. Для нее же самой.

Осторожно сняв с себя сначала ее руку, потом ногу, – при этом она даже не проснулась, только как-то уж совсем по-детски причмокнула губами, опухшими от страстных поцелуев, – я встал, подошел к двери и открыл ее.

На пороге стоял Ружин. Увидев меня в одних трусах, он недовольно поморщился.

– Ты что, еще не собран?

– Долго собраться, что ли? – огрызнулся я. – Сейчас оденусь. Нам в штаб только к четырем.

– К тебе в три твой медвежатник приехать должен, – напомнил он.

– В курсе, мать писала, – успокоил я. – Если ты не будешь сейчас приставать с разговорами, то я вполне успею и одеться, и встретить его.

Ружин недовольно поджал губы и скрылся в своем номере. Я, конечно, большую часть вечера разговаривал с ним грубо и у него были основания вот так поджимать губы, но это была моя маленькая месть за его откровения в самолете. Там он безо всякого зазрения совести смешивал меня с дерьмом, причем делал это, не ограничивая себя ни временными, ни пространственными рамками. Так почему бы ему самому не испытать, каково это – когда тебе прямо в глаза дают понять, что ты дерьмо, и цена тебе – меньше, чем ничего?

Я, к слову, не обманул – через пять минут нанес ответный визит, будучи уже в полной боевой готовности. Ружин вышел, и мы, тихие, как тараканы, спустились вниз.

Дежурный спал, а дверь была заперта. И здесь сработал старинный советский обычай: жить полнокровной жизнью разрешается только до одиннадцати часов ночи. Но мы этот обычай безжалостно нарушили. Ружин дважды громко стукнул по пластиковой заслонке, которой было прикрыто окошко администратора и, когда в проеме нарисовалась заспанная физиономия, бесцветным голосом попросил:

– Открой дверь, любезнейший.

– После одиннадцати часов в нашей гостинице… – начал было тот.

– Я в курсе, – перебил его Ружин. – Это в вашей гостинице. А я хочу покинуть вашу гостиницу. И я это сделаю. За деньги или бесплатно. Для тебя будет лучше, если я сделаю это за деньги.

Дежурный посмотрел на Ружина и решил, что тот прав. Тем более что в руках у напарника уже шуршала – призывно и очень развратно – купюра достоинством в пятьсот рублей. Разбогатеть не разбогатеешь, но за столь небольшую услугу, как открывание двери, вполне солидно.

Недовольно сопя, администратор выпустил нас наружу. Мы вышли, даже не удостоив его прощальными взглядами. Это был какой-то новый тип, я видел его впервые. Ружин, думаю, тоже. И нас с ним ничего, кроме только что потраченной пятихатки, не связывало, поэтому мы не стали размениваться даже на такую мелочь, как стрельба глазами с целью поставить слегка зарвавшегося парня на место.

Кошмарное творение Лозецки уже поджидало у края тротуара. Стоило нам выйти на крыльцо, и дверцы гроба на колесах распахнулись, выпуская в ночь две фигуры. При довольно тусклом свете неона в одной из фигур я узнал самого Лозецки. Вторая была незнакомой.

Я спустился к ним.

– Вот, – сказал Лозецки, – то, что ты просил.

– А он сможет? – я подозрительно посмотрел на дебильную физиономию кандидата в медвежатники.

– Конечно! Это мой внучатый племянник. Глуп, как пробковое дерево, но руки золотые. Домой двести баксов принесешь, понял? – властно сказал Лозецки, обращаясь уже к недоразвитому представителю своего рода.

Тот пролопотал что-то невразумительное и, засунув в рот три пальца одновременно, принялся с увлечением обсасывать их. Все. Сразу.

– Хорошо, – устало согласился я. – На безбабье и кулак – блондинка. – Впрочем, тут я немного покривил душой. Все складывалось, как нельзя удачнее. Во всяком случае, дебил с гениальными пальцами устраивал меня куда больше, чем гений с пальцами дебила. Я не имею в виду Ружина. Хотя и его тоже.

– Ну, давай! – Лозецки взмахнул рукой, сел в свою погремушку и умчался в ночь. Мы остались втроем на пустынной улице. Внучатый племянник по-прежнему обсасывал пальцы.

– Что-то он странный какой-то, – с сомнением сказал Ружин, имея в виду нашего нового помощника. Я согласно кивнул. С ним было трудно не согласиться. – Эй! – мой напарник решил напрямую обратиться к малохольному гению. – Ты хоть знаешь, сколько будет дважды два?

Тот выплюнул пальцы, задумчиво посмотрел на Ружина и сказал:

– Ме-е-е-а!

Это было вообще черт знает что. Я сопнул носом и сказал:

– Вот что значит несоблюдение техники безопасности! Если бы его родители воспользовались презервативом, в мире было бы одним идиотом меньше.

– Ладно, – Ружин вдруг смягчился. – Главное, чтобы нам помог. А там пусть остается идиотом. Пошли, – и он направился к автостоянке. Я – за ним, а идиот – за мной, дыша прямо в затылок. Я не стал возражать, хотя приятных ощущений от столь интимного контакта не испытывал.

Ружин выгнал машину, и мы с внучатым племянником устроились на заднем сиденье. От нечего делать я еще раз решил протестировать его умственные способности. Хотя бы на предмет того, соображает ли он, что ему говорят. Лозецки вроде сумел добиться взаимопонимания, когда приказал доставить домой двести баксов. Наступила моя очередь отыскивать общий язык. Иначе по прибытии на место окажется, что мы перли с собой ненужный балласт.

– Так ты его внучатый племянник? – спросил я.

Дебил вытаращил глаза, что-то соображая, и от его умственного напряжения мне самому сделалось плохо.

– Дя-а-дя-а! – наконец проблеял он.

Я вздохнул.

– Парню всего восемнадцать лет, а его уже успели таким внучатым племянником наградить.

– Игра природы, – заметил Ружин. – Всякое бывает. Хотя, конечно, иметь таких племянников – приятного мало.

Всю остальную дорогу мы молчали. Я и Ружин боролись со сном, дебил сосал пальцы. У него через это дело, готов спорить на штуку баксов, наверняка была куча глистов. Но парня это мало печалило. Он и его глисты вполне мирно сосуществовали. Никаких взаимный претензий. Лепота!

У границы четырех заштрихованных кварталов Ружин остановил машину, достал из бардачка карту и принялся сверяться по ней.

– Нам нужно пройти метров пятьдесят вправо. Там жилой дом стоит. Обыкновенный, типовой. Но Козодой вышел именно оттуда, из второго подъезда. Значит, не совсем обыкновенный. Я почти на сто процентов уверен, что они подземные ходы прорыли. Другого объяснения не имею.

– Значит, будем искать подземный ход, – подытожил я, выбираясь из машины. – Полагаю, это в подвале. Я пойду первым, вы – за мной через десять минут. Возражения есть? Возражений нет, принимается единогласно.

Может быть, у Ружина и были возражения (у идиота их точно не имелось – вряд ли тот вообще понял, о чем речь идет), но он не успел их высказать. Я просто не дал ему такой возможности, захлопнув дверь и зашагав в указанном направлении.

В самом деле, так лучше. Если там есть охрана, то пусть она сперва повстречается со мной и с моим инстинктом убийцы, как это обозвал Ружин. Я захватил с собой пистолет с глушителем, и чувствовал себя вполне в состоянии без раздумий нажать на курок. Сомневаюсь, чтобы Ружин мог сказать о себе то же самое.

Толкнув дверь, я вошел в подъезд. Изнутри пахнуло запахом сухой известки и мочи – не самая приятная смесь. Но мне было не до эстетства. Света не было. Вообще, для центральной части города этот дом явно не годился – такие дома весь архитектурный ансамбль портят. Типовые пятиэтажки привычнее смотрятся в спальных районах. Возможно, поэтому здесь до сих пор не установили металлическую дверь и сквозь пальцы смотрели на то, что внутри все зассано. Один черт сносить. Только меня подобные соображения не грели. Я не сова, в темноте почти ничего не вижу. А потому, вынув из кармана фонарик, включил его, и яркий луч отвоевал у тьмы довольно большой кусок. Дверь в подвал располагалась рядом с лестницей. Стандарт.

Я подошел к ней и осмотрел. Незаперта. Прокол со стороны сектантов. Могли бы запереть, чтобы еще более обезопасить себя. Скажем, от случайности. А то какой-нибудь подросток с пакетом «момента» на голове заползет вниз и обнаружит подземный ход. Но «Вестники» этого, кажется, не боялись. Отсюда можно было сделать только один вывод: вход в подземелье хорошо замаскирован. Что ж, будем искать. Тем более что я успел краем глаза заглянуть в ружинскую карту и мог навскидку предположить, что делать это следует где-то в западной части подвала.

Выключив фонарик, я толкнул дверь, надеясь, что петли смазаны и она не заскрипит. Надежды мои, однако, не оправдались. Та заскрипела, да еще как! Если кто-то из охранников секты был внизу, то теперь он осведомлен о прибытии незваного гостя не хуже, чем если бы я самолично позвонил ему на сотовый и сказал: «Во столько-то и во столько-то буду там-то и там-то. Ожидай, дорогой. И не забудь прихватить с собой что-нибудь убийственное. Например, молоток».

Такие мысли оптимизма не добавляли. Чтобы слегка развеять тоску, я встряхнулся и шагнул внутрь. Почти физическое ощущение замкнутого пространства, усиленное непроглядной тьмой – думаю, при таком освещении даже у кошки от усердия глаза лопнут – навалились на меня, как наваливается утреннее похмелье на только что проснувшегося пропойцу. В ответ на неприятные ощущения организм на полную катушку врубил защитные системы.

Вынув из-за пояса пистолет, я стал осторожно спускаться. Раз ступенька, два ступенька… В темноте их было не так уж сложно нащупывать – все-таки обыкновенный лестничный пролет, то же самое, что и в большинстве домов на большей части страны. Ничего нового. Сложность заключалась в том, чтобы вдруг не зашуметь. Но мягкие подошвы кроссовок позволяли двигаться тихо – едва не тише, чем это получилось бы у какой-нибудь мышки-диверсанта. Единственное, чего я опасался – своей левой руки. В ней был зажат фонарь и одновременно ею же я ощупывал стену. При этом запросто мог задеть что-нибудь, со стены свисающее. В наших российских подвалах этого добра хоть пруд пруди. В том числе необесточенных и неизолированных проводов.

Но мне везло. Я спустился до самого низа, так и не издав ни единого звука. Нащупав край стены, остановился и осторожно выглянул из-за него. Перестраховка, как оказалось, совершенно лишняя. Тьма была все такой же кромешной. Можно было тысячу лет ждать, пока глаза привыкнут к такой темноте, но за это время на Земле вымрут белые медведи, а увидеть все равно ничего не удастся. Мне это было на руку – и в то же время не совсем на руку. С одной стороны, отсутствие света не позволяло противнику – если он, конечно, тут был – увидеть меня (со всеми вытекающими последствиями), а с другой – темнота мешала мне самому, потому что многократно увеличивала риск вляпаться во что-нибудь звонкое и наделать-таки шума. Кроме того, при таком освещении нечего было и думать отыскать подземный ход. Проще на ощупь поснимать всех блох с паршивой собаки.

Я призадумался. На моем месте любой бы призадумался. Потому что ситуация требовала этого. А если ситуация требует, отказывать ей никак нельзя. Как любой женщине.

Облокотившись о стену, я прислушивался – не шевельнется ли что-нибудь во тьме. Это, пожалуй, был самый верный способ выяснить, есть тут кто, не подвергаясь при этом риску себя. Все равно рано или поздно нервы у противника сдадут, и он зашевелится, коль скоро предупрежден о прибытии гостей предательским скрипом двери. В этом отношении за себя я был спокоен – в случае надобности смогу простоять в подобной позе хоть целый час. Проблема в том, что такого запаса времени не было. Я сказал Ружину, чтобы через десять минут он шел за мной, значит, на все, про все отводилось именно десять минут. Либо возможный противник будет ликвидирован, либо он серьезно попортит нам кровь.

Поэтому я решил перейти к радикальным мерам. А именно – включить фонарь и быстренько прошмыгнуть в западное крыло подвала. Если в темноте меня кто-нибудь подкарауливает, то он постарается воспользоваться моментом. Но я надеялся, что обладаю лучшей реакцией, чем этот кто-то. План, конечно, рискованный, зато он расставит все точки над ё буквально за пару минут. Я решил, что в данном случае овчинка стоит выделки. И рискнул.

Но в подвале никого не оказалось. Только пара влюбленных крыс, которые при моем приближении исчезли в ближайшей дыре. В остальном – тишина. Чтобы удостовериться в этом, я пробежал по всему подвалу, светя фонариком в каждую коморку, но по-прежнему никого не обнаружил, кроме все той же парочки крыс, которые на сей раз обругали меня, надоедливого, матом, но убегать уже не стали. Чувства, испытанные по окончании забега, оказались неоднозначными. С одной стороны, разумеется, облегчение. А с другой – нечто, до странности похожее на разочарование. То ли внутренне я уже бесповоротно настроился на схватку, то ли… Скажем, просто рассчитывал, что карауливший в подвале противник сильно облегчит поиски входа в подземелье.

Однако – тишина и пустота. Такой безалаберности от «Вестников Судного дня» я, если честно, не ожидал. Сдавать первую позицию под честное слово с их стороны было даже как-то несолидно.

Вернувшись в западный сектор, я принялся за поиски замаскированного входа. Или выхода – это уж на вкус. Переходя из коморки в коморку, обшаривал фонариком каждую стенку, наблюдая, не мелькнет ли что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее замаскированную дверь, и спешил дальше. Потому что не мелькало.

Я даже растерялся. Ежу понятно, что Козодой попал в этот дом через подвал. Другого варианта быть просто не могло. Как еще можно устроить потайной ход? Я таких способов не знал. Но подвал подозрений не вызывал. И это еще более усиливало мою растерянность.

Остановившись посреди угловой комнатушки, я принялся думать. Лучше бы, конечно, поручить это дело Ружину, – у него голова для раздумий больше приспособлена, – но Ружина под рукой не было, он торчал сейчас в машине, отслеживая, как секундная стрелка отмеряет свой предпоследний круг из условленных десяти. Так что предстояло выкручиваться самому.

Впрочем, рассуждения оказались достаточно простенькими. Это мозг, разомлев под винными парами и впечатлениями от любовных утех, долго настраивался на рабочий лад. Но все же настроился. Для начала: ежели потайной ход может начинаться только в подвале, значит, он здесь и начинается. Значит, просто хреново смотрел. Но ведь я смотрел не хреново, обшарил фонариком все стены, но так ничего и не обнаружил. Значит, надо было смотреть не на стены. А на что в таком случае смотреть? А смотреть надо на пол.

Логично? Более чем. И еще одно: если люк расположен в полу, значит, запачкаться, спускаясь в него или выбираясь наружу, проще, чем скушать кусочек пареной репы, которая, между нами говоря, и вовсе на любителя. Но у меня имелись большие сомнения относительно того, что сектанты состояли в родстве со свиньями и любили на досуге поваляться в грязи. Нет уж; их интересы лежали в совершенно иной плоскости. Они были чистюлями, а для того, чтобы оставаться чистюлей, нужно убрать всю грязь вокруг люка. А еще лучше – во всей каморке, чтобы кусочек чистоты не особенно бросался в глаза.

Это было уже что-то. На примете как раз имелась одна такая комнатушка. Находилась она на два отсека левее той, где я насиловал мозг. Меня еще при первом посещении поразила чистота, царившая там. На фоне окружающей грязи она выглядела почти нереальной. Но я тогда не придал этому значения. В коморке имелся продавленный диван и с пяток пустых бутылок водки, намекавшие на то, что это место облюбовала для своих посиделок местная шпана, по каким-то причинам сохранившая нездоровую тягу к порядку. Может, мутация, может, еще какая хренотень – кто знает?

А оно, оказывается, вон в чем дело. Теперь я был на все сто уверен, что и диван, и бутылки – не больше, чем декорация. Причем, очень натуральная. От набегов подростков сектантам, при их-то безжалостности, избавиться нетрудно. Зато прикрытие они себе обеспечили – лучше не придумаешь.

Промаршировав в подозрительную коморку, я остановился на пороге и принялся придирчиво высвечивать на полу каждую пылинку. Под диван заглядывать не стал, потому что даже у таких чокнутых фанатиков, как «Вестники», наверняка хватило бы ума обойтись без лишних сложностей: передвигать диван каждый раз, когда возникнет необходимость воспользоваться подземным ходом – весьма утомительная процедура.

Люк я все-таки обнаружил. И не так уж здорово он оказался замаскирован.

Хотя, конечно, если не знать о его существовании, случайно вряд ли наткнешься. Но я-то знал.

На полу валялось нечто вроде циновки. Старый, истертый миллиардами ног половик квадратной формы со сторонами полтора на полтора. Он был весь запыленный, но на одной половине пыли было значительно меньше. Хотя, опять же, если специально не приглядываться, то и внимания на этот непримечательный факт не обратишь.

Откинув более чистую половину циновки, я обнаружил то, что искал. Обыкновенный четырехугольник, сколоченный из неструганных досок. Никаких тебе мин-ловушек, никаких бронебойных люков, что сильно портило торжественность момента. Хотя, поразмыслив немного, я решил, что разочаровываться тут глупо. Трудно, в самом деле, ожидать, что сектанты выставят у этого лаза лакеев в белых ливреях, которые будут выкрикивать имена посетителей. Это бы свело на нет всю секретность предприятия.

Впрочем, назвать тайный лаз обычным пережитком детства тоже было нельзя. Главным образом потому, что он был все-таки технически куда более совершенен. Основное усовершенствование – крышка, которая не просто откидывалась вверх, но сдвигалась в сторону на полозьях. Те, по всей видимости, были прекрасно смазаны, потому что стоило мне легкомысленно толкнуть крышку ногой, как она отъехала назад безо всякого с моей стороны усилия.

И сразу началось светопреставление. Мне не понравилось, что сектанты не выставили охрану и оставили меня без противника? Теперь в этом не было недостатка. Правда, поначалу я даже примерно не представлял, сколько их на самом деле. Луч фонаря выхватил в колодце лаза нечто, весьма напоминающее человеческую голову, причем не саму по себе, а совместно с туловищем и прочими деталями организма. И, не сообразив еще, чем это открытие грозит, мой мозг послал тело на пол. В следующее мгновение я обнаружил себя лежащим на полу и с напряжением вслушивающимся в недалекое будущее.

Которое оказалось на редкость громким. В отличие от меня, «Вестники» не обременяли себя поисками глушителей, а потому их приветственные залпы показались просто неприличными, учитывая, что на дворе стояла глубокая ночь, а грохот был усилен эхом замкнутого пространства.

Две пули ударились в потолок, срикошетили и унеслись в неизвестность. Я поблагодарил мозг, что он даже не дал себе труда подумать и поддался первому побуждению. Получилось как нельзя лучше. Мое падение и выстрелы разделяли считанные доли секунды, так что тому – или тем? – кто стоял внизу, трудно было понять, остался ли я в живых. Узнать это можно было, лишь решившись на проверку. Поэтому я даже не стал выключать фонарь, и уж тем более старался не шевелиться, изображая из себя безнадежно мертвого.

Секунд пятнадцать спустя над люком показалась голова. Не целиком – ровно настолько, чтобы глаза могли обозреть помещение на уровне пола. Я оказался прав. Они решили удостовериться в моей смерти и хотели сделать это как можно осторожнее. Хотя со стороны проверяющего умнее было бы сразу выскочить из люка и откатиться в сторону. При таком раскладе у него, по крайней мере, оставался шанс. А то, что делал он, превращало все предприятие в абсолютно безнадежную затею. Я пошевелил только одним пальцем – указательным – и ТТ разнес в осколки голову любопытного.

После чего на меня навалилась куча дел. Во-первых, я выключил фонарик, во-вторых, нырнул в люк, и, в-третьих, постарался упасть одновременно с только что подстреленным мною телом, причем так, чтобы оно загораживало меня от возможного обстрела. Получилось не все, но темнота позволила внести коррективы, и пару секунд спустя я устроился так, как планировал с самого начала.

Дальнейшее оказалось не таким сложным, как могло показаться. Все-таки, охранники секты не были такими уж крутыми профессионалами. Стоило мне затаиться за трупом, как из темноты раздался громкий встревоженный полушепот:

– Сема, ты жив?

Сразу вслед за этим вспыхнул фонарь, в направлении которого я и всадил три пули из расчета, что человек с фонарем – правша, но в правой руке держит пистолет, а потому фонарь сжимает в левой, подняв его на уровень пояса.

Расчет оказался верным, поэтому, когда ТТ в моей руке успокоился, на пол упал фонарь, погасший при ударе, а потом и тело. Секунду спустя прогремело с десяток выстрелов подряд, такие же громкие, как и первые два. Стреляли явно не из одного ствола, потому что порой звуки накладывались друг на друга, так что дуэль мне предстояло выдержать еще ту.

И я вышел из нее победителем. Потому что, если и не был умнее стрелков, то уж, во всяком случае, опытнее. Пока они соображали, с какого боку ко мне подобраться, я сделал то, что как-то – уж не помню, где, кажется, при проведении Берлинской операции – изящно проделал с немцами маршал Жуков, а именно: включил полную иллюминацию и пошел в атаку.

Вся моя иллюминация, правда, состояла из одного фонарика, но фонарика довольно мощного. Презент неутомимому борцу с религиозным экстремизмом от местного отделения госбезопасности – работающий от аккумулятора и имеющий галогенную лампу. В общем, по глазам лупит куда сильнее своего собрата, которым только что пытался воспользоваться один из стражей. Благодаря этому атака имела полный успех. Ослепленные «Вестники» вжались в стену, автоматически прикрывая глаза рукой – сделать в стене ниши при рытье подземного хода они не додумались, поскольку не ожидали такого поворота событий. Собственно, его и в самом деле трудно было предвидеть. Сам Нострадамус спасовал бы, а уж он-то знал толк в предсказаниях.

Я выстрелил дважды. Расстояние было небольшое – метра четыре, полтора из которых я проскочил, светя фонарем, так что особого мастерства от меня не потребовалось. После чего опустил руку с пистолетом, наблюдая, как оба сектанта, сильно мертвые, сползают на пол по стене.

На душе была полнейшая опустошенность. Что бы там про меня ни думал Ружин или его знакомый полковник госбеза, а стрелять в людей, все время сохраняя на губах холодную циничную усмешку, я не мог. Даже десятилетний опыт работы в должности киллера не научил этому. Конечно, попадались типы, ликвидацию которых я почитал за честь для себя и после ее осуществления довольно потирал руки. Возможно, это довольно серьезный изъян в моей психике, не спорю, но он, если хотите, отнюдь не глобальный – такие типы попадались через девять заказов на десятый. Остальных я убирал, не испытывая при этом ничего, кроме ощущения необходимости выполнить свою работу. Это притом, что все мои крестники вполне заслуживали смерти, и в любой нормальной цивилизованной стране их давно поставили бы к стенке, о чем я откровенно заявлял приснопамятному полковнику. Так что я не считал себя совершенно испорченным типом.

Но эти четверо… Я ничего не знал об их прошлом и не был уверен в том, что они заслуживали смерти. Возможно, они вовсе были праведниками во плоти, и будь у меня возможность, в данной ситуации я бы предпочел обойтись без смертоубийств. Но вопрос стоял так: либо они меня, либо наоборот. Я предпочел второе, и мое мнение пересилило.

Откуда-то послышался звук шагов, и я клацнул зубами. То ли от страха, то ли от неожиданности – сам толком разобраться не успел. Сверху раздался голос Ружина:

– Чубчик, это ты стрелял? У тебя все в порядке?

– Нормально, – ответил я, стахановскими темпами и ежовскими методами совладав с дрожью в голосе.

По лестнице спустились две фигуры. На всякий случай мазнув по ним фонариком и убедившись, что это действительно Ружин и недоразвитый племянник Лозецки, я направил луч фонаря в землю.

– Ого! – сказал Ружин, с удивлением оглядываясь. – Ну, ты, брат, даешь! Хорошая работа!

– Спасибо, – буркнул я.

– Сложно было? – вопрос был задан – глупее не придумаешь, но я ответил, правда, внеся поправку:

– Страшно было. Ладно, кончай базарить. Пошли дело делать.

– Пошли, – кивнул Ружин. – Только не расслабляемся. Там могут быть еще охранники. Кто-то ведь сегодня встречал Козодоя.

– За мной держитесь, – проворчал я и двинулся вперед. Ружин крякнул и пошел следом. Сзади, привычно держа во рту пальцы, поплелся гениальный идиот.

Тоннель был длинным. Пара сотен метров, не меньше. В самом его конце я увидел еще ходы – очевидно, норы, ведущие в другие здания, что и позволяло сектантам собираться и расходиться относительно незаметно. Меня восхитил размах, с которым они действовали. Чтобы незаметно соорудить подземную сеть такого масштаба, нужно было задействовать целую прорву народа и потратить столько времени, что любо-дорого. Но за этим дело, как видно, не стало. Собственно, рабочих рук им ведь действительно не занимать. Вот только как они избавлялись от грунта?

Подземный ход вывел в кочегарку. Небольшое закопченное помещение с густыми паутинными шторами по углам. Кочегаркой, по всей видимости, не пользовались лет десять. Но кто-то за ней все равно надзирал: вдоль правой стены стояли вполне жилого вида топчан и стол с разбросанными по нему незапыленными доминошными костями. Однако самого смотрителя не было. Может быть, он лежал сейчас у входа в тоннель, убитый мною? Кто знает.

Ружин развернул карту и удовлетворенно кивнул:

– Здесь школа. И кочегарка принадлежит ей. Значит, жучок свое дело сделал.

– Это прекрасно, – согласился я. – Школа – это просто здорово. Только где они здесь собирались? В актовом зале? Или в кабинете пения?

– Давай-ка теперь я пойду первым, – сказал Ружин, – а то ты что-то уж больно нервный. Спать хочется? Потерпи немного.

Я ничего на это не сказал. Просто сделал шаг в сторону – пусть тропит, если такой умный.

И Ружин потопал вперед, время от времени сверяясь с картой, а потом трогая пистолет на поясе – он его, оказывается, тоже взял. Но главным достоинством напарника была все-таки карта. Похоже, путь Козодоя он отследил безошибочно, потому что ни разу не сбился с шагу, ни разу не остановился, раздумывая, куда свернуть. И привел караван к кабинету директора. Где остановился, смущенно крякнул и сказал, зачем-то отведя взгляд:

– М-да. Вот так.

Директор – так директор. Я, в отличие от Ружина, не ностальгировал при слове «школа». Шагнул вперед и толкнул дверь. Та, понятное дело, оказалась заперта. Тогда я подтащил к ней идиота и сказал:

– Поколдуй.

Тот недоуменно посмотрел сначала на меня, потом на дверь. Потом с силой двинул ногой по замку. Дверь распахнулась. Сильное заклинание, особенно при его габаритах. Оставалось надеяться, что против сейфов в его арсенале имеется что-нибудь более существенное.

Первым делом, как полагается, мы попали в приемную. Никаких сейфов здесь не оказалось, но на столе стоял компьютер.

– Ага, – сказал Ружин и, вынув из кармана флэш-карту, направился к нему. – Я пока с этой техников повоюю, а вы, парни, загляните к директору. Может, там что интересное найдется.

Я не стал возражать, ибо в компьютерах не специалист. Родственник Лозецки, судя по всему – тоже не очень.

Открывая директорскую дверь, я уже не стал прибегать к его услугам – такой магией сам владел в совершенстве. Мы вошли в кабинет. Здесь было аж четыре сейфа, зато ни одного компьютера. Я подергал дверцы всех бронированных ящиков, но они оказались заперты. Поманив идиота пальцем и указав на сейфы, я сказал уже привычное:

– Поколдуй.

Как ни странно, идиот радостно заулыбался и, лопоча себе под нос что-то бессвязное, почти любовно – а может, и без «почти» – приник к ближайшему сейфу. Я с удивлением наблюдал за его действиями – безупречными, как яйца Фаберже. Ну надо же! Никогда бы не подумал.