Текст книги "Снегопад в Берлине / A Snowfall in Berlin"

16
Здесь везде призраки

РОЗА. Я люблю ощущать пузырьки кожей. Пребывать голыми в теплой жидкости – наше естественное состояние. Это мы вспоминаем, когда спим. Это фильм мы видим в наших головах перед тем, как просыпаемся с криком, ослепленные светом проектора. Маленькие пылинки пляшут в этом свете, каждая из них – вселенная. Этот фильм – сон.

ЭМИЛИЯ. Ты не живешь в фильме. Фильм – это ты.

РОЗА. Я на мгновение задремала, и мне приснилось, как мой отец подходит ко мне, чтобы предупредить. Он сказал, что я в опасности.

КОУТС. Роза? Ты в порядке?

РОЗА. Здесь везде призраки. Они вокруг меня.

КОУТС. Роза?

МЕГАН. Ты говорила, что не знала своего отца.

РОЗА. Может, это был не мой отец. Может, это был чей-то еще отец. Тикали часы, шел снег. Может, это был полицейский. Печальный человек с ирландской фамилией. Он искал свою дочь, но она потерялась в море.

КОУТС. Я вхожу.

РОЗА. Держись подальше. Я серьезно. У меня пистолет.

КОУТС. Нет у тебя пистолета.

РОЗА. У меня может быть пистолет.

КОУТС. Ты должна выйти оттуда, немедленно, а не то Наташа очень рассердится на тебя, а мы не хотим сердить Наташу, так?

РОЗА. В моем сне стрелки часов на башне движутся к полуночи. Дочь могильщика сидит в саду, огороженном стеной, вяжет свитера для умерших актеров. Как одна из Мойр. Демоны крадутся в темноте. Пауки в ее голове. Полицейский, который ей не отец, пытается ее спасти, но приходит слишком поздно. Мертвого спасти невозможно.

МЕГАН. Ты знаешь, почему ты с Коутсом, так? Ты ищешь отца. Поэтому ты разрешаешь насиловать себя такому козлу, как он. Он всего лишь жалкая замена того, кто тебе действительно нужен. Или ты только думаешь, что нужен. Знаешь, у меня был отец, но иногда девушке гораздо лучше, если его у нее нет. Мой отец жестоко нас избивал, когда кулаками, а когда – и ремнем. Крики разносились по всему Дублину. Он избивал мать, избивал мальчишек, избивал девчонок. Избивал больших и маленьких. Любимчиков у него не было. От этого сукиного сына всем доставалось поровну. Я сбежала оттуда, едва мне исполнилось шестнадцать, и нисколько об этом не пожалела, ни на одну секунду.

РОЗА. Но ты тоже с ним спала. Ты спала с Коутсом.

МЕГАН. И что? Это тут причем?

РОЗА. Значит, ты тоже искала отца?

МЕГАН. Я никого не искала.

РОЗА. Тогда почему ты легла под него?

МЕГАН. Потому что я никого не искала.

КОУТС. Глаза обезьяны. Два красных глаза в темноте.

НАТАША. Глаза моего отца.

МЕГАН. И вот Наташа… Она что-то ищет.

РОЗА. Что?

МЕГАН. Что-то такое, чего ей не найти.

17
Касабланка

НАТАША. В темном доме со множеством комнат потерявшийся ребенок. Лунный свет струится в приоткрытое окно. У кровати темная фигура, с двумя красными глазами. Кто-то рыдает в соседней комнате. Все дым и зеркала. Мой отец ремонтировал часы. Мы жили над мастерской-магазином. Поздними вечерами я лежала в кровати, часы тикали и отбивали удары, а я дожидалась возвращения матери. Я знала, что он тоже ее ждал. Иногда шел дождь. Я родилась в грозу. Моя мать тогда чуть не умерла, и уже никогда не стала прежней, говорил мне отец. За это винил меня. Любил ее до беспамятства. А потом она начала уходить по вечерам. Это опасно, любить слишком сильно. Это опасно, любить вообще. Сценарий другой?

КОУТС. Сценарий тот же. Говорю тебе, ты сходишь с ума. Конечно, это кинобизнес. Все, кого мы знаем, безумны. Здравомыслящие люди делаю автоматическое оружие и бомбы. И вот что я хочу знать, зачем нам нужно такое количество дублей? По-твоему, мы снимаем величайший фильм после «Касабланки».

НАТАША. «Касабланка» – глупый фильм. В нем нет никакого смысла. Люди не бросают людей ради любви или политических идей. Они бросают их, потому что не хотят иметь с ними дела.

ЭМИЛИЯ. Она перерабатывает материал снова и снова. Эпизоды появляются и исчезают в различных сочетаниях. Она делает не для того, чтобы найти истину, но чтобы скрыть ее во множестве ложных троп. Лжец и актер – суть одно, как спасенные и проклятые. И первые и вторые предпочитают альтернативные варианты реальности. Фильмы – ложь, сохраненная и разделенная. Это ложные путешествия во времени.

НАТАША. Я так работаю, потому что не доверяю точно и аккуратно увязанному в единое целое. Ни в искусстве, ни в жизни. Когда все идет, как по маслу, мне становится не по себе. Беспорядок – вот что напоминает тебе о том, что ты живой. Вселенная случайна, но в ней есть порядок. Как в работе Бога, так и в нашей.

ЭМИЛИЯ. Бог – тот же Альфред Хичкок. Он появляется во всех своих фильмах, но, если не сосредотачиваться на фильме, ты его не заметишь.

НАТАША. С одной стороны, стремление все контролировать, определять. С другой – желание просто посмотреть, что получится. Произведение искусства – продукт и первого, и второго. Создание вселенной – это балансирование между порядком и хаосом. Планировать наперед, но оценивать красоту того, что появляется неожиданно, и использовать это. Мир – это коллаж. Структура – иллюзия, созданная призраками случайных событий. Каждое случайное событие – точка. Наше воображение связывает точки, точно так же, как находит животных в созвездиях. НО можно провести линии и иначе. Ты планируешь, но остаешься открытой потоку событий. Так ты сотрудничаешь с Богом.

ЭМИЛИЯ. Или с дьяволом. Откуда у тебя уверенность, что ты сотрудничаешь не с дьяволом? Когда я была плохой девочкой, а такое случалось часто, монахини запирали меня в чулане с дьяволом. Дьявол там, говорили они. Дьявол там, с тобой в темноте. И я сжималась в комок в углу, в полном ужасе, дрожала, мочилась в трусы. И сегодня я могу сказать, когда дьявол близко. Потому что он пахнет нафталином. Когда я сидела в чулане, в темноте, дьявол объяснял мне, какие они, люди, но тогда я ему не верила, потому что он был князем лжи. Теперь я знаю, что нет у дьявола необходимости лгать. Он может делать свою работу, говоря правду.

18
Чем ворон похож на письменный стол?

РОЗА. Почему вы так часто на меня смотрите. Вы смотрите на меня снова и снова? Почему вы это делаете.

МУЛЛИГАН. Ты наводишь меня на мысли о дочери.

РОЗА. Она умерла?

МУЛЛИГАН. Насколько я знаю, нет.

РОЗА. Тогда я – не она.

МУЛЛИГАН. Это точно.

РОЗА. Тогда почему вы задерживаетесь здесь допоздна, разговаривая с умершей девушкой?

МУЛЛИГАН. Пытаюсь разгадать головоломку.

РОЗА. Как ворон стал похож на письменный стол?

МУЛЛИГАН. Как ты умерла.

РОЗА. Я утонула. Эти жемчужины были моими глазами.

МУЛЛИГАН. Но почему ты утонула?

РОЗА. Слишком много воды. Недостаток воздуха. Всего в жизни или слишком много, или недостаточно, а граница между ними едва намечена.

МУЛЛИГАН. Кто-то тебя убил. Кто именно?

МЕГАН. Муллиган?

МУЛЛИГАН. Что?

МЕГАН. Говорите сам с собой, так?

МУЛЛИГАН. Больше никто слушать не хочет.

МЕГАН. Хочу вам кое-что сказать?

МУЛЛИГАН. Вы пришли, чтобы сознаться в содеянном?

МЕГАН. На такое я пойду только на исповеди.

МУЛЛИГАН. Моя мать хотела, чтобы я стал священником, но всерьез эта идея не рассматривалась после того, как я увидел голой мою кузину Мэри. Мама мне этого не простила. Она ненавидела себя за то, что согласилась выйти за копа. Не могу сказать, что я ее за это осуждал. Моей жене тоже не очень нравилась моя профессия.

МЕГАН. Но вы могли выбирать не только между священником и копом. Вполне могли бы стать кем-то еще.

МУЛЛИГАН. Не знаю. Взгляд моего отца, когда я сказал ему. Грустный, но с гордостью за меня. Ради этого стоило идти в полицию. Вы понимаете, о каком взгляде я говорю?

МЕГАН. Нет. Не понимаю.

МУЛЛИГАН. Так что вы хотели мне сказать?

МЕГАН. Вы спросили меня, кто такая Валентина. Девушка, о которой говорила Роза, когда позвонила мне, и я кое-что вспомнила. Она действительно однажды упомянула это имя, может, за месяц до ее смерти. Роза сказала мне, что одной ночью, вскоре после того, как она переехала к нам, случилась сильная гроза. Гроз Роза боялась панически. Она была в своей комнате одна, в незнакомом доме, и решила найти меня, но не могла определиться, в какой я комнате, в коридоре позвала меня по имени, услышала, как кто-то откликнулся, в одной из комнат, подумала, что это я ей ответила, вошла, и попала в спальню Наташи. И там, на кровати, Наташа металась во сне, ей снился кошмар, она плакала, и говорила на русском, и, разумеется, Роза понятия не имела, что говорила Наташа, но запомнила, что та повторяла одно имя – Валентина. Роза знала, что должна немедленно уйти, но, по ее словам, Наташа выглядела такой прекрасной, обнаженная, плачущая, что-то говорящая во сне, что она долгое время стояла и смотрела на нее. Как парализованная. Ее охватило всесокрушающее желание забраться в постель и успокоить Наташу, но потом она услышала чьи-то шаги на лестнице, и вернулась в свою комнату.

МУЛЛИГАН. И она так и не спросила об этом Наташу?

МЕГАН. Нет. Посчитала, что неудобно. Вам это поможет?

МУЛЛИГАН. Да. Спасибо.

МЕГАН. Вы в порядке?

МУЛЛИГАН. Не знаю. Конечно. А что?

МЕГАН. Он вас пахнет спиртным.

МУЛЛИГАН. Я в порядке.

МЕГАН. Вы скучаете по дочери?

МУЛЛИГАН. Все у меня хорошо.

МЕГАН. Составить вам компанию?

МУЛЛИГАН. Нет.

МЕГАН. Вы уверены?

МУЛЛИГАН. Нет. Да. Я уверен. Нет. Идите спать.

МЕГАН. Хорошо.

(Колеблется, потом уходит).

РОЗА. Вы подбираетесь слишком близко.

МУЛЛИГАН. К чему?

РОЗА. Ко всему. Берегитесь. Мне приснился сон, будто я лежу голая в воде, смотрю вверх. Кто-то высосал мою душу, и теперь внутри ничего не осталось. Я совершенно пустая.

МУЛЛИГАН. Кто тебя убил, Роза?

РОЗА. Валентина. Меня убила Валентина.

19
Сквозь тусклое стекло

НАТАША. Вы все еще здесь? Почему вы все еще здесь?

МУЛЛИГАН. Я пытаюсь, разобраться в вас всех, но чем больше узнаю, тем меньше понимаю. Словно вы все с какой-то другой планеты.

НАТАША. Мы похоже гораздо больше, чем вы готовы допустить. Создание фильма – все равно, что складывание пазла. Это расследование. Попытка что-то понять, даже если нет у тебя уверенности, что именно ты пытаешься понять. Найти объяснение, есть оно или нет. Мы оба занимаемся созданием гипотетических реальностей.

МУЛЛИГАН. Я ничего не создаю. Я ищу правду.

НАТАША. Нет. Вы выдумываете историю, которая вроде бы подходит, и пытаетесь заставить нас остальных принять ее, как реальность. Но объяснение, с которым вы выходите, ложь, потому что объяснение – это гипотетическая конструкция, которая по определению всегда ложь. Я выросла в Советском Союзе, и в этом эксперт. Кино – это отражение в темном зеркале. Это не реальность, и один и тот же предмет выглядит по-разному в разных зеркалах и под разным светом, но искусство такое допускает. Вы – нет. Ваша правда – лицемерие, потому что она насаждает ложь, будто правду можно установить. Это лицемерие закона, власти, насилия. Разумеется, когда искусство пытается отразить это насилие, для него появляется риск самому стать актом насилия. Искусство более опасное, чем вы думаете. Но то, что делаю я, более честное, чем то, что делаете вы.

РОЗА. В приюте нам говорили: плохих детей мы сажаем в мешок и топим.

МУЛЛИГАН. У нас мертвая девушка, и она реальная, и есть причина, по которой она умерла, и я собираюсь выяснить, как и почему это произошло.

НАТАША. На самом деле вы не выясните, потому что мы вас меняем.

МУЛЛИГАН. Меняете меня?

НАТАША. Мы решили подобрать другого актера на роль полицейского детектива. Мы премного вам благодарны за ваш вклад, но просто не складывается.

МУЛЛИГАН. Я не понимаю.

НАТАША. Мы чувствуем, что ваш персонаж слишком вовлечен персонально. Сначала это казалось интересным, наблюдать, как он все глубже и глубже погружается в то, что представлялось ему альтернативной вселенной, но мере того, как он становился все более вовлеченным, реалистичность его только падала. Поэтому мы движемся в ином направлении.

МУЛЛИГАН. Вы не можете заменить меня.

НАТАША. Я могу делать все, что захочу. Я – режиссер. Это мой мир, и я здесь – Бог. Но мы искренне желаем вам удачи в ваших будущих проектах.

МУЭЛЛИГАН. Коутс прав. Вы нездоровы.

НАТАША. Конечно, я нездорова. Уже какое-то время. Несколько лет танцевала на краю пропасти. Но у меня великолепная координация. Танцами я занимаюсь с детства. В моей голове я по-прежнему танцую. На самом краю пропасти.

МУЛЛИГАН. Расскажите мне, что случилось с девушкой.

НАТАША. Я не знаю, что с ней случилось.

МУЛЛИГАН. Она не могла покончить с собой, и никакой это ненесчастный случай. Вы застукали ее с Коутсом? Так все было? Вы вернулись, вынырнув из снегопада, застукали их вместе, и это вывело вас из себя? Он лжет, прикрывая вас?

КОУТС. Молчание. Изгнание. Хитрость.

МУЛЛИГАН. Вы вернулись во время снегопада и нашли их в ванной, она – лежала голой в воде… Может, они оба были в ванне.

НАТАША. Это неправда. Она была только наполовину голой. И не в ванне. Они были на диване. И не в тот день, когда она умерла. Днем раньше.

РОЗА. Он помогал мне репетировать эпизод.

НАТАША. Без блузки?

РОЗА. В комнате было очень жарко.

НАТАША. Сосульки свисали с карнизов. Птицы примерзали к деревьям. Маленькие дети бросали об стены замороженных крыс и наблюдали, как они разлетаются на кусочки, как стекло. А ты сидела в гостиной с голыми сиськами, потому что там было очень жарко?

РОЗА. Извини.

НАТАША. Твоей вины в этом нет. Это все он. Разве ты не видишь, какое он дерьмо? Он – чудовище.

КОУТС. Тебе нравится так думать, потому что именно по этой причине ты не можешь передо мной устоять. Тебя тянет к монстрам. Догадываюсь, твой отец был монстром.

НАТАША. Ты ничего не знаешь про моего отца.

КОУТС. Я ни о ком ничего не знаю. Но я прав, так?

ЭМИЛИЯ. Моему отца нравилось вынимать свой стеклянный глаз, класть его в вазочку с оливками и говорить: «Он смотрит на тебя, детка».

МУЛЛИГАН. Итак, вы нашли Коутса и Розу полураздетыми на диване. И что вы сделали?

НАТАША. Я велела ей держаться от него подальше. Она убежала. На следующий день у нас возникли проблемы на съемочной площадке. Она была без сил. Пошла домой, чтобы отдохнуть. А когда я вернулась, то нашла ее мертвой.

МУЛЛИГАН. Вы лжете.

НАТАША. Я не лгу.

МУЛЛИГАН. С вами это легко определить. Вы моргаете, когда лжете.

НАТАША. Я не моргаю, когда лгу. (Моргает). Ладно. Когда я пришла во второй раз. Я приходила дважды. Когда ушла в первый раз, она была жива. Я не сказала вам, потому что это не имело значения.

МУЛЛИГАН. Вы не сказали мне, потому что случилось что-то такое, о чем мне, по вашему разумению, знать не следовало. Что случилось?

НАТАША. Она была расстроена. Хотела уехать со съемок.

20
Язык, на котором я не говорю

РОЗА. Думаю, я больше не выдержу.

НАТАША. Разумеется, выдержишь. Немедленно возвращайся на съемочную площадку.

РОЗА. Мне это не под силу. Я не могу есть. Не могу спать. Не могу сидеть на месте. Не могу сосредоточиться. Съемки убивают меня. Это единственное место, где я могу расслабиться.

НАТАША. Но ты не расслабляешься. Посмотри, как напряжены твои плечи. Вот. (Начинает массировать ей плечи). Сплошные комки мышц. Здесь. И здесь. Здесь. Если ты хочешь стать актрисой, ты должна научиться расслабляться. Не научившись расслабляться, ты не станешь сильной, а ты должна быть сильной, чтобы сниматься.

РОЗА. Иногда я сильная. Я могу быть сильной. Но здесь так ужасно одиноко. Здесь все – игра. Все – ложь. И каждый здесь использует кого-то еще. Все рано, что меня переводят на язык, на котором я не говорю. Я думаю, в какой-то другой жизни я была кем-то еще, кем-то более счастливой, но просто не могу вспомнить. В подземке у меня возникало неодолимое желание бросится под приближающийся поезд, как сделала Анна Каренина.

НАТАША. Тебе просто нужно держаться подальше от Коутса. Он разлагает твою душу. Такие люди – яд.

РОЗА. Я знаю, что он ужасный, но пока он ухлестывал за мной, я чувствовала себя нужной. То есть был кто-то, жаждавший что-то от меня получить. Я даже могла держаться за иллюзию, что меня любят. И теперь, когда я смотрю на него, что-то из прошлого заползает в мою душу, как гигантская костистая лапа, и сдавливает ее, пока у меня не перехватывает дыхание, и я хочу вернуть то чувство.

НАТАША. Мы никогда не можем ничего пережить. В наших душах вы всегда снимаем один и тот же фильм. Просто с другими актерами.

РОЗА. Это так приятно. В одном из приютов, где я выросла, была девочка постарше, которая делала мне массаж. И единственным местом, где я чувствовала себя в безопасности, была большая старая ванна на ножках. И она гладила меня. Так мягко. Так нежно. А однажды поцеловала. Возможно, это был единственный момент в моей жизни, когда я была совершенно счастлива. Только один момент. Больше она никогда этого не делала.

НАТАША (встает на колени у ванны, ее лицо на одном уровне с лицом РОЗЫ, касается рукой щеки РОЗЫ). Посмотри на меня. Никто здесь тебя не обидит, потому что я этого не допущу. Я защищу тебя. Клянусь, защищу. Но ты должна вернуться на съемочную площадку. Там твое место. Здесь ты в полной безопасности. Здесь ты дома.

(Пауза. РОЗА касается рукой щеки НАТАШИ, целует ее. Входит ЭМИЛИЯ).

ЭМИЛИЯ. Кто-то украл куклу из моего кукольного домика. Я думаю, крыса. (Видит их). Что это? Что это, черт побери? Вот что ты делаешь? Спасаешь этого бедного ребенка от Коутса, чтобы самой растлить в ванне?

НАТАША. Никто никого не растлевает. И в любом случае, тебя это не касается.

ЭМИЛИЯ. Меня это не касается? Меня это не касается? Кто ты такая, чтобы говорить мне, касается это меня или нет? Ты здесь только благодаря мне. Ты замерзала до смерти, а я тебя спасла. Ты голодала до смерти, а я накормила тебя. А теперь я обнаруживаю, что ты растлеваешь детей.

НАТАША. Она не ребенок, и я не растлеваю ее.

РОЗА. Она ничего не сделала.

Эмилия. А ты в это не лезь.

РОЗА. Это сделала я. Не она.

ЭМИЛИЯ. Я сделала для тебя все. У тебя не было ничего, а я дала тебе все. И ты ведешь себя, словно я – твоя служанка. Я так сильно тебя любила. А ты относишься ко мне с таким презрением.

НАТАША. Не отношусь я к тебе с презрением. Просто не могу любить тебя, как тебе этого хочется. Я никого не могу любить. Однажды могла. Больше не могу. Что-то во мне умерло. Я могу быть счастлива только в темноте. Сидеть в темноте и чувствовать себя потерянной. Иногда это успокаивает или подавляет желание перерезать себя горло. На большее я не способна.

ЭМИЛИЯ. Мне следовало оставить тебя в снегу. (Уходит).

РОЗА. Это моя вина. Я никому не хотела причинять неприятностей.

НАТАША. Это не твоя вина. Она слишком много пьет. Я с ней поговорю. Она придет в норму.

РОЗА. Никто в норму не придет. Это какой-то другой фильм. Не этот. Этот фильм – совсем не такой.

21
Королева дождливой страны

НАТАША. Я пошла за Эмилией, но не смогла ее найти. А когда вернулась, обнаружила Розу мертвой.

МУЛЛИГАН. Есть что-то еще.

НАТАША. Больше ничего нет. Я рассказала вам все.

МУЛЛИГАН. Что-то вы знаете, или что-то подозреваете, или что-то такое, что вы знаете, не осознавая этого. Но что-то вы не оставляете за кадром.

НАТАША. Вы продолжаете говорить, что сможете понять, как и почему это произошло. Но прошлое – всего лишь фильм в вашей голове. Единственном месте, где он существует. Правда – то, с чем можно иметь дело.

МУЛЛИГАН. Нет, это реальность, отделенная от того, что вам хочется, отделенная от того, чего вы боитесь, отделенная от фильма, который крутится в вашей голове. И вполне возможно ее осмыслить.

НАТАША. Невозможно осмыслить что-то или кого-то. Сердце другого – темный лес. Русская пословица.

РОЗА. Валентина. Это имя, которое она произносит во сне. И она плачет.

МУЛЛИГАН. Кто такая Валентина?

НАТАША. Никто.

МУЛЛИГАН. Перед смертью она позвонила Меган по телефону и спросила, Валентина ли это? Кто такая Валентина?

НАТАША. Она не имеет никакого отношения к происходящему здесь.

МУЛЛИГАН. Я думаю, имеет. Я думаю, внутри вас есть что-то такое, что мне нужно понять, если я хочу понять, что здесь произошло. Валентина преследует вас, не дает покоя. Вы произносите это имя во сне.

НАТАША. Откуда, черт побери, вы знаете, что я говорю во сне?

МУЛЛИГАН. Кто такая Валентина?

НАТАША. Я вырезаю этот эпизод. В фильме этого нет.

МУЛЛИГАН. Нет. Этот эпизод в фильме есть. Он и есть фильм.

НАТАША. Фильм – то, что говорю я.

МУЛЛИГАН. Только не в этой части. Это часть – в которой участвует Бог. Эту часть вы контролировать не можете.

ЭМИЛИЯ. Там, где участвует Бог, кто-то обязательно умирает.

НАТАША. Не думаю я, что это Бог. Может, Эмилия права. Может, я сотрудничаю с дьяволом. Теперь я даже не знаю, что реально.

МУЛЛИГАН. Кто такая Валентина?

НАТАША. После смерти моей матери остались только я и папа. Я садилась за ее пианино и играла Шопена, пытаясь раствориться в музыке (Негромко звучит Прелюдия Шопена, как в начале спектакля). Я бы никогда не причинила вреда этой девочке. Она была для меня, как ребенок.

МУЛЛИГАН. Кто такая Валентина?

НАТАША. Моя дочь.

МУЛЛИГАН. Ваша дочь?

НАТАША. У меня была дочь. Я назвала ее Валентиной, как звали и мою мать. После ее смерти отец начал пить, да и я слетела с катушек. Вела очень распутную жизнь. Даже не знала, кто был ее отцом. На самом деле меня это не волновало. Она была для меня всем. Я хотела, чтобы мне было, кого любить. Мой отец сказал, что я – шлюха, как и моя мать. Мне это было без разницы. У меня был ребенок. (К пианино присоединяются другие инструменты и голоса, создавая ту же какофонию, что и в начале спектакля). Но после рождения Валентины мой отец менялся к худшему. Пил все больше, ночами бродил по дому, вел долгие разговоры с давно ушедшей матерью. Кричал на нее. Бросался вещами. Как-то ночью пошел в сарай, взял топор и изрубил пианино. (Громкие удары топора, рубящего пианино, потом внезапная тишина, обрывающая все звуки). Тогда я поняла, что должна увезти ребенка из этого места.

МУЛЛИГАН. И где она теперь?

НАТАША. Она умерла.

МУЛЛИГАН. Как она умерла?

НАТАША. Она умерла, и я поехала в Берлин, чтобы начать новую жизнь.

МУЛЛИГАН. Что случилось с вашим ребенком?

НАТАША. Я знала, что мой отец никогда не позволит мне уйти. Мать покинула его. Теперь я покидала его. Он этого бы не принял.

МУЛЛИГАН. Как умерла ваша дочь?

НАТАША. Она утонула. В ванне.

МУЛЛИГАН. Вы утопили ее?

НАТАША. Нет.

МУЛЛИГАН. Вы утопили вашего ребенка, чтобы получить возможность уехать в Берлин и стать танцовщицей.

НАТАША. Нет.

МУЛЛИГАН. Вы утопили вашего ребенка, и Роза была вам, как ребенок, и когда она пригрозила, что оставит вас, как сделала ваша мать, вы утопили и ее.

НАТАША. Я не утопила моего ребенка. Я любила мою дочь, никогда не причинила бы ей вреда. Я бы умерла за нее.

МУЛЛИГАН. Тогда вы проявили безответственность. Вы вели себя безответственно?

НАТАША. Никакой безответственности я не проявляла.

МУЛЛИГАН. Тогда что с ней случилось? Как она утонула?

(Слышно тиканье часов, капает вода).

НАТАША. В тот вечер я уезжала в Берлин. Закончила все приготовления. Оставалось только забрать паспорт. Я никого не нашла, чтобы присмотреть за ней. Оставила одну на полчаса. Она спала. В кроватке, сладко посапывала. Мой отец где-то пил. Я должна была забрать паспорт. Мне не хотелось ее будить и выносить на мороз. Времени у меня было в обрез. Мой отец никогда бы не отпустил меня, вот я и держала все в тайне. Но он как-то выяснил. И очень, очень разозлился. По натуре он был мягкий человек, но после того, как начал пить, как ушла мама, стал таким вспыльчивым. Когда я вернулась, в доме стояла тишина. Только тикали часы и наверху капала вода. Я сразу поняла: что-то не так. Бегом поднялась по лестнице. И нашла моего ребенка в ванне. Вытащила из воды, попыталась оживить, но она не дышала. И мой отец стоял в дверях. Я крикнула ему: «Вызывай «скорую»!», – но он лишь стоял и смотрел на меня. А потом сказал: «Теперь ты знаешь, каково это, терять все, что ты любишь». Вот я и схватила кочергу. Ударила его по голове. Не знаю, сколько раз ударила его. Завернула ребенка в одеяло, выбежала на улицу, остановила машину, помчалась в больницу. Но Валентина умерла.

МУЛЛИГАН. А ваш отец?

НАТАША. Не знаю. Даже сегодня не знаю, жив он или мертв. И мене без разницы. Я вышла из больницы и поехала в аэропорт, обезумев от горя, ничего, ничего не соображая, в каком-то трансе, в каком-то сне, села в самолет и улетела в Берлин. Но здесь меня никто не ждал. Ни работы. Ни денег. Ни еды. Ничего. Я поехала на один просмотр, поднялась на последний этаж, где были репетиционные залы, услышала музыкальную какофонию, это живо напомнило мне удары топора, которые мой отец обрушивал на пианино матери, сбежала по лестнице вниз, и как раз начался снегопад. Увидев снег, я подумала о своем ребенке, уселась на тротуаре, спиной к стене, закрыла лицо. Мне хотелось умереть. (Пауза. Тиканье часов смолкает, не капает и вода). Но Эмилия меня спасла. Познакомила с другим миром, куда я могла сбегать от воспоминаний. Но лишь на какое-то время. От воспоминаний не сбежишь. Они всегда с тобой. От них не избавишься. Они пролезают в твою работу. Как бы ты не старался отстраниться от них, все, что гложет душу, пролезает в твою работу, так или иначе, и тебе только остается превратить их во что-то еще, и с кем-то разделить, и тогда боль уже не такая сильная, но полностью она не уходит некогда. Когда я увидела Розу, когда заглянула в ее глаза, я увидела своего ребенка. И захотела ее спасти. Вот я и взяла ее к себе. Но ей это не нравилось. Она этого не хотела. Что она хотела, так это уйти.

МУЛЛИГАН. Она собиралась покинуть вас. Как покинула ваша мать. Она собиралась предать вас, как ваша мать предала вашего отца. А чувства ваши были такими же, как у него. Вот вы и поступили с ней точно так же, как ваш отец поступил с вашим ребенком.

НАТАША. Нет.

МУЛЛИГАН. Вы утопили Розу, как ваш отец утопил вашего ребенка.

НАТАША. Я не топила ее. Не топила. Я вернулась и нашла ее утопленной. Клянусь. Когда я ее нашла, это был кошмар. Я словно вновь увидела своего утопленного ребенка. Я обнимала ее и кричала. Каким же жестоким должен быть Бог, доказывая, что его не существует. Эмилия нашла меня. Успокаивала, пока мы ждали «скорую» и полицию. Была очень нежна и заботлива со мной. И к тому времени, когда они приехали, внутри у меня все онемело.

МУЛЛИГАН. Кто еще знал?

НАТАША. О чем?

МУЛЛИГАН. Кто еще знал о вашем ребенке?

НАТАША. Никто.

МУЛЛИГАН. Никто не знал о том, что случилось с вашим ребенком?

НАТАША. Я никому не говорила. Только Эмилии.

ЭМИЛИЯ. Они живые.

МУЛЛИГАН. Эмилия знала?

ЭМИЛИЯ. В кино все живое.

НАТАША. В ту первую ночь. В Берлине. Шел снег. Было очень холодно. Кровать была только одна. И мы лежали в ней, обнявшись, чтобы согреться. Я была такой несчастной. Такой одинокой. Она прижимала меня к себе. Я плакала. И рассказала ей. Она утешала меня. Она – единственная, кому я рассказала. Больше никому. Почему это так важно?

КОУТС. Бойся смерти от воды.

НАТАША (смотрит через сцену на ЭМИЛИЮ, которая стоит за ванной, глядя на РОЗУ). Боже мой…