Текст книги "Дневник. 1873–1882. Том 2"

Дмитрий Алексеевич Милютин
Дневник
1873–1882
Том 2

Текст публикуется по изданию:

Государственная Ордена Ленина библиотека СССР имени В. И. Ленина

Отдел рукописей

Дневник

Д. А. Милютина

1873–1882

Москва

1947

Текст приведен в соответствие с нормами современной орфографии.

1878 год

2 января. Понедельник. Первый день года провел я так же, как и в другие годы: утро в разъездах по дворцам, затем среди семьи и родных. После обедни во дворце и завтрака государь позвал меня в кабинет и прочел полученные с театра войны телеграммы. Сегодня же, хотя и не мой день доклада, я приглашен был во дворец вместе с канцлером, который прочел редактированные им ответные письма от имени государя к обоим императорам. Государь остался очень доволен этими проектами и благодарил князя Горчакова, который был бодрее и свежее, чем обыкновенно.

Кроме того, обсуждался ответ на полученный вчера по телеграфу запрос Лондонского кабинета, можем ли мы удостоверить, что ни в каком случае не займем полуострова Галлиполийского и берега Дарданелл. В этом вопросе князь Горчаков видит как бы косвенный ответ на последний наш меморандум, в котором канцлер спрашивал, в чем же, наконец, заключаются «интересы Англии», нарушения которых, по-видимому, так опасается Лондонский кабинет. Князь Горчаков хотел было отвечать безусловным обещанием, что Галлиполи и Дарданеллы вовсе не входят в наши соображения. Однако ж я счел нужным сделать оговорку, «à moins que les troupes turques ne se concentrent sur ce point»[1]1
  «Что турецкие войска хотя бы не концентрируются в этом пункте». – Прим. ред.


[Закрыть]. Я указал на карте, что в случае отступления турецкой армии от Адрианополя на Галлиполи наша армия не могла бы идти прямо на Константинополь, оставив у себя на фланге неприятеля в сильнейшей укрепленной позиции.

Вечером получена прямо из Константинополя телеграмма от султана Абдул-Гамида. Повелитель мусульман убеждает императора склониться к миру, уведомляет о посланных в Казанлык уполномоченных и умоляет, чтобы немедленно же были остановлены все наступательные движения наших войск. На телеграмме этой государь написал, что мы все-таки должны неуклонно держаться принятого нами плана, то есть не прежде начинать переговоры о перемирии, как по получении от Порты положительного согласия на заявленные нами основания мира.

3 января. Вторник. После моего доклада вошли в кабинет государя князь Горчаков и граф Игнатьев. Речь шла о том, не следует ли Игнатьеву теперь же ехать в Бухарест, чтобы предварительно сговориться с румынским правительством. Канцлер противился и желал задержать отъезд Игнатьева. Мне сдается, что он сомневается в успехе начатых переговоров, и в этом случае он может быть прав. Государь требовал, чтобы все вопросы относительно предстоящих переговоров о мире были теперь же подробно разобраны и разъяснены канцлером и графом Игнатьевым. В помощь последнему избран Влангали, бывший посланник наш в Китае, ныне живущий за границей в отставке.

На вчерашнюю телеграмму султана сочинен ответ, крайне лаконический и сухой. Государь прочел нам телеграмму от королевы Виктории, которая также убеждает его согласиться на просимое Портою перемирие. Личное вмешательство королевы в политику есть явление новое для Англии; оно начинает уже возбуждать в стране неудовольствие. По донесениям графа Шувалова, там продолжается агитация; кажется, в правительстве еще ничего не решено. Воинственный первый министр [Дизраэли] выходит из себя, придумывает всякие уловки, чтобы запастись оружием в предстоящей парламентской борьбе. До сих пор ему не удается вызвать какой-нибудь с нашей стороны предлог к воспламенению воинственности в обществе; ему бы хотелось до открытия парламента выведать наши условия мира. Сегодня в заседании английского совета министров решено заявить нам, что Англия не может допустить отдельного мирного договора между Россией и Портой.

После доклада я был в заседании Комитета министров. Обсуждалось представление министра путей сообщения об увеличении подвижного состава Одесской железной дороги; представление это вызвано заявлением Военного министерства; вероятно, поэтому и встретило сильные возражения и отвергнуто.

Перед обедом заехал ко мне граф Игнатьев, чтобы переговорить по некоторым[2]2
  пунктам, в особенности возбуждающим его недоумение.


[Закрыть] вопросам, касающимся предстоящих переговоров о мире. Он жалуется на бесплодное, в продолжение нескольких часов, совещание с князем Горчаковым, который не мог войти в серьезное рассмотрение ни одного из этих вопросов.

5 января. Четверг. В происходившем сегодня у государя после моего доклада совещании по делам иностранной политики присутствовали, кроме канцлера и меня, граф Игнатьев, Гирс и барон Жомини. Предметом совещания были условия мира, изложенные Игнатьевым в форме проекта прелиминариев мирного договора. Дело, казалось бы, заслуживало самого серьезного обсуждения; однако же чтение Игнатьева выслушали почти без всяких замечаний и бóльшая часть поставленных им вопросов осталась без категорического разрешения.

Взамен того сочинена тут же князем Горчаковым телеграмма к главнокомандующему действующей армией: ему подтверждается прежнее указание стараться протянуть переговоры и по возможности долее не объявлять турецким уполномоченным наших условий. Теперь главная цель этой проволочки состоит в том, чтобы сначала сойтись с Австрией, которая уже начинает портить нам дело. Граф Шувалов извещает из Лондона, что Андраши даже побуждает англичан противодействовать отдельным переговорам нашим с Турцией, обещая им поддержку Австрии.

Сомнительно, чтобы ответное письмо государя к императору Францу-Иосифу (отправленное только сегодня) могло произвести благоприятный оборот в эгоистической политике Венского кабинета: для этого нужны не одни только фразы, не искусная только редакция, но какие-нибудь более существенные, реальные удовлетворения; говоря попросту, нужно подкупить Австрию, нужна ей взятка; а мы всё требуем бескорыстной платонической дружбы.

12 января. Четверг. Опять целую неделю не имел возможности заглянуть в свой журнал, а между тем в течение этой недели много произошло заслуживающего внимания. Но именно потому я и не имел ни минуты досуга, что ежедневно случались экстренные занятия, совещания; приходилось по целым часам сидеть над разборкою шифрованных телеграмм и над шифровкою ответов. Дела военные и политические пошли с такой быстротой, что опередили самые смелые наши предположения. Решительное поражение Сулейман-паши под Филиппополем[3]3
  Ныне Пловдив. – Прим. ред.


[Закрыть], занятие Адрианополя, прибытие турецких уполномоченных в Казанлык – всё это шло одно за другим, так что не успевали опомниться и соображать.

В прошедший вторник я был приглашен к обеду в Зимний дворец вместе с князем Горчаковым. По окончании обеда государь принял нас обоих в своем кабинете и предложил обсудить, как далее вести дело. Мое мнение состояло в том, чтобы, во-первых, местом переговоров о мире вместо Одессы или Севастополя назначить Адрианополь; а во-вторых, в случае, если начатые в Казанлыке предварительные переговоры окажутся безуспешными, продолжать безостановочно наступление на Константинополь и вести дело к радикальному разрешению восточного вопроса, сообща со всею Европой. К удивлению моему, князь Горчаков не возражал, и государь, отпуская нас, сказал, что каждый из нас еще подумает о возникших новых соображениях.

Но вслед за тем получены телеграммы от великого князя Николая Николаевича о том, что турецкие уполномоченные затруднились принять наши условия и запросили новые инструкции из Константинополя. Главнокомандующий сам извещает о своем намерении идти прямо на Константинополь, в надежде под самыми стенами его решить вопрос, и на этот случай спрашивает некоторых указаний. Телеграммы эти пришлись совершенно кстати.

Вчера же, в среду, после церемонии крестин новорожденного великого князя Бориса Владимировича, государь позвал нас троих – князя Горчакова, графа Игнатьева и меня – в свой кабинет и вторично прислал за нами после обеда, в 7 часов вечера. Здесь окончательно обсуждалось, что отвечать великому князю Николаю Николаевичу. Прямо из Зимнего дворца мы втроем поехали к канцлеру и там общими силами сочинили длинную телеграмму, которую потом генерал Мещеринов шифровал целую ночь. Сегодня утром телеграмма эта, одобренная государем, отправлена по назначению.

Сегодня во время моего доклада граф Игнатьев откланялся государю и получил окончательные приказания, а вечером уехал через Москву и Киев в Бухарест, где должен окончательно сговориться с румынским правительством и затем спешить далее в Главную квартиру армии. Там он будет в постоянной готовности к переговорам при содействии Нелидова. При этом я снова настаивал на том, чтобы теперь же обратиться к Европе с предложением начать сообща разрешать восточный вопрос. Однако же все нашли это преждевременным. Само собою разумеется, что и в моих мыслях было дождаться результата начатых переговоров в Казанлыке.

Пока я был сегодня в заседании Военного совета, приезжал ко мне великий князь Константин Николаевич; позже он прислал спросить, буду ли я дома в 9 часов вечера. Разумеется, я сам поехал к нему: он продержал меня около часа, развивая свои соображения относительно радикального разрешения восточного вопроса. В сущности его идеи сходятся с теми, которые и я высказывал в последних совещаниях у государя. Но он берет дело шире и настаивает на полном изгнании турок из Европы, на обращении Константинополя в вольный город и открытии проливов. Великий князь сознавался, что не имеет случая проводить свои мысли и потому передает их мне, прибавив, однако ж, что уже высказывал их графу Игнатьеву и графу Адлербергу.

14 января. Суббота. Вчера получены тревожные известия из Лондона. Первоначально из телеграмм графа Шувалова, а вслед затем даже из газетных телеграмм видно, что английский премьер-министр опять взбеленился под тем предлогом, что мы не объявляем о наших условиях мира, а между тем войска наши всё продолжают двигаться вперед. В Лондоне распустили ложные слухи, будто мы идем на Галлиполи (хотя на днях еще было положительно подтверждено, что мы не пойдем в ту сторону, если только англичане не вздумают вмешаться); Лейярд сообщил из Константинополя наши условия в искаженном виде.

Всё это послужило поводом воинственному Биконсфильду для того, чтобы заявить наконец открыто намерение внести в парламент билль об ассигновании экстраординарного кредита на вооружения и дать приказание английскому флоту вступить в Дарданеллы. Двое из влиятельнейших министров – лорд Дерби и Карнарвон – подали в отставку. Между тем граф Шувалов успел обнаружить мошеннические проделки Лейярда и объявил английским министрам настоящие наши условия. С другой стороны, сам султан воспротивился входу английского флота в Дарданеллы, опасаясь, чтобы вмешательство Англии не расстроило начавшихся переговоров с Россией. Биконсфильд должен был отменить данное флоту приказание и таким образом еще раз выказал свою опрометчивость [и дурь. Об этом результате лондонских проделок мы узнали только сегодня утром.]

Обо всем этом узнали мы только сегодня утром, а между тем пришли известия из Константинополя через Берлин (от принца Рёйсса), будто Порта соглашается на заявленные нами условия. В сегодняшних газетных телеграммах говорится так, будто перемирие уже заключено. Между тем в формальном заключении перемирия можно сомневаться, потому что великий князь Николай Николаевич, выехав из Казанлыка 12-го числа, еще находится с турецкими уполномоченными в пути и только завтра должен прибыть в Адрианополь, где, по всем вероятиям, и начнутся переговоры об условиях перемирия. Впрочем, надобно иметь в виду, что известия из Константинополя через Западную Европу должны доходить до нас ранее, чем от великого князя главнокомандующего, пока не устроено прямое с ним телеграфное сообщение.

Сегодня после своего доклада я опять присутствовал при докладе государственного канцлера. Государь спокоен и говорит, что видит в теперешнем обороте дел перст Божий. Доверие к Венскому кабинету сильно поколебалось. Граф Андраши начинает сближаться с Англией. Даже и в отношении к германскому императору, другу и дяде, возникают уже сомнения: на днях он телеграфировал государю, что отправил ему собственноручное ответное письмо, а вслед за тем, как обнаружилось из разбора шифрованной телеграммы на имя германского посла Швейница, приказал ему не представлять государю отправленного письма, а дождаться присылки другого, на перемену. Что значит эта замена одного письма другим, пока трудно объяснить. Во всяком случае, этот факт выказывает некоторую нетвердость, шаткость в настроении Берлинского кабинета. Канцлер был прав, сказав сегодня государю, что его величеству не на кого возлагать надежд, кроме самого себя.

Вчера прибыл сюда из Бухареста румынский генерал князь Гика, тот самый, который во всё время похода состоял при особе государя. Наконец и князь Горчаков сознал необходимость категорических объяснений с румынами. Жаль, что несколько поздно.

Великий князь Константин Николаевич с горячностью продолжает высказывать мысль, о которой говорил мне в четверг вечером. Вчера он приехал ко мне прямо от князя Горчакова, которому также развивал свой план с присоединением еще новой идеи – обращения государя к русскому народу с манифестом, в котором необходимо торжественно заявить об изгнании турок из Европы и нашем бескорыстном желании устроить судьбу христианского населения Балканского полуострова. Великий князь говорил, что канцлер поддается этим мыслям, намеревается доложить о них государю и советует самому великому князю заняться редакцией предположенного манифеста.

Такая податливость канцлера показалась мне сомнительной. Сегодня утром, когда мы вышли вместе из кабинета государя, я спросил князя Горчакова, почему же он умолчал о проектах великого князя Константина Николаевича. Тогда канцлер с обычной своей горячностью восстал против этого проекта и сказал мне, что «вовсе не обещал великому князю доложить государю о такой бессмыслице».

Вечером получил я от великого князя приглашение заехать к нему на несколько минут. Я нашел у него Сольского, которому он поручил было проектировать манифест. До входа в кабинет великого князя мы успели обменяться с Сольским несколькими словами, из которых я мог заметить, что он совершенно не разделяет мнений великого князя и желал бы отклонить его от задуманного проекта. Очевидно, что если известия о согласии Порты на условия мира справедливы, то не может уже быть и речи об изгнании турок из Европы.

Великий князь рассказал нам, что сегодня же утром имел случай развить свои предположения государю, который, выслушав его, не высказал, однако же, никакого заключения. Иначе и быть не могло: кто знает характер и приемы государя, тот мог предсказать великому князю, что фантастические его проекты будут встречены одним молчанием. Впрочем, и сам великий князь при изменившихся теперь обстоятельствах уже и не настаивает на своем проекте манифеста, а только выражает желание, чтобы наша дипломатия взяла инициативу в приглашении Европы к общему соглашению относительно восточного вопроса. Такого рода мнение и я вполне разделяю. Тут даже и спора нет.

15 января. Воскресенье. Надеялся я воспользоваться свободным утром, чтобы заняться дома некоторыми отложенными делами, но ошибся в своем расчете: государь потребовал меня к себе вместе с государственным канцлером. Случайно был и великий князь Константин Николаевич. Речь шла о полученном из Берлина ответном письме императора Вильгельма и о депешах из Вены. Государь находит последние несколько более успокоительными; Новиков старается смягчить разлад с графом Андраши. Письмо же императора Вильгельма вовсе не таково, как ожидали: оно сухо и бесцветно.

Иностранные газеты продолжают утверждать, что мирные условия подписаны. Правильнее надобно сказать, что предъявленные нами основные пункты будущих переговоров приняты султаном; подписание же этих основных пунктов [еще даже и не перемирия] может последовать разве только сегодня, то есть по приезде в Адрианополь великого князя главнокомандующего и турецких уполномоченных. Полученная же сегодня от великого князя телеграмма помечена только 12-м числом из Эски-Загры.

18 января. Среда. До сих пор нет известия от великого князя Николая Николаевича о том, приняты ли действительно Портою наши предложения. Полученные сегодня от него телеграммы помечены 14-м числом, 9 часами вечера, из Адрианополя; только в этот день и приехал он туда; о переговорах нет ни слова. Между тем сегодня государь получил вновь телеграмму прямо от самого султана, который почти выражает удивление, что до сих пор нет ответа от нашего главнокомандующего и что военные действия не приостанавливаются.

Из Вены и Бухареста сведения весьма неудовлетворительные. Австрия всё более и более принимает враждебное к нам положение и сближается с Англией. Румынское правительство протестует против предполагаемого возвращения отторгнутой от России в 1856 году части Бессарабии и вместе с тем жалуется на бесцеремонное обращение наших военных властей. В Англии правительство решило просить у парламента экстраординарный кредит. Всё это похоже на собирающиеся тучи.

Государь опять очень озабочен. Сегодня он три раза присылал за мной: раз утром и два раза вечером. Между прочими поводами к тому была полученная от великого князя Николая Николаевича странная телеграмма, в которой он просит приготовить одну пехотную дивизию 10-го корпуса к амбаркации[4]4
  Амбаркация – посадка на суда войск, а также погрузка провизии и боевых принадлежностей. – Прим. ред.


[Закрыть] в Севастополе. Куда и зачем намерен он отправить эту дивизию – ни слова; да и как же решиться на такое рискованное предприятие, когда Черное море во власти турецкого флота. Великий князь Константин Николаевич, которого государь пригласил для этого дела вместе со мною, также находит предположение брата несообразным. Думаю, что оно и не состоится.

Сегодня же утром я посетил клинический госпиталь, где лежат многие раненые и больные, привезенные из действующей армии. Обедали у меня Боголюбов и Соболев, приехавшие на короткое время: один – из Черногории, другой – с Балкан. Боголюбов описывал нам дивные похождения черногорских богатырей, а Соболев – последние необычайные усилия наших войск на Шипке. К сожалению, я должен был два раза оставить своих гостей, уезжая во дворец.

21 января. Суббота. Все последние дни прошли в лихорадочном ожидании известий из Адрианополя о ходе переговоров. Каждый день мне приходилось быть у государя вместе с князем Горчаковым. Подозреваю, что великий князь Николай Николаевич нарочно тянет переговоры, чтобы продолжать подвигаться вперед и иметь наслаждение[5]5
  взять.


[Закрыть] вступить в Константинополь. Вчера я высказал эту мысль государю и по его приказанию отправил вчера же вечером телеграмму великому князю с повелением ускорить заключение перемирия, коль скоро Порта действительно примет заявленные нами основания.

Еще сегодня утром государь был очень озабочен тем, что замедление в переговорах подает новый повод к враждебным против нас толкованиям и недоверию. В Вене и Лондоне эксплуатируют это неловкое положение. Полученные вновь государем собственноручные письма австрийского и германского императоров не удовлетворили ожидания и надежды нашего государя; князь Горчаков готовит ответы, а между тем им заявлено уже согласие наше на собрание конференции. Теперь идет переписка только о месте, где соберутся уполномоченные. Наш канцлер настаивает, чтобы в конференции участвовали les chefs des cabinets, разумеется, чтобы самому играть роль и рисоваться перед Европой. Видно, он всё еще не чувствует своего старческого упадка.

Наконец сегодня вечером получена радостная телеграмма от великого князя Николая Николаевича (от 19-го числа) о подписании как основных пунктов предстоящих переговоров о мире, так и условий перемирия. Нашим уполномоченным удалось выговорить оставление турками крепостей придунайских и Эрзерума. Странно только, что в телеграмме никак не упомянут срок перемирия.

Такой результат во всяком случае нельзя не признать блестящим, превышающим далеко те ожидания, на которые мы имели право даже и по сдаче Осман-паши. Каково бы ни было дальнейшее направление дипломатического вопроса, мы можем все-таки сказать, что военная кампания закончилась великолепно. Невольно припоминаешь, в каком положении мы были в августе и сентябре; да и позже, не далее двух месяцев тому назад. Могли ли мы 19 ноября мечтать, что 19 января, среди глубокой и холодной зимы, наша армия будет угрожать Константинополю и принудит султана подчиниться всем нашим требованиям?

Вчера я обедал во дворце вместе с генералом Обручевым и прибывшими с театра войны полковниками Генерального штаба Боголюбовым и Соболевым. Их величества были очень любезны и внимательны к ним; но мне было жаль, что им не дали побольше рассказать о том, чему они стали свидетелями. Именно Боголюбов мог бы порассказать о Черногории много интересного, особенно для императрицы.

Вчера же были получены две не совсем приятные телеграммы: одна – с Кавказа о неудачном деле 18 января под Батумом (атака позиции у Цихисдзири), другая – из Адрианополя о пожаре в деревянной казарме, в которой только что расположился лейб-гвардии Московский полк. Пожар случился ночью так быстро, что не успели даже спасти знамя и бывшие при нем в карауле 11 солдат погибли.

23 января. Понедельник. Вчера перед обедней государь потребовал меня вместе с князем Горчаковым. Мы поздравили государя с успешным заключением перемирия; но он не обольщает себя преждевременной радостью и видит черные тучи впереди, на дипломатическом горизонте. Теперь идет обмен мыслей относительно выбора пункта для конференций, а с этим вопросом тесно связывается и выбор лиц, уполномоченных от заинтересованных держав. Государь намерен опять писать императору Вильгельму и напомнить ему об обязанностях, взаимно принятых на себя тремя союзными императорами[6]6
  О союзе трех императоров рассказывалось в первом томе. – Прим. ред.


[Закрыть]. Государь высказал нам свое убеждение в том, что, несмотря на подписание оснований мира с Турцией, мы отнюдь не должны ослаблять наших военных мероприятий, а, напротив, следует держаться в полной готовности к возобновлению и даже развитию борьбы. Только при этом условии возможно еще ожидать успешного результата предстоящих конференций.

После обедни в Малой церкви Зимнего дворца прошло благодарственное молебствие по случаю перемирия, с пушечной пальбой. Улицы разукрашены флагами. После того был развод, по окончании которого государь подозвал к себе всех присутствовавших генералов и офицеров и произнес несколько слов, заканчивавшихся той же мыслью. Манеж огласился неумолкаемыми криками «ура!». Очевидно, что слова эти адресованы были не столько к наличной военной публике, сколько к целой Европе.

Сегодня я обедал у австрийского посла барона Лангенау. После обеда был у меня разговор a parte с хозяином. Он прикинулся добродушным и выражал уверенность в том, что между нами и Австрией дело уладится как нельзя лучше.

24 января. Вторник. Приехав утром во дворец к докладу, я узнал о случившемся за четверть часа перед тем происшествии с генералом Треповым. В обычный час приема просителей какая-то стриженая девица (одна из так называемых «нигилисток») выстрелила в Трепова из револьвера и нанесла ему серьезную рану в бок. Генерал Мезенцов приехал доложить государю, что поступок этот объясняют местью за какого-то студента Боголюбова, которого Трепов высек еще прошлым летом, когда тот содержался в тюрьме.

После доклада я сейчас же поехал навестить раненого и нашел его лежащим на кушетке среди нескольких хирургов, ощупывавших рану и пропускавших дренаж. Все двери были настежь; множество народа в комнатах: ходили, разговаривали; не похоже было вовсе, что мы у постели больного, только что раненного. Он говорил со мною, хотя на лице видны были физические страдания. Говорят, рана тяжелая и небезопасная.

Среди доклада моего государь, по обыкновению, принял канцлера. Речь шла о выборе места для предстоящих конференций. Граф Андраши уже предложил всем кабинетам назначить конференции в Вене. Почти все уже приняли это предложение; только Берлинский кабинет воздержался пока, в ожидании согласия с нашей стороны. Князь Горчаков находится в большом затруднении: если конференция пройдет в Вене, то, по принятому обычаю, председательствовать будет Андраши, и тогда уполномоченным нашим никто не может быть другой, кроме Новикова. Но канцлер сам признает невозможным положиться на него, а между тем не хочет его обидеть назначением другого представителя.

Высказано предположение о предварительном тайном соглашении в Вене между представителями трех императоров. Если б установилось между ними твердое согласие, то можно было бы смелее выступить на общую конференцию, где бы ни было решено ей осуществиться.

Сегодня в Комитете министров состоялось продолжительное прение по вопросу о соединении в одних руках трех железных дорог – Одесской, Киево-Брестской и Бресто-Граевской.

28 января. Суббота. Положение политическое всё более и более усложняется; отказ наш на предложенный графом Андраши съезд в Вене усиливает охлаждение между нами и Австрией; в Англии правительство берет верх и разжигает страсти, распуская ложные известия и клеветы на наш счет. Палата под этим впечатлением вотировала огромным большинством просимый кабинетом кредит в 6 миллионов фунтов стерлингов. На Германию мало надежд; она держится нейтрально и повторяет, что должна щадить Австрию. Даже Франция начинает поддакивать Англии. Таким образом, опять вся Европа поднимается против нас. И за что? За то, что нам посчастливилось добиться решительного успеха над Турцией и заставить ее подписать очень выгодные для нас условия перемирия.

Сегодня, кроме обыкновенного утреннего доклада у государя вместе с князем Горчаковым, мы оба вторично приглашены были во дворец в восьмом часу вечера. Мы нашли государя в крайне возбужденном состоянии. Причиною тому было формальное заявление Лондонского кабинета о вступлении английской эскадры в Босфор под предлогом защиты британских подданных в Константинополе. Государь называет этот акт «пощечиной» нам; с горячностью говорил он, что честь России ставит ему в обязанность принять решительные меры – ввести наши войска в Константинополь. Хотя мы оба, князь Горчаков и я, старались обсудить это решение несколько хладнокровнее, опасаясь испортить дело излишней поспешностью, однако же государь сказал, что принимает на одного себя всю ответственность перед Богом, и тут же продиктовал мне телеграмму к великому князю Николаю Николаевичу.

Возвратившись домой, я немедленно же занялся шифрованием телеграммы, но, посылая ее на подпись государю, счел долгом напомнить ему, что, вероятно, условие об оставлении турками дунайских крепостей еще не приведено в исполнение и мы лишимся очень важной выгоды, если принятое ныне решение прервет условия перемирия. Государь, возвратив мне мою записку, нашел мое замечание справедливым и разрешил сделать в телеграмме добавление. Шифрованная телеграмма отправлена только в 12 часу ночи.

29 января. Воскресенье. Опять я был сегодня утром приглашен во дворец вместе с князем Горчаковым. Получено извещение, что к английской эскадре в Босфоре присоединятся суда и некоторых других государств. О вступлении английского флота в Босфор уже напечатано даже в здешних газетах. Государь находит необходимым неотлагательно объявить о своем решении вступить в Константинополь. Но приказание, отправленное только в прошлую ночь, дойдет до великого князя Николая Николаевича не ранее, как на четвертый день. Несмотря на это, решено сегодня же по телеграфу объявить через послов наших о вчерашнем решении и послать телеграмму прямо самому султану.

В то время как мы обсуждали все невыгоды нашего положения, вошла в кабинет императрица и приняла участие в совещании. Она вполне понимает затруднение, в которое будет поставлен наш главнокомандующий, если решение о вступлении наших войск в Константинополь сделается известным всей Европе и самому султану прежде, чем узнает об этом наш главнокомандующий. Я, сколько мог, настаивал, чтобы по крайней мере сама редакция нашего заявления не имела характера положительного решения. Князь Горчаков, выходя из кабинета, обещал мне еще подумать, как изменить первоначальную, набросанную им карандашом редакцию. Тем не менее я все-таки опасаюсь, что произойдет серьезное недоразумение, поскольку до сих пор не устроено телеграфное сообщение с Адрианополем. Некоторые из последних телеграмм шли из армии через Константинополь и Вену. Таким путем пришло и сегодня извещение Игнатьева о прибытии его в Адрианополь. К сожалению, турецкие уполномоченные уже уехали из Главной квартиры в Константинополь.

Государь отменил сегодня развод, мотивируя тем, что при разводе не мог бы ничего не сказать по поводу настоящего положения дел и принятого важного решения. Признаюсь, я не думал, чтобы государь придавал такое значение общественному мнению.

30 января. Понедельник. Утром был приглашен во дворец (хотя это не день моего доклада) с великим князем Константином Николаевичем и князем Горчаковым. Одобрена и отправлена телеграмма государя к султану с извещением о намерении ввести русские войска в Константинополь. Князь Горчаков предложил, как мне кажется, удачную мысль: заявить Германии, что в случае собрания конференции в одном из небольших городов Германии председательство должно по праву принадлежать князю Бисмарку. Германского канцлера ожидают в Берлине завтра или в среду. Государь в хорошем расположении духа. Послана мною телеграмма великому князю Николаю Николаевичу о том, что в случае высадки англичан где-либо на турецком берегу войска наши должны неотлагательно вступить в Константинополь.

Сегодня большой парадный обед в Белой зале в честь приехавшего на днях итальянского чрезвычайного посланника графа де Лонэ с извещением о вступлении нового короля Гумберта I на престол.

Папа Пий IX наконец оставил этот мир; давно пора. Конклав соберется в Риме, несмотря на сильную партию, настаивавшую на выборе другого пункта.

31 января. Вторник. Каждый день что-нибудь новое, изменяющее политическое положение. Султан противится вступлению английской эскадры в Босфор, может быть, именно вследствие нашего заявления о том, что оно заставит нас ввести войска в Константинополь. Другие морские державы приостановились испрашивать султанский фирман[7]7
  Указ. – Прим. ред.


[Закрыть]. [Таким образом, англичане опять в дураках и, конечно, будут еще более вымещать на нас свою злобу.]

3 февраля. Пятница. Со вторника оставался я дома по болезни, что представляло немало затруднений, потому что каждый день государь присылал за мной и я должен был письменно сообщать ему свои мнения и соображения по поводу ежедневно получаемых телеграмм весьма тревожного свойства. Сегодня же государь сам удостоил меня своим посещением и просидел у меня около получаса. Его беспокоит нахальное вторжение английской эскадры в Мраморное море, вопреки протестам и просьбам султана. Сегодня, согласно с поданным мною мнением, еще раз сделана уступка Англии: несмотря на нарушение с ее стороны нейтралитета, мы снова заявили в Лондоне, что все-таки не займем Галлиполи, если только англичане не высадятся ни на одном пункте берега европейского или азиатского. Впрочем, не думаю, чтобы и эта уступка укротила бы воинственный азарт Биконсфильда.