Текст книги "Дневник. 1873–1882. Том 2"

Пораженный таким известием, я немедленно поехал во дворец, где нашел уже нескольких министров, в том числе князя Горчакова, Валуева, Дрентельна. Вслед за тем постепенно съехались и другие. Государь позвал к себе Валуева, Дрентельна, Макова и меня, чтобы обсудить меры, какие нужно принять по случаю настоящего положения дел, и приказал нам сегодня же собраться и составить предположение об учреждении в обеих столицах и других больших городах временных военных генерал-губернаторов, с применением правил военного положения. Государь казался спокойным и судил в умеренном смысле; присутствовавший при этом наследник цесаревич высказывался гораздо энергичнее и круче.

К 11 часам собралась уже целая толпа в коридорах дворца и в ротонде. Пока шла обедня в Малой церкви и потом молебствие, вся Белая зала наполнилась съехавшимися «особами обоего пола», как пишется в гоф-фурьерских повестках. Государь с императрицей и всей царской семьей прошел из Малой церкви в Белую залу и на всем пути встречал восторженные изъявления преданности, а когда показался в Белой зале, то раздались громовые крики «ура!». Потом его величество показался на балконе перед собравшейся на площади толпой народа. Мгновенно улицы запестрили флагами, и целый день не было другого разговора, кроме рассказов об утреннем событии. Разумеется, более всего толковали о личности преступника, который, как говорили, принял яду; но его заставили принять противоядие и полагают, что он не ускользнет от судебного возмездия. При первых допросах он назвал себя Соловьевым, отставным чиновником[50]50
  Соловьев Александр Константинович (1846–1879) – революционер-народник. – Прим. ред.


[Закрыть].

В два часа назначено было у Валуева совещание. Кроме лиц, уже принимавших участие в прежних совещаниях по тому же предмету, приглашен был, по моей просьбе, главный военный прокурор статс-секретарь Философов. После трех часов споров и суждений пришли к заключению, чтобы Философов, вместе с министром юстиции Набоковым, проектировал к завтрашнему дню указ Сенату относительно учреждения временных военных генерал-губернаторов и инструкцию для них.

Вечером был у меня генерал-адъютант граф Лорис-Меликов, только что приехавший с низовий Волги. Хотя, по-видимому, там всё успокоилось, однако же он намерен еще возвратиться туда в конце Святой недели, чтобы сделать окончательные распоряжения о снятии карантинов и роспуске войск, собранных для оцепления Астраханской губернии.

4 апреля. Среда. Вчера утром перед моим докладом было у государя совещание с участием генерала Дрентельна относительно предстоящих назначений на должности временных генерал-губернаторов в Петербурге, Харькове, Одессе и отчасти в Москве. Государь еще колебался. К двум часам опять съехались к Валуеву для совещания относительно проектированного статс-секретарем Философовым указа Сенату. Проект был одобрен с неважными редакционными поправками. Тем не менее прозвучало немало разглагольствования по вопросу о соединении власти гражданской с военной и затруднительности решения вопроса о выборе лиц для Петербурга.

Сегодня утром представил я государю вчерне проектированный указ, в присутствии генерала Дрентельна. Тут же окончательно решены все назначения: в Петербурге генерал Гурко назначается временным генерал-губернатором и вместе с тем помощником главнокомандующего войсками округа вместо барона Бистрома, назначаемого в Военный совет. В Москве остается генерал-губернатором князь Долгоруков; но вместо Гильденштуббе (назначаемого в Государственный совет) командующим войсками округа назначается генерал-адъютант Казнаков, вместо которого начальство в Западной Сибири возлагается на генерал-адъютанта графа Бреверна де Лагарди, много уже лет остающегося вне действительной службы.

В Харьков назначается генерал-адъютант граф Лорис-Меликов на обе должности – генерал-губернатора и командующего войсками; занимавший эту последнюю должность генерал Минквиц определяется в Военный совет. Наконец, в Одессе права генерал-губернатора предположено предоставить генерал-адъютанту Тотлебену, которому и без того предстояло пробыть некоторое время в Одессе для окончания дел по управлениям армии. Таким образом разрешился трудный вопрос о перестановке. Кроме того, предположено командиром гренадерского корпуса назначить графа Шувалова (Павла) вместо генерал-адъютанта Ганецкого 1-го, назначаемого в Военный совет, а начальником штаба Петербургского округа – генерал-адъютанта князя Имеретинского.

После доклада моего я остался во дворце для молебствия в память 2 апреля; а к шести часам приглашен был к обеду с генерал-адъютантом Шуваловым и Тотлебеном и статс-секретарем Гирсом. Главным предметом разговоров за обедом было событие 2 апреля. Государь объяснял некоторые подробности, неверно передаваемые в газетных известиях. Отовсюду приходят бесчисленные телеграммы с выражениями сочувствия и преданности императору, чудесно спасенному от руки злодея. Говорят, что преступник, сначала упорно молчавший и смотревший угрюмо, начинает понемногу проговариваться.

7 апреля. Суббота. В городе только и разговоров, что о преступных замыслах, о новых будто бы попытках против служащих лиц, о бесчисленных арестах. Как будто самый воздух пропитан зловещими ожиданиями чего-то тревожного. Ходят самые неправдоподобные слухи и выдумки. Высшая полиция встревожена получаемыми секретными предостережениями. Одновременно в Москве и здесь были намеки на то, что злоумышленники, видя неудачу одиночных покушений, намереваются произвести новую попытку уже скопом. Поэтому в прошлую ночь приняты были чрезвычайные меры по войскам Петербургского гарнизона. В разных местах города секретно расположены части войск; полки удержаны в казармах. Сегодня подписан приказ о назначении временных генерал-губернаторов в Петербург (Гурко), Харьков (Лорис-Меликов) и Одессу (Тотлебен).

Вчера государь показывал мне пальто, которое было на нем 2 апреля; оказывается, оно было прострелено; на ноге государя заметно пятно в том месте, где, по-видимому, ударила пуля, не пробив, однако, сапога.

Политика в застое. Хотя вчера было совещание, последнее перед отъездом графа Шувалова, однако же никаких новых сведений не предъявлено. Продолжается только назойливое со стороны англичан препирательство с нами о том, что считать пунктами принципиальными при определении новых границ Болгарии и Румелии и что частностями (détail), предоставляемыми решению делимитационных комиссий простым большинством голосов. При этом, разумеется, главное внимание обращено на балканскую границу. Мы считаем принципиальным условием проведение границы по гребню хребта, по водоразделу; англичане домогаются, чтобы мы предоставили большинству комиссии окончательно решать вообще все отступления от означенной нормальной линии; но мы не можем согласиться на такое широкое толкование слова: question de détail. На этом пока и остановились препирательства между лордом Дефферином и Гирсом.

Сегодня отправлен фельдъегерь прямо в Тырнов к князю Дондукову с инструкцией относительно порядка эвакуации из Болгарии и Румелии. Кроме официальных бумаг я послал своеручное длинное письмо, в котором старался пояснить князю Дондукову те затруднения, которые можно предвидеть в случае замедления в выборе князя Болгарии, и предстоящий нам образ действий.

Сегодня было у меня совещание с генерал-адъютантом Крыжановским и Казнаковым, в присутствии графа Гейдена и генерал-лейтенанта Богуславского, по вопросу о применении воинской повинности к инородческому населению азиатских округов. Вопрос этот почти нисколько не подвинулся со времени введения устава о воинской повинности в империи; даже не установился взгляд на основные начала, которых следует держаться.

15 апреля. Воскресенье. Ливадия. 12 апреля их величества с великой княгиней Александрой Иосифовной выехали из Петербурга в Крым. Кроме всегдашних лиц свиты, ехали в царском поезде и мы с Гирсом. Путешествие совершилось со всеми обычными удобствами, и сегодня мы уже обедали в Ливадии. Крым нашли мы в восхитительном виде: деревья в цвету, зелень свежая, яркая. Какая противоположность с природой, только что покинутой нами на севере!

В последнюю неделю перед отъездом из Петербурга всё еще продолжались толки о назначении новых временных генерал-губернаторов и определении предоставляемых им чрезвычайных прав. Против первоначального предположения последовали лишь немногие перемены: командующим войсками Московского военного округа решено назначить генерал-адъютанта графа Бреверна де Лагарди, а Казнакова оставить на своем месте в Западной Сибири. Объявление в приказе обо всех новых назначениях и перемещениях отложено на 17 апреля.

По внешней политике также продолжался обмен телеграмм по вопросу о предоставлении бóльших или меньших полномочий разграничительным комиссиям. Граф Шувалов, проездом через Вену, без надобности вошел в объяснение с графом Андраши, который нахально восстал даже против того, что уже было окончательно улажено и с англичанами, и с Портой.

Между тем Тырновское народное собрание закончило возложенное на него составление органического статута для Болгарии и затем закрыто. Сегодня же должны уже собраться там новые депутаты в чрезвычайное собрание для выбора князя.

18 апреля. Среда. В понедельник ездил я в Симеиз, чтобы взглянуть, всё ли готово к приему ожидаемой вскоре семьи. Я наслаждался, как в дни юности, осматривая все уголки дома, все чаиры[51]51
  Чаир – это горная поляна с высаженными на ней плодовыми деревьями. – Прим. ред.


[Закрыть], огороды, фонтаны.

Возвратился в Ливадию к обеду, то есть к 7 часам. В этот день ожидали приезда греческой королевы Ольги Константиновны; но она прибыла только в полночь, когда перестали уже ожидать ее.

Вчера утром был съезд в Ливадии по случаю торжественного дня рождения императора. Поздравительных телеграмм масса; мне пришлось отправить множество ответных от имени его величества. Перед самым обедом получена телеграмма от князя Дондукова, который, со свойственной ему ловкостью, подогнал к этому дню выбор князя только что съехавшимся новым народным собранием. По нашему указанию выбран единогласно принц Александр Баттенберг, племянник императрицы, участвовавший с нами в кампании 1877 года в Болгарии.

Эту весть государь принял с видимым удовольствием; в тот же вечер разосланы телеграммы ко всем дворам и к отцу принца, брату императрицы. По окончании обеда меня позвали в гостиную императрицы вместе с графом Адлербергом и Гирсом. Здесь мы нашли великую княгиню Александру Иосифовну и царственную ее дочь королеву Ольгу. Императрица не совсем довольна выбором ее племянника на болгарский престол; по-видимому, она мало доверяет прочности и счастливой будущности этого нового государства.

Сегодня утро было свободно, и я съездил в Ялту навестить бедного больного Александра Алексеевича Зеленого. Я нашел его в еще более печальном состоянии, чем был он в прошлом году. Потрясающее воздействие произвела на больного беспощадная суровость, с которою государь обошелся с ним в день своего приезда в Ливадию, когда Зеленый встретил его величество на крыльце Ливадийского дворца: проходя мимо Зеленого и едва приостановившись, государь гневно сказал ему, что злодейское покушение 2 апреля совершено его родственником – мужем его племянницы. Такой неожиданный упрек совершенно ошеломил больного, который сначала даже ничего не понял и растерялся; с трудом вспомнил он, что лет шесть назад одна из дочерей его родной сестры покинула родительский дом и с тех пор о ней не было в семье никаких сведений. Сегодня Зеленый объяснил мне, что эта девушка, совращенная нигилистами, вышла за какого-то неизвестного ему человека, которого, однако же, после короткого времени, бросила. Этот человек и оказался злодеем, покусившимся на цареубийство.

20 апреля. Пятница. С приезда в Ливадию я пользуюсь непривычным мне досугом. Только по утрам, на какой-нибудь час времени, мы с Гирсом и графом Адлербергом являемся в кабинет государя для прочтения полученных новых известий по делам политическим и для обсуждения ответов. Чтение это происходит в кабинете императрицы или на ее балконе. Затем, кроме обязательного присутствия за обедом, всё остальное время свободно: пользуюсь им для прогулки и чтения – два удовольствия, которые я могу себе позволить только теперь, как редкое исключение из обычной моей жизни.

Прочел я замечательную статью профессора Градовского, помещенную в одном из ежемесячных журналов: «Социализм на западе Европы и в России». Автор мастерски разъясняет ненормальное явление наших русских «социалистов», которые заимствовали на западе только имя, но действуют и думают совершенно в ином смысле. То, что называется в Европе «социализмом», совершенно чуждо нам; у нас это экзотическое растение, для которого нет пригодной почвы. Градовский весьма верно указывает причины, создавшие у нас «нигилизм», и обстоятельства, помогающие безобразным деяниям наших пропагандистов и революционеров. Дело в том, что при всей чудовищности проповедуемых ими принципов, они не только не встречают отпора в обществе, но даже находят благоприятствующую почву в массе недовольных существующим порядком вещей.

И я, со своей стороны, постоянно высказывал и высказываю эту самую мысль; но Градовский изложил ее с бóльшим умением и тактом; он сумел высказать много таких истин о настоящем нашем, можно сказать, хаотическом положении, которые в другой форме не могли бы появиться в печати.

Действительно, нельзя не признать, что всё наше государственное устройство требует коренной реформы, снизу доверху. Как устройство сельского самоуправления, земства, местной администрации, уездной и губернской, так и устройство центральных и высших учреждений – всё отжило свой век, всё должно получить новые формы, согласованные с великими реформами, совершенными в 60-х годах. К крайнему прискорбию, такая колоссальная работа не по плечам теперешним нашим государственным деятелям, которые не в состоянии подняться выше точки зрения полицеймейстера или даже городового. Высшее правительство запугано дерзкими проявлениями социалистической пропаганды и думает только об охранительных полицейских мерах, вместо того чтобы действовать против самого корня зла. Появилась зараза – и правительство устраивает карантинное оцепление, не предпринимая ничего для самого лечения болезни.

Высказывая эти грустные мысли, невольно задаешь себе самому вопрос: честно ли ты поступаешь, храня про себя эти убеждения, находясь в самом составе высшего правительства? Часто, почти постоянно гнетет меня этот вопрос. Но что же делать? Плетью обуха не перешибешь; я был бы Дон Кихотом, если бы вздумал проводить взгляды, совершенно противоположные существующим в той сфере, среди которой вращаюсь; взгляды эти сделали бы невозможным мое официальное положение и не принесли бы ровно никакой пользы делу. Я убежден, что нынешние люди не в силах не только разрешить предстоящую задачу, но даже и понять ее. Для успокоения же собственной совести было бы одно средство – удалиться от правительственной деятельности, что и составляет уже давно предмет задушевной моей мечты; но возможно ли было предпринять такой шаг в последние годы и скоро ли можно будет осуществить свою давнишнюю мечту?

22 апреля. Воскресенье. Сегодня утром приехал в Ливадию князь Дондуков. После обедни и завтрака государь принял его доклад в присутствии моем, а также Гирса и графа Адлерберга. Разумеется, главным предметом доклада было избрание на болгарский престол принца Александра Баттенберга, соображения о его прибытии в Болгарию, о приеме им депутации, даже о том, в каком мундире должен он явиться и какую русскую ленту следует на него надеть. Впрочем, князь Дондуков привез с собой целую кипу докладных записок по разным вопросам, преимущественно о ликвидации нашего управления и оккупации в Болгарии. Завтра он уже намерен отплыть обратно в Варну.

24 апреля. Вторник. Вчера праздновался в Ливадии день рождения короля эллинов [Георга I] и именины великой княгини Александры Иосифовны. Это не помешало длинному докладу князя Дондукова в присутствии моем и Гирса. Более всего было толков о приезде и вводе во владение нового болгарского князя Александра. Телеграф не перестает действовать.

Между тем из Константинополя известия удовлетворительные: в субботу генерал Обручев представлялся султану, был принят очень благосклонно и сегодня должен был продолжать путь в Филиппополь; он везет, кроме русской прокламации к населению Восточной Румелии, также официальное заявление от имени султана о том, что Порта, сохраняя за собою права, предоставленные ей Берлинским трактатом, не намерена пользоваться ими относительно ввода турецких войск на Балканы или в какие-либо другие части Восточной Румелии. Такое заявление много успокоит взволнованные умы болгар и, что весьма важно, сделает вовсе излишними все неприятные объяснения с Англией и Австрией; обе они останутся в стороне с нахальными своими домогательствами.

Сегодня князь Дондуков-Корсаков уехал обратно в Варну.

30 апреля. Понедельник. В прошедшую пятницу, 27-го числа, ездил я навстречу моей семье, которая от Симферополя приехала в Ялту в экипажах. Проведя некоторое время в Ялте со своими, я возвратился к вечеру в Ливадию. В субботу утром жена и дети, по пути в Симеиз, заехали ко мне. Когда я пришел с докладом, государь объявил мне, совершенно для меня неожиданно, что требует, чтобы я не иначе ездил в Симеиз, как в сопровождении казака. Как ни отговаривался я от [неудобной] этой охраны, однако же не мог отклонить высочайшую волю; ко мне прислан кавказский казак из Собственного е. в. конвоя для сопровождения меня в тот же день в Симеиз.

Другая новость была для меня приятная: государь, узнав через графа Адлерберга о желании моем избегнуть поездки с его величеством в Берлин и Варшаву, чтобы провести некоторое время на отдыхе со своей семьей, весьма любезно изъявил на это полное свое согласие. Перспектива поездки в Германию в свите государя была для меня вовсе непривлекательна.

После доклада моего и чтения дипломатических известий у императрицы я поспешил отправиться в Симеиз. На пути под разными предлогами старался отсылать от себя вперед провожавшего меня казака. В Симеизе провел я время до сегодняшнего вечера в совершенном бездействии. Это dolce far niente[52]52
  Приятное безделье (итал.) – Прим. ред.


[Закрыть] среди прелестной местности, в дорогой семье, есть действительный отдых не только физический, но и душевный.

Возвратившись к обеду в Ливадию, я уже нашел здесь принца Александра Баттенберга. Когда собрались к обеду, государь объявил, что производит князя Болгарского в генералы русской службы и назначает его шефом 13-го стрелкового батальона, в воспоминание участия принца в первом походе генерала Гурко за Балканы, при чем особенно отличилась 4-я стрелковая бригада. Князь высказал мне свои опасения насчет предстоящих ему затруднений. В четверг прибудет сюда болгарская депутация.

4 мая. Пятница. Князь Болгарский всю неделю знакомился с положением дел и предстоящею ему задачей. Приехавшая вчера болгарская депутация представлялась сегодня князю в столовой дворца. Она состоит из епископа, господ Стоилова, Бурмова, Караконосова, одного мусульманина и одного крестьянина. Князь был в мундире русского уланского полка (Вознесенского), в генеральских эполетах, с лентой Белого орла и в болгарской шапке. После взаимного обмена приветствиями и речами депутацию повели в гостиную, где принял ее государь. Хотя бóльшая часть депутации говорит по-русски, однако же государь сказал им речь по-французски с тем, чтобы слова его были понятны и самому князю Александру. Епископ отвечал прекрасною речью по-русски.

После этого официального приема болгар пригласили к общему завтраку, а потом к обеду. Болгары держали себя весьма прилично и непринужденно; даже крестьянин выказал необыкновенный такт. Депутация намерена пробыть здесь дня три; князь же Александр отправляется завтра в Одессу, откуда объедет все большие дворы. В этом путешествии сопровождает его Стоилов.

5 мая. Суббота. Утром отслужено в дворцовой церкви напутственное молебствие с провозглашением многолетия болгарскому князю, болгарскому войску и болгарскому народу. Сам князь и болгарские депутаты были тронуты до слез. После завтрака князь сел на пароход «Пендераклия» и отплыл в Одессу, где ожидает его торжественная встреча.

8 мая. Вторник. Воскресенье и утро понедельника провел я в Симеизе в полном отдохновении. Вчера возвратился в Ливадию к обеду и нашел груду привезенных из Петербурга бумаг. Сегодня имел продолжительный доклад у государя, после чего его величество принял только что приехавшего из Константинополя посла князя Лобанова-Ростовского. После короткого с ним разговора с глазу на глаз приглашены были в кабинет граф Адлерберг, Гирс и я. Читалось, в присутствии самого князя Лобанова, любопытное письмо его, в котором выставлены ясно проделки Австрии и коварные виды ее на преобладание на Балканском полуострове. Князь Лобанов в частном разговоре с султаном имел случай раскрыть ему глаза и предостеречь от замыслов Австрии, поддерживаемых Англией и Германией. Разговор этот произвел такое впечатление на султана, что он приостановился было с подписанием уже заключенного с австрийцами договора касательно Новобазарского санджака и согласился на утверждение этого странного договора только тогда, когда австрийцы согласятся на уничтожение подписанных уже перед тем секретных условий тесного союза между Австрией и Портой против России. Князь Лобанов случайно открыл существование этой секретной сделки и успел еще вовремя расстроить ее.

Перед обедом князь Лобанов просидел у меня более часа. С ним вести дело приятно; он человек живой, хотя несколько поверхностный. Ему готовится какое-то новое назначение; догадываюсь, что в Лондон, на место графа Шувалова; в Константинополе его заместит Сабуров, а вместо последнего в Афины назначается Нелидов, наш сотоварищ в Болгарской кампании 1877 года.

10 мая. Четверг. Сегодня рано утром прибыли в Ялту генерал-адъютант Тотлебен из Одессы и турецкий чрезвычайный посол Намык-паша из Константинополя. Государь принял Тотлебена сейчас после моего доклада, а турецкого посла в час, после обедни, которую их величества слушали в большой церкви по случаю храмового праздника (Вознесения). Намык-паша – восьмидесятилетний старик; говорит по-французски, хотя с трудом; он когда-то бывал в Петербурге; несколько раз занимал пост верховного визиря и был одним из уполномоченных при подписании Сан-Стефанского договора. Рассказывают о нем, что, подписав этот тяжелый для Турции трактат, он заплакал.

Государь принял его в кабинете, наедине; вся свита была собрана на подъезде дворцовом, в мундирах и походной форме. Аудиенция продолжалась недолго; после нее паша был приглашен к завтраку, а потом и к обеду. Привезенное Намык-пашой султанское письмо в ответ на посланное с Обручевым письмо нашего государя не заключает в себе ничего другого, кроме [любезных] банальных фраз. Не того ожидали у нас от этого посольства: князю Лобанову было заявлено султаном, что вместе с Намык-пашой приедет секретарь султана Зиат-бей, пользующийся неограниченным доверием. Присылка такого лица придавала посольству характер конфиденциального, важного поручения, и сам султан предварял князя Лобанова, что посылает такое лицо именно с целью передать через него самые сокровенные личные мысли свои.

Князь Лобанов предполагал, что предметом этих таинственных объяснений может быть та же несбыточная мечта, о которой наш посол слышал еще осенью прошлого года и тогда же докладывал о том государю в Ливадии. Однако же все эти предположения не осуществились: почти в самый момент выезда Намык-паши из Константинополя поездка Зиат-бея была отменена. Можно догадываться, что султан в последнюю минуту спохватился, сообразив, что посылка в Ливадию такого доверенного лица возбудит подозрения западных друзей Порты, которых султан боится, хотя и не доверяет им.

Последние сведения из Восточной Румелии и даже из Болгарии были несколько тревожны: по донесениям наших дипломатических агентов, начиная с князя Цертелева, можно опасаться сильного брожения умов и нарушения порядка при введении нового органического статута. Дипломаты прямо обвиняют наших военных в умышленной агитации и даже в рассылке прокламаций. Наиболее подозреваемый в этих происках – служащий в наших войсках болгарин полковник Кесяков – был даже переведен, по особому высочайшему повелению, на службу в княжество Болгарское.

Между тем полученные сегодня телеграммы от Столыпина и Обручева совершенно успокоительны. Появление Обручева как в Сливне, так и во всех других местах Восточной Румелии встречается с восторгом, с заявлениями преданности русскому царю. Генерал Столыпин положительно оправдывает Кесякова, утверждая, что волнение умов вызвано исключительно несочувственным в народе назначением начальником румелийской милиции и жандармерии Виталиса. Отец Виталиса Перот служил некогда при русском посольстве в Константинополе, сын же служил во французских войсках в Алжирии и офранцузился.

Вся сегодняшняя суета в Ливадии по случаю приезда гостей не помешала мне между завтраком и обедом съездить часа на два в Симеиз по случаю дня рождения дочери Надежды. Короткое это посещение семьи, вне урочного воскресного отпуска, разумеется, доставило мне более удовольствия, чем обычные ежедневные мои пешеходные прогулки по ближайшим окрестностям Ливадии.

17 мая. Четверг. В последние дни сведения из Петербурга о состоянии здоровья великой княгини Марии Павловны после родов были не совсем благоприятные; сегодня же получена телеграмма, что она в опасном положении. Известие это внезапно произвело переворот во всех планах: решен отъезд их величеств в субботу утром, прямо в Петербург. Таким образом, разлетелись и мои мечты об отдыхе в Симеизе на время поездки государя в Берлин и Варшаву. Не знаю даже, удастся ли завтра проститься со всеми членами семьи моей. Жена с несколькими из дочерей намеревалась приехать в Ялту и остаться до воскресенья, чтобы представиться императрице. Теперь приедет она, чтобы проститься со мной.

Политических новостей не было за последние дни, кроме благополучного вступления Александра Вогоридеса в управление Восточной Румелией. И тут едва не случилась беда: по приказанию султана Вогоридес выехал из Константинополя в феске; известие об этом взволновало горячие головы болгарских патриотов. Столыпин послал навстречу Вогоридесу дипломатического чиновника Неклюдова, чтобы убедить его не являться в Филиппополь в феске, так как он, Столыпин, не отвечает за благополучный прием его. Вогоридес послушался, надел болгарскую шапку, и всё обошлось к общему удовольствию. Новый правитель Восточной Румелии очень был доволен, благодарил Столыпина, который на другой же день выехал из Филиппополя в Сливно, чтобы оставить Вогоридеса хозяином в новом его звании.

18 мая. Пятница. Все распоряжения были уже сделаны к отъезду двора из Ливадии на завтрашнее утро; уже перевозился на пароход багаж. Ко мне приехала вся семья, чтобы проститься. Жена, имевшая намерение представиться императрице в воскресение, получила разрешение представиться сегодня же, в своем дорожном туалете. Каково же было удивление и радость, когда после завтрака вдруг узнали, что отъезд отменен и всё остается по прежнему предположению, то есть государь едет 24-го числа в Берлин, а императрица 2 июня – в Петербург. Телеграммы из Петербурга успокоили вполне насчет здоровья великой княгини Марии Павловны.

Вчера вечером приехал в Орианду великий князь Константин Николаевич; сегодня же прибыл из Константинополя генерал Обручев с полковником Шепелевым. Миссия их имела полный успех. Последние известия, сообщаемые князем Лобановым по возвращении его [и Намык-паши] из Ливадии, представляют отношения наши с Портой в самом розовом цвете. Депеши из Лондона и Вены также свидетельствуют о существующем там примирительном настроении. Гирс, которого я всегда называю оптимистом, торжествует.

21 мая. Понедельник. В субботу утром, придя к докладу, нашел я государя снова в беспокойстве по поводу здоровья великой княгини Марии Павловны: полученная телеграмма сильно встревожила их величества и заговорили опять об отъезде в Петербург, если не на другой же день, то в понедельник, то есть сегодня. Несмотря на то, после доклада я все-таки отправился, по своему обыкновению, в Симеиз, сделав, однако же, распоряжение, чтобы меня своевременно известили о часе отъезда. В ежеминутном ожидании такого извещения я провел весь вечер субботы среди своей семьи, на террасе дома, любуясь очаровательной картиной моря при свете полного месяца.

В воскресенье утром прискакал ожидаемый казак с письмом от генерала Салтыкова, но с успокоительным известием о состоянии больной великой княгини. Об отъезде в Петербург, как пишет Салтыков, опять перестали говорить. Однако же несколько позже посетившая нас соседка княгиня Мария Васильевна Воронцова привезла нам из Ливадии свежую новость: по-прежнему назначен на 24-е число отъезд государя в Берлин и вслед за ним уезжает императрица в Петербург.

Сегодня возвратился я в Ливадию ранее обыкновенного, чтобы поспеть к обедне по случаю дня именин великого князя Константина Николаевича. Вместе со мной приехала в Ливадию и жена моя, получившая ранее приглашение от государыни императрицы. В Ливадии нашли мы многочисленный съезд моряков русских и греческих, а также двух приезжих дипломатов наших: Ионина – министра резидента в Черногории и Хитрово – генерального консула в Македонии. Сведения, вчера сообщенные нам княгиней Воронцовой, подтвердились, но никто не может объяснить, что именно побуждает императрицу ускорить свой отъезд, если последние известия о больной успокоительны, тогда как для собственного ее здоровья возвращение в Петербург в теперешнее время весьма нежелательно.

К обеду царскому было много приглашенных; императрица не вышла; зато были королева Греческая, ее родители и братья и моряки греческие и русские. После обеда les habitués[53]53
  Обычные гости. – Прим. ред.


[Закрыть] были приглашены в гостиную императрицы. Ее величество очень любезно извинялась, что утром, озадаченная видом множества новых лиц, не была достаточно внимательна к моей жене. Чем ближе узнаешь императрицу, тем более ценишь ее внимательность и обходительность.

23 мая. Среда. Вчера телеграммы из Петербурга снова были в тревожном смысле; опять заговорили об отмене поездки в Берлин; однако же до вечера не было решения. Эта продолжительная неизвестность и колебания сделались для всех невыносимы, так что сегодня утром, когда государь потребовал к себе графа Адлерберга и меня и объявил нам об окончательном решении своем отказаться от поездки в Берлин и выехать 25-го числа утром вместе с императрицей в Петербург, даже и я почти обрадовался, несмотря на всё прежнее желание мое провести какую-нибудь недельку на отдыхе в Симеизе. Государь при нас отправил на телеграфную станцию телеграмму императору Вильгельму и немедленно же сделал все распоряжения к отъезду. Я воспользовался свободным днем, чтобы съездить еще раз в Симеиз проститься со всеми своими. К тому же сегодня годовщина нашей свадьбы. Бóльшую часть дня провел я в семье и возвратился в Ливадию уже к вечернему собранию. Грустно было покидать Симеиз в такое восхитительное время года, имея в виду через четыре дня погрузиться снова в безотрадный, омут петербургской [чиновничьей] жизни.