Текст книги "Бог любит Россию. Великие годы 1989–2014. Преодоление утопии"

Корни проблем уходят в прошлое

Большинство проблем современной российской экономики пришли к нам, как и политические проблемы, из прошлого – как близкого, так и давно скрывшегося за горизонтом (жаль, что особо требовательные публицисты не хотят брать это в расчет). Советская энциклопедия определяла «предпринимательский доход» как «присвоение неоплаченного труда рабочих», как будто предприниматель не несет никаких расходов. Ни частной собственности, ни частного предпринимательства законы СССР не допускали. Шесть десятилетий, от удушения НЭПа и до конца 80-х, экономика страны была представлена лишь государственным сектором. Хотя существовал еще некий «кооперативный сектор», все та же энциклопедия не могла затушевать его бутафорский характер, определяя кооперативную собственность (включая колхозную) как «разновидность социалистической собственности».

Экономика, основанная на подобных принципах, жизнеспособна лишь в условиях жесткого мобилизационного режима. Многие, однако, сохраняют уверенность, что экономику надо развивать именно так. Снова и снова приходится слышать: «Разве СССР не совершил беспримерную экономическую революцию всего за четверть века, начиная с 1928 года?»

На это стоит напомнить, что сопоставимый или более эффективный экономический рывок совершили (каждая в своих масштабах) множество стран, причем в ХХ веке им не потребовалось повторять ужасы английской промышленной революции XIX века. Все происходило уже достаточно спокойно, тогда как в СССР эти ужасы были многократно превзойдены. Индустриализация (одновременно с советской или вскоре после) была успешно проведена в Аргентине, Мексике, Бразилии, Южной Африке, Испании, Португалии, Австрии, Финляндии, Австралии, Чили, Турции – везде в соответствии с размерами и нуждами данной страны. Просто СССР был многократно больше по размерам и населению, чем эти страны, поэтому советская индустриализация выглядела (и была) внушительнее.

Да и в нэповском СССР, до всяких «пятилеток», валовая продукция промышленности достигла в 1928 году 132 % к уровню 1913 года, а средств производства – 155 %. Очень приличный рост, если учесть, что о росте можно говорить только применительно к 1922–1928 годам, а предшествующая пора войн и кровавых смут была выпавшим временем. Но самое главное, нэповский рост происходил без всякого кровохаркания.

Оно началось в годы предвоенных сталинских пятилеток, достижения которых оплачены немыслимой по расточительности ценой. Прирост ВВП за эти предвоенные годы составил в среднем около 4,6 % в год (есть другие оценки, разброс от 3 % до 6,3 %). Нельзя сказать, что этот рост поражает воображение. В Польше, Румынии, Латвии и Финляндии между двумя мировыми войнами средний ежегодный рост экономики тоже составлял 4–4,5 %, но жилы там никто не рвал, частный капитал спокойно делал свое дело. Делал, выдерживая качество. Индустриализация же СССР была, помимо прочего, проведена на, увы, предсказуемо печальном уровне. Чугун получался с раковинами и кавернами, из оборудования пытались выжать больше, чем оно могло дать, технологии не соблюдались, неумелые рабочие ломали оплаченные валютой станки. Качество работ было чудовищное, а тех, кто протестовал – как председатель Русского технического общества, получивший в 1925 году звание Героя Труда(!) Петр Пальчинский, – могли поставить к стенке; Пальчинского расстреляли в 1929 году.

Справедливость требует добавить, что в ходе второй пятилетки и незаконченной из-за войны третьей наиболее вопиющие уродства первых лет индустриализации были исправлены или смягчены. Это, однако, не коснулось сельского хозяйства, его плачевное состояние не испытало улучшений. Валовой сбор зерна в СССР составил в среднем за 1938–1940 годы 77,9 млн т в год по сравнению с 65,2 млн т в 1909–1913 гг. в Российской империи. Т. е. прибавка составила 19 %, что соответствовало приросту населения, не более. По урожайности СССР не только не нагнал ни одну из европейских стран, но и отстал еще больше. Что же касается животноводства, это был откат в XIX век. Сталин вторично закрепостил крестьян, притом гораздо более жестоко, чем Петр I. В результате сталинских «реформ» страна за несколько десятилетий вообще лишилась крестьянина и только сейчас пытается его обрести вновь. Не факт, что сможет, но будем надеяться.

При ослаблении – неизбежном! – мобилизационного режима основанная на нем экономика начинает деградировать. В послевоенном СССР такой режим сохранялся – да и то с оговорками – лишь в военно-промышленном комплексе. Поначалу «стиль ВПК» был присущ руководству и прочих отраслей, но в них он обречен был быстро выветриться, что в основном и произошло уже в 50-е годы. Чего не произошло, так это возвращения к экономике, основанной на внутренней мотивации и естественном саморазвитии. Причина – отсутствие рыночных стимулов, произвол (вежливо именуемый волюнтаризмом) Госплана и партийного руководства. Такой возврат не мог быть изолированным актом, он был бы равносилен отказу от безнадежного коммунистического проекта.

Иногда говорят, что переход от плановой к рыночной экономике (возврат к капитализму) начался у нас «при правительстве Гайдара». Это не так. Когда Гайдар возглавлял правительство, между июнем и декабрем 1992 года, российский капитализм разворачивался уже вовсю. Законы, нацеленные (сознательно или нет) на отказ от коммунистической модели, стали появляться минимум шестью годами ранее, мы упоминали некоторые из них выше. Среди актов той же направленности, принятых уже после Беловежского соглашения, но еще до премьерства Гайдара, надо в первую очередь назвать постановление правительства РФ (19.12.1991) о либерализации цен и президентский указ (29.1.1992) о свободе торговли. Конечно, и при Гайдаре, и после него, включая наши дни, продолжается принятие жизненно необходимых для обустройства новой-старой России законов, и конца этому не видно.[3]3
  Не в последнюю очередь потому, что 22 ноября (5 декабря) 1917 года Ленин В. И. (юрист по образованию!) росчерком пера отменил весь Свод законов Российской империи. Это одно из главных его преступлений. Другие страны пользуются своими законами двух – и трехвековой давности, понемногу их обновляя, а Россия вынуждена все изобретать заново. Чего стоит одна нескончаемая эпопея с земельным законодательством!


[Закрыть]

Кажется, все помнят постперестроечные перемены в политике, в духовной сфере, в образе жизни, перемены же хозяйственные стали забываться. У тех, кто не участвовал в них лично, воспоминания искривляются сходным образом. Точкой отсчета народной памяти о начале экономических реформ и связанных с этим потрясениях (неизбежных) довольно часто служит имя Гайдара, пробывшего на посту и. о. председателя правительства всего шесть месяцев, а как будто шесть лет.

– Разве это было еще до Гайдара?..

– В Ижевске при Гайдаре зарплату выдавали автоматами Калашникова, не спорьте!..

– Границы на целый год открыли по указу Гайдара: приезжай, кто хочешь, вези, что хочешь, я помню, об этом писали все газеты…

Глава 3
Совершившие невозможное

На рыночные рельсы

При социализме в его советской версии государство выступало в роли заказчика и исполнителя одновременно. Основные экономические институты, а именно: банки, заводы, транспорт, внутренняя и внешняя торговля – принадлежали государству. Многие институты отсутствовали вовсе – такие, как свободное ценообразование, биржи, частная коммерческая инициатива, свободный оборот валют, реклама (во всяком случае, заслуживающая называться этим словом). Довести производительность труда до уровня стран «передового капитализма» нечего было и думать. Размер вознаграждения за труд был мало связан с результатом труда, в связи с чем «широкими массами» все больше овладевала идея работать по возможности меньше. Многие помнят горькую шутку 70-х: «Вы делаете вид, что нам платите, а мы делаем вид, что работаем».

Что важно, отсутствовала конкуренция, а производство товаров массового потребления развивалось по остаточному принципу. Партийные агитаторы внушали нам, что социалистическому обществу чуждо потребительство, что потребительство – убогое и безыдейное мещанство, а настоящего советского человека вдохновляет высокая идея. Эта пародия на новозаветных апостолов опровергалась самой же «идеей», гласившей, что коммунизм строится ради «наиболее полного удовлетворения постоянно растущих потребностей членов общества». То есть ради удовлетворения того самого потребительства.

В своих попытках модернизировать технологические отрасли Горбачев надеялся отстрочить момент истины. Отсрочка не удалась. Хозяйство, существовавшее вопреки неумолимым экономическим законам (вытекающим из человеческой сути), должно было либо рухнуть, либо перестроиться на основе более жизнеспособной модели, для простоты именуемой рыночной. Это была опасная для судьбы России развилка. Честные и искренние ученые предъявляли совершенно точные расчеты, гласившие, что в течение трех-четырех месяцев страна неминуемо погибнет. Они были в этом просто уверены и умоляли остановить реформы. К счастью, их не послушали.

Переход к рыночным отношениям действительно стал вопросом выживания страны, но в другом смысле. Она могла погибнуть, не произойди этот переход. Но обойтись без жертв он не мог. Из-за резкого сокращения гонки вооружений остановилось множество оборонных предприятий, включая те, что попутно выпускали гражданскую продукцию. Вполне технологичные (что не обязательно означает: рыночно жизнеспособные) предприятия были в СССР и в других, помимо оборонки, отраслях. Для многих из них вхождение в рынок также оказалось трагичным, они просто прекратили свое существование – из-за примитивной жадности или неумения «красных директоров», остановки смежников, неспособности освоить новые стандарты и дизайн, роста стоимости сырья и транспорта. Других сгубил износ основных фондов, дефицит людей, капиталов, неблагоприятная конъюнктура. Но в первую очередь – зарубежная конкуренция, ничего личного. Часть пала жертвой рейдеров. Всего один пример: прекратили (или почти прекратили) свою деятельность не меньше двенадцати российских часовых заводов. Некоторые из них, правда, в последние годы вновь стали подавать признаки жизни – частью под новыми торговыми марками. Устоял и даже успешен Петро дворецкий часовой завод, ныне он производит часовые механизмы полностью сам, без участия сторонних фирм, чем могут похвастаться считаные бренды в мире. При грамотном управлении могли бы выжить и еще какие-то из отечественных часовых заводов, хотя заведомо не все: мобильные телефоны, как и во всем мире, вытеснили часы с запястий большинства наших сограждан.

Но сравнивая случившееся в отечественной экономике с тем, что могло в ней случиться согласно худшим сценариям (а они, повторимся, имелись в изобилии), приходишь к выводу: нам сильно повезло.

Новая Россия учится жить по новым правилам, которые в ряде случаев хорошо забытые старые. Что происходит с нашим обществом, как оно меняется? Прежде всего, меняется его структура. Падает доля рабочего класса, увеличивается доля интеллигенции, растет – с нуля, но бурно – новая российская буржуазия. Сегодня она делит с интеллигенцией роль ведущей общественной силы. Часть этой буржуазии является одновременно и интеллигенцией. Другая ее часть по своей сути близка к старому понятию купечества и в интеллигенцию не входит.

Если главные черты и качества российской интеллигенции достаточно ясны, то наша буржуазия лишь недавно стала изучаться социологами, и общее мнение о ней не сложилось. На рубеже 80-х и 90-х годов большим сюрпризом для всех стала та неправдоподобная быстрота, с какой в России воссоздался предпринимательский слой. В кухонных дебатах предшествующих лет никто не брался опровергнуть утверждение, что из всех утрат исторической России эта – одна из самых необратимых. Общее мнение было таково: «Политические идеи можно воспринять умом, а навыки рыночных отношений приобретаются практикой в рыночной же среде; эта среда и эти навыки складывались веками, искоренены слишком давно и слишком подчистую, и не могли быть унаследованы».

Жизнь любит посмеяться над умозрительными по строениями. Нужные люди появились, едва раздался клич «Дозволено все, что не запрещено!», годный, по правде сказать, лишь для стран старого капитализма, где жизнь за века выявила все, что безусловно следует запретить. Законодательство СССР, с которым Россия входила в рынок, не предусматривало рыночных отношений и поэтому не содержало таких запретов. Зато запрещало вещи, без которых рынок немыслим. Торопливое латание законов не поспевало за жизнью. Первопроходцы, нарушая законы обоих миров, двигались как по минному полю.

Самое поразительное, что они исчислялись сотнями тысяч. Сотни тысяч людей, не побоявшихся начать свое дело, действовать на свой страх и риск. Девственное пространство перед ними манило бесконечными нишами для деловой активности и, казалось бы, неограниченными возможностями, но ничего другого, кроме ниш и возможностей, зачастую иллюзорных, не было. А требовались новые знания, начальный капитал, помещения, кредит, поддержка государства и местных властей, согласованные правила игры и их соблюдение, минимальная безопасность, законодательная база. И хотя бы чуть менее враждебная атмосфера.

В первой когорте преобладали бойкие, быстрые, дерзкие, бедовые. Были отчаявшиеся и готовые на все. Были хорошо знакомые с нарами. Все они вместе совершили невероятное, достаточно быстро наладив инфраструктуру рынка. Их великую экономическую импровизацию невозможно было обойти или перескочить. Только подумать, из какого девственного социалистического леса вышли эти пионеры капитализма, совершенно не боящиеся жизни, вмиг начавшие налаживать доселе неслыханные производства, выпускать акции и векселя, заниматься челночным бизнесом, открывать магазины, возводить биржи, банки, холдинги (и, к сожалению, пирамиды), гнать грузы через границы, прогорать и вновь вскакивать (или не вскакивать) на ноги!

Наша сегодняшняя жизнь с ее удобствами и возможностями, строительный бум, ломящиеся от товаров торговые центры и супермаркеты, автозаправки, автомойки и автосервисы на каждом шагу, развитая сфера услуг, облегчающих жизнь, – все это появилось и стало привычным удивительно быстро, еще в первые постсоветские годы. Мы уже с трудом вспоминаем время, когда о подобных вещах сложно было даже мечтать. Конечно, в первую очередь они стали возможными благодаря обретенным нами гражданским, политическим и экономическим свободам, но не будем забывать и о критической роли первопроходцев, пионеров отечественного предпринимательства. Поблагодарите же их, уже почти затерявшихся в молодой и почти респектабельной смене, те, кто помнит жизнь по талонам и многочасовые стояния в очередях.

Важной приметой новой России стало то, что Василий Липицкий (видный в 90-е социал-демократ, а ныне один из руководителей либерального Института современного развития) назвал «безмерно возросшей экономической самоответственностью людей». Именно ею он объяснил тот поразительный факт, что «сегодня самостоятельную экономическую активность в России проявляет куда большая часть населения, чем в странах, где рыночная экономика существует уже сотни лет». Добавим от себя, что она, эта часть населения, и до 1917 года была в России не последняя в мире.

От наших бизнесменов, часто бывающих по делам за границей, не раз приходилось слышать, что в Западной Европе налицо закат амбициозности и пассионарности в предпринимательской (и не только) сфере. Их вывод: главная цель подавляющего большинства тамошних молодых людей – в отличие от поколения их отцов и дедов – просто спокойная, сытая и удобная жизнь, не требующая лишних усилий, тогда как в России все больше людей (тех самых, экономически самоответственных) стремятся к достижению высот и серьезному успеху. По этому параметру наше молодое поколение, да и среднее тоже, имеет важное конкурентное преимущество по сравнению со своими западноевропейскими и даже американскими сверстниками, продолжая, правда, уступать им в опыте, навыках, специальном образовании и знании языков.

Конечно, подобный всплеск – во многом следствие контраста с прозябанием советских лет. Почти на пике этого прозябания, около 1980 года, писатель Владимир Солоухин доверил своему укромному дневнику следующее: «Произошло самое страшное: отчуждение людей от земли, от результатов труда, от заинтересованности в результатах труда, произошло отчуждение их от государства. Люди утратили экономическую память…» Солоухин был, похоже, уверен, что вернуть эту экономическую память уже невозможно. К счастью, он ошибся.

Появление экономически самоответственных людей – не просто еще один социальный феномен, это, быть может, вообще главное событие в нашей стране после заката СССР. Оно гораздо важнее всех выборных баталий, всех зигзагов политического курса, больших и малых конфликтов, экономических и финансовых перипетий и почти всего остального, что произошло в стране за четверть века. В нем одно из доказательств того, что воскрешение исторической России возможно. Но именно «одно из».

Знаем, далеко не все согласятся с этим, но настаиваем: в целом Россия справилась с испытаниями переходного периода. Едва ли их удалось бы преодолеть с меньшим уроном. Постоянно приходится слышать: можно было избежать этих потерь и тех. Можно было. Но тогда потери и прорывы обнаружились бы в других местах, возможно, более опасных.

Но вот переходный период завершен. Это как окончание детства (или школы), дальше все по-взрослому. Готовы ли мы? Справимся ли? Эти вопросы не просто важны. За будущее нашей родины можно будет не тревожиться, лишь твердо зная, что ответы на них положительные.

Отрыжка социализма

Предельно кратко суть свершившихся в России экономических преобразований передал участник одного из телевизионных обсуждений: «Теперь мы производим то, что продается, а не пытаемся продать то, что производится».

То есть все правильно и так держать? Не совсем.

Больное место – предпринимательство. Сама эта тема рождает смешанные чувства. Первое – гордость. Потому что возрождение предпринимательства в стране, где оно казалось умершим без шансов на воскрешение, похоже на чудо. Второе – сожаление о том, что масштабы этого возрождения, как теперь понятно, могли быть куда мощнее, и об огромном потенциале экономически самоответственных людей, не вовлеченных в дело. Мы уверены: использование этого потенциала имеет решающее значение для всего «постсоветского проекта». Россия сможет совершить экономический рывок, о котором мы все мечтаем, только дав развернуться этим огромным силам – не чужим, не внешним, а своим! – ныне стреноженным. Да, стреноженным, это надо признать.

И опять это проблема, корнями уходящая в прошлое. В сентябре 1929 года в Уголовном кодексе РСФСР появилась статья 129-а, криминализировавшая «частнопредпринимательские предприятия» (как «преследующие интересы капиталистических элементов») и «предпринимательскую прибыль».

Статья грозила карой в виде лишения свободы на срок до пяти лет с конфискацией всего или части имущества. В 1960 году был принят новый УК РСФСР, кара за частнопредпринимательскую деятельность и коммерческое посредничество «в целях обогащения» (а в каких еще?) в ней осталась прежней, но уже с полной конфискацией имущества (статья 153). О частичной конфискации речь больше не шла.

Статью упразднили 5 декабря 1991 года, хотя применяться она перестала четырьмя годами раньше. Но было ли предпринимательство подсудным 62 года или «всего» 58 лет, оба срока выглядели достаточными, чтобы соответствующие навыки не передались по эстафете поколений и необратимо угасли. Те, кого изумила необыкновенно быстрая эволюция российского общества после начала Перестройки, как видно, не замечали раньше, что предпринимательская модель поведения была исключительно широко распространена в СССР. Мы ее не замечали, как не замечаем воздух, настолько она была естественна и, видимо, присуща человеку на уровне инстинкта. Может быть, поэтому многие так изумились неожиданному открытию.

В советское время все активное население страны практически в ежедневном режиме искало способы обойти противоречащие человеческому естеству запреты и преграды, даже не формулируя это так для себя. На пути жизни лежали, как бревна, то дурные законы, то звонки из горкома, то дефициты, то лимиты, то главлиты, то спецхраны, то прописки, то особые списки. Все это надо было как-то преодолевать. «Как-то» – значит, по моделям предпринимательского хитроумия, а также с помощью блата и коррупции. И если бы только «физическим лицам»! В том-то и дело, что юридическим тоже. Да, они преодолевали иные препятствия, используя иные приемы – но не принципиально иные! Устройство советской жизни было кем-то запрограммировано так, что прямо подталкивало к подобному поведению.

Вот объяснение одного умного человека. Начиная чуть ли не со времен военного коммунизма те, от кого это зависело, сознательно сохраняли разного рода лазейки и отдушины для надзаконных связей, в первую очередь экономических, осознав, что, если эти связи ослабеют сверх известного минимума, государство хватит паралич. Надзаконные связи были обязательным дополнением директивно-командной системы. Они смазывали механизм, который без этих связей заклинило бы. Высокая и отчасти средняя номенклатура получала жалованье в конвертах и снабжение по ценам ниже прейскурантных, уже одно это делало неизбежной государственную «черную бухгалтерию» в номенклатурных структурах. На ней держалась сфера неформального обслуживания многих других государственных нужд. В нижних слоях без нее не могли обойтись толкачи, агенты по снабжению, уполномоченные по закупкам и подобные им труженики. Плюс целая армия сексотов (осведомителей). А где черная бухгалтерия, там к рукам прилипает много такого, что необходимо, во-первых, прятать, а во-вторых, вкладывать. Дефициты порождали подпольные производства. В эти производства постепенно начали инвестировать и коммунистические аппаратчики, особенно в окраинных республиках. Коррупция становилась неотделима от предпринимательства.

В СССР даже во времена максимального удушения всего несоциалистического законно существовала такая форма анонимного хранения денег, которой сегодня позавидуют махинаторы из любой западной страны. Это была сберегательная книжка «на предъявителя». Ее можно было завести без всяких документов, сколько угодно пополнять (и опорожнять) вклад, передать любому лицу, а то лицо могло передать третьему и т. д. Любой физический обладатель сберкнижки мог получить деньги, предъявив лишь ее саму, ничего более. И – верх удобства – счет можно было пополнять, не предъявляя саму сберкнижку – требовалось лишь знать ее реквизиты. «Вы деньги эти на сберкнижку на предъявителя положите, она мне сердце греть будет, как в подвал за Фоксом пойдем!» – говорит ряженый муровец в фильме «Место встречи изменить нельзя» бандитскому пахану. И пахан посылает кого-то из своих шестерок в сберкассу открыть счет на предъявителя и положить на него 20 тысяч рублей. В 1980-м, когда фильм обсуждался на каком-нибудь застолье, молодые сомневались, но люди постарше кивали головами: да, это было обычное дело.

В «стране социализма», да еще в самые что ни на есть сталинские годы, эти полностью анонимные счета – похлеще, чем в швейцарских «клубных» банках – были очень нужны. Чуть менее удобным, но зато еще более простым инструментом был другой вид анонимного денежного носителя: облигации так называемого «золотого» трехпроцентного займа. Они принимались сберкассами везде и без ограничений.

И то, и другое сильно облегчало существование системы то ли взяток, то ли премий, которые многие хозяйственные руководители получали от заинтересованных коллег за «предпочтение» или за поставки подпольному производству. Руководитель большого и сложного хозяйства, обязанный отгрузить продукцию двум предприятиям-партнерам, мог по совершенно объективным причинам начать с Игрека, а мог и с Икса. А мог и задержать поставки, причем опять по самым уважительным причинам. Наготове был у него, вместе с соответствующей документацией, и ответ на вопрос, откуда лишняя продукция (если бы проверка обнаружила таковую): он перевыполнял план, работал на сэкономленном сырье – ведь именно это предписывала советская трудовая доблесть.

Советские директора, конечно, отличались от «цеховиков», артельщиков, спекулянтов, тайных маклеров и прочих тружеников тени, но не принципиально. Власть это знала и с этим мирилась. Теневики, каждый на свой манер, смягчали тотальный дефицит товаров и услуг. Иногда их уличали, сурово карали и даже расстреливали – чтобы не слишком наглели оставшиеся. Но на то, чтобы упразднить очевидные способы анонимных трансакций, а тем более радикально выкорчевать теневую экономику, свирепое государство не шло, понимая, что жизнь людей, особенно в крупных городах, сразу осложнится, порождая лишнее недовольство. Вдобавок аппаратчики необратимо срослись с теневиками.

Предприятия накапливали большие материальные излишки – дефицитное оборудование, продукцию, сырье, запчасти – и завуалированно ими торговали, больше по бартеру, но иногда просто за деньги. И вся эта нелегальная сфера, умудряясь в стране с правосторонним движением ездить по левой стороне, вела себя по законам пусть и уродливой, но рыночной экономики, особенно в части ценообразования.

Наконец, не менее важной для функционирования слишком тугих механизмов тоталитарного СССР была гарантированная возможность существования черного рынка. Этот рынок был настолько неизвлекаемо встроен в «социалистическое плановое хозяйство», что второму пришлось бы туго без первого. Однако и он, обратите внимание, хоть и черный, но рынок! И население СССР было прекрасно к нему приспособлено. Очень точно выразился А. Н. Севастьянов: «К середине 80-х вся страна превратилась в капиталистическое подполье» (Литературная газета, 15.11.2006). Тонкий созерцатель эпохи Наталья Арбузова прямо утверждает: «Не диссидентам, а криминальной торговой „элите“ брежневских времен принадлежит честь упразднения советского строя». Она относит этих людей к «благодетелям человечества» (Н. Арбузова. Пока дают сказать. – М., 2000, с. 56).

Начиная с конца 80-х всем пришлось, конечно, переучиваться, но не с нуля. Или, правильнее сказать: к сожалению, не с нуля? Ведь говорят, что «переученному» никогда не сравняться с тем, кто правильно учился с азов. Вопрос спорный. Еще неизвестно, как повернулось бы дело, не окажись в стране в нужный момент такого числа людей с предпринимательской хваткой и моделью мышления и поведения, пусть и не совсем правильной.