Текст книги "Интеллектуальная фантастика"

Глава 8
Интеллектуальная фантастика, и ее «соседи»: проблема границ

Кратко хотелось бы сказать о ярко выраженных отличиях между ИФ, фантастическим массолитом и промежуточным этажом – «хардкором» фантастики.

Полагаю, основная разграничительная линия между ИФ и массолитом по сути своей технологична. Если мне, конечно, простят слово «технология» в отношении литературы. Арсенал художественных массолита и «хардкора» всегда беднее, чем у ИФ. При сравнении с массолитом, дающим не менее трех четвертей современной российской фантастики, это различие бросается в глаза. Однако есть и другие черты несходства.

Начнем с очевидного «массолита», т. е. с текстов, принадлежащих перу Андрея Белянина, Василия Головачева, Юрия Петухова, Юрия Никитина, Алекса Орлова, Романа Злотникова,[58]58
  Впрочем, Роман Злотников быстро дрейфует из массолита в «хардкор» фантастики. Последние его книги фактически хардкоровские…


[Закрыть] Ника Перумова, Алексея Пехова, Константина Бояндина, Владимира Васильева и т. д. В массолитной фантастической страте возможна прямая, почти публицистическая манифестация философской (и даже религиозной) идеи, социологической конструкции,[59]59
  Как ни странно, оснащение текста скрытыми шифрами, кодами, тайными смыслами принято в рамках массолита в меньшей степени, чем прямое высказывание. А «публицизм» – нормальное явление.


[Закрыть] однако все это пребывает на втором плане относительно приключенческого контента. Само наличие «послания», адресованного читателю, не является чем-то необходимым в рамках массолитного текста; квестовое содержание вполне может быть самоценным… да так и происходит в большинстве случаев. Немыслима сколько-нибудь рельефная психологическая профилировка персонажей и даже полноценное «портретирование» их облика – ведь это из разряда «мешает», «грузит пользователя». Наихудшая оценка для массолитного текста формулируется не «мне не понравилось», а «я не понял». Здесь недоумение много хуже прямого отрицания, поскольку оно означает автоматическую отгрузку в «аут» большого сектора пользователей. Не понравилось читателю – дело вкуса, но если он не понял, значит, автор не адаптировал текст до того уровня, на котором «все ясно». Конечно, такая «доступность» полностью закрывает их от «умников»: тем просто не во что вчитываться.

Массолитовские тексты никогда не бывают запущены на высоком «драйве». Они неизменно прочитываются на малой «скорости»: объяснения многословны, перипетии разжевываются до манной каши, не оставляя ни малейшей недосказанности. Там, где литературный русский язык требует 10 слов для правильного и точного построения фразы, в массолите используется 11, а то и 15. Наверное, это должно звучать парадоксально. Основную массу названной страты составляют боевики, романы в стиле «экшн» (действие). Но обилие «экшн» не означает лаконичных описаний. При высоком градусе «драйва» из пленки вырезают кадры, чтобы движение было выражено минимум средств, чтобы достигался эффект стремительной неуловимости персонажа, если он не стоит на месте. У Головачева, Злотникова, Никитина (особенно у последнего) тексты создают принципиально противоположное ощущение. Камера, которая «ведет» у них бойца-в-работе, функционирует в крайне замедленном режиме, близком к «стоп-кадру». Как при фиксации спринтерского финиша, когда необходимо определить, кто коснулся ленточки первым, когда каждый сантиметр на счету. Массовый читатель должен успеть «просмаковать» картину боя, «схватить» подробности. Напротив, очень высокий «драйв» был принят у именитых выходцев из «малеевского гнезда» полтора-два десятилетия назад, и к концу 90-х его сохранили считанные единицы в малых дозах. Еще в доперестроечный период прекрасно владели техникой словесного минимализма Эдуард Геворкян, Андрей Столяров, может быть, Андрей Лазарчук и, конечно, не-малеевец Степан Вартанов. Все – с других «этажей» фантастики.

При всем том создание полноценного массолитовского текста – ремесло тонкое. Оно требует соблюдать множество правил, ограничений, невидимых параграфов сбытового устава. Там, где те же Головачев, Орлов или Злотников успешно нажимают «кнопку наслаждения» массовому читателю, сотни других авторов, пробивающихся к вершинам этой страты фантастической литературы, лишь беспомощно копируют опыт нескольких умельцев… А их не хотят. Не берут. И даже не обнадеживают. Процент «непрорвавшихся» тут, пожалуй, выше, чем в ИФ.

Мне не раз приходилось слышать: трудно отделить «массовых» фантастов от «элитарных», непонятно, «по кому проводить линию». А линию-то принципиально невозможно провести. Вместо узенькой контрольно-следовой полосы – целый «этаж», обширная переходная зона. Ее условно можно назвать «хардкором» фантастики, т. е. твердым ядром. Именно хардкоровские тексты в наибольшей степени дают материал для самоидентификации фантастической литературы в целом. Кроме того, именно здесь рождается большинство оригинальных фантастических идей, впоследствии переходящих в ИФ как шифры для разработки антуражных стилей, или в массолит – на роль локомотивов действия. Тем заметнее, кстати, нынешнее размывание хардкора, уход авторов либо в боевик, либо в высоколобый элит-райтинг, арт-хаус, мэйнстрим: отечественная фантастика с конца 90-х явно обеднела свежими идеями… В 90-х годах именно «хардкор» развивался динамичнее прочих, и поставил в сообщество фантастов множество «звездных» имен. Однажды писатель Олег Марьин высказался в том духе, что «хардкору» уместнее было бы дать наименование «интеллектуальной фантастики», поскольку он в наибольшей степени является «литературой идей», в то время как ИФ, скорее, надо было назвать «качественной фантастикой» или вроде того. Но тут ничего не поделаешь: словосочетание «интеллектуальная фантастика» уже утвердилось, на мой взгляд за целой группой текстов, и пусть оно неточно, да уже вошло в оборот, почти в традицию. Не вижу причин ломать, переназывать… «Критический реализм», например, такое же неточное название для значительного литературного явления XIX века, но раз уж оно утвердилось, не стоит перекраивать.

Жители промежуточного этажа: Олег Дивов, Сергей Лукьяненко, Владимир Васильев, Мария Семенова, Владимир Михайлов, Александр Зорич,[60]60
  Имеются в виду фэнтезийный романы А.Зорича и космическая трилогия. Дилогия А.Зорича «Карл, герцог», роман «Римская звезда» и, со всей определенностью, несколько повестей (объединенных, большей частью, в сборнике «Ничего святого») могут быть отнесены к ИФ.


[Закрыть] Степан Вартанов, Михаил Успенский, Г.Л.Олди, Евгений Прошкин, Далия Трускиновская, Вадим Панов, Василий Звягинцев, Юлия Остапенко и множество других. Сказать, что все они представляют среднее арифметическое между Лукиным и Головачевым, значит не сказать ничего и даже исказить ситуацию. Да, в смысле литературного инструментария «промежуточый» этаж действительно представляет собой усредненную величину. Но при всем том у хардкоровцев есть одна общая «визитная карточка». Их тексты хоть и рассчитаны на массового читателя, но не на одно лишь простое обслуживание его запросов. К этому добавляется сознательное инфицирование пользователя некой авторской «изюминкой».[61]61
  Именно постоянная работа Злотникова по формулированию «позиции», которую могли бы воспринять его читатели, позволяет говорить о перемещении обнинского фантаста в группу хардкоровцев из группы массолита. Позиция эта может быть кратко охарактеризована как православно-монархический модернизм.


[Закрыть] Идеей, преобладающим эмоциональным переживанием, определенным взглядом на мир. Таким образом, широкой аудитории адресуется какая-нибудь эстетико-философско-социальная посылочка, упрятанная в традиционную среду «массолита». Непростая начинка в карамельной оболочке…

Иными словами, хардкору столь же близок концепт «двойной адресации» текста, как близок он ИФ.

Лукьяненко под прикрытием космической оперы полемизирует с целой философской традицией, заодно и со Стругацкими («Звезды, холодные игрушки»). Успенский рассказывает веселую сказочку, а по дороге отрицает идею физического бессмертия («Кого за смертью посылать»). Дивов на фоне боевика предлагает чуть ли не план социальной реформы в России («Выбраковка»). Семенова в мешок смурному боевику кладет густой феминизм (сериал о Волкодаве). Васильев в промежутках от драки до драки заставляет своих героев поработать на антропоцентрическую идею в духе ван Вогта («Смерть или слава»). У Вартанова эльфы, люди, гоблины и пр. и пр. успевают не только порубать друг друга в капусту, но и заняться рассуждениями «о странностях любви» или о вреде гуманизма («Смерть взаймы», «Легенда»). Михайлов откровенно превращает экипаж и пассажиров космического корабля в ходячие тезисы для публицистической полемики («Беглецы из ниоткуда»).

Такая литературная технология напоминает жесткую «пиар»-практику, пресловутый 25-й кадр… И она, думается, весьма эффективна. Собственно, те уступки, которые делает современная ИФ требованиям рынка, по сути своей – движение в сторону этой технологии. Более того, хардкоровский текст может содержать двойную адресацию: к массовой аудитории и, одновременно, к читателю квалифицированному, «умнику». В качестве примера можно привести большую повесть Олега Дивова «Толкование сновидений». Таким образом, различие между хардкоровским текстом и текстом ИФ проходит, во-первых, как уже говорилось, по «густоте» применения сложных литтехнологий, «реестру» художественных приемов и, во-вторых, по уровню работы с языком/эстетикой произведения: хардкор к экспериментированию в этой области в подавляющем большинстве случаев не склонен.[62]62
  В качестве наиболее яркого исключения можно привести Михаила Успенского.


[Закрыть] Для хардкора ближе идея, свежий фантастический ход, необычная сюжетная конструкция (впрочем, хардкор, как обособленная часть российской фантастической литературы, интуитивно выделяется легко, но серьезных исследований, которые могли бы определить главные художественные особенности этой группы, пока нет – это работа будущего).

Таким образом, разница между ИФ, а также значительным количеством хардкоровских текстов с одной стороны и текстами основного потока с другой стороны не столь велика, как общие отличия всего этого корпуса литературы от массолита.[63]63
  При всем том, я не пытался выстроить иерархию: дескать, ИФ – лучше, выше, а массолит – хуже и ниже. Нет тут никакой иерархии. Скорее, это очень разные области одной страны: как южные и северные провинции державы, сильно растянутой меридианально.


[Закрыть]

В некоторых случаях граница между ИФ и произведениями основного потока оказывается исчезающе тонкой.[64]64
  Подробнее об этом см. статью «Место встречи…» в Приложении.


[Закрыть] Так, в Главе 1-й говорилось об ультра-фикшн – особой группе мэйнстримовских текстов, максимально близкой к фантастике.

Известный критик Наталья Иванова определяет содержание придуманного ею понятия «ultra-fiction» следующим образом: «…сплав „высокого“ с „низким“, заумного с интересным, странного и непривычного – с принятым в серьезной словесности вниманием и уважением именно что к литературному слову. Увлекательного – с „элитарным“… Это попытка сказать: элитарное (высокое) – совсем не значит скучное (неинтересное)». Н.Иванова пишет об «освоении» т. н. «серьезной литературой» областей «прилегающих, но не поднадзорных», а примеры, ею приведенные, говорят главным образом об «освоении» пространства фантастики, а не чего-нибудь иного. К ультра-фикшн ею отнесены тексты Александра Кабакова («Невозвращенец», «Московские сказки»), Василия Аксенова («Остров Крым», «Москва-Ква-Ква»), Владимира Маканина («Лаз», «Отставший», «Андеграунд»), Людмилы Петрушевской («Новые Робинзоны», «Животные сказки», «Номер один, или В садах других возможностей»), Вячеслава Пьецуха («Центрально-ермолаевская война», «Роммат»), Алексея Слаповского («Синдром феникса»), Юрия Давыдова («Зоровавель»), Владимира Войновича («Москва 2042»), Владимира Шарова («Старая девочка»)… И, далее, прямым текстом: «К фантастическому сдвигу повествования – как к сильнодействующему средству – прибегают авторы разных „сублитератур“ внутри всего массива русской словесности в самом широком диапазоне – Ольга Славникова („2017“), Дмитрий Быков („ЖД“) и Сергей Доренко („2008“), Татьяна Толстая („Кысь“) и Владимир Сорокин („День опричника“)».[65]65
  Иванова Н.Ultra-fiction, или Фантастические возможности русской словесности // Знамя. М.,2006. № 11. С. 5–7. Наверное, к этому реестру стоило бы добавить и Виктора Пелевина.


[Закрыть]

Можно ли хотя бы в общих чертах назвать критерии отличия, позволяющие провести классификационный рубеж?[66]66
  Я вполне осознаю, сколь бессмысленно прочерчивание подобных рубежей в практическом смысле…


[Закрыть] Некоторые тексты легко вписываются и в ультра-фикшн, и в ИФ (например, роман Андрея Столярова «Жаворонок» или роман Ольги Славниковой «2017»). Несмотря на это, «линия водораздела» все еще может быть указана.

Существует теоретически давно выведенная разница между фантастикой и литературой, которую прежде звали «реалистической прозой», а затем, не совсем справедливо и даже не совсем внятно, «прозой основного потока», «серьезной», «большой (?) литературой». Эта разница состоит в том, что в фантастической литературе используется особый художественный прием – «фантастическое допущение». И если это качественная фантастическая литература, то используется он не в большей степени, чем требует художественная задача. Далее следовало бы отослать к веренице определений «фантастического допущения», но полагаю, стоит ограничиться одним из них: наиболее точную дефиницию дал Григорий Панченко.[67]67
  Доклад Г.Панченко на конвенте «Звездный мост» в сентябре 2004 года. Позднее текст вышел в журнале «Реальность фантастики» под двумя фамилиями: Марина Маковецкая, Григорий Панченко, «Вымысел в квадрате, или О пределе условности (Попытка нового определения фантастики)». Я пишу о «фантастическом допущении», авторы статьи именуют его «фантастическим элементом», однако мы имеем в виду одно и то же. Итак: «Фантастический элемент – это изображение явлений и событий, нарушающих крайне существенные для автора и читателя характеристики реального мира (физические, биологические, социальные, исторические и т. п.), причем такое нарушение воспринимается именно как сознательный литературный прием, а не принимается на веру или отвергается как заблуждение. В противном случае выйдет миф, героический эпос, религия, эзотерика, „соцреализм“, творения Кастанеды или Фоменко – что угодно, но не фантастика… Фантастическое произведение – это такое произведение, в котором присутствует фантастический элемент, и этот элемент – ВНИМАНИЕ! – нарушает норму условности, принятую для данного жанра в данной национальной литературе в данный исторический момент».


[Закрыть]

Вроде бы.

Суха теория, а древо жизни порой отчубучивает такие побеги! Во множестве современных произведений мэйнстрима используется фантастическое допущение. Граница между ИФ и ультра-фикшн по фантастическому допущению размыта, контрольно-следовой полосы нет.

Практическое отличие, как уже говорилось, обнаруживается в книжном магазине: если книга лежит на полке «фантастика», значит, это фантастика. Если книга лежит на полке «современная проза» или «художественная литература», значит, это мэйнстрим. Даже если имеется в виду одна и та же книга, положенная товароведом и там, и там…

Копнем глубже.

Но по каким признакам сотрудник магазина раскладывает книжки по полкам? По принадлежности к определенным сериям и, следовательно, по обложкам, несущим определенное оформление. А это оформление разрабатывается издателем с тем, чтобы потрафить ожиданиям определенной группы потребителей. Каким?

От фантастики читатель ждет приключений, романтики («войны и любви»), сильных эмоций, пребывания в иных мирах – подальше от постылой реальности. От современного мэйнстрима ничего подобного не ожидают. Да и нет резона расшифровывать здесь, какие именно побуждения двигают ныне покупателем мэйнстримовского текста, собравшимся пополнить библиотеку новой книгой. Это слишком далеко от главной темы. Итак, фантастика, по сути своей, всегда и неизменно обязана сохранять свойства приключенческой и романтической литературы.[68]68
  Видимо, одним из неотъемлемых свойств литературы подобного рода следует признать крепкий динамичный сюжет. Но бывают исключения, например, та же «Улитка на склоне» АБС.


[Закрыть] В противном случае, ей придет конец. И даже в ИФ, пребывая на втором плане, приключенческий пласт должен существовать. А вот по отношению к ультра-фикшн эта задача никем никогда не ставилась; если автор хочет поднять тираж и установить диалог с читателем, названный пласт в ультра-фикшн появляется, а если ему достаточно «самовыразиться», то вполне может обойтись и без приключенческой составляющей. Иными словами, во втором случае отсутствует обязательность этого элемента.

Разница, таким образом, совсем невелика.

Еще того меньше она и в плане литературного качества (если сравнивать с интеллектуальной фантастикой).

Оправдание интеллектуальной фантастики

В заключениях и послесловиях обычно занимаются подведением итогов и деланием выводов. Или, на худой конец, кратким изложением выводов, уже сделанных в главах основной части.

Я этим заниматься не буду.

Все, что требовалось сказать, сказано.

В фантастике мало критиков и литературоведов, занимающихся «коллекционированием» литературной реальности: чуть разговор заходит о «направлении», «течении», «литературной группировке», «эксперименте», видишь ухмылки ленивых людей, слышишь неизменный вопрос: «Хотел выпендриться?» В мэйнстиме десятки, сотни людей ведут протоколы литпроцесса, у нас – единицы, да еще под улюлюканье рядом проходящих товарищей. В мэйнстриме манифест группы из четырех человек делает погоду на несколько лет вперед, становясь предметом споров, проектирования и эстетических заимствований. У нас критики в упор не замечают новые литературные платформы и направления, рекрутировавшие десятки писателей… Это невнимание – следствие глубоко сидящего неуважения к самим себе. Чувства собственной второсортности. Комплекса неполноценности, который иногда пытаются выдать за комплекс превосходства.

Так я создал свой протокол, потому что информация исчезает, рассеивается, кому-то надо собирать ее и анализировать. Кому-то следовало сделать эту работу.

Но… когда любишь женщину, а потом любовь иссякает, и ты расстаешься с ней, трудно ограничиться прощальным жестом и фразой «Чао, бамбина! Сорри». Тема интеллектуальной фантастики, важная для меня и любимая мной, покинула мое сердце. Я держу ее за руку и говорю успокоительные слова, а она печально улыбается в ответ.

В общем…

Интеллектуальная фантастика в стране есть, она развивается непрерывно с первой половины 60-х годов. Живет она бедно и неуютно, но умирать не собирается.

Тридцать – сорок писателей барахтаются в холодных волнах книжного рынка. Им кидают спасательные круги тиражного письма, но лишь некоторые хватаются за них. Кто-то в конце концов тонет, уходит из «шоу» навсегда. Кто-то пытается выгрести к берегу на плотике «двойной адресации». Водица морозит и «гребаных эстетов», и «мистических романтиков», и «магических реалистов». Чтобы согреться, они плывут к маленьким островкам и там разводят огонь. Костерки видно издалека, туда, на свет, устремляются другие пловцы. Вот имена этим островкам: литературные группировки «Клуб русских харизматических писателей» и ЛФГ «Бастион», семинары Б.Н.Стругацкого и А.Балабухи в Санкт-Петербурге, творческие мастерские «Второй блин» Г.Л.Олди в Харькове, «Третья сила» М. и С.Дяченко в Киеве. А также несколько менее известных групп.

Эти тридцать-сорок упорны, меняться они не желают. К настоящему времени они сумели стать неотъемлемым элементом пейзажа нашей фантастики. Хлеба, ромашки, топольки, раскидистые дубы, а меж ними – клён в ослепительном золоте.

К тому же, многие авторы хардкора нашей фантастики – Г.Л.Олди, Олег Дивов, Александр Зорич, Александр Громов, Евгений Прошкин, да и автор этих строк, Дмитрий Володихин, – время от времени забредают на территорию ИФ, почтительно отдавая ей дань. Тянет их туда, к этому клену. Там хорошо быть. Возможно, там… естественно быть.

Стало быть, фантастика хочет иметь эшелон, сомкнутый с высокой культурой. Бог весть, почему. Есть в этом нечто иррациональное. Для создания подобного рода явлений всегда и неизменно требуется концентрация культуры, волевое усилие, порой означающее самоотверженность, жертвенность. Но самостоятельная цивилизация, как правило, воздвигает такие эшелоны культуры и, следовательно, без них цивилизационный механизм обречен на выход из строя. Всё вроде бы есть в этой машине, а сколько ни поворачивай ключ, она стоит… Так и здесь: деталь, мелочь эта самая ИФ, но вот ведь с каким упорством она сама себя воспроизводит, и без нее души, быть может, не останется в могучем теле нашей фантастики.

Вероятно, всякая цивилизация должна иметь механизмы сложных высказываний. И без малозаметных «шестеренок» оные механизмы неспособны адекватно проартикулировать сложное высказывание. Может быть, оно, это самое высказывание, предназначено для выращивания собственной полнокровной элиты, и тут одних идей мало, нужны способы их подачи, на порядок-два-три более изощренные, чем простая и прямая передача информации. Нет их, и элита выходит туповатой, неполноценной – прорабы на месте инженеров, завхозы на месте министров, капитаны на месте генералов, маляры на месте художников.

А может быть, сложными высказываниями цивилизация разговаривает с Богом.

Москва, 2006–2007