Текст книги "Дневник. 1873–1882. Том 2"

1 марта. Четверг. Сегодня я закончил свой доклад государю прочтением записки о предположенном преобразовании Медико-хирургической академии, которой считаю необходимым придать характер специального военного заведения, имеющего целью подготовку врачей собственно для военного ведомства. Предполагается (по крайней мере на первое время) откинуть первые два курса, принимать прямо на третий студентов, прошедших первые два курса в университетских факультетах, и вместе с тем предоставить всем учащимся стипендии, дабы всех их сделать обязательно-служащими в военном ведомстве. Этими мерами имеется в виду достигнуть двух выгод: во-первых, усилить годичный выпуск при гораздо меньшем общем числе учащихся и, во-вторых, при двухлетнем перерыве приема на первые два курса облегчить водворение между учащимися старших курсов нового порядка и более строгой дисциплины.

Государь одобрил эти главные основания и разрешил рассмотреть их в особом совещании под председательством Валуева, дабы ускорить их опубликование в ближайшее время, еще до окончания текущего учебного года.

К концу моего доклада доложили государю о графе Толстом, министре народного просвещения. Его позвали в кабинет в моем присутствии, и, когда государь высказал ему в общих чертах мои предположения о преобразовании Медико-хирургической академии, граф Толстой, совершенно нежданно для меня, выразил полное свое сочувствие этому проекту. Затем он докладывал государю о странной, по выражению министра, выходке Совета Петербургского университета, который по поводу бывших в последнее время студенческих волнений представил графу Толстому записку, приписывающую вину этих беспорядков самому правительству и принятой системе полицейского над студентами надзора, с устранением всякого влияния университетского начальства и профессоров. По предложению графа Толстого, положено объявить Совету университета, что он вышел из пределов законной компетенции, и поставить ему на вид неуместность заявления.

Во всё продолжение доклада графа Толстого я слушал молча. При всем моем несочувствии к настоящему университетскому режиму, основанному исключительно на полицейском надзоре за учащейся молодежью, с безусловным воспрещением всякой корпоративной связи между студентами, я, однако же, затруднился бы сказать что-либо в защиту ученого сословия профессоров, выказавшего достаточно свою несостоятельность в деле поддержания порядка и дисциплины среди учащихся и противодействия их увлечениям. С самого начала студенческих волнений профессора, вместо того чтобы дружно бороться с опасными и губительными для молодежи влияниями, сами либеральничали, искали популярности между студентами и, враждуя между собой, потеряли всякий авторитет. [Поэтому, при всем моем отвращении к тенденциям графа Толстого, я, однако же, на сей раз должен был слушать молча его доклад и ничего не мог сказать в пользу университетских педагогов. Решение министра объявить Совету университета, что он вышел из пределов законной компетенции и поставить ему на вид его заявления, кажется мне решением умеренным и вполне заслуженным.]

Из дворца заехал я к Валуеву, чтоб уговориться с ним относительно предстоящего совещания по делу преобразования Медико-хирургической академии; затем заехал в Константиновское военное училище, а позже было у меня совещание с генералом Крыжановским и генерал-майором князем Голицыным (атаманом Уральского казачьего войска) относительно высланных в Туркестанский округ в 1874 году уральских казаков.

Заезжал ко мне Набоков (министр юстиции) с объяснениями по делам одесской следственной комиссии (генерала Глинки-Маврина). Набоков – хороший человек, знающий свое дело, но чиновник до мозга костей.

4 марта. Воскресенье. Вчера после моего доклада происходил обычный доклад князя Горчакова и Гирса. Из секретных источников вполне выяснилось, что Англия действует двулично: в то время как новый посол лорд Дефферин расточает здесь всякие любезности и обещает сближение, маркиз Солсбери дает Порте советы, как подготовить вступление турецких войск в Восточную Румелию. Государь очень озабочен будущим положением дел по выступлении наших войск из Румелии и Болгарии. Уже и теперь, в присутствии наших войск, население в Ямполи и Сливне воспрепятствовало Шмидту принять тамошние кассы; произошли беспорядки, выведены были войска, в том числе местные дружины, которые, по свидетельству генерала Столыпина, исполнили свою обязанность превосходно[45]45
  Деятельность Адольфа Шмидта – чиновника Оттоманского банка – вызывала возмущение болгарского населения. – Прим. ред.


[Закрыть].

После доклада государь ездил осмотреть вновь построенный для гвардейского Саперного батальона манеж вместе с церковью. Там встретил я его величество вместе с инженерным начальством и всеми офицерами батальона. Государь нашел, вопреки доходившим до него сетованиям духовных лиц (в особенности протопресвитера Бажанова), что нет никакого неудобства в соединении церкви с манежем. Однако же я намерен просить государя отказаться от употребления манежа для учебных строевых занятий батальона, чтоб успокоить благочестивых прихожан.

Сегодня после развода поехал я отдать визит английскому послу, который заезжал вчера ко мне, предупредив о своем желании познакомиться со мной. Я нашел лорда Дефферина в самом любезном настроении; почти целый час мы беседовали, сперва о предметах житейских, но потом перешли на политику, а потом, наконец, он вызвал свою жену и представил меня леди Дефферин. Если б можно было придавать серьезное значение маниловским речам английского посла, то нечего было бы и желать лучшего: Россия и Англия были бы как Барбос и Полкан крыловской басни. Но, к сожалению, между этими речами посла и действительною политикой английских министров нет ничего общего. Когда я уходил от лорда Дефферина, он настойчиво просил, чтобы между нами установился откровенный и дружеский обмен мыслями.

После визита английскому послу было у меня совещание по китайским делам. Принимали в нем участие Грейг, Гирс, барон Жомини, Бютцов (посланник наш в Пекине) и Мельников (управляющий Азиатским департаментом); со стороны же военной – граф Гейден, Обручев, Казнаков (генерал-губернатор Западной Сибири), полковники Куропаткин и Каульбарс. Совещание продолжалось почти три часа. Главный вопрос состоял в том, должны ли мы непременно возвратить Кульджу китайцам, и если должны, то какие за это выговорить для себя выгоды в наших отношениях с Китаем. Пришли к заключению, что достоинство государства требует от нас честного исполнения обещания, неоднократно повторенного, – возвратить Кульджу, но не прежде, чем добившись от китайцев положительных уступок, как по некоторым вопросам торговым и по удовлетворению многих прежних наших претензий, так и по исправлению нашей границы с Китаем к северу от Тянь-Шаня, а в особенности по обеспечению участи народонаселения уступаемой нами китайцам Илийской области.

5 марта. Понедельник. Во время обычного моего по понедельникам приема в канцелярии министерства приехал ко мне граф Шувалов, только что прибывший из Лондона на короткое время. Он пробыл у меня довольно долго, и, конечно, разговор шел исключительно о настоящем положении дел на Балканском полуострове. Граф Шувалов горячо поддерживает необходимость смешанной оккупации (occupation mixte) Восточной Румелии, против чего восстает канцлер. Может быть, граф Шувалов и прав; до сих пор не придумали другого средства, чтобы устранить вступление в Румелию турок немедленно по выходе оттуда наших войск. Я возражал только против слишком уж ничтожной цифры предположенных союзных контингентов: говорено было всего о 10 тысячах солдат от всех государств вместе. Вопрос этот будет обсуждаться завтра в кабинете государя. Я обещал поддерживать мнение графа Шувалова.

Между прочим он рассказал мне интересные подробности своих разговоров с маркизом Солсбери и князем Бисмарком. Последний явно отвернулся от нас и всецело связался с графом Андраши. По словам графа Шувалова, лорд Дефферин отправился из Лондона в Петербург вовсе без инструкций, почти не видевшись ни с Биконсфильдом, ни с Солсбери, и сам признавался Шувалову, что не имеет определенной программы. В свою очередь, он высказывал, какое встречает затруднение вести дела в Петербурге, не зная, с кем говорить и кто, собственно, ведет дела политические. По-видимому, вчерашний наш разговор, хотя сам по себе весьма поверхностный, показался ему все-таки содержательнее, чем объяснения его с канцлером.

6 марта. Вторник. После моего доклада было у государя совещание, в котором, кроме всегдашних участников, присутствовал граф Шувалов. Главным предметом суждений было предложение последнего относительно occupation mixte. Граф отлично развил свою мысль; напротив, князь Горчаков, горячо возражавший, выказал, более чем когда-либо, совершенную свою немощь. Он горячился, путался и не в состоянии был выразить ни одной определенной мысли. Гирс не разделял мнения графа Шувалова, но молчал.

После довольно продолжительных прений государь решил вопрос согласно с предположениями графа Шувалова и против канцлера. Графу Шувалову поручено вместе с Гирсом редактировать циркулярную телеграмму в смысле согласия на предусмотренную Берлинским конгрессом меру для обеспечения Восточной Румелии по выступлении русских войск (occupation mixte). Князь Горчаков заявил, что предоставит Гирсу подписать циркуляры, так как принятое решение противно его убеждению.

В Комитете министров происходили сегодня продолжительные и горячие прения о предположенных министром путей сообщения мерах к усилению Харьково-Николаевской железной дороги. Адмирал Посьет отличается замечательною неумелостью в делах; ни одно представление его в Комитет министров и в Государственный совет не проходит благополучно: или сильно переиначивается, или вовсе опрокидывается.

8 марта. Четверг. У статс-секретаря Валуева было продолжительное совещание по двум вопросам: во-первых, по предположению моему о преобразовании Медико-хирургической академии, а во-вторых, по предположению графа Толстого о недопущении семинаристов в университеты и другие высшие учебные заведения без особого гимназического экзамена. Предположение об Академии принято всеми весьма сочувственно; однако же и тут Грейг не мог пропустить случая, чтобы своими[46]46
  финансовыми соображениями.


[Закрыть] мудрствованиями, высказанными обычным докторальным тоном, напустить тумана в деле совершенно простом и ясном. Напротив, граф Толстой был неимоверно сговорчив и любезен. Мы с Исаковым не надивимся такой перемене в настроении его. Дело о преобразовании Академии, так давно нас заботившее, может теперь считаться решенным.

10 марта. Суббота. Вчера воспользовался я свободным утром, чтобы посетить Академию Генерального штаба и военно-юридическую. К обеду был приглашен во дворец.

Сегодня после моего доклада было совещание по политическим делам, с участием графа Шувалова. По прочтении некоторых полученных уже ответов на циркулярную телеграмму нашу о союзной оккупации (occupation mixte) граф Шувалов высказал новые свои соображения о том, чтобы предложить занятие Восточной Румелии только австрийскими и английскими контингентами, турецкие войска чтобы не вступали вовсе в Восточную Румелию, а русские – продолжали бы занимать южную полосу княжества Болгарского.

Князь Горчаков и Гирс возражали на это предложение, настаивая на предлагавшихся прежде канцлером платонических гарантиях неприкосновенности и независимости Восточной Румелии. [Я, со своей стороны, согласился с мнением князя Горчакова о невыгодах оставления в Восточной Румелии одних австрийцев с англичанами, но и выказал полное недоверие мое к тем средствам, которые канцлер считает достаточными гарантиями неприкосновенности Восточной Румелии.] Мое мнение состояло в том, чтобы оставаться при прежнем предложении occupation mixte; в случае же положительного отказа некоторых государств принять участие в этой совместной операции, допустить, согласно предложению графа Шувалова, ограничение оккупации лишь некоторыми контингентами, однако же ни в каком случае не менее трех государств.

Государь высказывался в том же смысле, но потом перешел на другой вопрос, который уже некоторое время преимущественно занимает его: предложение державам постановить с общего соглашения, что в случае окончательного распада Турецкой империи не будет допущено занятие Константинополя и проливов ни одною из больших держав. Граф Шувалов находит, что подобное предложение не может быть сделано в форме [гласного] письменного циркуляра; что необходимо предварительно нащупать расположение каждого из заинтересованных кабинетов путем конфиденциальных разговоров.

С этим мнением и я вполне согласен; но думаю, что в настоящее время инициативу подобного предложения нам принять на себя было бы опасно, даже и в простом разговоре. Да если б даже и осуществилось наше предложение, можно ли подобному дипломатическому соглашению придавать серьезное значение? При теперешнем положении дел Англия уже владеет фактически и Константинополем, и проливами. Настоящий хозяин в столице Турции уже не султан, а представитель Англии; всё идет к тому, чтобы власть султана окончательно обратилась в одну фикцию, подобно тому как в Египте хедив уже взят вполне под опеку Англии и Франции. Флот английский, хотя и вышел из Мраморного моря, может во всякое время снова войти в проливы и даже в Черное море; никто ему препятствовать не будет. Турецкие батареи на берегах Босфора и Дарданелл, конечно, не откроют огня по британскому флоту. Следовательно, никакие дипломатические соглашения не могут уже восстановить прежнего порядка вещей, основанием которого были, во-первых, пресловутая неприкосновенность (intégrité) империи Оттоманской и, во-вторых, замкнутость проливов. Оба эти основных начала прежнего международного права по восточному вопросу уже разрушились; осталась только вывеска «Турецкая империя».

Сегодня был большой парадный обед во дворце по случаю дня рождения императора Вильгельма. День этот празднуется ежегодно; но мне показалось, что в нынешний раз не было уже той задушевности, которая систематически выказывалась на этом торжестве в прежние годы: обед прошел как-то холодно и заздравных тостов почти не было слышно.

15 марта. Четверг. Во все последние дни происходили у государя совещания по политическим делам в присутствии графа Шувалова. Почти исключительным предметом этих совещаний был вопрос о смешанной оккупации (occupation mixte) Восточной Румелии. Дело пока затрудняется разными оговорками, по которым не получается установить согласие. До сих пор только Австрия и Англия изъявили согласие на посылку своих контингентов; прочие же одобряют наше предложение в принципе, но уклоняются от участия в оккупации. Мы же не можем допустить австро-английской оккупации; не можем допустить и турецких войск, так как главная цель нашего предложения в том именно и заключалась, чтобы устранить вступление их в пределы Восточной Румелии. Англичане предлагают ограничить расположение турецкого контингента двумя пунктами: в Бургасе и Ихтимане. Как ни неприятно для нас согласиться на такое предложение, все-таки в нем можно видеть большой выигрыш, если мы через это устраним занятие Балканского хребта турками.

По всем этим вопросам граф Шувалов имеет ежедневные совещания с лордом Дефферином, который продолжает любезничать с нашими дипломатами; беседуя то с графом Шуваловым, то с князем Горчаковым, то с Гирсом, часто путает дело и сообщает в Лондон отчеты не всегда точные. Да как и ожидать, чтоб английский посол передавал точно всё, что слышит у нас, если наш государственный канцлер не знает, где Бургас, а где Ихтиман, и не хочет взглянуть на карту. Всё перепутано в его старческой голове.

На днях приехал новый французский посол генерал Шанзи, сегодня он представлялся государю. Я не видал еще его; но сегодня, возвратившись домой около шести часов, нашел у себя записку с приглашением приехать запросто к английскому послу на обед, чтобы познакомиться с генералом Шанзи; однако же я уклонился от этого приглашения.

Во вторник было опять покушение на убийство генерала Дрентельна. На этот раз преступление неизвестных злоумышленников отличалось особенною дерзостью: среди белого дня, когда генерал Дрентельн ехал в карете в Комитет министров вдоль Летнего сада, злоумышленник обогнал его верхом, выстрелил в карету и ускакал вдоль набережной Большой Невы. Генерал Дрентельн погнался за ним в карете; городовые также поскакали на извозчиках, но, конечно, не могли нагнать всадника. Только у Воскресенского проспекта генерал увидел лошадь злоумышленника; ее водил городовой, который показал, что с лошади упал всадник, сел на извозчика и уехал, обещав за лошадью прислать. Злоумышленник был до того дерзок, что после совершенного преступления спокойно доехал до какой-то табачной лавочки, купил там папирос и потом пошел пешком. До сих пор его не нашли; лошадь же была куплена им у содержателя манежа, где он несколько недель учился верховой езде.

Город сильно взволнован; безнаказанность злоумышленников и неспособность полиции возбуждают общее негодование. На другой же день появились печатные листки, в которых с цинизмом выставляется это новое покушение в виде кары за самоволие администрации и предрекается исполнение в другой раз приговора подпольного судилища.

Мы сидели в Комитете министров, когда распространилась весть о случившемся. Генерал Дрентельн после напрасной погони за преступником сам приехал в Комитет и рассказал, что и как было. По приказанию государя было сегодня же у Валуева совещание о том, какие меры принять против повторяющихся преступлений тайных злодеев. Вопрос этот уже столько раз обсуждался, что казалось лишним снова терять время на совещания. Но на этот раз поводом к возобновлению обсуждений послужило присутствие в Петербурге графа Шувалова, который, по своей прежней опытности в должности обер-полицеймейстера, а потом шефа жандармов, вызвался предложить некоторые придуманные им меры. Мы выслушали эти предложения, и затем произошел продолжительный обмен мыслями, подавший повод к горячим пререканиям между министрами внутренних дел и юстиции. Маков с некоторым укором отозвался о вмешательстве прокурорского надзора в полицейские дела; Набоков счел своим долгом защитить свое ведомство. Дельнее всех говорил Дрентельн, который вообще выказывает замечательную умеренность и спокойствие.

Все участники совещания признали полезным и важным одно из трех предложений графа Шувалова: предоставление городской полиции некоторых прав для водворения более строгого надзора за живущими в столице и некоторых больших городах. Другая из предложенных им мер – обещание денежных наград и освобождение от всякого наказания тех из соумышленников преступлений, которые откроют виновных, – не нашла сочувствия ни в ком из присутствовавших. Что же касается третьей меры – высылки разом из столицы всех подозрительных, – то мера эта подала повод к разнообразным суждениям. В пользу ее высказались Маков и граф Толстой; сомневались в пользе ее Набоков и Грейг; Дрентельн и я – решительно возражали против предоставления полицейским властям подобного произвола, составляющего уже и теперь главный повод к справедливому неудовольствию и ропоту даже между людьми самыми благоразумными и спокойными. Я заметил, что перемещение из столицы хотя бы нескольких сот людей, состоящих на дурном замечании у полиции, нисколько не достигнет цели и даже не уменьшит зла, а только восстановит окончательно общественное мнение против правительства.

Председатель (Валуев) не высказал своего личного мнения; он должен был прекратить заседание по причине позднего часа. Чтобы прийти к какому-нибудь положительному заключению, положено вторично собраться завтра.

Сегодня был у нас в доме маленький музыкальный вечер: пели Прянишников и старик Опочинин; первый – как артист, второй – как любитель.

17 марта. Суббота. Вчера генерал Шанзи сделал мне визит, но не застал меня дома. Сегодня после доклада я отдал ему визит. Беседа наша продолжалась с полчаса, но ограничилась обычным светским разговором. Новый посол имеет симпатичную наружность, любезен, но сознается, что совершенно новичок в дипломатии.

Вечером был я на лекции подполковника Плюцинского в зале Инженерного училища.

18 марта. Воскресенье. На разводе присутствовал новый французский посол генерал Шанзи. После развода заехал ко мне великий князь Николай Николаевич вместе со своим начальником штаба графом Павлом Андреевичем Шуваловым.

20 марта. Вторник. Сношения дипломатические касательно Восточной Румелии подвигаются туго. Италия подается на то, чтобы принять участие в смешанной оккупации, хотя и обставляет свое согласие разными оговорками. Но Порта артачится. Вопрос идет о том, где можно с меньшими неудобствами допустить присутствие турецкого контингента. Мы уже согласились было на занятие им Бургаса; но Столыпин на сделанный ему запрос ответил, что отнюдь не следует туда допускать турок, и указал на некоторые пункты близ южной границы Восточной Румелии в горах Родопских.

Сегодня во дворце был большой парадный обед в честь обоих новых послов – английского и французского.

21 марта. Среда. Бóльшую часть утра провел я в изучении картографических работ, приготовленных в залах Зимнего дворца для осмотра их завтра государем; поэтому не поехал в заседание Военного совета. Обедал во дворце с графом Шуваловым и Гирсом. После обеда, за чашкой кофе, читались полученные новые телеграммы и дипломатические депеши.

22 марта. Четверг. После моего доклада было обычное совещание по делам политическим, с участием графа Шувалова. Решено взять почин относительно плана предстоящей оккупации Восточной Румелии. Полагаем предложить распределение районов для каждого из пяти контингентов.

После совещания государь осматривал картографические и съемочные работы.

23 марта. Пятница. В прошедшем сегодня совещании у государя заявлены были вновь полученные предложения от Порты и от Лондонского кабинета: является мысль вместо смешанной оккупации довольствоваться согласием Порты на назначение генерал-губернатором Восточной Румелии нашего кандидата Алеко-паши (Вогоридеса) и оставление при нем на годичный срок международной комиссии, а также ее обещанием не вводить своих войск ни на Балканы, ни в другие части Румелии, за исключением одного только пункта, например, Бургаса. Предложение это обсуждалось сравнительно с прежним предположением о смешанной оккупации в том случае, если б контингенты были только от Англии, Австрии, России и Турции.

Граф Шувалов продолжает отдавать предпочтение этому последнему предположению. Канцлер и Гирс, как и прежде, не сочувствуют оккупации вообще и склонны к принятию турецкого предложения. Я не высказал положительного мнения. Решено отложить вопрос до завтра, в ожидании приезда генерала Тотлебена, который и прибыл вечером. Прямо с железной дороги он поехал к государю, а потом заехал ко мне. Я объяснил ему в коротких словах, как теперь поставлен вопрос, подлежащий обсуждению в завтрашнем совещании. Тотлебен решительно высказался против смешанной оккупации и в пользу турецкого предложения. Мнение свое он основывает на том соображении, что румелийские болгары уже настолько оперились, что турки не посмеют вступить в Восточную Румелию. По мнению Тотлебена, Турция в полном распадении; болгары же вооружены и [уже] готовы к борьбе, так что турки в случае вступления в Восточную Румелию встретят упорное сопротивление. Генерал в рассказах своих выставляет настоящее положение болгарского народа в весьма утешительных красках.

24 марта. Суббота. Обсуждавшийся во вчерашнем совещании вопрос относительно Восточной Румелии был снова предметом совещания сегодня, в присутствии генерала Тотлебена. Пришли к заключению, что настаивать на прежнем предложении нашем о смешанной оккупации во всяком случае было бы бесполезно; остается принять новые гарантии, предлагаемые Портой и Англией; но при этом выторговать всё, что возможно, для большего обеспечения Южной Болгарии от вторжения турок.

27 марта. Вторник. В прошлое воскресенье весь день потратил на полковое празднество конной гвардии: парад, завтрак у полкового командира (флигель-адъютанта полковника барона Фредерикса), обед во дворце.

Вчера и сегодня происходили обычные совещания по делам политическим с участием графа Шувалова и Тотлебена. Продолжаем обсуждать разные меры к устранению замешательств после выхода наших войск из Восточной Румелии. Еще неизвестно, как приняты в Лондоне и Константинополе наши оговорки к сделанным Портой и Англией новым предложениям. Являются новые затруднения и опасения: с одной стороны, в Восточной Румелии, по мнению Тотлебена и Столыпина, появление не только турецких войск, но и турецкого генерал-губернатора не обойдется без сопротивления. С другой – в Тырнове народное собрание постановило, вопреки прежним надеждам нашим, не приступать к избранию князя, предоставив это решение особому собранию выборных депутатов. Через это избрание князя значительно отдаляется, и почти нет уже возможности ввести окончательное правительство в Болгарском княжестве прежде истечения срока, назначенного Берлинским трактатом для русского управления. Что же будет в промежуток времени от 23 апреля до прибытия будущего князя? Решено телеграфировать князю Дондукову, чтобы он старался ускорить открытие нового чрезвычайного собрания и настоял на выборе князя ранее срока оккупации. Также телеграфировано ему и Столыпину, чтобы настойчиво велось дело вооружения болгар по обеим сторонам Балкан и развития образовавшихся в среде их «гимнастических дружеств».

28 марта. Среда. Отъезд в Крым еще отложен на 11 апреля; предлогом выставляется холодная погода. Сегодня совещание у государя было назначено позже обыкновенного, в половине второго, по случаю церковной службы, хотя государь не говеет на этой неделе. Рассуждали опять о положении дел в Болгарии и Восточной Румелии, по поводу полученных донесений от князя Дондукова и разговоров, которые вчера имели канцлер и граф Шувалов с лордом Дефферином. Генерал Тотлебен, оказывается, внушил особенное доверие к себе английскому послу, который думает, что для полного успокоения Европы было бы полезно окончательную эвакуацию Болгарии и Румелии поручить Тотлебену. По всему видно, что к князю Дондукову никто не имеет доверия, его заподозрили в неискренности действий и подстрекательстве болгар к сопротивлению.

Были также сегодня рассуждения о том, полезно ли графу Шувалову ехать обратно в Лондон через Вену; граф Шувалов высказывает надежду склонить графа Андраши на нашу сторону в вопросах, предстоящих делимитационным комиссиям; князь Горчаков опасается попытки графа Шувалова оторвать Австрию от Англии или, как он сам выражается, изолировать Англию.

Перед самым выездом моим из дому на совещание получил я записку от английского посла с просьбой назначить ему час свидания, по возможности немедленно. По окончании совещания я сам заехал к лорду Дефферину. Он встретил меня с большою предупредительностью и объяснил цель нашего свидания желанием узнать мои личные мнения, прежде чем отправить курьера в Лондон с донесением о последних своих разговорах с князем Горчаковым, графом Шуваловым и Тотлебеном. По словам лорда Дефферина, он задался целью убедить свое правительство в искренности и прямоте намерений русского правительства относительно Восточной Румелии и[47]47
  поколебать.


[Закрыть] побороть общее недоверие к нашей политике. После всего уже слышанного им от названных лиц ему хотелось еще иметь мое заявление о наших видах.

Само собой разумеется, что я подтвердил ему всё, что было решено в последних наших совещаниях, и формулировал по возможности конкретно наши соображения о мерах к предупреждению нового кровопролития и беспорядков на Балканском полуострове по выходе наших войск и прекращении нашей администрации в крае. Я перечислил ему и разъяснил следующие пункты: 1) турецким войскам оставаться лишь в местностях, ныне ими занимаемых на южной окраине Восточной Румелии в Родопских горах, и не занимать никаких других пунктов; 2) в дружинах румелийских удержать наших офицеров; 3) поспешить с работами делимитационных комиссий, пока там еще находятся наши войска; 4) распределить выступление наших войск таким образом, чтобы арьергард их оставался в одном из центральных пунктов Восточной Румелии по возможности долее; наконец, 5) поспешить с назначением генерал-губернатора в Восточную Румелию и введением органического устава к сроку нашей оккупации, то есть к 3 мая, равно как и водворением к тому же времени княжеского правительства в Северной Болгарии.

По всем этим пунктам лорд Дефферин вполне соглашался со мной, il abondait dans mon sens[48]48
  Был одного со мною мнения. – Прим. ред.


[Закрыть] и даже сознавался в том, что упорное желание Англии дать Турции оборонительную линию по Балканам есть такая же фикция, как прежде был пресловутый принцип всей восточной политики – l’intégrité de l’Empire Ottomane[49]49
  Целостность Оттоманской империи. – Прим. ред.


[Закрыть]. Слушая медоточивые речи британского посла, сожалеешь только о том, что они не имеют ничего общего с решениями и действиями британского правительства.

31 марта. Суббота. В последние три дня не произошло ничего нового; дипломатические соглашения не подвинулись ни на шаг. Не было даже обычных совещаний у государя. Взамен того у меня собирались два дня сряду совещания по особым вопросам: вчера о направлении устраиваемого морского канала от Кронштадта до Петербурга и расположении порта на Гутуевском острове; а сегодня – об инструкции, составляемой руководству комиссии, назначенной (под председательством генерал-адъютанта Глинки-Маврина) расследовать злоупотребления в действиях бывшего полевого интендантства для продовольствования армии.

На днях приехал опять в Петербург великий князь Михаил Николаевич. Сегодня я просидел у него с час времени.

1 апреля. Светлое воскресенье. Давнишний обычай христосования с государем у заутрени отжил свой век. Когда все съехались во дворец, к общему удивлению, объявлено было, что государь христосоваться не будет. Многие озадачены и недовольны. Тем не менее почти вовсе уже и не христосовались между собой.

В течение дня по городу ходили слухи о том, будто бы ночью ожидали каких-то беспорядков. В действительности же только найдены были [опять] в разных местах новые противоправительственные печатные воззвания.

2 апреля. Понедельник. Опять покушение на жизнь государя! Утром, когда я только встал и оделся, дежурный фельдъегерь вошел сказать, что желает видеть меня полковник князь Трубецкой, чтобы передать что-то важное о случившемся с государем. Выйдя поспешно в приемную, я увидел князя Александра Васильевича Трубецкого, только что приехавшего из Ташкента, того самого, который в молодости был блестящим кавалергардским офицером, потом мужем знаменитой Тальони, консулом в Марселе, а затем впал в долги и нищету и нашел снова пристанище в военной службе в Туркестанском крае. Он рассказал мне, что был очевидцем, как во время прогулки государя, близ Певческого моста, шедший навстречу ему неизвестный человек сделал из револьвера несколько выстрелов и немедленно был схвачен; что государь остался невредим и, сев в первый попавшийся экипаж, доехал до дворца.