Текст книги "Звезда Альтаир. Старообрядческая сказка"

Глава 21

Уже вечерело, когда Иван остановился у подножия кургана. До чего же он огромен! Трудно поверить, что такую гору насыпали обыкновенные люди. Кажется, это работа древних великанов, о которых рассказывается в преданиях.

Кто здесь похоронен? Могучий богатырь, наводивший страх на грозных царей и королей, победитель колдунов и драконов, гроза разбойников. Некогда его имя гремело по всему свету. Повсюду его славили гусляры, перебирая тонкими перстами послушные струны. А ныне оно забыто.

Давно уже никто не совершает плачевную тризну на вершине кургана. Не шипят, запенясь, круговые ковши. Не падает с перерезанным горлом жертвенный бык, орошая траву черной кровью. Не никнут седыми головами старые воины, захмелевшие от вина. Все в прошлом.

Царевич хотел обойти курган, но не смог, так он был велик. Тогда юноша лег в укромном месте, чтобы никто с дороги не увидел, накрылся кафтаном и заснул.

Проснулся он от вечерней прохлады. Солнце зашло. На горизонте за полями еще тлел остаток зари, даже не остаток, а просто небо там было размытее, невещественней. Бледные звезды зажигались в вышине. Дорога опустела.

«Теперь не спать!» – решил Иван. Надел сапоги и кафтан. Сел и стал ждать полуночи. С середины неба выглянул месяц и облистал всю землю серебряным светом. Было прохладно-душно. Пахло травами и цветами. Божественная ночь! Очаровательная ночь!

Иван боролся со сном. Смотрел то на луну, то на дорогу. Чу! В дальнем селе ударил колокол – полночь. Закричала сова. Царевич вскочил и стал быстро подниматься на вершину кургана.

Там, как и говорил настоятель Симеон, лежал большой камень с кольцом. Юноша расставил ноги, нагнулся, схватился за кольцо, поднатужился и потянул. Камень не поддавался.

Внезапно тучи скрыли месяц. Погасли звезды. Стало темно. Что-то с топотом побежало в поле с задушенным однообразным криком: «О!.. О!.. О!..» – все дальше и глуше.

«Только не пугаться!» – подумал Иван. Он половчее взялся за кольцо и снова потянул.

Рядом кто-то хихикнул. Кто-то жалобно простонал: «О-о… О-о…» Кто-то крикнул перепелиным победным голосом: «Подь сюды! Подь сюды!»

Царевич стукнул зубами и помертвел. «Только не пугаться!» – билась в голове единственная мысль. И он снова схватился за кольцо.

И тут возник некто за его плечом, и задышал ему холодом в затылок, и глухо зашептал: «Иван… Иван…» Воздух загудел в ушах.

«Господи, помилуй! Господи, помилуй!» – думал юноша, чувствуя, как пытаются схватить его сзади холодными пальцами. И в третий раз потянул кольцо.

Камень подался. Из кургана ударил ослепительный луч света. Царевич вскрикнул и отскочил. Под его ногами курган стал расходиться, расседаться, раскрываться, как раскрывается туго набитый мешок, если сорвать с него завязку.

Из сияющего нутра холма выпрыгнул богатырский жеребец – белый, как снег. Что за чудо! Вьется золотая грива в землю. Струится золотой хвост, завитый в мелкие кольца. Алмазные копыта обиты крупным жемчугом. А какое седло! Какой чепрак! Какая сбруя!

Выпустив коня, курган тотчас захлопнулся. Выглянула луна. Опять стало светло и безмятежно.

Юноша и жеребец стояли на вершине холма и глядели друг на друга. Конь склонил голову.

– Приветствую тебя, новый хозяин. Я – Эльдингар, верный слуга великого богатыря Осмо. Тысячу лет я ждал, когда придет смелый витязь и освободит меня из могильного плена. Отныне я твой слуга.

– А я – Иван, сын славного царя Додона Гвидоновича.

– Ты храбрый богатырь! И, наверное, совершил уже немало доблестных подвигов.

– Что ты, Эльдингар! Я еще не совершил ничего замечательного. Мне только восемнадцать лет.

– Ничего, добрый молодец, мой прежний хозяин начинал в такие же годы. И какой славы он достиг! Что, имя бесстрашного Осмо по-прежнему потрясает вселенную?

– Прости, но оно забыто. Прошло много веков, и никто уже не помнит витязя Осмо.

– Значит, и меня забыли, – понурился конь.

Потом тряхнул гривой.

– Ничего, Иван! Мы все начнем сначала. И наши имена потрясут вселенную. Садись на меня.

С замиранием сердца царевич поставил ногу в золотое стремя.

– Куда путь держим? – спросил Эльдингар.

– В село Сорочинцы, к тетушке Трындычихе.

– Это совсем близко.

Конь прыгнул с вершины кургана в небо и поскакал по нему, как по земле. Раз скакнул, другой. Мелькнули под копытами поля и луга. И Эльдингар опустился прямо на двор тетки атамана Кудеяра. Несмотря на поздний час, в ее доме горел свет.

– Вот это да! Ты летишь как птица! – восхитился юноша и спешился.

– Ерунда! – жеребец был польщен. – Я могу и море перелететь, и до луны допрыгнуть. Для меня это пустячное дело.

Собака Трындычихи, чуть не умершая от разрыва сердца при виде коня, спустившегося с небес, опомнилась и залаяла, впрочем благоразумно не приближаясь.

– Иван, я буду молчать. И ты никому не рассказывай, что я говорящий, – попросил Эльдингар.

Царевич едва успел кивнуть, как распахнулась дверь хаты и на пороге появилась Трындычиха – женщина немолодая, маленькая, кругленькая, но весьма бойкая и смелая. В руках она держала ухват – несомненное подтверждение самых решительных намерений.

– Это кто тут по ночам шастает, добрым людям спать не дает?

– Здравствуй, тетушка! Я Иван – друг твоего племянника Кудеяра.

– Ой, соколик! – Трындычиха бросила грозное оружие и кинулась на шею царевичу. – Родной мой! Как я рада, что ты приехал. Только как ты на двор попал? Ворота ведь заперты.

Наблюдающий со стороны решил бы, это любящая бабушка встречает блудного внука, вернувшегося из дальних странствий. Юноша даже растерялся от такой бурной встречи.

– Да я… Просто перепрыгнул на коне через забор.

Но старушка уже не слушала, а с радостным криком: «Дивитесь, хлопцы, кто приехал!» – вела в хату.

В чистой горнице за столом при свечах сидели Демьян, Кудеяр и незнакомый парень лет двадцати. На столе стоял штоф горилки. С ним соседствовали скромные закуски: яичница, сало и лук. Судя по всему, здесь велась оживленная беседа, подогреваемая содержимым штофа.

Поэт и атаман кинулись к Ивану. Можно было подумать, они не виделись по крайней мере лет десять.

– Товарищ милый, но лукавый! – Демьян пустил пьяную слезу.

– Ваня, живой! А где мой конь? – кричал Кудеяр и хлопал друга по плечу.

– Пал смертью храбрых. Оставь себе моего. У меня теперь новый. На дворе он. Тетушка, ты отвела бы коня в сарай да задала корму, – обернулся юноша к Трындычихе.

– Бегу, милок! – старушка проворно выскочила за дверь. За ней вышел атаман.

Поэт заплетающимся языком представил царевичу незнакомца:

– Глянь, добрый мой приятель, какого важного мудреца мы нашли тебе! Подойди, Грицко.

Парень встал из-за стола, не слишком уверенной походкой подошел к Ивану и поклонился.

– Студент философского факультета славной егупецкой Замогильной академии Григорий Скородум. Но можешь звать меня просто Грицко.

Юный путешественник и не знал этих слов: студент, философия, факультет, академия. Но одно их звучание заключало в себе такую великую таинственную ученость, что даже простой черкасский парубок, босой, заросший щетиной, стриженный под горшок, в штанах и рубахе из домотканого полотна, немедленно озарялся светом истинной мудрости.

Царевич кивнул философу и сел на лавку. Он устал. Глаза слипались.

Глава 22

Иван спал богатырским сном. И проснулся, когда было совсем светло. Впрочем, он ничего не пропустил. Его друзья тоже только проснулись. А приблудный философ еще храпел.

Тетка Трындычиха накормила гостей завтраком, за которым царевич вкратце поведал поэту и атаману о посещении скита Семи Симеонов и об обретении коня Эльдингара. О спасении кошки Тусильды юноша умолчал.

Гибель клячи не огорчила Кудеяра. Он только подивился, как волк не побрезговал съесть ее.

– Она же, кажись, совсем несъедобная была. Как он зубы не обломал?

Тут на лавке заворочался студент. Сел, потянулся, позевал, почесался и присоединился к завтракающим. Он потребовал было горилки, но старушка сунула ему под нос кукиш. Парень вздохнул и стал сосредоточенно жевать хлеб.

Потом путешественники и Грицко сидели возле хаты, грелись на солнышке и беседовали. Иван, надеясь услышать что-то необыкновенно умное и ученое, начал расспросы:

– Скажи, студент, что такое философия?

– Философия – это наука о познании мира через мудрость. Философ изучает писания древних и современных мыслителей и через них познает вселенную. Тому, кто постигает мудрость, открываются все тайны мироздания.

– И тайны Бога и веры?

– А как же.

– И ты уже постиг эти тайны?

Грицко был настроен шутливо. Хорошая погода и набитый живот не располагали к заумной беседе. Он хлопнул собеседника по плечу и засмеялся.

– Да, студенты – такие люди, они все знают. Если перший курс продержался, то потом можешь уже не ходить на занятия. Сиди себе в шинке, пей горилку и кури трубку. А как настанет сессия, так скажись больным или приди до пана профессора, пусти слезу и набреши, что у тебя бабуся хворала, а ты за ней ухаживал. Если собачий сын не поверит и принудит сдавать экзамены, то и тут не вешай носа. Иди на экзамен и твердо верь в помощь шпаргалок и подсказок.

В речи философа было много неясных слов, но царевич понял – с ним шутят. И улыбнулся в ответ:

– Сдается мне, горилка и трубка – плохие учителя. Как они научат о Боге и вере?

– Да, они негодные учителя. Но есть матушка virga – розга, пречудная наставница и предобрая помощница. Она научит чему угодно. С ее помощью самые ленивые лежебоки достигли вершин премудрости. Твой покорный слуга, нежно опекаемый розгами, познал философию, теологию и латинскую мову. Знаешь ли ты, Иван, меднозвучную латынь?

Царевич не знал.

– Эх ты, темнота! Как же ты будешь размовлять с мудрецами о вере? Мудрецы говорят только по-латински или по-эллински. Никто из них не будет размовлять с тобой нашей мужицкой мовой.

– Но с тобой-то я могу поговорить о вере по-нашему?

Грицко надулся и важно произнес:

– Fides sine operibus mortua est. Вера без дел мертва есть. Так сказано в древних книгах.

– Растолкуй.

– Все просто. Если ты веруешь в Бога, то и живешь по-божески. Делаешь добрые дела, угодные Богу. Если же ты творишь зло, то, значит, у тебя нет веры. Так говорит наш пан профессор и обзывает нас «безбожниками» за частые посещения шинка. Вот твои друзья – поистине верующие люди. Они который день кормят и поят бедного студента. А ты, Иван, робишь добрые дела?

Царевич смутился.

– Не знаю. Думаю, нет.

– Тогда тебе, как и мне, еще далеко до познания истинной веры. Плачет по тебе матушка virga.

– Значит, ты ничего не поведаешь мне о Боге и вере?

– Своими словами не поведаю. Могу пересказать книги великих мудрецов. Но не думаю, что они помогут тебе. Философия – наука многоголосая. Сколько мыслителей, столько и голосов, думок, противоречий. Плутон писал так. Арест – этак. Африкан Полинезийский – по-своему. Димитрий Симонид – по-своему. Иногда мне кажется, что наша философия – бестолковая лженаука. И не был ли прав мудрый Экклезиаст, написавший: «Суета сует, всяческая суета»?

– Так зачем же ты учишься этой бессмысленной науке?

– А что мне робить? Идти працувать? Уволь! А так я ежедневно за казенный счет сыт, пьян и нос в табаке. Вот наступило лето, начались вакации. Нас, студентов, распустили по домам. В сентябре встретимся в академии на лекциях.

– И так всю жизнь? – ахнул царевич.

– Ты что! Только пять лет. Ну, выдающихся тугодумов могут оставить и на второй год. Но твой покорный слуга не принадлежит к их числу, gloria Dei – слава Богу!

– А потом? Вот выучился ты этой суетной науке. Как она прокормит тебя?

– Тю! Чтобы философия и не прокормила? Многие богатые паны хотят, чтобы их дети читали по-латыни сочинения древних мудрецов. Поэтому всегда можно устроиться домашним учителем в хорошую семью. Или остаться преподавать в академии. Не бойся, хлопец, я с голоду не помру.

Иван загрустил. Вот тебе и мудрец Грицко! Вот тебе и наука философия!

– Ничего, – утешал студент. – Не перевелись еще на белом свете настоящие мудрецы. Кажут, в Средиземном море есть остров Эрос. На нем живут философы, что утекли от нашего суетного мира. Этот остров – сущий рай, страна блаженных. Если ты не найдешь веру у ляхов или немцев, посети Эрос. Только, кажут, попасть на него сложно. Но это уже не моя печаль.

– Поехали с нами, Грицко! – попросил царевич. – Думаю, ты нам будешь полезен.

– Тю, хлопец! Я вольный казак. Куда хочу, туда и иду. А хочу, никуда не иду. Хочу, горилку пью. Хочу, гопак танцую. Хочу, целый день сплю. Ты думаешь меня к делу принудить. Не выйдет! Labore eques occumbunt – от работы кони дохнут. Пан профессор и пан ректор не могут от меня ничего добиться. А ты и подавно не добьешься. Нам с тобой не по пути.

Иван был раздосадован. Сколько времени ушло на пустой разговор с пустым человеком!

– После обеда выезжаем, – буркнул царевич и пошел в хату.

Демьян и Кудеяр спорить не стали. Да и Грицко заявил, что ему надо идти дальше – в Диканьку к какому-то состоятельному пану, что хочет обучить единственного сына латинскому языку.

Трындычиха пыталась задержать гостей. Мол, мало покушали, мало попили, мало погуляли. Но Иван твердо отклонил ее доброжелательную настойчивость:

– Мы у тебя, тетушка, будем есть и пить на обратной дороге, когда веру найдем и с ней домой будем возвращаться.

Обедали скромно. Царевич упросил старушку не готовить ничего этакого. Наскоро собрались и покинули гостеприимный дом атамановой тетки. Грицко пошел в свою сторону. Друзья поехали в свою.

Кудеяр горделиво восседал на вороном жеребце царевича. А Эльдингар старательно изображал обыкновенного коня. Ему хотелось прыгнуть в небо, перелететь на самый край земли и дальше – за море-окиян. Но он сдерживался.

Атаман, поняв, что юноша расстроен, решил развлечь его беседой.

– Хошь, расскажу о черкасской стране? Моя мать родом отсюда. Я здесь часто бываю. Многое знаю.

– Изволь, расскажи.

– Черкасы – народ добрый и веселый, но притом беспечный и ленивый. Земля их плодородна. Здесь хлеб родится не так тяжело, как на Куличках. Черкасы могли бы жить на зависть всем богато, но склонность к праздности губит их. Прибавь сюда любовь к горилке. Русский мужик пьет от голода и холода, а черкасский – от скуки и безделья. Когда-то этот край принадлежал нашим Куличкам. Все здесь было наше – власть светская и духовная. Из Кучкова сюда назначались воевода и митрополит. Но при царе Фосфоре, деде царя Алмаза, ляшский король Казимир отвоевал эту землю у Куличек.

Глава 23

Издревле ляхи и немцы противопоставляли себя русским – жителям Куличек и сказочного царства. Мол, у нас блистательная и галантерейная Урюпа, а у вас гнилое болото и дремучий лес. Мы – просвещенные урюпейцы, а вы – варвары, дикари и невежи.

У нас беззаботная жизнь и свободные нравы, доступные развлечения и прелестные наряды, прекрасные дворцы и чудесные сады, громкая музыка и веселые танцы, пышные пиры и сладкие вина. А у вас только мужики с бородами да бабы в платках.

Черкасы оказались на границе противопоставления – между урюпейцами-ляхами и варварами-русскими. Это определило их непростую судьбу. Каждый хотел владеть плодородной черкасской землей. Каждый хотел перетянуть на свою сторону добродушное племя землепашцев.

Когда шла война между русскими и ляхами, черкасы благоразумно уклонялись от участия в ней. Кто побеждал, того они и поддерживали. Сами в битвах не сражались, но при случае охотно грабили военные обозы. Не гнушались обирать мертвых и раненых, оставшихся на поле брани. Не пропадать же добру.

Король Казимир оказался сильнее царя Фосфора. И черкасские земли отошли к нему. Первым делом победитель стал насаждать ляшскую веру. Однако не вполне успешно. Черкасы были слишком ленивы, чтобы переходить в новую веру. Народ оставался при своем. Хотя дворяне, желавшие веселиться на королевских балах, охотно принимали папскую веру.

Впрочем, духовное влияние ляхов все равно было сильно. В древнем городе Егупце, столице черкасской земли, по образцу урюпейских университетов была основана Замогильная академия. Учили там латынь и заумные заграничные науки. Толку от такого учения было немного. Но ляхи гордились – они принесли свет урюпейской образованности в страну дикарей.

Черкасы оказались в двойственном положении. Светская власть в их стране принадлежала ляхам, а духовная – русским. Король назначал своего наместника, гетмана. А патриарх всех Куличек – своего наместника, егупецкого митрополита.

Да вот еще напасть! Сарацинский шахиншах, пользуясь тем, что русские и ляхи ослабли после войны, построил на берегах моря, с юга омывающего черкасскую землю, неприступные крепости. И теперь каждый високосный год требовал с землепашцев дань – пять тысяч дирхамов.

Бедные черкасы платили налоги ляшскому королю, церковную десятину – русскому патриарху и дань – сарацинскому шахиншаху. Их страна окончательно обеднела. И многие в поисках лучшей доли разошлись по соседним державам. Кто к русским, кто к ляхам.

Мать Кудеяра, бедная сирота Оксана, ушла на заработки на Кулички, встретила там хорошего парня и вышла замуж. Ее сестра Марыся – тетка Трындычиха – осталась на родине. Она не нашла подходящего жениха и всю жизнь прожила старой девой. Одиночеством и бережливостью объяснялось ее относительное благополучие.

Вспомнив покойницу-мать, атаман умолк, загрустил и поник головой.

Так молча и ехали до вечера. Уже в сумерках увидели постоялый двор – большую хату с пристройками и сараями. Окошки светились, слышалась музыка. Во дворе стояли чумацкие возы с задранными оглоблями. Распряженные волы задумчиво жевали сено у яслей.

Вошли в хату. Слепой музыкант играл на гнусавой скрипке. За длинным столом сидели чумаки и тянули горилку. Двое, уже изрядно пьяные, пытались плясать гопак, но у них ничего не получалось.

За другим столом в одиночестве сидел необычный постоялец – монах-папист в белой сутане из дорогой шерстяной ткани. Хозяйка двора, женщина бойкая и решительная, тумаками и пинками огораживала гостя от назойливого внимания чумаков. И никто не мешал ему спокойно поглощать ужин: чудно зажаренного барашка, парочку голубей на вертеле, шесть штук самых жирных карасей и жбан пива.

Неразменный рубль, поданный Иваном, пробудил в хозяйке живейшее чувство искреннего гостеприимства.

– Панове, я не посажу вас с грубым мужичьем. Извольте присесть рядом с шановным Алоизием, настоятелем монастыря в Жмеринке.

Друзья, несколько оробев, приблизились к столу и поклонились монаху. Он поднялся и принялся радостно пожимать им руки.

– Алоизий Морошек, папский прелат, аббат монастыря святой Цирцеи. Еду из Жмеринки в Конотоп к своему другу отцу Мельдонию Держиморде – игумену тамошнего Святогорского монастыря. Прошу, панове, разделить со мной скромную трапезу. Хозяйка, еще пива!

На столе явилось и пиво, и сковородка со шкварчащей колбасой, и тонко нарезанное сало.

Друзья сели рядом с монахом. Царевич не мог скрыть удивления:

– Отче, я слышал, монахи не вкушают мяса, но, вижу, ты не отказываешь себе в этом удовольствии.

– Ах, паныч, – засмеялся аббат. – Сразу видно, что ты чужестранец. Наверное, с Куличек? Только там еще сохранились эти древние предрассудки. Надеюсь, патриарх Никель выведет их Dei gratia – Божьей милостью. Уже по всему миру монахи едят мясо. Да и простые миряне не изнуряют бренную плоть постом. Ведь самое главное что?

– Что?

– Самое главное, чтобы Бог был в душе. Веруй в Бога в душе, а все остальное – ненужное внешнее лицемерие. Строгие правила, которые придумали святые отцы тысячу лет назад, безнадежно устарели. Они удобны лишь для ханжей, которые прикрывают ими свое неверие и безбожие.

– Но позволь, батюшка, – вмешался в разговор Кудеяр. – Ты едешь в гости к игумену черкасского монастыря, папефигу. А ведь ты папиман. Следовательно, игумен должен быть для тебя страшным еретиком?

– Опять предрассудки, сын мой, – засмеялся Алоизий. – Когда ты в душе веруешь в Бога, разве не все равно, кто папефиг, кто папиман? Это внешнее. Я с юности знаком с преподобным Мельдонием, мы вместе учились в Замогильной академии. Так неужели какие-то перегородки, возведенные невежественными людьми, способны разделить нас и отделить от единого Бога?

Тут Иван попросил прелата объяснить разницу между папефигами и папиманами.

– Видишь ли, паныч, – важно заговорил аббат. – Господь Бог, как ты знаешь, изволил сойти с небес, принять плоть и сделаться человеком. Он ходил по земле, совершал многие чудеса и проповедовал истину и жизнь. У Него были ученики. Но когда Его схватили, судили и казнили, никто не заступился за Него. Только ученик по имени Петр пытался заступиться за Бога – извлек меч, ударил раба первосвященникова и отсек ему ухо. Вот этому-то Петру и его преемникам Господь передал власть над всеми верующими. Так издревле повелось, что преемники Петра – папы – пользуются неограниченной властью и признаются наместниками Бога на земле. Мы, правоверные папиманы, почитаем сих земных богов. А нечестивые папефиги, эллины, русские и черкасы, издревле коснеют в упрямстве и губят души, пребывая в преступном разделении со святейшим папой.

– Постой, отче, – удивился Иван. – Ты только что сказал: пост – это ненужное внешнее лицемерие. А разве ваши папы – не такое же лицемерие? Коли Бог в душе, то и папы не нужны.

– Не говори так, юноша! Папа – наместник Господа. Через папу, и только через него, Бог возвещает нам, грешным, Свою святую волю. В древности Господь объявлял Свою волю через пророков. А теперь – через пап. Не будет пап, как мы сможем общаться с Богом?

– Все ясно, – вмешался в разговор Демьян. – Очередной обман! Глупец хотел уверить нас, что Бог гласит его устами.