Текст книги "Фаина Раневская: «Судьба – шлюха»"

Гендель, Глюк, Бах!

…«Все должно стать единым, выйти из единого и возвратиться в единое». Гете.

Это для нас, для актеров – снова!

Кажется, теперь заделалась религиозной.

76 г.

* * *

…Наверное, я чистая христианка. Прощаю не только врагов, но и друзей своих.

…Огорчить могу – обидеть никогда.

Обижаю разве что себя самое.

Вокруг сердиты все, кроме Толи Адоскина.

Моя жизнь: одиночество, одиночество, одиночество до конца дней.

* * *

«Друга любить – себя не щадить». Я была такой.

* * *

«Перед великим умом склоняю голову, перед Великим сердцем – колени». Гете.

И я с ним заодно. Раневская.

«Тоска просто и чудовищная тоска – это разное, ни с чем не сравнимое»

…Живется трудно, одиноко, до полного отчаяния.

…Теперь, перед концом, я так остро почувствовала смысл этих строк из Екклезиаста: суета сует и всяческая суета.

Смотрю в окно, ремонтируют старый доходный дом напротив, работают девушки, тяжести носят на себе, ведра с цементом. Мужчины покуривают, наблюдают за работой девушек… почти девочек. Двое появились у меня на балконе, краска душит, мучаюсь астмой. Дала девочкам сластей. Девочки спрашивают: «Почему Вы нас угощаете?» Отвечаю: «Потому что я не богата». Девочки поняли, засмеялись.

Из письма Ф. Раневской В. Анджапаридзе

* * *

«Ново только то, что талантливо, что талантливо – то ново», – писал Чехов.

Как всё врет кругом!

…Чехов писал, что Стасов опьянялся от помоев, и критики теперь на гнусные спектакли и книги пишут восторженные похвалы; только Стасов искренне пьянел, а эти хитрят, подличают, врут.

* * *

В природе больше всего люблю собак и деревья. На цветы смотреть тяжело теперь.

Больница, 77 г., осень. Лес осенью – чудо! Смотрю в окно, как деревья умирают стоя. Кричит ворон с отчаяньем, жаль его, наверное голодный. Вчера было «гипо». Выгнали сахар. Подлая болезнь. Мне все чужое. Люди чужие…

Многие получают награды не по способностям. А по потребности. Когда у попрыгуньи болят ноги – она прыгает сидя.

* * *

Деревья всегда прекрасные – зеленые и без единого листа. Я их люблю, как могу полюбить хорошего человека. В цветах нет, не бывает печали и потому к цветам равнодушна…

* * *

Удивительно. Читаю и удивляюсь: мои ощущения, мои мысли, но сказал это Бунин:

«Я всю жизнь отстранялся от любви к цветам. Чувствовал, что если поддамся – буду мучеником! Ведь просто взглянуть на них – уже страдание: что мне делать с их нежной, прекрасной красотой? Что сказать о них? Ничего ведь все равно не выразить. И чуя это, душа сама отстраняется».

«Грасский дневник». Галина Кузнецова

* * *

«Жалость… и есть, наконец, самый горячий и самый подвижнический лик любви – любовь к возлюбленному материнская». Это Тэффи, великолепная, трагическая и очень несчастная в эмиграции, мой любимейший прозаик, самая талантливая. Мне повезло сейчас прочитать почти всю ее, а после нее взяла записную книжку Ильфа и не улыбнулась.

Году в 16-м я познакомилась с ней, помню ее очень молодой, модно одетой, миловидной, печальной.

Из Парижа привезли всю Тэффи. Книг 20 прочитала. Чудо, умница.

* * *

Перечитываю Бабеля в сотый раз и все больше и больше изумляюсь этому чуду убиенному.

* * *

Читаю, читаю, перечитываю. Взяла Лескова перечитывать. «Юдоль» – страшно и великолепно. Писатель он ни на кого не похожий, он не может не удивлять. Только Россия могла дать и Толстого, и Пушкина, и Достоевского, и Гоголя, и аристократа (от лавочника) Чехова, и мальчика Лермонтова, и Щедрина, и Герцена, и Лескова неуемного – писателя трагически одинокого; и в его время, и теперь его не знают, теперь нет интеллигентных, чтобы знать их вообще, писателей русских. У Лескова нашла: «Природа – свинья». Я тоже так думаю! Но люблю ее неистово (а «свинья» – это о похоти).

Сейчас долго смотрела фото – глаза собаки человечны удивительно. Люблю их, умны они и добры, но люди делают их злыми.

* * *

80 лет – степень наслаждения и восторга Толстым. Сегодня я верю только Толстому. Я вижу его глазами. Все это было с ним. Больше отца – он мне дорог, как небо. Как князь Андрей. Я смотрю в небо и бываю очень печальна.

Самое сильное чувство – жалость. Я так мечтала, чтобы они на охоте не убили волка, не убили зайца. И как же могла Наташа, добрая, дивная, вытерпеть это?

Я отказалась играть в «Живом трупе». Нельзя отказываться от Толстого. И нельзя играть Толстого, когда актер П. играет Федю Протасова, это все равно, как если б я играла Маргариту Готье только потому, что я кашляю.

* * *

Перечитываю Толстого. В мировой литературе он premier.

«Чем затруднительнее положение, тем меньше надо действовать». Толстой.

«Писать надо только тогда, когда каждый раз, обмакивая перо, оставляешь в чернильнице кусок мяса». Толстой.

«Просящему дай». Евангелие.

А что значит отдавать и не просящему? Даже то, что нужно самому?

* * *

…Я не могу оторваться. Вы или кто-нибудь другой в мире объясните мне, что это за старик?! Я в последнее время не читаю ни Флобера, ни Мопассана. Это все о людях, которых они сочинили. А Толстой! Он их знал, он пожимал им руку или не здоровался…

…Сейчас, когда так мало осталось времени, перечитываю все лучшее и конечно же «Войну и мир». А войны были, есть и будут. Подлое человечество подтерлось гениальной этой книгой, наплевало на нее. Как прав был Б. Шоу, сказав, что нет зверя страшнее человека.

Перечитываю и «Каренину». Смеюсь над собой – все молила Бога, чтобы Анна не бросилась под поезд. Непостижимый мой Лев Николаевич висит у меня над постелью, и я боюсь его глаз. Теперь читаю в третий раз «Казаки» и неистовствую, восхищаюсь до боли в сердце.

78 год

* * *

Перечитываю уход Толстого у Бунина.

…«Место нечисто ты есть дом».

Так говорил Будда.

После того как все домработницы пошли в артистки, вспоминаю Будду ежесекундно!

* * *

Сказано: сострадание – это страшная, необузданная страсть, которую испытывают немногие.

Покарал меня Бог таким недугом.

…Сострадаю Толстому, да и Софье Андреевне заодно. Толстому по-другому, ей тоже по-другому…

* * *

Дожила до такого невежества, преступления, что жить неохота. Стыдоба. Балет «Анна Каренина», балет «Чайка», балет «Ревизор». И никто мне не сочувствует, будто это вполне нормальное нечто. Что это? Никто из людей грамотных не вопит. «Чайка» – любимая моя в драматургии русской. Танцевали бы «Дикую утку», проклятые дикари.

* * *

Взялись киношники за Толстого:

«Война и мир», «Анна Каренина», а теперь стали топтать ногами: «Анна Каренина» – балет.

Господи, пошли мне смерть скорую!

В общем, «жизнь бьет ключом по голове» – так писала восхитительная Тэффи.

* * *

Более 50 лет живу по Толстому, который писал, что не надо вкусно есть.

* * *

Люблю гитару, гитару цыган, люблю неистово. У «Яра» в хоре пела старуха, звали Татьяна Ивановна. И я поняла, почему Пушкин и Толстой любили цыган. Не забыть мне старухи цыганки, чудо.

* * *

Дома хаос, нет работницы – в артистки пошли все домработницы. Поголовно все.

Не могу расстаться с Пушкиным – Пушкин во мне сидит. Пушкин…

С. Бонди детям о Пушкине – очень хорошо. Я плакала. Впадаю в детство. Впрочем, Горький незадолго до кончины плакал не уставая.

* * *

Где-то я вычитала, что у пушкинского читателя увеличиваются легкие в объеме.

…Павла Леонтьевна говорила мне, что Вера Федоровна Комиссаржевская сказала: «Не знаю такого человеческого голоса, которым можно вслух читать стихи Пушкина».

Я не сплю ночей, что мне делать?

…Все думаю о Пушкине. Пушкин – планета!

Он где-то рядом. Я с ним не расстаюсь. Что бы я делала в этом мире без Пушкина…

81 год

* * *

…Он мне так близок, так дорог, так чувствую его муки, его любовь, его одиночество…

Бедный, ведь он искал смерти – эти дуэли…

Ахматова рассказывала мне, что в Пушкинский дом пришел бедно одетый старик и просил ему помочь. Жаловался на нужду, а между тем он имеет отношение к Пушкину.

Сотрудники Пушкинского дома в экстазе кинулись к старику с вопросами, каким образом он связан с А. С.

Старик гордо заявил: «Я являюсь правнуком Булгарина».

* * *

Я боюсь читать Пушкина: я всегда плачу. Я не могу без слез читать Пушкина. Цявловская на фотографии мне написала: «Моей дорогой пушкинистке». Я больше тридцати лет прожила в доме Натали на Большой Никитской. Там большие комнаты разделили на коммунальные клетушки: я жила в лакейской.

* * *

Помню, однажды позвонила Ахматовой и сказала, что мне приснился Пушкин.

«Немедленно еду», – сказала Анна Андреевна.

Приехала. Мы долго говорили. Она сказала:

«Какая вы счастливая! Мне он никогда не снился…»

* * *

…Мальчик сказал: «Я сержусь на Пушкина, няня ему рассказала сказки, а он их записал и выдал за свои». Прелесть!

Но боюсь, что мальчик все же полный идиот.

* * *

…На ночь я почти всегда читаю Пушкина. Потом принимаю снотворное и опять читаю, потому что снотворное не действует. Я опять принимаю снотворное и думаю о Пушкине. Если бы я его встретила, я сказала бы ему, какой он замечательный, как мы все его помним, как я живу им всю свою долгую жизнь… Потом я засыпаю, и мне снится Пушкин. Он идет с тростью по Тверскому бульвару. Я бегу к нему, кричу. Он остановился, посмотрел, поклонился и сказал: «Оставь меня в покое, старая б… Как ты надоела мне со своей любовью».

«Неужели так мало сейчас хороших актрис?..»

Я подарила и отослала Инне Чуриковой книгу Алисы Коонен.

Надписав: «Книгу Великой трагической актрисы нашего времени с уверенностью увидеть в Вас ее преемницу.

Ф. Раневская».

* * *

 
Мне нет и полувека, сорок с лишним.
Я жив тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед ним.
 

Стихотворение В. С. Высоцкого

* * *

Маргарите Алигер стихи эти нравились чрезвычайно. Она мне их записала по памяти.

Он был у меня. Он был личность.

* * *

С Ией Сергеевной Саввиной мне довелось играть в одном спектакле. Оговорилась, не признаю слова «играть» в нашей актерской профессии. Скажу: существовать в одном спектакле. Это была первая встреча, в которой я полностью убедилась в том, что моя партнерша умна, талантлива. Для меня партнер – самое главное. Она была настолько правдива, настолько убедительна, что мне было трудно представить себе ее иной, но тут же вспомнила пленительную «даму с собачкой» в кинофильме, вспомнила ряд других ее работ в кино и театре иного плана, и мне стало ясно, что я встретилась с большой актрисой большого дарования, и очень этому обрадовалась…

* * *

Талантливая Елена Камбурова. Услыхала ее однажды по радио, и я туда писала о ней с восхищением.

Ее преследуют за хороший вкус.

* * *

В телепередаче недавно увидела актрису Неелову. Два больших отрывка большой актрисы. Позвонила в театр, ее телефон мне не дали.

Она была у меня. В ней есть что-то магическое. Магия таланта. Очень нервна, кажется даже истерична. Умненькая. Славная, наверное несчастна. Думаю о ней, вспоминаю. Боюсь за нее. Она мне по душе, давно подобной в театре, где приходится играть (хотя я не признаю этого слова в моей профессии), не встречала. Храни ее Бог – эту Неелову.

1 марта 80 г.

* * *

Если окружение – богема, она погибнет.

Вчера вечером она мне позвонила, опять все думала о ней. Сочетание в ней инфантильности с трагическим. Вызывает во мне восхищение талант ее и сострадание к ее беззащитности. Огорчает то, что помочь ей я бессильна. Ей нужен учитель. А я не умею. Она с собой не умеет, да и не хочет сделаться такой, какой должна быть!

2 марта 80 г.

* * *

Тяжко стало среди каботинов. Бероева любила – его не стало. Театр – невыносимая пошлость во главе с Завадским. Тошно мне.

* * *

У меня сегодня особый счастливый день. Позвонил Райкин, он ведь гениальный. Он сказал, что хотел бы что-то сыграть вместе со мной. Горжусь этим, очень горжусь. Что-то, значит, хорошее во мне есть – в актрисе…

«Все мы немного лошади»

…Последний вечер в Малеевке, будь она трижды проклята. Доконали симпатиями, восторгами, комплиментами, болтовней. Живу в домике на отлете. Сторожей нет, горланят хулиганы из деревни. Прибежала соседка-криминалистка – пишет диссертацию. Посоветовала опасаться родственников и хороших знакомых, которые главным образом и убивают близких!

Никогда еще так не уставала, как на отдыхе в Малеевке.

* * *

…Жаль, что не писала, не записывала.

А знаю многое, видела многое, радовалась и ужасалась многому.

* * *

И еще одна неудача – дай Бог последняя – в моей неудачливой, окаянной жизни: «летний отдых». Ниночка (Сухоцкая. – Д. Щ.) по свойству ее характера видеть «прекрасное» во всем описала мне предстоящую райскую жизнь в августе на даче со всеми удобствами (кошмар со всеми удобствами). Ушла бы пешком домой, но там никого нет, кто поможет и мне, и моей больной собаке.

Внуково, 1976 год

* * *

Кто-то подбросил собаку к дому, где я существую, собака обезумела от страха перед незнакомым ей местом, ходит взад-вперед, останавливается, долго стоит, смотрит, всматривается, не узнает, и опять ходит, и опять долго стоит, смотрит. Ни разу не присела, и так уже 10 дней. Где она ночует, где спит и почему не умирает с голоду? Кто бы знал, как мы обе несчастны.

70 год, весна, дождь

* * *

 
И вот разуверившись в добрых волшебниках,
Последнюю кость закопав под кустами,
Собаки, которые без ошейников,
Уходят в леса, собираются в стаи…
Ты знаешь, у них уже волчьи заботы!
Ты слышишь:
Грохочет ружейное полымя!
Сегодня мне снова приснятся заборы,
И лязги цепные под теми заборами.
 

Потому-то и убежала раньше срока из санатория, где голодные, несчастные псы под деревьями. Больную щеночку выбросили в лес, где ей предстояло умереть с голоду.

Старая я. «Все мы немножко лошади». Лошадки.

* * *

Принесли собаку, старую, с перебитыми ногами. Лечили ее добрые собачьи врачи.

Собака гораздо добрее человека и благороднее. Теперь она моя большая и, может быть, единственная радость. Она сторожит меня, никого не пускает в дом. Дай ей Бог здоровья!

* * *

…Завтра еду домой. Есть дом, и нет его. Хаос запустения, прислуги нет, у пса моего есть нянька – пещерная жительница. У меня никого. Чтобы я делала без Лизы Абдуловой?! Она пожалела и меня, и пса моего – завтра его увижу, мою радость; как и чем отблагодарить Лизу, не знаю… Завещаю ей Мальчика.

13. XI. 77

* * *

…Мой подкидыш в горе. Ушла нянька, которая была подле него два года (даже больше). Наблюдаю псину мою… А она смертно тоскует по няньке. В глазах отчаянье, ко мне не подходит. Ходит по квартире, ищет няньку. Заглядывает во все углы, ищет. Упросила няньку зайти повидаться с псиной. Увидел ее – упал, долго лежал не двигаясь. У людей это обморок. У собаки – больше, чем обычный обморок.

Я боюсь за него, это самое у меня дорогое – псина моя, Человечная.

81 год

* * *

 
Масик маленький, родной,
Он приполз ко мне домой,
Он со мной и день и ночь,
Потому что он мне дочь!
 

Посвящение Масику, бросившему, изменившему мне ради Брониславы Захаровой. 78 г.

* * *

Мучительная нежность к животным, жалость к ним, мучаюсь по ночам, к людям этого уже не осталось. Старух, стариков только и жалко никому не нужных.

У планеты климакс – весны не было, весной была осень, сейчас июнь – холодно, дождь, дождь.

Меня забавляет волнение людей по пустякам, сама была такой же дурой. Теперь перед финишем понимаю ясно, что все пустое. Нужна только доброта, сострадание.

…Сижу в Москве, лето, не могу бросить псину. Сняли мне домик за городом и с сортиром. А в мои годы один может быть любовник – домашний клозет.

Одиноко. Смертная тоска.

Читаю Даррелла, у меня его душа, а ум курицы. Даррелл – писатель изумительный, а его любовь к зверью делает его самым мне близким сегодня в злом мире.

…Нина расхваливала дачу, я поверила. Приехала… За что мне такое убожество под конец жизни? Я сбежала через 12 дней. Нина обиделась.

76 год, август

* * *

…Весна в апреле. На днях выпал снег, потом вылезло солнце, потом спряталось, и было чувство, что у весны тяжелые роды.

Книжку писала три раза, прочитав, рвала.

* * *

Женщина в театре моет сортир. Прошу ее поработать у меня, убирать квартиру. Отвечает: «Не могу, люблю искусство».

* * *

Соседка, вдова моссоветовского начальника, меняла румынскую мебель на югославскую, югославскую на финскую, нервничала. Руководила грузчиками… И умерла в 50 лет на мебельном гарнитуре. Девчонка!

* * *

«Глупость – это род безумия». Это моя всегдашняя мысль в плохом переводе.

Бог мой, сколько же вокруг «безумцев»!

Летний дурак узнается тут же – с первого слова. Зимний дурак закутан во все теплое, обнаруживается не сразу. Я с этим часто сталкиваюсь.

«Старость – это просто свинство»

Страшный радикулит. Старожилы не помнят, чтобы у человека так болела жопа.

…Чем я занимаюсь? Симулирую здоровье.

* * *

Паспорт человека – это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать лет, а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить, как восемнадцатилетний человек!

Старость – это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости. Господи. Уже все ушли, а я все живу. Бирман – и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела. А только начинаешь жить!

* * *

…Нет у меня интеллигентных знакомых. Любимые умерли. Все говорят одно и то же, всех объединяет быт, вне быта не попадаются, да и я, будучи вне быта, никуда не гожусь.

Зачем я все это пишу? Себе самой. Смертное одиночество.

* * *

…Я обязана друзьям, которые оказывают мне честь своим посещением, и глубоко благодарна друзьям, которые лишают меня этой чести.

…У них у всех друзья такие же, как они сами, – контактные, дружат на почве покупок, почти живут в комиссионных лавках, ходят друг к другу в гости. Как завидую им, безмозглым!

* * *

«Высший Божий Дар – возмущаться всем дурным» (кажется, Гете).

Наградил Бог щедро этим даром меня.

…Дурехи, дуры болтливые – вот круг. Я от них бегаю. Одна радость пес, молчит, не болтает глупостей.

Весны не было, лета не было. Сижу в Москве – отпуск, скоро ему конец. Скоро конец и мне.

80 г.

* * *

Когда я слышу о том, что люди бросают страну, где они родились, всегда думаю: как это можно, когда здесь родились Толстой, Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Достоевский, Чехов, когда здесь жили писатели, поэты, как Тютчев, Блок, и те другие, каких нет нигде. Когда здесь свои березы, свои тополя, свое небо. Как это можно бросить?

79 г.

* * *

…Меня терзает жалость. Кто-то сказал: «Жалость – божественный лик любви». Ночью болит все, а больше всего – совесть. Жалею, что порвала дневники, – там было все.

…Была Катя Дыховичная, без голоса, потеряла голос. Как же она, бедняга, будет теперь работать редактором на радио. Хочется мне записать на радио Лескова – «Полуночники».

Тоскливо. Книгу писала три года, потом порвала. Аванс выплатила наполовину, вторая – за мной.

Тоскливо, нет болезни мучительнее тоски.

Кому это пишу? Себе самой.

* * *

Как жестоко наказал меня «создатель» – дал мне чувство сострадания. Сейчас в газете прочитала, что после недавнего землетрясения в Италии, после гибели тысяч жизней, случилась новая трагедия: снежная буря. Высота снега до шести метров, горы снега обрушились на дома (очевидно, где живет беднота) и погребли под собой все. Позвонила Н. И., рассказала ей о трагедии в Южной Италии и моем отчаянии. Она в ответ стала говорить об успехах своей книги!

…Как же мне одиноко в этом страшном мире бед и бессердечия.

* * *

Если бы на всей планете страдал хоть один человек, одно животное, – и тогда я была бы несчастной, как и теперь.

* * *

Кто бы знал, как я была несчастна в этой проклятой жизни со всеми моими талантами. Недавно прочитала в газете: «Великая актриса Раневская». Стало смешно. Великие живут как люди, а я живу бездомной собакой, хотя есть жилище! Есть приблудная собака, она живет моей заботой, – собакой одинокой живу я, и недолго, слава Богу, осталось.

Мне 85 лет. 1981 г.

* * *

За что меня можно пожалеть? Для меня не существует чужое горе.

 
Из всех восьми венков терновых
алмазный сплел себе венец.
И вот явился гений новый —
завистник старый и подлец.
 

Всякая сволочь в похвальных статьях упоминает о моем трудном характере. «И я принимаю Вашу несправедливость, как предназначенную мне честь».

* * *

Есть во мне что-то мне противное.

* * *

Один горестный день отнял у меня все дары жизни.

* * *

«О, Аллах, запечатай мои уста, дабы я никогда не утруждал уши моих друзей рассказами о моих болезнях».

* * *

«Что может быть глупее – требовать на путевые расходы больше, чем меньше остается пути». Цицерон.

* * *

Мои любимые мужчины – Христос, Чаплин, Герцен, доктор Швейцер, найдутся еще – лень вспоминать.

* * *

У меня два Бога: Пушкин, Толстой. А главный? О нем боюсь думать.

* * *

Увидела на балконе воробья – клевал печенье. Стало нравиться жить на свете. Глупо это…

* * *

Кажется, до конца дней буду помнить два дня, которые провела на телевидении. Смотрела пленки с режиссером, «бухгалтером». Он подсчитывал секунды с помощью электроаппаратуры. Волновался, говорил, что боится потерять премиальные в случае «недобора» или «перебора» секунд. Ни одного слова не сказал о моей работе. Хотя бы изругал! Было бы легче замечание, недовольство.

Через три дня эти опусы увидят миллионы. Я в руках ремесленников, не знающих ремесла! Не знаю, что ждет меня после показа старых пленок. А на беду расхвалил Ираклий. Бедняга – старый. Больной, читает по записке, весь потухший Ираклий, потухший вулкан.

25. X. 76 г.

* * *

…Звонила Маргарита Алигер, хвалила, хвалили ее друзья, знакомые. Маргарита сердилась, даже ругала за то, что я не рада успеху, велела радоваться, а я не могу радоваться, не получается. Наоборот, тоскливо ужасно. Нет рядом Павлы Леонтьевны – и все в этом.

* * *

Встречи, встречи, письма, письма, письма, письма – это после показа моих старых пленок.

* * *

Тоска, тоска, я в отчаянии, такое одиночество. Где, в чем искать спасения?

Тоска, тоска, – «час тоски невыразимой, все во мне, и я во всем». Это сказал Тютчев – мой поэт. А как хорошо было около Ахматовой. Как легко было. А как хорошо было с моей Павлой Леонтьевной. Тогда не знала смертной тоски. Ушли все мои…

* * *

9 мая 72 г. умерла Ирочка Вульф. Я одна теперь на земле, страшно. Мы были дружны, я сердилась на нее, но я, видимо, ее любила. Роднее Павлы Леонтьевны не было никого. Я узнала ее ребенком… Мне стыдно, что я пережила ее. В ее смерть я не верю, не верю, что не увижу. Меня гонят в больницу, но надо играть. Одно утешение: скоро все кончится и у меня.

…Не могу опомниться. И так, будто осталась я одна на всей земле. Я обижала ее, не верила ей. Она сказала: «Вас любит Ниночка (Сухоцкая. – Д. Щ.) и я, а Вы не дорожите этим, как будто так и надо».

Когда кончится мое смертное одиночество?

Май 72 г.

* * *

Со смертью Ирины я надломилась, рухнула связь с жизнью, порвана.

Такое ужасное сиротство мне не под силу. Никого не осталось, с кем связана была жизнь…

* * *

Близких, любимых никого. Ужасное одиночество. Смертно тоскую по Павле Леонтьевне. Она меня очень любила, а я относилась к ней молитвенно. Она сделала из меня и человека и актрису.

…Играет Рихтер Бетховена. Играет так, как играл бы сам Бетховен. Я мучаюсь, не могу слушать без Павлы Леонтьевны. Она была всегда рядом, она наслаждалась Рихтером, а я одна мучаюсь.

И всегда теперь без нее не могу слушать музыку. Без нее все кончилось.

* * *

Мне не хватает трех моих: Павлы Леонтьевны, Анны Ахматовой, Качалова. Но больше всех П. Л…

…Зимой, когда могилы их покрыты снегом, еще больнее, еще нестерпимее все там. Сейчас ночь, ветер и такое одиночество, такое одиночество. Скорей бы и мне… Изорвала все, что писала три года, книгу о моей жизни, ни к чему это. И то, что сейчас записала, – тоже ни к чему.

* * *

Зима нудная, долгая, конец февраля, а белый снег, как мой саван. Ненавижу зиму. Зима – сезон для молодых: коньки, лыжи. В старости зима – Божья кара. На улицу не выхожу, боюсь упасть. И зачем все это пишу? Рядом уже никого нет. Смерти побаиваюсь, а больше страха смерти страх за маську, моего подкидыша. С ним что будет?

…Не наблюдаю в моей дворняге тупости, которой угнетают меня друзья-неандертальцы.

А где взять других?

Стало холодно, конец декабря.

Ненавижу зиму. Снег как саван.

Зима хороша для «танца на льду», лыж, а теперь мне тошно от снега-савана.

* * *

Для некоторых старость особенно тяжела и трагична. Это те, кто остался Томом и Геки Финном.

* * *

Старость приходит тогда, когда оживают воспоминания. Тяжело горюю, теряю друзей – нет Романа Кармена, нет великого композитора Хачатуряна. Очень их любила.

Умерла Ирина Вульф. Дикая жалость.

Ночь, 78 год

* * *

…Теперь, когда я похоронила всех близких, похоронила все, настоящее – нестоящее. Ничего не интересно, ничего не хочется. Вспоминаю то, что было, только это меня занимает. С отвращением слушаю чужие голоса. Стараюсь не слушать.

Ужасно раздражают голоса.

* * *

«Все старое ушло, а новое не появилось». А. Мюссе.

* * *

«Жизнь есть подвиг». Б. Шоу. «Что может быть хуже, чем отдых?» В первый раз в жизни испытываю чувство зависти… Завидую могучему уму. Какая же Шоу прелесть человеческая! «Во мне живет трагик, а по соседству с ним клоун, и отношения с ними далеко не добрососедские». «Я не виляю и не петляю, мне нечего прятать». «Человек был всегда самым жестоким из животных». Надо достать и перечитать Шона О’Кейси. (Пьеса Ш. О’Кейси «Милый лжец», или «Враль» по письмам Шоу. – Д. Щ.) Вряд ли все перевели. Шоу его хвалит.

Влюбилась в Шоу. Больше всего в жизни я любила влюбляться: Качалов, Павла Леонтьевна, Бабель, Ахматова, Блок (его лично не знала), Михоэлс – прелесть человек. Екатерина Павловна Пешкова, М. Ф. Андреева мне были симпатичны. Бывала у обеих. Макс Волошин, Марина Цветаева, чудо-Марина. Обожала Е. В. Гельцер. Мне везло на людей.

* * *

Если у тебя есть человек, которому можно рассказать сны, ты не имеешь права считать себя одинокой.

Мне некому теперь рассказать сон.

* * *

Жизнь прошла и не поклонилась, как злая соседка…

* * *

…Умерли мои все, ушло все. Боюсь сойти с ума.

* * *

…У меня хватило ума глупо прожить жизнь. Живу только собой – какое самоограничение.

* * *

…Бог мой, как прошмыгнула жизнь, я даже никогда не слышала, как поют соловьи.

* * *

«Я Бог гнева! – говорит Господь» (Ветхий Завет). Это и видно!!!

* * *

А может быть, поехать в Прибалтику? А если я там умру? Что я буду делать?