Текст книги "Бог любит Россию. Великие годы 1989–2014. Преодоление утопии"

По острию ножа

Откуда подкрался дефолт? Стоит напомнить, многие уже забыли. Еще в начале 90-х из-за прекращения гонки вооружений (что было благом) рухнула значительная часть российского ВПК – главного экономического стержня страны и двигателя ее развития. Множество предприятий мирного сектора, вынужденные прекратить выпуск неконкурентоспособной продукции, также оказались парализованы. Казалось, выхода нет. Вряд ли у Черномырдина (премьер с декабря 1992-го по март 1998-го) и его команды был ясный план выхода из пика при одновременном движении страны к рынку. Тем не менее им в основных чертах удалось и то и другое. Может быть, потому, что они действовали главным образом по наитию и в режиме импровизации (как Черномырдин привык в Газпроме), а не свирепо следуя какому-нибудь кабинетному «Die erste Kolonne marschiert…».

Чтобы не раздражать народ, его команда мирилась с бартером, не была строга к «челнокам» (только за 1996 год те ввезли в страну не облагаемых сборами товаров на 15–16 млрд долларов), втихую затыкала дыры печатанием денег, закрывала глаза на скрытую занятость, не борясь против занятости фиктивной (когда предприятия не увольняли работников, но и не платили им: люди сами находили себе заработки либо жили натуральным хозяйством, однако стаж им шел), освободила научные институты от налога на имущество – это позволило российской науке выживать, сдавая часть помещений в аренду. И так далее.

Правительство ступало по острию ножа под аккомпанемент протестов: помимо «рельсовой войны» мы помним палаточные городки работников ВПК у Белого дома, помним пеший марш на Москву персонала Смоленской АЭС (в пути к маршу присоединялись работники других предприятий) и многое другое. Не говоря уже о бесчисленных забастовках.

Но главную опасность таила в себе искусственная поддержка высокого курса рубля. Например, между 1 января и 16 августа 1998-го на всей территории России доллар свободно продавался по 6 рублей (плюс-минус копейки), причем кто-то еще и возмущался тем, что за четыре года этот курс вырос, с поправкой на деноминацию, почти в полтора раза. Всего в полтора раза вопреки инфляции рубля! Искусственный курс позволил быстро наполнить страну компьютерами, иномарками, бытовой и электронной техникой, закупать оборудование для обновления производства. От такой финансовой политики страдало отечественное производство, она чудовищно истощала валютные резервы, от нее жестоко страдал бюджет, но она обеспечила то, что было тогда важнее: поддержку реформ со стороны политически активного городского класса. Перед ним открылся небывалый ранее спектр возможностей: люди начали заводить свое дело, путешествовать, привыкли к свободе слова. Исчезли очереди и дефициты, некоторую роль (хотя и меньше заслуженной) сыграла приватизация квартир и земельных участков. Немного задержимся на этом.

Приватизация, сделавшая – бесплатно! – подавляющее большинство населения России владельцами и совладельцами квартир и земельных участков, самое крупное социальное благодеяние власти по отношению к народу за все 12 веков российской государственности. Но это благодеяние, случившееся через запятую с распадом СССР, обесцениванием вкладов, кризисом привычного образа жизни, осталось незаслуженно мало замеченным.

(Уже три четверти наших горожан ныне живут в принадлежащих им квартирах. Когда вы рассказываете об этом в Берлине, где в собственных квартирах живет от 13 до 16 % населения, а остальные снимают жилье, у людей лезут на лоб глаза. Процессы приватизации продолжаются. В 2011 году в полноценной собственности было 22 миллиона участков земли с постройками на них, а всего может быть приватизировано от 30 до 40 миллионов участков, оценки расходятся. Считая вместе с членами семей, этот вид приватизации коснется большинства населения страны.)

Однако пришла расплата. С января 1995 года стала грозно расти всероссийская финансовая пирамида. Рынок ГКО (государственных краткосрочных облигаций) был главным источником финансирования бюджетного дефицита. Вскоре стало ясно: российские финансы в ловушке. По ГКО выплачивались бешеные проценты, и для обеспечения этих выплат в продажу выпускались все новые облигации в надежде непонятно на что. Дефолт произошел в момент, когда ресурсы для оплаты процентов и удержания курса рубля иссякли.

Многие решили, что все рухнуло, теперь-то уж КПРФ точно возьмет реванш. Но предшествующие годы не про шли впустую. В их броуновском движении мало кто разглядел становление нового общества, включая мускулистую предпринимательскую прослойку, бурно проросший средний класс, другую молодежь. Это общество по казало свой вес на выборах в Думу в декабре 1999 года. Несмотря на то что СМИ освещали кризис постыдно истерически и на всякий случай вовсю заигрывали с левыми силами, эти силы получили немногим больше четверти голосов и мандатов.

Реформы подобны войне: то и другое – цепь катастроф, ведущая к победе.

Кстати, к дефолту подтолкнули, среди прочего, ложные надежды на Запад. Россия обратилась к странам «большой семерки» за дополнительным (ранее обещанным!) кредитом, но получила отказ. Этого следовало ожидать, но опыт начала 90-х по какой-то причине ничему не научил. Рассказывает Петр Авен, министр внешне экономических связей в 1991–1992 годах: «Мы были первым посткоммунистическим правительством России. Придя к власти, мы очень надеялись на западную помощь. И были удивлены и разочарованы тем, что получаем крайне мало. В 1992 году мы получили 1 миллиард долларов от МВФ. И ничего от западных правительств… В 1993-1994-м Черномырдину дали еще 3 миллиарда. Когда в 1994-м кризис случился в Мексике, она в течение нескольких дней получила от Запада более 50 миллиардов».

К 1998 году мало что изменилось. Запад на протяжении нескольких лет обещал реструктурировать старый советский долг (Польше аналогичный долг был просто списан) и не сдержал слово. Набежало, с процентами, под 100 миллиардов долларов (некоторые источники называют цифру 120). Кроме кредита, Запад давно обещал широкую экономическую помощь, но не оказал и ее, явно сочтя, что развал России – дело решенное. И нас еще спрашивают: откуда наши подозрения, почему не доверяем Западу?

Но случились вещи и похуже западного коварства. Башкирия, Татарстан, Томская область, Хабаровский край прекратили перечисление налогов в федеральный бюджет, Кемеровская область начала формировать областной золотой запас, Калмыкия списала налоговые поступления, предназначенные для федерального бюджета, в пользу своего бюджета. И так далее. В ряде регионов были спешно приняты антиконституционные акты, запрещающие вывоз продовольствия за свои пределы и по сути вводившие внутренние таможни. Годы спустя чиновник высокого уровня на условиях анонимности признал («Smart Money», 21 апреля 2008): «Никто так и не понял, к какому краю пропасти мы тогда подошли. Несколько республик уже не платили налоги в федеральные бюджеты. Законодательство было у каждого свое. Татарский парламент за явил, что прекращает отправку призывников в российскую армию. Это могла быть цепная реакция. 2–3 недели демонстрации слабости – и в национальных республиках могли начаться необратимые процессы. Потом все с умным видом доказывали бы, что распад РФ был так же предопределен ходом истории, как и развал СССР».

25 июля 1998 года Владимир Путин, к тому времени первый заместитель главы президентской администрации, отвечавший за работу с регионами, был назначен директором ФСБ. На своей новой должности, а отчасти и на предыдущей, он сумел привести в чувство тех, кто в этом нуждался, вопрос о распаде страны был снят. (И нам после этого толкуют про «неумолимую историческую предопределенность», скажем, Февральской революции!)

Кстати, после событий «дефолтного года» прошло более полутора десятилетий, но ряд товарищей то ли от лености ума, то ли с надеждой продолжают и сегодня мусолить мантру «распад страны».

Считать победу поражением?

Так завершалась ельцинская эпоха. Про нее можно сказать так: всем разрешили гулять по траве, чтобы возникли натоптанные дорожки. А уж замостить ту или иную (и этим узаконить) либо нет – было оставлено на усмотрение политикам XXI века. Оппоненты с самого начала обвиняли власть в том, что ее реформаторство бессистемно. Но бессистемные, казалось бы, шаги обеспечили необходимую растянутость процессов во времени, привыкание к ним, обучение новым правилам жизни и сравнительно мягкое вхождение в рынок. Российское общество, утратившее (в отличие от Восточной Европы) самую память о рыночных отношениях, по-другому в него, возможно, и не вошло бы.

Мало кто задумывается еще об одной особенности этого периода. Руководству новой России с самого начала не хватало чувства исторической правоты. Из-за того, что оно само вышло из советской номенклатуры, ему было слабо заявить: «Мы совершили великую революцию!» Для Ельцина главным было убрать коммунистов из власти и не дать им туда вернуться, остальное должно было устроиться и обрести смысл само собой. По словам Егора Гайдара, «было видно, что Ельцин за демократию и свободу, но об экономике он говорил что-то совершенно невразумительное». В это легко верится. Другое свидетельство, Борис Немцов: «Я ни разу не слышал от президента России [Ельцина], как он представляет себе Россию, ее политическую и экономическую системы».

Говорят, историю пишут победители. В нашей почти 75-летней гражданской войне победила историческая Россия. Лидером этой революции судьба определила Ельцина, но ельцинское руководство словно стеснялось своей победы. Трактовка происшедшего как-то незаметно была отдана побежденной стороне, а объяснение настоящего – на откуп СМИ, недружелюбным и/или некомпетентным, а главное, почти полностью лишенным, за редкими исключениями, чувства ответственности. Множество журналистов с наслаждением отдались производству чернухи. Этим они создавали алиби своему лизоблюдству ушедших времен и одновременно мстили новой России за то, что эти времена ушли. Провластные СМИ не сложились с самого начала, и это больно ударило по обществу во время событий в Чечне в 1994–1999 годах. Чтобы остановить шельмование армии, власть была просто вынуждена переламывать ситуацию, укрощая наиболее разнузданно антиармейские СМИ, вводя элементы цензуры на ТВ как самом важном информаторе населения (вспомним слова де Голля: «Пусть оппозиция заберет все СМИ, кроме телевидения, а его оставит мне»). Эти «элементы», явно необходимые на момент их введения, почему-то не пожелали уходить, когда надобность в них отпала.

На предложение создать при правительстве группу, которая бы занималась разъяснением реформ, Ельцин ответил: «Вы предлагаете возродить отдел пропаганды и агитации, какой был в ЦК КПСС? Пока я президент, этого не будет». Власть народу ничего не объясняла вообще. Делая вид, что всем и так все ясно, она заложила этим изрядную мину под все наше развитие.

Пораженчество в демократической среде – самая печальная часть наследия 90-х. Его не удалось переломить и в дальнейшем. Вспомним, как нам навязывали идею о «поражении России». Уже несколько месяцев спустя после закрытия коммунистического проекта, не успела улечься пыль, вчерашние номенклатурные товарищи, чьи сладкие партийные карьеры были оборваны на взлете, начали рассказывать, что СССР и советскую власть обрушили внешние силы с помощью внедренной американским ЦРУ агентуры (но не объясняли, почему народные массы не встали живым кольцом на защиту обкомов и горкомов). Винить самих себя товарищи были не приучены, поэтому версия подлого заговора не могла не родиться. Тогда же в этой среде оформилось устойчивое словосочетание «наше поражение».

Товарищи были вправе говорить о своем поражении. Бедняги утратили возможность упиваться такими дивными вещами, как радиоглушилки и железный занавес, «номенклатура» и Главлит, Политбюро и политзэки, «характеристика от треугольника» и партсобрание, шизофреническое двоемыслие и выражение «не больше килограмма в одни руки», соцсоревнование и соцреализм, инструктор райкома по сельскому хозяйству и «невыездной» (нехороший человек), грязь, которую приходилось по осени месить «на картошке», и свобода слова в виде газеты «Правда», спецхраны и спецраспределители, «мудрое руководство» и кумачовые лозунги, «продуктовые заказы к 7 ноября» и гарантированный стукач на каждом курсе, в каждом цеху и взводе.

Те, кому всего этого сегодня не хватает, конечно, вправе рассматривать подобные утраты как свое поражение. Для России же это была победа. Пока мы не осознаем это, атмосфера неверия и пораженчества, хитро внедрявшаяся двадцать лет, не рассеется. У России в мире довольно много соперников, которые будут страшно рады, если мы и впрямь почувствуем себя побежденными, усвоим психологию неудачников, жертв неодолимых мировых заговоров, если у нас опустятся руки и все остальное. Они будут ликовать, если будет сломлена наша воля к действию. Не доставим им этой радости!

Поразительно, но тезис о поражении усвоили самые неожиданные политические силы. Поначалу даже либеральные СМИ выражались об этом так: «Коммунисты проиграли информационную войну». Конечно, проиграли, кто бы спорил, – проиграли внутренней оппозиции, отечественным демократическим силам. Затем, вместо «информационная» стали почему-то писать «холодная» и даже «Третья мировая». То есть выходило уже, что проиграли вовсе не внутренней, а внешней силе. Затем «коммунистов» заменили на «СССР», а позже, уже совсем по-воровски, на «Россию» – и делают вид, будто все так и формулировалось с самого начала. Назначен и победитель – Америка. КПРФ не могла получить лучшего подарка: даже ее оппоненты, получается, расписывались в том, что крах коммунизма означал поражение России. С коммунистами ситуативно сомкнулись конспирологи, катастрофисты, паникеры и прочие капитулянты. Попробуйте на каком-нибудь сетевом форуме оспорить тезис о поражении. Вас встретит яростный отпор с разных сторон: «Не отдадим наше поражение никому!» В истериках, которые у нас нередко сходят за публицистические тексты, тезис о поражении уже перешел в придаточные обороты – как нечто общеизвестное и не нуждающееся в обосновании: «после поражения России…», «из-за поражения России…». Кто же, мол, это оспорит? Тезис проник даже в учебники. Приходится признать: данная антироссийская диверсия увенчалась успехом.

(Это не совсем точная аналогия, но все равно хочется напомнить советский штамп о «поражении Первой русской революции 1905–1907 годов». Итогом событий, именуемых этим словосочетанием, стали конституция 23 апреля 1906 года, отмена цензуры, политическая амнистия, многопартийность, выборы и Дума. Это поражение?)

Если истинные победители, спохватившись, начнут сегодня писать свою версию истории, начиная с перестройки, им скажут: «Какие же вы победители? Вы проигравшие. По вашей вине распалась великая империя». И еще сошлются на авторитет Путина, сказавшего, что «крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века». Распад СССР действительно пошатнул все мироустройство и уже поэтому не мог не стать геополитической катастрофой. Ее афтершоки продолжают сотрясать целые страны, что мы наблюдаем сегодня на примере Украины. И на личном уровне это была драма миллионов людей (включая одного из авторов этих строк), а для многих и трагедия. Но не забудем главное: уродливая утопия, стоившая нам немыслимых жертв и выжатой как лимон страны, была ликвидирована практически бескровно. Это ли не величайшая победа, в возможность которой не верил, кажется, никто? Победа со слезами на глазах остается победой.

И не помешает прислушаться к трезвому взгляду из-за границы. Например, к мнению немецкого политолога и журналиста Александра Рара, директора программ по России и СНГ Германского совета по внешней политике: «Россия не проиграла „холодную войну“, а выиграла. Кто первым освободился от коммунизма? Россия через перестройку! А не Польша с помощью „Солидарности“ или польского папы Римского. В России это освобождение от коммунизма началось на пять лет раньше, чем в других государствах». Кто-то считает, что не на пять, а на три – на историческом переломе, когда все стремительно менялось, этот временной разрыв все равно был огромен.

«СССР» был контрактом, вопиюще невыгодным прежде всего для России. Еще в 1921 году X съезд ВКП(б) утвердил политику развития национальных окраин, «подтягивания» их показателей до уровня центральных регионов и за счет этих регионов. Данная политика семь десятилетий неуклонно проводилась в жизнь. На протяжении первых сорока или около того лет применительно к ряду регионов в ней была своя логика, в последние 30 не было уже нигде. Благодаря этому «подтягиванию» коренная Россия стала пустеть и зарастать бурьяном. И, что особенно трогательно, некоторые малые народы стали видеть в этом слабость России.

Если уж совсем откровенно: Россия очень вовремя расторгла этот контракт, не взяв на себя обременяющие обязательства по отношению к уходящим республикам. В Узбекистане по переписи 1926 года было 5 млн населения, причем в Узбекистан тогда входил в качестве автономии Таджикистан. Сегодня в Узбекистане и Таджикистане вместе 39,5 млн чел., а в 2050 году будет около 60 миллионов. Только в двух бывших советских республиках! Даже не затрагивая экономическую сторону вопроса, Россия не могла и дальше брать на себя ответственность за эти крупные народы. Как и за остальные народы, дозревшие до самостоятельного бытия.

Справедливость требует, чтобы у нас были наилучшие отношения со всеми бывшими республиками без исключения – хотя бы в память о времени, проведенном под общей государственной крышей, об общих жертвах военного времени, о миллионах спасшихся благодаря тому, что было куда эвакуироваться, а до того спасшихся в голодные годы, когда, к примеру, изрядная часть Поволжья устремилась в Ташкент – город хлебный и в другие подобные края. В память о местах, куда ездили отдыхать, где проходили армейскую службу, оставили девушек и друзей. Я уж не говорю про тех, кто там родился, оставил одноклассников, родственников и дорогие могилы. Особые отношения необходимы (и они установятся!) даже просто по причине сохраняющейся высокой степени нашего взаимного сращивания.

Чем опасно пораженчество? Тем, что оно подрывает дух нации. Когда дух нации низок, она подобна организму с разрушенной сопротивляемостью. Когда он высок, никакие трудности не страшны, любые цели достижимы. Пораженчество – источник мгновенного доверия к любой дурной новости, к фальшивой статистике о России, к поддельным цитатам из Даллеса, Тэтчер, Клинтона, к фиглярским рейтингам, отводящим России места всегда ниже сотого, к трусливым прогнозам и убогим рекомендациям – все это накатывается на нас волнами из загадочных просторов Интернета. Именно пораженчество – глубинная причина крайней злобности тех, кто задает тон в Сети. Пораженчество – тяжкий недуг. По сравнению с ним остальные наши беды – просто мелкие затруднения.

Настали иные времена

Оппозиция отлично видит, хотя и не сознается в этом, что Россия никогда в своей истории не жила так хорошо, как сейчас. Конечно, благоприобретения девяностых и «нулевых» распределились неравномерно, есть группы населения, живущие хуже, чем при «развитом социализме». В процентном отношении они не выглядят многочисленными, но, если вспомнить «вес» каждого процента, эти группы охватывают, к сожалению, миллионы людей. Не менее досадно то, что у нас гораздо больше тех, кто стал жить объективно лучше, но убежден в обратном.

Сладкая и натужно бодрая советская пропаганда твердила, что мы живем замечательно, и миллионы людей (хорошо, если не половина населения) вопреки убожеству своего существования в это верили. В новой России даже в принадлежащих государству СМИ подобный тон отсутствует. Более того, эти СМИ часто вносят нотку пессимизма. Что уж говорить о негосударственных, оппозиционных и прочих альтернативных источниках информации! Они сплошь и рядом твердят, что наша жизнь ужасна, или пугают аудиторию убийственными заголовками, преимущественно ложными. И множество людей с готовностью соглашаются: «У меня лично дела неплохи, но до чего страну довели! Все катится под откос, идет к краху, распилено, разваливается, дичает, необратимо деградирует, с каждым днем только хуже (нужное подчеркнуть)». Социология успокаивает: эти люди у нас отнюдь не в большинстве. Пусть так, но у них громкий голос.

Утешает следующее: даже те, кто всерьез верит вздору, вряд ли бы согласились вернуться в брежневское болото. Большинство наших сограждан стали собственниками недвижимости, а уже одно это сильно влияет на мотивацию.

Значительную часть пожилых людей раздирают противоречивые чувства. Устройство жизни стало заметно сложнее, и это мало кому нравится. Слишком для многих память о советских временах милосердно расцвечена красками их молодой жизни, а день сегодняшний они видят сквозь мрачные очки старости. Кто-то лазил по водосточной трубе в женское общежитие, а теперь не может вспомнить зачем.

С 1999 года средняя зарплата выросла в 14 раз (с 2 329 руб. до 32 611), средняя пенсия – в 18 (с 702 руб. до 12 464), но запросы людей растут куда быстрее. Реальные доходы не поспевают за реальными соблазнами, ожидания не сбываются или сбываются с невыносимым запозданием, досуга все меньше, а трудоголиков все больше. Всеобщего равенства в бедности, о котором подсознательно скучают многие пенсионеры, давно нет и, надеемся, не будет.

Средняя заработная плата в России, руб.

Наша новая жизнь отнюдь не была нам гарантирована, мы могли провалиться, как Молдавия, Грузия или Армения. В конце 90-х в российских газетах можно было наткнуться, например, на такие, полные отчаяния строки (подлинные): «Нынешняя власть за какие-нибудь 5–6 лет, ограбив народ и разорив страну, еще и наделала таких огромных долгов, что народу России не выплатить их за весь XXI век. За эти долги придется отдать иностранцам рудные, угольные, нефтяные, газовые и другие недра страны. Выход из этой ситуации может быть лишь один – полный отказ от уплаты иностранных долгов, которые от имени России сделали нынешние правители-временщики. Но отказаться от этих долгов (как в 1917 году отказались от царских) могли бы только большевики, а их давно уже нет…» Кто сейчас помнит о подобных ламентациях? На государстве сколько-нибудь ощутимые долги не висят уже давно, но что-то не было никаких благодарственных молебнов по поводу чудесного избавления от опасности потери недр. Похоже, никто и не вспомнил, что такая опасность была (если была). Что же касается долгов частного бизнеса, который привык кредитоваться за рубежом из-за более низких, чем дома, процентов, эти долги – явление достаточно рядовое, да и государство не раз помогало бизнесу, слишком погрязшему в долгах такого рода.

Главная из заслуг Владимира Путина на президентском посту – повышение управляемости трудноуправляемой страны. Мы часто слышим и читаем, что все зло нашей внутренней жизни – от «властной вертикали» (или «диктатуры», это слово встречается не только в пламенной публицистике, но даже у аналитиков), которую выстроил «путинский режим». Если бы! «Властная вертикаль» прискорбно мало властна. Сигнал, спускаясь по пресловутой вертикали вниз, сплошь и рядом гаснет либо искажается в соответствии с личным интересом «исполнителей», но вылетают они за это со своих должностей пока, увы, слишком редко. И даже с этой оговоркой нельзя не видеть: управляемость страны повысилась.

Но стать стопроцентно надежной ей пока крайне трудно. Поясним эту мысль. Хорошим тоном у оппозиции считается обличать «раздутую бюрократию» современной России. Между тем, численность работников федеральных органов исполнительной власти составляла у нас в 2008 году 500 425 чел., а в 2013-402 887 чел. («Ведомости», 03.06.2013), сократившись за пять лет почти на сто тысяч или на 19,5 %. Чиновников данного уровня у нас в два с лишним раза меньше, чем во Франции (при том, что по населению Франция в два с четвертью раза меньше России), и вчетверо – чем в США. Из расчета на тысячу жителей численность чиновничьего корпуса в современной России составляет около одной пятой госслужащих Французской Республики. Одно это заставляет предположить, что Россия «недоуправляема». К тому же в нашем государственном аппарате много незаполненных вакансий.

Иногда можно прочесть даже, что в 15 республиках СССР, вместе взятых, плюс в союзных органах власти было вдвое меньше чиновников, чем в современной России. О том, что это нелепость, говорит простое сравнение: в 1988 году в столице СССР насчитывалось 124 министерства и госкомитета СССР и РСФСР, а ныне рубрика «Правительство РФ и федеральные органы при правительстве» насчитывает 56 позиций, из них 30 – министерства и госкомитеты. Иначе и не могло быть: Россия, хоть и не до конца, но отказалась от системы отраслевых министерств – одного из самых живучих порождений советских времен.[2]2
  Начало этой системе положили главки 20-х годов – Главспичка, Главтабак, Главкожа, Главтоп, Главкрахмал, Главторф, Главтекстиль, Главсахар, Главуголь, Главметалл и т. д.


[Закрыть]

(А что касается «режима» – быстро же наши публицисты подзабыли, что такое «режим»!)

Если российские 90-е можно сравнить с капитальным ремонтом без отселения жильцов, то годы нового века – это уже переход к отделочным работам. Но евроремонт дело долгое. Путину-президенту достались вместе с достижениями (огромными!) 90-х годов 3500 региональных законов, противоречащих Конституции РФ, постинфарктная экономика (следствие дефолта 1998 года), война в Чечне, олигархат с претензиями на участие в управлении страной, из рук вон плохая собираемость налогов, 40 % населения за чертой бедности, проблемы моногородов, проблемы армии, высокая преступность, безработица, уже упомянутый исполинский внешний госдолг, невыплаты зарплат и пенсий (мизерных), теневая экономика, почти равная открытой, – и это не исчерпывающий список! У Путина вырвалось как-то: «У нас кругом Чечня». Весь свой первый срок он занимался в основном «пожаротушением». Да и во второй ему не раз пришлось заниматься тем же. Но когда в 2008 году он покидал свой президентский пост, Россия была уже просто другой страной. И становится все более «другой».

Насколько? Судить об этом можно было уже тогда (а теперь, семь лет спустя, тем более) по количеству бытовой техники и электроники в домах, по обилию и разнообразию услуг, по тому, как люди одеты. Две трети семей имеют легковые автомобили, причем каждая седьмая из них – еще и не один (всего в 2014 году на 53 млн домохозяйств приходилось 40,2 млн автомобилей в частной собственности).

Число построенных квартир (тысячи)

Средняя площадь жилья на одного человека в России (кв. м на конец года)

Многие уже забыли, каким важным подарком для миллионов жителей России стала отмена налога на приобретение автомобилей. Это ускорило автомобилизацию страны, и без того стремительную.

К закату коммунизма мы пришли с городами, удручающе похожими друг на друга. Лучшая часть городской среды в России – то, что показывают туристам и гостям, – построена в основном в XIX—начале XX века. В советское время наша городская среда гораздо больше пострадала, чем обогатилась; достойных построек добавилось мало, а вот оскорбительных для взгляда – сколько угодно; зато без счета было уничтожено, и не только церквей. А что можно было показать гостю в советском моногороде?

Но сегодня картина меняется прямо на наших глазах.

В 1985 году в РСФСР было 2,132 млрд м² жилплощади, 14,9 м2 на человека, а в России 2013-го – соответственно 3,416 млрд и 23,4 м², более чем полуторный прирост; при том, что огромное загородное строительство, повторим еще раз, остается почти неучтенным, с его учетом мы, возможно, уже впереди Италии с ее 24,5 квадратными метрами на человека. Кстати, Москва заметно отстает: среднестатистический москвич располагает 18,7 квадратными метрами жилья.

И можно ли было представить в советское время авиарейсы Новосибирск – Франкфурт, Волгоград – Барселона, Уфа – Римини, Пермь – Пальма де Майорка?