Текст книги "Сталин"

Сталин уже тогда понял из письма, что Тухачевский, у которого были натянутые отношения с Ворошиловым, полемизирует не с наркомом, а с ним, генсеком. Его неприятно поразила независимость суждений этого военачальника, который, похоже, смотрит много дальше застывшего на уровне опыта гражданской войны наркома. Когда выступал Ворошилов, то Сталин знал, о чем скажет человек, ставший легендой, декорацией героического былого, ибо нарком накануне съезда приносил показать свою речь генсеку.

Ворошилов в своей речи ухитрился найти новый эпитет: «стальной Сталин». И конечно, Ворошилов не обошелся без восклицаний: «Имея такого испытанного, мудрого и величайшего вождя, каким является наш Сталин», нас не устрашит «никакое свиное или еще более скверное рыло, где бы оно ни появилось…». Сталина покоробил вульгаризм наркома: «мудрый», «великий вождь» и рядом какие-то «рыла»…

Сталин не упустил, к своему удовлетворению, и высказываний Долорес Ибаррури, Белевского, Бела Куна, Вильгельма Кнорина, других руководителей международного коммунистического движения о том, что он теперь не только вождь большевиков, но и «вождь всемирного пролетариата». Задумавшись, поймал себя на мысли: если бы все это ему приснилось два десятка лет назад, в Курейке, под вой пурги, что бы мог он подумать? Сошел с ума? «Вождь всемирного пролетариата»… Поистине судьбы людей непредсказуемы.

Как все хрупко, эфемерно в нашем быстро меняющемся мире, Сталин вдруг почувствовал в последний день работы съезда. Все казалось простой формальностью: избрать членов ЦК и новых органов (вместо ЦКК) – комиссий партийного и советского контроля. Персональный состав руководящих органов на Политбюро был, конечно, «обговорен» заранее, и все, казалось, триумфальное чествование «вождя» спокойно шло к завершению. Счетная комиссия, избранная съездом, заканчивала свою работу. Но вдруг произошло неожиданное. В комнату к Сталину зашли возбужденные и встревоженные Каганович и председатель счетной комиссии Затонский. Но вначале несколько слов об источнике этой информации.

В своих воспоминаниях о подробностях работы съезда рассказывает А.И. Микоян, бывший кандидатом в члены и членом Политбюро с 1926 по 1966 год, делегат всех съездов партии – с Х по XXIV. Об этом говорится и в целом ряде других мемуаров. В «Истории КПСС», вышедшей в свет в 1962 году, отмечается, что «ненормальная обстановка, складывавшаяся в партии, вызывала тревогу у части коммунистов, особенно у старых ленинских кадров. Многие делегаты съезда, прежде всего те из них, кто был знаком с завещанием В.И. Ленина, считали, что наступило время переместить Сталина с поста генсека на другую работу». По свидетельству А. Микояна (а его в свою очередь проинформировали старые большевики А. Снегов, О. Шатуновская, бывший член счетной комиссии Н. Андреасян), Каганович с тревогой объявил Сталину неожиданные результаты голосования: из 1225 делегатов трое подали голоса «против» Кирова и около трехсот (!), почти одна четверть голосовавших, «против» Сталина. Это было невероятно!

Сейчас никто не может точно сказать, что ответил генсек. Но, по утверждению Микояна, быстро было принято решение оставить «против» Сталина, как и «против» Кирова, три голоса, а остальные бюллетени уничтожить. Добавлю, что благодаря сложившейся практике в списках для голосования осталось ровно то количество кандидатов, которое необходимо для избрания. В общем, это были «выборы без выбора», где нужно простое большинство. Сталин, даже если бы учли 300 голосов «против», все равно вошел бы в состав ЦК и, видимо, был бы избран в любом случае генсеком[12]12
  После XVII съезда партии Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) не избирался. И до конца своей жизни Сталин в партийных и государственных документах генсеком не именовался. Впрочем, это ему и не требовалось: «вождь» обладал такой властью, какую не мог иметь официально провозглашенный Генеральный секретарь ЦК партии.


[Закрыть]. Но политический резонанс после оглашения результатов был бы таким, что учесть все его последствия представлялось невозможным. Все сразу почувствовали бы, что величие «вождя» эфемерно.

По этим же свидетельствам, группа старых большевиков, узнавшая о результатах голосования до их официального объявления, предложила Кирову, чтобы он согласился на выдвижение его генсеком. Киров отказался и якобы обо всем рассказал Сталину.

В этой неясной до конца драматической истории тем не менее есть несколько объективных обстоятельств, придающих ей достаточно большую степень правдоподобности. Прежде всего, на съезде оказалось немало делегатов, состоявших ранее в различных «оппозициях» и выступавших прежде лично против Сталина. Кроме того, многие из партийных работников, бывших на съезде, уже имели возможность испытать на себе бесцеремонность, грубость и диктаторские замашки Сталина. Но обстановка в партии уже была такой, что подвергать открыто критике Сталина и тем более предлагать сместить его с высокого поста не мог никто. Хотя возможность использовать шанс совести существует всегда. И выразить свое подлинное отношение к Сталину с помощью тайного голосования эти люди, бесспорно, могли. Если когда-нибудь это сообщение, сделанное Микояном на основе свидетельств группы старых большевиков, в том числе членов счетной комиссии XVII съезда партии, будет полностью доказано, то оно одновременно зафиксирует одно из самых неприглядных, преступных действий Сталина против партии. Я уже не говорю здесь (об этом будет сказано в другой главе), сколь трагичной окажется судьба подавляющего большинства делегатов «съезда победителей», поскольку Сталин после голосования стал в каждом из них видеть потенциального противника.

Еще одним последствием этого запутанного дела явилось резкое изменение отношения Сталина к Кирову, который теперь в его глазах стал реальным соперником.

«Съезд победителей», таким образом, отразив крупные изменения в стране в пользу социалистического переустройства общества, зафиксировал нарастание диктаторских амбиций «вождя». Диктатура пролетариата, как инструмент овладения большевиками и левыми эсерами властью в октябре 1917 года, была расценена Сталиным как уникальная возможность единолично отправлять ее важнейшие функции.

Еще раз вернемся к одному из эпизодов XVII съезда партии. Выступая на нем, Енукидзе, в частности, сказал: «Товарищ Сталин сумел окружить себя лучшими людьми в нашей партии, сумел вместе с ними обсуждать и решать всякие вопросы, сумел из этой группы людей создать такую могучую силу, которой не знала история ни одной революционной партии…» Ничего не скажешь, действительно, в те годы в окружении Сталина были еще интересные люди, и среди них С.М. Киров. Хотя к понятию «окружение» он едва ли подходил, поскольку работал в Закавказье, а затем в Ленинграде. И все же Киров был близким человеком для Сталина. Енукидзе, который также был личным другом, однако, преувеличивал, что вокруг Сталина всегда были «лучшие люди в нашей партии». К сожалению, бывали около него разные люди. И одаренные, самобытные и кристально чистые соратники; и поддакиватели, никогда и ни в чем ему не перечившие, главной заботой которых было угадать и исполнить желание «вождя». К несчастью для народа и партии, подвизались рядом со Сталиным (особенно в конце 30-х, в 40-е гг.) лица, которых иначе как преступниками не назовешь.

Сталин не был глупым человеком. Он хотел иметь возле себя верных, преданных друзей, соратников, а главное – беспрекословных исполнителей, понимающих с полуслова его желание, намерение, жест. Хотя для «публики» он всегда старался подчеркнуть, что отношения, основанные на личной преданности, недостойны высоких принципов. Например, отвечая на письмо члена партии Шатуновского, Сталин писал:

«Вы говорите о Вашей «преданности» мне. Может быть, это случайно сорвавшаяся фраза. Может быть… Но если это не случайная фраза, я бы советовал Вам отбросить прочь «принцип» преданности лицам. Это не по-большевистски. Имейте преданность рабочему классу, его партии, его государству. Это нужно и хорошо. Но не смешивайте ее с преданностью лицам, с этой пустой и ненужной интеллигентской побрякушкой».

Правильные слова. Но, увы, они расходились с делами. Ведь Сталин был великим Лицемером. И, как правило, окружал себя лишь теми, кто не доставлял ему хлопот. Прежде всего это касалось помощников. Напомню их имена: Назаретян, Товстуха, Бажанов, Каннер, Марьин, Двинский, Поскребышев. Больше всего он привязался к двум: Товстухе и Поскребышеву.

И.П. Товстуха понимал его с полуслова. Человек с неплохой теоретической подготовкой, он был способен сформулировать идею, заметить в тексте принципиальную ошибку. Сталин ценил его за исключительную самоотверженность в работе. В архиве Сталина сохранилась его записка Зиновьеву, Каменеву и Бухарину, в которой он пишет: «Товстуха не хочет уезжать в отпуск. В деле есть мое предложение о немедленном отпуске т. Товстухе, которое он не допустил к голосованию…» И тут же Сталин выговорил своему помощнику, что тот о своем несостоявшемся отпуске поведал Каменеву. Вконец расстроенный Товстуха написал официальную записку:

«Сталину.

Копия Каменеву.

Заявляю, что ни тов. Каменеву, ни кому бы то другому я никогда не говорил, что будто бы хочу в отпуск, но меня т. Сталин не пускает.

Товстуха».

Каменев карандашом полушутливо набросал на этой бумажке «местного значения»:

«Подтверждаю, что никогда, нигде, ни в каком виде Товстуха не говорил мне об отпуске, а лишь о том, что он бы мог увеличить свою работу над Лениным (так в тексте. – Прим. Д.В.), если бы он начинал свою работу в ЦК пораньше. В смерти Товстухи прошу меня не винить.

Л.Каменев».

Как видим, в аппарате Сталина вершились не только серьезные и «великие» дела.

Короткое время у Сталина работал Б. Бажанов, выходец из семьи интеллигентов. Генсек быстро проникся к нему уважением. Вскоре Бажанов стал стенографировать заседания Политбюро. Однако он умело скрывал свои подлинные взгляды. В 1928 году ему удалось бежать в Персию, а оттуда в Англию. Несколько десятилетий он зарабатывал на жизнь, вначале комментируя то, что он знал, а затем фабрикуя самые различные домыслы о нашей стране и ее руководстве.

Многие годы Сталин держал около себя Л.З. Мехлиса, который некоторое время был помощником «вождя». Лев Захарович Мехлис, родившийся в Одессе, начинал меньшевиком, вступил в партию в 1918 году, познакомился со Сталиным в годы гражданской войны. Занимал ряд видных постов в аппарате ЦК, «Правде», был народным комиссаром Госконтроля СССР, начальником Главного политуправления РККА. Не лишенный способностей, но с откровенно полицейским мышлением, Мехлис был одним из тех, кто регулярно докладывал Сталину «доверительную информацию» о других руководителях партии. Но едва ли это был человек идеи. Однажды он обратился к Сталину с просьбой сделать дарственную надпись на только что вышедшей в 1924 году книге генсека «О Ленине и ленинизме». Сталин быстро начертал на титульном листе:

«Молодому другу по работе

т-щу Мехлис

от автора.

23.05.24».

Самое интересное, что Мехлис, заполучив автограф, ни разу не раскрыл книги: все листы теперь уже ссохшейся и пожелтевшей книги так и остались неразрезанными.

Влияние Мехлиса определялось не столько должностями, сколько отношением к нему самого Сталина. Мехлис бывал у Сталина часто, подолгу оставаясь с ним один на один. Ему Сталин давал самые щекотливые поручения. Передо мной лежит целый том его личных донесений из разных мест, куда его направлял «вождь». Сотни шифровок, телеграмм, письменных докладов об одном и том же: «враги орудуют», «везде беспечность», «благодушие губит дело», «нужно ужесточить меры…». Сталин верил Мехлису, пожалуй, больше, чем многим другим. Тот умел найти «врагов» там, где и подозревать-то было вроде бы смешно… В июле 1937 года, когда Краснознаменный ансамбль песни и пляски был на востоке, к Сталину поступила шифрованная телеграмма.

«Доношу: в ансамбле краснознаменной песни тяжелое положение. Прихожу к заключению: в ансамбле орудует шпионско-террористическая группа (выделено мной. – Прим. Д.В.). Уволил на месте девятнадцать человек. Веду следствие. В составе есть бывшие офицеры, дети кулаков, антисоветские элементы. Привлек к работе нач. особого отдела. Пускать ансамбль в части?

Мехлис».

Думаю, вопрос, заключавший телеграмму, был напрасным: арестовано пол-ансамбля, кого «пускать»? Таким был человек, который в тени «вождя» играл свою, особую, зловещую роль. Подозрительность Сталина нашла в Мехлисе идеальный источник ее поддержания.

Но, пожалуй, наибольшим доверием и близостью к «вождю» пользовался А.Н. Поскребышев, которого Хрущев на XX съезде партии назвал «верным оруженосцем» Сталина. Бывший фельдшер из Вятки, сын сапожника, он уже с 1922 года работал в ЦК, а с 1928 года помощником Сталина, заведующим особым сектором. Во время войны Сталин сделал члена ЦК и депутата Верховного Совета СССР А.Н. Поскребышева генерал-майором. Поскребышев отличался поразительной работоспособностью и исполнительностью. Его старшая дочь, Галина Александровна Егорова, рассказывала мне, что на работе он проводил не меньше 16 часов. Хотя незадолго до смерти Сталина Берии удалось убрать его из Кремля, Поскребышев остался до конца своих дней преданным слугой «Хозяина». Между прочим, первая жена Поскребышева была дальней родственницей Троцкого, что в конце концов сыграло трагическую роль.

Дочь Поскребышева рассказывала мне, что отец все жалел, что не вел дневника, так много он знал. Правда, подумав, всегда заключал, что если бы такой дневник у него был, то его давно бы не было в живых.

Вся информация любого характера поступала к Сталину через Поскребышева. Он знал о происходящих в партии и стране процессах не меньше, чем Сталин. Это был идеальный исполнитель: бездумный, невозражающий, в любое время находившийся на своем посту. Однако роль Поскребышева в коридорах власти была значительно важнее официального статуса, в силу особого расположения к нему «вождя».

Хотя Поскребышев по натуре не был жестким человеком, перед ним заискивали; так много зависело от того, когда, как доложит бумагу, выскажет предложение первый помощник.

Бывший нарком путей сообщения И.В. Ковалев, который всю войну иногда по три-четыре раза в день докладывал Сталину о движении военных эшелонов, как-то назвал Поскребышева «двужильный». «В любое время, когда бы Сталин ни вызывал, лысоватая голова его помощника всегда была наклонена над ворохом бумаг. Это был человек с компьютерной памятью. У него можно было получить точную справку по любому вопросу, – заключил Ковалев рассказ о Поскребышеве, – одним словом энциклопедия».

Все это были близкие Сталину люди, как он иногда говорил, из «обслуги». Но и другие из числа самых близких соратников – Маленков, Каганович, Ворошилов отличались прежде всего абсолютным согласием с «вождем». Во всем.

О некоторых из них я расскажу в других главах книги. Например, один из этой троицы, Ворошилов, при решении любых дел, самых мелких и самых ответственных, стремился прежде всего во всем поддержать «вождя». В далеком 1923 году почему-то одной из сотрудниц ессентукского санатория, где тогда отдыхали генсек и Ворошилов, понадобилась такая странная справка, собственноручно написанная Сталиным:

«К сведению советских и парт. учреждений.

Свидетельствую, что предъявительница сего Мария Геперова, служащая грязелечебницы в Ессентуках, является заслуживающей полного доверия и преданной Советской Республике труженицей.

15.11.23.

И.Сталин».

Тут же, ниже, дописано: «Вполне присоединяюсь.

К. Ворошилов».

Когда видный военачальник И.Э. Якир был арестован и приговорен к расстрелу, то он обратился к Сталину с письмом, в котором заверял, что он абсолютно невиновен в приписываемых ему преступлениях. Сталин отреагировал лаконично: «Подлец и проститутка», а Ворошилов, привыкший всегда и во всем соглашаться со Сталиным не только по форме, но и по содержанию, написал, как и в 1923 году:

«Совершенно точное определение.

К. Ворошилов».

А ведь это был подчиненный Ворошилова, один из способных советских командиров, которого Ворошилов прекрасно знал!

Молотов, Каганович, Ворошилов, как и помощники, были самыми близкими к Сталину людьми, безоговорочно поддерживавшими любой его шаг. Но ведь были и другие, те, кто считался его соратником, но сумел сохранить свое доброе имя. Один из них – Сергей Миронович Киров, большевик ленинской формации: бесконечно преданный делу, простой, отзывчивый человек. Везде, где бы ни работал Киров, люди любили этого общительного и скромного руководителя. Когда Кирова по ленинской рекомендации направили в Азербайджан, в его партийной характеристике значилось:

«Устойчивость – во всех отношениях… Энергичный работник… В проведении принятых решений более чем настойчив. Уравновешен и обладает большим политическим тактом… Великолепный журналист… Первоклассный и великолепный оратор…» За годы работы в Закавказье Киров оставил о себе исключительно добрую память. После XIV съезда, когда «новая оппозиция» пыталась сделать Ленинградскую парторганизацию своей опорой, ЦК партии направил Кирова в Ленинград, где он был избран секретарем горкома и обкома. Биограф Кирова Ю. Помпеев свидетельствует, что, когда тот прибыл в Ленинград, один из самых близких его друзей, Серго Орджоникидзе, прислал в обком любопытную записку, характеризующую нового первого секретаря Ленинградской парторганизации.

«Дорогие друзья!

Ваша буза нам обошлась очень дорого: отняли у нас тов. Кирова. Для нас это очень большая потеря, но зато вас подкрепили как следует. У меня нет ни малейшего сомнения, что вы там справитесь и каких-нибудь месяца через два все будет сделано. Киров – мужик бесподобно хороший, только, кроме вас, он никого не знает. Уверен, что вы его окружите дружеским доверием. От души желаю вам полного успеха».

А чуть ниже Серго добавил постскриптум:

«Ребята, вы нашего Кирыча устройте, как следует, а то он будет шататься без квартиры и без еды…»

Сталин знал Кирова давно, с октябрьских дней 17-го. Трудно сказать, почему сухую, черствую, а порой и просто ледяную натуру Сталина потянуло к этому вечно улыбающемуся, энергичному крепышу. Они не раз вместе отдыхали, дружили семьями, хотя и находились обычно далеко друг от друга. В одной из сталинских записок к Орджоникидзе, написанной в Сочи, упоминается о Кирове, его лечении (удивительно: Сталина никогда не интересовало чужое здоровье).

«Дорогой Серго!

…А Киров что делает там? Лечится от язвы желудка нарзаном? Ведь этак можно доконать себя. Какой знахарь «пользует» его?..

Привет Зине.

Привет от Нади всем вам. Твой Сталин.

Сочи 30 июня 1925 г.».

Пожалуй, ни к одному партийному работнику Сталин не проявлял такого внимания и даже любви. Ему нравился этот открытый и простой человек. Где появлялся Киров, вокруг него сразу же собирались люди. Было раньше такое, теперь полузабытое, выражение «душа общества». Так вот, Киров был в самом хорошем смысле душой любого общества: партийного, рабочего, студенческого, красноармейского. Киров на фоне непроницаемого Молотова, угодливого в самом выражении лица Кагановича, вечно готового к исполнению Ворошилова был носителем подлинной теплоты человеческих отношений – моральной ценности непреходящего значения.

Почти каждый диктатор имеет свои слабости. У Сталина это выражалось в интуитивном доверии очень небольшому кругу людей: Поскребышеву, Мехлису, Молотову, Кирову, может быть, еще двум-трем лицам. Чувства симпатии, привязанности объяснить трудно. Нередко их трудно обосновать аналитически, поскольку они целиком из области психологии. Сталин любил улыбку Кирова, его открытое русское лицо, бесхитростность, одержимость в работе. Играя как-то в воскресенье с приехавшим на дачу ленинградским лидером в городки (Сталин взял себе в пару кухонного рабочего Хорьковского, а Киров – Власика), он спросил гостя:

– Что ты больше всего любишь, Сергей?

Киров удивленно посмотрел на Сталина и со смехом ответил:

– Большевику положено работу любить больше жены!

– А все же?

– Наверное, идею… – ответил Киров, выстраивая новую фигуру.

Сталин неопределенно махнул рукой, но выпытывать больше не стал: ему было непонятно, как можно «любить идею»? Может быть, для красного словца? Но Сталин знал, что Киров фальшивить не умел. Знал и то, что Киров, как, пожалуй, никто другой, мог влиять даже на него.

Вспомнилось дело Рютина. Сталин знал этого бывшего прапорщика старой армии еще с начала 20-х годов. В 1918 году он был командующим войсками Иркутского военного округа, в 1920-м – секретарем Иркутского губкома, во второй половине 20-х годов – секретарем Краснопресненского райкома партии Москвы, членом редколлегии «Красной звезды», кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Потом Рютин «восстал». Сталину докладывали, что он стал одним из авторов ходившего нелегально по рукам пространного документа «Ко всем членам ВКП(б)». Главный удар обращение наносило по нему, именовавшемуся в документе не иначе как «диктатор» с антиленинским «намордником» в руках. Сталин помнил, что на заседании Политбюро он настаивал не просто на исключении М.Н. Рютина из партии, но и рекомендовал вынести ему смертный приговор. Это был, видимо, первый случай, когда Сталин пытался до судебного разбирательства предрешить судьбу человека. Члены Политбюро молчали. С одной стороны, по делу выходит, что Рютин пытался создать «контрреволюционную организацию», а с другой, смертный приговор?! Партверхушка была в замешательстве. И тут раздался голос Кирова:

– Нельзя этого делать. Рютин не пропащий человек, а заблуждающийся… черт его разберет, кто только не приложил руку к этому письму… не поймут нас люди…

Сталин почему-то быстро согласился. Мужественный Рютин получил десять лет и погиб в 1938 году. Но Сталин не забыл: Киров может смело высказывать свое мнение, не считаясь даже, если нужно, с ним.

Сталин очень немногим дарил свои книги с дарственной надписью. Так вот, Киров удостоился самого сердечного автографа «вождя», казалось полностью неспособного даже выговаривать или писать такие слова. На титульном листе книги «И. Сталин. О Ленине и ленинизме» рукой генсека четким и твердым почерком выведено:

«С.М. Кирову

Другу моему и брату любимому от автора.

23.05.24.

Сталин».

Когда председательствующий на XVII съезде партии П.П. Постышев объявил на очередном заседании: «Слово имеет товарищ Киров», зал взорвался овацией. Все встали. Встал и Сталин. Зал долго рукоплескал еще одному «любимцу партии». Пожалуй, только сам Сталин удостоился такого приема у делегатов съезда. Речь Кирова была самой яркой, сочной, информативно насыщенной. Да, она, как почти все, за редким исключением, выступления делегатов на этом съезде, была густо пересыпана хвалебными эпитетами в адрес генсека. Возможно, в этом плане Киров даже «перехлестнул» многих других ораторов. Об этом остается лишь сожалеть, но надо понимать, что, хотя шанс совести существует всегда, порой его можно использовать, лишь перешагивая через обычные нормы поведения. А это всегда на грани гражданского подвига. Ни Киров, ни кто-либо другой его не совершили на съезде, где на глазах делегатов и с их помощью утверждался культ личности. Все они, и Киров в том числе, способствовали укреплению единовластия цезаря. В истории нельзя ничего ни прибавить, ни убавить. Иначе это уже не история, а ее фальсифицированная копия.

Как мы уже знаем, выборы руководящих органов партии на съезде имели (насколько об этом можно сегодня судить) своеобразную кульминацию, столь неприятно поразившую Сталина. Его триумф был сильно омрачен. Но Сталин не подал вида. У мраморных богов Древней Греции и Рима лица непроницаемы. Чувства на них застыли на века и тысячелетия. Сталин умел сохранять маску невозмутимости в самых критических ситуациях. Он давно понял, что это всегда производит на окружающих большее впечатление, нежели суетливость, показная энергия, «руководящая» поза. Получив сигнал, что далеко не все на съезде разделяют радость превращения его в единоличного вождя, Сталин внешне сохранил спокойствие. Дальше все шло, как и было запланировано. На Пленуме ЦК, состоявшемся после съезда, Кирова избрали членом Политбюро и Оргбюро, секретарем ЦК ВКП(б), он также остался секретарем Ленинградской парторганизации. Сталин первоначально планировал после съезда перевести Кирова из Ленинграда в Москву, но сейчас делать этого не стал, передумал.

Работы у Кирова стало больше. Как секретарь ЦК, Киров ведал вопросами тяжелой и лесной промышленности. Часто приходилось бывать в Москве. Сталин, как и прежде, часто звонил ему по «вертушке», когда тот бывал в Москве, неоднократно встречался, обсуждал текущие дела и заботы. Казалось, ничего не изменилось, Киров по-прежнему «друг и брат любимый». Некоторые историки, правда, считают, что в отношениях Сталина к Кирову появилась холодность, больше официального, что, дескать, несколько раз ленинградскому секретарю досталось от «вождя» за какие-то незначительные промашки. Возможно. Документы, люди, знавшие Сталина и Кирова в то время, с которыми мне довелось говорить, не освидетельствовали ничего подобного. А скорее всего, Сталин просто умел хранить глубоко внутри свои чувства и намерения.

Тем неожиданнее ошеломляющее, трагическое сообщение о том, что 1 декабря 1934 года в Смольном убит С.М. Киров:

«Данными предварительного следствия установлено, что фамилия злодея, убийцы товарища Кирова – Николаев (Леонид Васильевич), 1904 года рождения, бывший служащий Ленинградской РКИ. Следствие продолжается».

Прошло лишь два дня, как Киров вместе с другими ленинградцами – членами ЦК вернулся из Москвы с Пленума, на котором было принято важное и радостное решение: отмена карточек на хлеб и другие продукты питания. В поезде живо обсуждали этот долгожданный шаг: как будут рады рабочие, весь народ! Делились мнениями и о просмотренном спектакле по пьесе Булгакова «Дни Турбиных», поговорили о предстоящем собрании партактива Ленинграда, которое было назначено на 1 декабря. В общем приехал Киров в приподнятом, деловом настроении.

В день актива, закончив подготовку доклада, Киров к половине пятого приехал в Смольный. Шел по коридору, здоровался, обменивался репликами, отдельными фразами со многими людьми. Свернув налево, в узкий коридор, направился к своему кабинету. Навстречу ему шел ничем не приметный человек. У дверей кабинета раздались два выстрела. Сбежавшиеся увидели лежавшего ничком Кирова и бьющегося в истерике убийцу с револьвером в руке…

Через два часа после убийства Сталин, Молотов, Ворошилов, Ежов, Ягода, Жданов, Косарев, Агранов, Заковский и некоторые другие выехали в Ленинград специальным поездом. На вокзале Сталин обложил встречавших нецензурной бранью, а Медведя, начальника Ленинградского управления НКВД, ударил по лицу рукой. Медведь, как и его заместитель Запорожец, был переведен на работу на Дальний Восток, а в 1937 году, когда вовсю заработала машина террора, они были уничтожены. По некоторым данным, первый допрос Николаева провел сам Сталин, в присутствии группы людей, приехавших с ним. С самого начала целый ряд обстоятельств, связанных с убийством Кирова, подчеркнули его загадочный характер. Об этом доложил на XX съезде партии Хрущев: «Необходимо заявить, – сказал он, – что обстоятельства убийства Кирова до сегодняшнего дня содержат в себе много непонятного и таинственного и требуют самого тщательного расследования. Есть причины подозревать, что убийце Кирова – Николаеву помогал кто-то из людей, в обязанности которых входила охрана личности Кирова. За полтора месяца до убийства Николаев был арестован из-за его подозрительного поведения, но был выпущен и даже не обыскан. Необычайно подозрительно и то обстоятельство, что когда чекиста, входившего в состав личной охраны Кирова, везли на допрос 2 декабря 1934 года, то он погиб во время автомобильной «катастрофы», в которой не пострадал ни один из других пассажиров машины. После убийства Кирова, – продолжал Хрущев, – руководящим работникам ленинградского НКВД были вынесены очень легкие приговоры, но в 1937 году их расстреляли. Можно предполагать, что они были расстреляны для того, чтобы скрыть следы истинных организаторов убийства Кирова». А ведь человек, который погиб в катастрофе, – сотрудник НКВД Борисов – возглавлял охрану Кирова и, по некоторым данным, предупреждал Сергея Мироновича о возможном покушении. Во всяком случае, человек, дважды задерживавший Николаева с оружием на пути следования Кирова и затем отпускавший его по чьему-то распоряжению, был убран.

В архивах, в которые я получил доступ, нет материалов, позволяющих с большей степенью достоверности высказаться по «делу Кирова». Ясно одно, что это было сделано не по приказу Троцкого, Зиновьева или Каменева, как стала вскоре гласить официальная версия. Зная сегодня Сталина, его исключительную жестокость, коварство и вероломство, вполне можно предположить, что это его рук дело. Одно из косвенных свидетельств – устранение двух-трех «слоев» потенциальных свидетелей. А это уже «почерк» Сталина.

За рубежом имеется обширная литература об этом загадочном деле, но она часто носит слишком общий характер и основана, как правило, лишь на предположениях и умозаключениях. К их числу можно отнести, например, выводы старого эмигранта, завершившего свою жизнь в Соединенных Штатах, Б.И. Николаевского.

Процесс по делу Николаева был проведен в пожарном порядке. Уже через 27 дней в опубликованном обвинительном заключении утверждалось, что Николаев является активным членом подпольной троцкистско-зиновьевской террористической организации. Под заключением стояли подписи заместителя Прокурора СССР А.Я. Вышинского, с чьим именем будет связано еще немало трагических и темных страниц ближайшего будущего, и следователя по важнейшим делам Л.Р. Шейнина. Как и следовало ожидать, все обвиняемые по этому делу, в том числе и Николаев, были расстреляны. Почему «как и следовало ожидать»?

Дело в том, что уже в день убийства Кирова по инициативе Сталина принимается постановление ЦИК СССР (без обсуждения на Политбюро), в соответствии с которым были внесены изменения в существующий Уголовно-процессуальный кодекс. Сталин настолько спешил, что постановление даже «не успели» подписать у главы государства, Председателя ЦИК СССР М.И. Калинина. Документ, выражающий кредо беззакония, вынужден был подписать секретарь ЦИК СССР А.С. Енукидзе. В нем говорилось:

1. Следовательским отделам предписывается ускорить дело обвиняемых в подготовке или проведении террористических актов.

2. Судебным органам предписывается не задерживать исполнения смертных приговоров, касающихся преступлении этой категории, в порядке рассмотрения возможности помилования, так как Президиум ЦИК СССР считает получение прошений подобного рода неприемлемым.

3. Органам комиссариата внутренних дел предписывается приводить в исполнение смертные приговоры преступникам упомянутой категории немедленно после вынесения этих приговоров.