Текст книги "Культура и пространство. Моделирование географических образов"

ГО – сложная система устойчивых пространственных представлений, обладающая специфическими закономерностями развития. На развитие ГО влияют как внутренние (природный субстрат территории, история освоения, социальная структура населения, отраслевая структура хозяйства, система расселения), так и внешние (географическое положение, роль в истории региона или страны, история восприятия территории и т. д.) факторы (рис. 12). Деление факторов развития ГО относительно, так как один и тот же фактор – в зависимости от точки зрения – может рассматриваться и/или как внутренний, так и внешний (например, история освоения) (см. также 2.2.).

Одна из наиболее важных методологических проблем, возникающих при изучении процессов формирования ГО – это их наблюдение и фиксация. Как можно наблюдать – в статике или динамике – географическое пространство или территорию, фиксируя при этом постепенно формирующиеся ГО наблюдаемой территории? На наш взгляд, необходимо рассмотреть наиболее благоприятный социальный и культурный контекст, в котором могут возникать и развиваться достаточно просто и часто фиксируемые ГО. Такой социальный и культурный контекст – это миграции, к которым относится – как один из видов – также путешествие.

Миграции – один из наиболее важных факторов формирования ГО территории. В ходе миграций происходит перенос определенных пространственных представлений на новую территорию, на которой происходит столкновение и взаимодействие автохтонных и «пришлых» пространственных представлений[299]299
  См., например: Вахтин Н., Головко Е., Швайтцер П. Русские старожилы Сибири. М.: Новое издательство, 2004.


[Закрыть]. В результате, в течение достаточно длительного времени формируется новый ГО, включающий в себя и эндогенные, и экзогенные элементы. Отметим, что можно говорить о множестве ГО одной и той же территории, в зависимости от того, кто (социальная или корпоративная группа, художник, писатель, СМИ) является активным создателем или проводником конкретного ГО.

Рис. 12. Факторы, влияющие на развитие ГО

Характер или тип миграции определяет конфигурацию, свойства и структуру ГО. Так, сезонная летняя миграция писателя или художника на дачу, в деревню может привести к формированию пасторального художественного ГО этой территории. При этом сам образ, в зависимости от силы художественного воздействия, может быть трансформирован в образ более высокого таксономического уровня. Например, картины Левитана, написанные им в Плесе, могут восприниматься как художественные образы Средней России в целом. То же можно отнести и к «мещерскому» циклу Паустовского. В свою очередь, массовая иммиграция на территорию по социально-экономическим мотивам с целью постоянного проживания ведет, как правило, к «размыванию» традиционного, зачастую архаизированного автохтонного образа (с культом местного писателя или художника, ученого; сетью традиционных краеведческих музеев, призывами к сохранению местных традиций и исторического прошлого в СМИ) и постепенной «космополитизации» образов. Это может быть связано и со значительным культурным «снижением» образа (Петербург как «криминальная столица России»), и с увеличением количества весьма разнородных, составляющих его элементов. ГО территории становится значительно больше, они становятся более специфическими, отражая пространственные представления различных (этнически, социально, культурно или политически «окрашенных») сегментов общества. Свести воедино все эти образы и создать некий общий и объективный ГО территории в данном случае практически невозможно.

Особенно интересен с точки зрения формирования ГО территории такой тип миграции, как путешествие. Путевые записки, как правило, являются богатейшим источником для выявления или создания ГО территории. Это связано со специфической установкой самого путешественника. Установка на движение, на восприятие географического пространства в динамике; необходимость постоянного дистанцирования от сменяющих друг друга объектов восприятия ведут к формированию динамического ГО территории со значительным визуальным компонентом. В путевом ГО территории также велика роль «реактивных» элементов, когда тот или иной ландшафт вызывает у путешественника реакцию, связанную с его фундаментальными социокультурными представлениями. Классический пример – записки маркиза де Кюстина о России[300]300
  Кюстин А. де. Россия в 1839 году: В 2 т. М.: Изд-во Сабашниковых, 1996. См. также: Рыклин М. Вечная Россия. Две интерпретации на тему маркиза де Кюстина // Авто(био)графия. М.: Логос, 2001. С. 241–260.


[Закрыть]. Следовательно, путевой ГО территории может быть максимально насыщен социокультурными реалиями эпохи; в то же время он может реминисцентно включать в себя образы других территорий (там, где родился, жил, бывал путешественник), зачастую сильно удаленных от района путешествия[301]301
  См., например: Путевые записки итальянских путешественников XIV века // Восток – Запад: Исследования. Переводы. Публикации. М.: Гл. ред. вост. лит. изд-ва «Наука», 1982. С. 9—113; Путешествие на Восток. Письма Андрея Белого / Вступит. ст., публ. и коммент. Н. В. Котрелева // Восток – Запад: Исследования. Переводы. Публикации. М.: Гл. ред. вост. лит. изд-ва «Наука», 1988. С. 143–178.


[Закрыть] (см. рис. 13). По сути дела, это образ – «матрешка», аккумулирующий наиболее яркие компоненты сразу нескольких образов.

ГО территории обладают миграционной «подвижностью». Во-первых, сам образ может расширяться, включая элементы географических реалий соседних территорий – в результате формируется новый, более яркий и мощный образ. Во-вторых, ГО территории могут перемещаться со своими носителями, трансформируясь по ходу миграции и влияя на траекторию миграции. Так, украинцы, переселяясь в конце XIX – начале XX вв. на Дальний Восток, стремились осваивать территории, близкие по ландшафтным характеристикам территориям их выселения. Переносились также стереотипы пространственного поведения, отношение к ландшафту, которые по мере освоения новой территории все же изменялись.

Процедуры наблюдения и путешествия: образные культурно-географические проблемы. Путешествие как акт репрезентации и интерпретации должно рассматриваться, прежде всего, в образном культурно-географическом контексте, при этом оно прямо зависит от структуры соответствующих процедур наблюдения. Здесь стоит обратить внимание на глубокое исследование М. Б. Ямпольского «Наблюдатель. Очерки человеческого видения»[302]302
  Ямпольский М. Б. Наблюдатель. Очерки человеческого видения. М.: Ad marginem, 2000.


[Закрыть]. Задавшись целью детально проанализировать эволюцию структур человеческого видения, автор затронул ключевые проблемные точки концептуального развития социальной и культурной географии, культурной антропологии, социологии и искусствознания. Исходная энергетика исследования – в попытке увидеть геокультурные пространства как автономные потоки образов, связанных с позицией наблюдателя.

Рис. 13. Факторы формирования географического образа в ходе путешествия

Классическое зрение, чьи принципы были сформированы еще в древности, может до бесконечности фиксировать последовательные позиции наблюдения, добиваясь тщательной проработки деталей. Однако методологическая надежность этих позиций стала снижаться одновременно с возникновением образов, репрезентации и интерпретации которых опирались на возможности быстрого расширения пространства видения. Первоначальные попытки живописцев XVIII–XIX вв. сохранить в своих произведениях классические и новые принципы видения столкнулись с невозможностью четкой фиксации позиции наблюдателя. Наблюдатель стал постепенно расставаться со своей субъектностью[303]303
  Там же. С. 267.


[Закрыть], а его тело становилось лишь частью репрезентируемых и интерпретируемых им образов[304]304
  Там же. С. 284.


[Закрыть]. В сущности, главная трансформация заключалась в том, что наблюдатель перестал себя центрировать; Центр мира (= позиция наблюдения) стал резко пустеть, «на глазах» превращаться в пустоту[305]305
  Там же. С. 230.


[Закрыть].

Что требовалось для практически бесконечного расширения человеческого глаза? Формируемые в процессе видения на основе природных явлений культурные ландшафты (вулканы[306]306
  См.: Там же. С. 101 (пример Везувия как светового зрелища).


[Закрыть], облака[307]307
  Там же. С. 67 (облака в Италии и светофания).


[Закрыть], водопады[308]308
  Там же. С. 188 (трансцендирование пейзажа и водопад).


[Закрыть]) стали восприниматься как мощные, плотные и интенсивные (при этом вполне самодостаточные) геокультурные образы, которые могли мигрировать, перемещаться, путешествовать в собственных, аутентичных пространствах. Так, наблюдение водопадов в XIX в. вело к постоянному воспроизводству сакральной географии Египта, а описание вулканов сопровождалось сокрушающей экспансией световых зрелищ, разрушавших всякие перегородки между внутренними и внешними пространствами. Трансцендирование пейзажей, а, по сути, также их самостоятельное воспроизводство вне зависимости от попыток наблюдателя нащупать «реальную почву» под ногами, установить свое положение в традиционном географическом пространстве, стало непременным условием существования сферы тотального геокультурного визионерства.

Уже к началу XX в. накопилось достаточно много концептуальных опытов художников, писателей, философов, критиков, режиссеров, архитекторов, боровшихся «за пустоту», замышлявших побег в растворяющее их пространство – максимальная прозрачность пространства, отождествление пространства с тотальным наблюдением и исчезновение позиции наблюдателя как таковой становились каноном нового зрения[309]309
  Ср. также: с. 113.


[Закрыть]. Среди «героев» тотального наблюдения – Жан-Жак Руссо и Луиджи Пиранделло, Тернер и Кольридж, Раймон Руссель и Вальтер Шеербарт, Велимир Хлебников и Жан Эпштейн, Альбер Жарри и Анри Бергсон. Происходит распад идеи внутреннего пространства (особенно в проектах стеклянного города Шеербарта и Хлебникова[310]310
  Там же. С. 152.


[Закрыть]), образы мира становятся исключительно внешними, создавая постоянно расширяющуюся сферу[311]311
  Там же. С. 242.


[Закрыть].

Стоит задуматься над тем, насколько этот принципиально важный геокультурный переход изменил и идеологию путешествий, бывших весьма традиционным средством накопления культурных впечатлений и эффективным способом интерпретации географических образов. Передвижения с высокой скоростью, все более и более становившиеся нормой в XIX–XX вв.[312]312
  Там же. С. 244 (путешествие по железной дороге). Ср.: Левинг Ю. Вокзал – Гараж – Ангар: Владимир Набоков и поэтика русского урбанизма. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2004.


[Закрыть], привели к тому, что сам путешественник стал восприниматься в терминах баллистики, преобразившись в простое физическое тело, как бы окутанное облаком расширяющихся и растворяющих его географических образов. Онтологичность статуса путешественника стала окончательной и бесповоротной, состояния путешествующего воспринимаются теперь как конкретные и бесспорные образно-географические стратегии. Всякий раз, выезжая из определенного места, путешественник начинает двигаться к нему же (вспомним художественный опыт Венедикта Ерофеева), пытаясь посредством все новых и новых интерпретируемых географических образов пробиться к уже несуществующему центру, который отказался от своей периферии.

Что же происходит со временем наблюдения? Если первоначально художники-пейзажисты пытались буквально вписать временные трансформации в структуры холста – в его пространстве небесные состояния и грандиозные игры света перетекали одно в другое[313]313
  Там же. С. 102. Ср.: Флоренский П. А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях // Он же. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии. М.: Мысль, 2000. С. 81—259.


[Закрыть] – то далее, в художественных, философских, архитектурных опытах – время фактически «сцепляется» с пространством, что означает: культура создает свое время посредством пространства, и всякая устойчивая культура есть не что иное как геокультура. Географические образы как бы нависают над временем, определенной культурной или исторической эпохой, и в то же время обволакивают само время, что означает: в известном смысле, время – это геокультурный образ, ставший замечательным итогом наблюдения земного пространства.

2.4. Картографирование географических образов

Постмодерн предлагает совершенно иное отношение к земному пространству, нежели то, что зародилось в недрах Возрождения. Он отвергает ньютонианское и картезианское представления о пространстве, использовавшие научные и культурные достижения Возрождения. Открытия Пуанкаре и Эйнштейна начала XX в.[314]314
  См.: Пуанкаре А. О науке. М.: Наука. Гл. ред. физ. – мат. лит., 1983.


[Закрыть], по сути, не изменили принципиальное отношение к пространству: ньютоновская механика была вписана в более широкую космологическую картину мира. Эпоха Модерна эффективно эксплуатировала географические образы, «заряженные» на бесконечное расширение и освоение мира, и понятие Запада стало естественным следствием такого развития[315]315
  См.: Нанси Ж. – Л. Corpus. М.: Ad marginem, 1999. С. 68.


[Закрыть]. Проект Постмодерна предлагает и экстенсивное, и интенсивное понимание географических образов мирового развития: «Был космос, мир распределенных местоположений, мест, данных богами и богам. Была res extensa, естественная картография бесконечных пространств и их распорядителя, инженера-конкистадора, наместника исчезнувших богов. Ныне же наступает mundus corpus, мир как вселюдность – ширящееся заселение мест тел(а)»[316]316
  Там же. С. 65.


[Закрыть]. Пространство управляет само собой, видя себя со стороны местами и странами, локализуя и топологизируя себя политическими, социальными и экономическими событиями, воспринимаемыми в исторических перспективе и ретроспективе. Пространство самоуправляется; время «располагается» в пространстве как возможность его самоуправления.

Мир Постмодерна – это «мир без Субъекта своего предназначения», мир тел, обретающих и обретших свои места. Происходит интенсивное опространствление мира, мир есть плотность места[317]317
  Там же. С. 66–68. См. также: Костинский Г. Д. Установки сознания и представления о различных традициях в географии // Известия АН СССР. Серия географическая. 1990. № 5. С. 123–129; Он же. Идея пространственности в географии // Там же. 1992. № 6. С. 31–40; Он же. Географическая матрица пространственности // Известия РАН. Серия географическая. 1997. № 5. С. 16–31; Lowenthal D. Geography, experience and imagination: towards a geographical epistemology // Annals of Association of American Geographers. 1961. № 37. P. 1–5; Corbin H. Mundus imaginalis or the imaginary and the imaginal // Spring 1972. Dallas: Spring Publications, 1972. P. 1—19; Tuan Y. Topophilia. New Jersey: Princeton University Press, 1974; Idem. Space and place. L.: Edward Arnold, 1977; Forer P. A place for plastic space // Progress in human geography. 1978. № 2. P. 230–267; Soja E. W. Postmodern Geographies: The Reassertion of space in critical social theory. N. Y: Verso, 1989. Harvey D. The condition of post-modernity. L.: Basil Blackwell, 1989; Idem. Between space and time: reflections on the geographical imagination // Annals of Association of American Geographers. 1990. № 80. P. 418–434; Tuan Y. Realism and fantasy in art, history and geography // Ibid. P. 435–446; Lefebvre H. The Production of Space. L.: Basil Blackwell, 1991. Couclelis H. Location, place, region, and space // Geography's Inner Worlds. New Brunswick: Rutger Univ. Press, 1992. P. 215–233; Daniels S. Place and Geographical Imagination // Geography. 1992. № 4 (337). P. 310–322 и др.


[Закрыть]. Идеология Постмодерна – это геоидеология мира, мир «…есть собственное место реальных протяжений, опространствления наших тел, их раздельных существований, их разделенных сопротивлений»[318]318
  Нанси Ж. – Л. Указ. соч. С. 67–68.


[Закрыть]. Мировое развитие есть само по себе глобальный географический образ. Что это означает?

В истоках понимания мирового развития как глобального географического образа – изменения в области картографии, в восприятии путешествий и политики, заложенные эпохой Модерна.

Изменения в области картографии: Великие географические открытия, появление современных картографических проекций, создание первых глобусов, метафизика шарообразной формы Николая Кузанского[319]319
  Кузанский Н. Об ученом незнании // Он же. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1979. С. 47—185; Он же. О предположениях // Там же. С. 185–281.


[Закрыть]означали возможность метагеографии, в рамках которой мир становится предельно географическим образом.

Изменения в восприятии путешествий: путешествия стали основой идеи единства мира; благодаря им мир, пожалуй, впервые стал восприниматься как тотально связная география. Став, по сути, идеологией пути[320]320
  Jackson J. B. Landscape in Sight: Looking at America / Ed. by H. L. Horowitz. New Haven and London: Yale University Press, 1997.


[Закрыть], путешествия теперь содержательно насыщали мировое развитие как глобальный географический образ. Тотальное, непрерывное путешествие в пределе и есть мировое развитие; частные, локальные путешествия – это приближения к глобальному географическому образу.

Изменения в восприятии политики: политика теперь обеспечивала форму мирового развития как глобального географического образа[321]321
  См. особенно: Хаусхофер К. О геополитике. Работы разных лет. М.: Мысль, 2001.


[Закрыть]. Глобальность означала политичность, и эта геополитическая «формула» вела к определенной политической экономии образа (образов) мира. По принципу дополнительности, политика уравновешивала изменения в восприятии путешествий, упрощая, выравнивая, преобразуя непрерывный ряд подробных операций содержательного насыщения мирового развития.

Эти изменения стали причиной радикальных преобразований и в содержании репрезентаций мирового развития.

Первое преобразование: мировое развитие, понимаемое как глобальный географический образ, поставило проблему географической идентичности самого мира. Географические образы теперь параметризировали мировое развитие, создавая новые пространства, в которых получали признание определенные «брэнды» мирового развития. Такова, например, концепция «устойчивого развития» (sustainable development).

Второе преобразование: мир стал восприниматься как череда географий; получился своего рода «Декарт в квадрате». Мир в целом стал не чем иным, как мировым развитием; рельеф мирового развития определял глобальность самого мира.

Изменились и формы интерпретаций мирового развития, понимаемого как глобальный географический образ.

Первая форма интерпретации: кинематографическая форма («видео»), обеспечивающая симультанность самого восприятия мирового развития[322]322
  Ср.: Бергсон А. Материя и память // Он же. Собр. соч. СПб., 1913. Т. 3; Тынянов Ю. Н. О сюжете и фабуле в кино // Он же. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 324–326; Он же. Об основах кино // Он же. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 326–346.


[Закрыть]. Мир предельно хорологичен, события как бы наплывают друг на друга, заслоняя друг друга и одновременно «просвечивая» друг сквозь друга. Мир представляет собой как бы стеклянный дом.

Вторая форма интерпретации: использование традиционного нарратива, развивающего мотив экспансии, расширения. Происходит максимальное наращивание образности и предельное дистанцирование по отношению к любому событию. Здесь возможны разрывы в языковой ткани, интерпретирующей мировое развитие, подобно языковым разрывам в художественных произведениях Андрея Платонова. Эта форма предполагает наличие, или потенциальное существование некоего «мирового синтаксиса», а сама география предстает как синтаксис мира.

Пространство Постмодерна поглощает время, время можно помыслить как тело, оно «. есть опространствование»[323]323
  Нанси Ж. – Л. Указ. соч. С. 69, 157.


[Закрыть]. Не существует до и после, а то, что между-телами – образы как их местоимение. «Образы – это не подобия и уж тем более не фантомы и не фантазмы. Это то, каким способом тела поднесены друг другу, это значит – произвести на свет, сместить на край, восславить границу и осколок»[324]324
  Там же. С. 157–158.


[Закрыть]. Географический образ есть представление тела, телесность самого места. Уже ранний Модерн предлагает огромное количество утопий, при этом ряд их был рассчитан на реализацию[325]325
  Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семио-сфера – история. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 182–183.


[Закрыть]. В мире Постмодерна уже невозможны утопии, это «география приумножающихся эктопий»[326]326
  Там же. С. 156. Ср. также античный экфрасис: Гусейнов Г. Ч. Типология античной мифографии // Античная поэтика. Риторическая теория и литературная практика. М.: Наука, 1991. С. 232–256.


[Закрыть]. Географические образы в своей размещенной телесности являют мировое развитие. Мир – постоянно разворачиваемая и переворачиваемая образно-географическая карта. Это постоянно изменяемые геоиконические конвенции, в результате которых мир предстает как сетевая поверхность анимационных изображений[327]327
  См. в связи с этим: Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1998. С. 128, 131, 135. См. также: Greimas A. J. For a Topological Semiotics // M. Gottdiener, A. Ph. Lagopoulos (ed.). The City and the sign. N. Y: Columbia University Press, 1986. P. 25–54.


[Закрыть].

Географическое пространство Постмодерна – это семиотическое пространство, воспринимаемое по преимуществу топологически. Топика образно-географического пространства определяет семиозис мирового развития. Географические образы приравнены к иконическим знакам. Знаковый иконизм географических образов заключается в их необходимой визуальности, фреймовости, сценарности; отсюда представление о мире как «колоде» образно-географических карт. Мир Постмодерна не центрирован, однако любое место есть граница, прежде всего телесная. Геосфера Постмодерна целиком самоописывается и саморегулируется, подобно центру классического культурного пространства Модерна[328]328
  См.:Лотман Ю. М. Указ. соч. С. 179.


[Закрыть]. Мир Постмодерна повсеместно пограничен и эксцентричен. Постмодерн использует здесь достижения Модерна – возникновение самой идеи и практики границы, разделение внешнего и внутреннего, однако использует их по-своему. В мире Постмодерна пограничность и эксцентричность означают максимальную подвижность, текучесть, постоянный дрейф границ; внешнее постоянно перетекает во внутреннее и наоборот. Пространство и время в нем практически не разделимы. Центры и границы совмещаются, сосуществуют, соединяя принципиально различные пространственные характеристики. Постмодерн осуществляет повсеместность в буквальном смысле.

Географические образы Посмодерна могут «тасоваться», как колода карт; ход «тасования» определяет контуры его мира. Предтеча постмодернизма аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес в рассказе «Тлён, Укбар, Орбис Терциус» описал процесс создания энциклопедии вымышленной страны, который постепенно должен оказать влияние на конфигурацию и содержание реального мира. Задача состояла в том, чтобы «… изобразить мир, который бы не был слишком уж несовместим с миром реальным. Рассеивание предметов из Тлёна по разным странам, видимо, должно было завершить этот план…»[329]329
  Борхес Х. Л. Сочинения в трех томах. Т. 1. Рига: Полярис, 1994. С. 286.


[Закрыть]. Мир вымышленного Тлёна – это мир Постмодерна. Основой его геометрии является не точка, а поверхность; перемещаясь, человек меняет окружающие его формы автоматически. Утеря предметов ведет к появлению вторичных, уже найденных, предметов («хрёниров»), формы которых более соответствуют ожиданиям их нашедшего. Образуется череда «хрёниров», меняющих своими постоянно совершенствующимися очертаниями прошлое[330]330
  Там же. С. 281–282.


[Закрыть]. Развитие мира предстает как текучее пространство, меняющее формы времени. Рассказ «Алеф» – воплощенная иллюстрация другой особенности мира Постмодерна. Географические образы Постмодерна, размножаясь с огромной скоростью (можно говорить уже не о геометрической, а географической прогрессии), полностью равнозначны. Каждый из этих образов должен восприниматься в контекстах других существующих образов. В рассказе Борхеса в подвале дома находится таинственное место, Алеф – точка пространства, в которой собраны все остальные точки пространства[331]331
  Там же. С. 486.


[Закрыть]. Выполнив все требования, герой рассказа увидел Алеф: «.миллионы явлений – радующих глаз и ужасающих, – ни одно из них не удивило меня так, как тот факт, что все они происходили в одном месте, не накладываясь одно на другое и не будучи прозрачными. То, что видели мои глаза, совершалось одновременно…»[332]332
  Там же. С. 489. Заметим, что поиск пространственных различий от места к месту в их фактической одновременности был главной целью классической хорологической концепции в географии, сформировавшейся в середине XIX – начале XX века. Эта цель не была достигнута, однако хорологическая концепция до сих пор остается одной из наиболее мощных географических концепций (об этом см.: Замятин Д. Н. Моделирование географических образов… С. 8—41; сокращенный вариант см.: Он же. Методологический анализ хорологической концепции в географии // Известия РАН. Серия географическая. 1999. № 5. С. 7—15). Можно сказать, что хорологическая концепция – попытка протопостмодерна в научной географии. В рамках Постмодерна концепция географических образов – естественная наследница хорологической концепции. Ср.: Верлен Б. Общество, действие и пространство. Альтернативная социальная география // Социологическое обозрение. 2001. Т. 1. № 2. С. 25–46.


[Закрыть].

Географические образы Постмодерна формируют ментальные пространства нового типа. «Отражаясь» друг в друге и постоянно размножаясь, эти образы придают любой выделяемой пространственной конфигурации уникальный, индивидуальный характер. Они семантически насыщают друг друга, обеспечивают перманентную семантическую «подпитку» собственной конфигурации[333]333
  См.: Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Издательская группа «Прогресс» – «Культура», 1995. С. 446. См. также в связи с этим: Ришар Ж. – Ф. Ментальная активность. М.: ИПРАН, 1998.


[Закрыть]. Каждая подобная конфигурация естественным образом отсылает к другим, семантически с ней соприкасающимся. Возникает постоянно растущее поле семантических смыслов, каждый из которых последовательно выходит на очередной мета-уровень[334]334
  Ср. в связи с этим образ Сибири у декабриста Батенькова после его поездки со Сперанским, когда «Сибирское» пространство… естественно отсылало к другим «пространствам» России, увиденным теперь синтетически и стереометрически…» (Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ… С. 464).


[Закрыть]. Мировое развитие осуществляется по бесчисленному множеству образных траекторий и на этом же бесчисленном множестве.

Описание географических образов Постмодерна возможно и необходимо в рамках когнитивной теории. Процесс познания стал прямо зависимым от пространственных конструкций, создаваемых и работающих в языке и языком. Тотальное освоение пространства Постмодерном происходит путем внедрения языка в само пространство (пространства); возникают структуры описания, в которых язык неотделим от характеризуемого пространства – другими словами, язык-пространство. Пространства Постмодерна – это метаязык, с помощью которого осуществляются ментальные репрезентации. Ментальные пространства реализуются как глобальные и одновременно точечные, локальные географические образы. Пространственность этих образов обеспечивает эффективность ментальных репрезентаций. Географические образы репрезентируются как ключевые пространственные концепты, создающие собственные концептуальные пространства. В соответствии с проведенными ментальными репрезентациями строятся схемы интерпретации, которые определяют характер и уровень соотнесения географических образов в метапространстве и ориентируют их по отношению друг к другу. Мир представляется как реализация определенных схем интерпретации[335]335
  См.: Кубрякова Е. С., Демьянков В. З., Панкрац Ю. Г., Лузина Л. Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М.: Филологич. ф-т МГУ, 1996. С. 99– 100, 157–158, 91, 180; также: Кубрякова Е. С. Язык пространства и пространство языка (к постановке проблемы) // Изв. АН. Серия литературы и языка. 1997. Т. 56. № 3. С. 22–32; Рахилина Е. В. О тенденциях в развитии когнитивной семантики // Известия АН. Сер. лит. и яз. Т. 59. 2000. № 3. С. 3—16. Ср.: Луман Н. Тавтология и парадокс в самоописаниях современного общества // СОЦИО-ЛОГОС. Вып. 1. Общество и сферы смысла. М.: Прогресс, 1991. С. 194–219; Он же. Общество как социальная система. М.: Логос, 2004.


[Закрыть]. «Границы интерпретации являются одновременно и границами воспринимаемого мира»[336]336
  Кубрякова Е. С., Демьянков В. З., Панкрац Ю. Г., Лузина Л. Г. Указ. соч. С. 180.


[Закрыть]. Пространства Постмодерна – когнитивная география ключевых концептов, репрезентирующих образы одновременных миров (мест). Мировое развитие интерпретируется как наложение концептуальных структур, параметризованных географически. Мир представляется как структурное пространство (пространство структур), а концепт мирового развития означает, прежде всего, пространственное развитие, реализуемое в последовательных трансформациях географических образов.