Текст книги "Путешествие Руфи. Предыстория «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл"

Огюстен присел на каменный бордюр, шедший вокруг могилы, а Эванс прислонился к стене и принялся набивать трубку. Сигара! Как было бы чудесно ощутить вкус сигары, но руки у Огюстена так дрожали, что он не смог бы её зажечь.

Мысли Огюстена обратились к повседневным делам. Надо будет попросить Неемию сменить оформление витрины. И ещё новые носки нужны. Вечером он купит выпивки на всех в «Брате Жаке». Соланж не осмелится возразить. И почему бы ей на этот раз не пойти вместе с ним?

Секунданты, зарядив пистолеты, церемонно пожали друг другу руки. Эванс выбил трубку, и из неё вылетел сноп искр.

Вот и мы словно искры.

Дуэлянтам сказали встать с опущенными пистолетами там, откуда они стреляли в первый раз. По команде они должны были одновременно поднять оружие, прицелиться из длинных стволов без мушки и выстрелить.

«Эванс, может, и не станет стрелять», – подумал Огюстен, вытянув руку с пистолетом вперёд. Он чувствовал себя маленьким, уставшим, запачкавшимся мальчишкой.

Хорошие манеры

На неделе после рокового выстрела, убившего капитана Форнье, Уэсли Эванс купил хлопок «миддлинг», уплатив по девятнадцать центов за фунт. Спустя два года, в день свадьбы Уэсли и вдовы Форнье, даже «хай миддлинг» шёл лишь по десять центов. Саваннцы винили президента Джефферсона в этом обесценивании, поскольку тот запретил продажу всех американских товаров, даже хлопка, Франции и Англии. Несмотря на то что оба государства нарушали американский нейтралитет, Британию, насильно завербовавшую не одну тысячу американских моряков, ненавидели больше, к тому же её торговые суда захватили утраченную американцами торговлю. Хотя существовала контрабанда и ткацкие фабрики Новой Англии стали закупать больше хлопка, для торговцев Саванны наступали тяжёлые времена.

Соланж никогда не допускала мысли, что Огюстена могут убить: такой исход не укладывался у неё в голове. Глупые мужчины – вроде Огюстена – вечно либо сносили обиды, принося извинения, или в худшем случае, вступаясь за честь, получали лёгкое, красивое ранение. Позёры – таковы все мужчины! Хотя в сокровенных мыслях Соланж порой представляла себе смельчаков, сражающихся из-за неё, что было весьма романтично, как в тех утончённо-сентиментальных романах, которые ей теперь прискучили.

В то страшное утро Огюстена привёз домой Филипп. Руфь с пронзительным криком кинулась к экипажу. Соланж приказала ей замолчать, умоляла остановиться, прекратить кричать, но всё было напрасно.

Филипп принёс неуклюжие соболезнования. Граф Монтелон заверил вдову, что всё прошло должным образом, и честь восстановлена.

– Больше этот вопрос подниматься не будет. Будьте уверены.

Руфь сорвалась с места и умчалась прочь по улице, только пятки замелькали. Во рту у Соланж пересохло, горло саднило.

Пьер Робийяр, а может, Неемия, уладил все дела. Соланж подъехала, куда ей сказали, и села между ними на передней скамье в церкви Святого Иоанна Крестителя. Руфь домой ещё не вернулась. Луиза с Кларой, к сожалению, приболели и не смогли прийти на церемонию. Похоже, большая часть знакомых испытывала такое же недомогание. Присутствовали завсегдатаи «Брата Жака», показались и О’Хара, но на кладбище за гробом никто не последовал.

На третий или, может, четвёртый день после похорон явился граф Монтелон, выказывая преувеличенное почтение.

– Вы хорошо знали моего мужа? – спросила она.

Граф поведал, что капитан Форнье был истинным джентльменом «старой школы». Осторожно, как кот, распутывающий моток пряжи, Монтелон заявил, что он, конечно, не хотел бы навязываться, но, учитывая обстоятельства (ведь её супруг служил клерком в «L’Ancien regime», не так ли?), он может предложить реальную помощь вдове Форнье. Он немного занимается покупкой-продажей. У миссис Форнье есть служанка. Как там её зовут?

Соланж не могла сказать имени. Назвать Руфь значило открыть больше, чем хотелось бы Соланж. Она покачала головой:

– Нет, месье. Её сейчас здесь нет.

Монтелон улыбнулся, и Соланж подумала, что лучше бы ничего не говорила. Неужели она сбежала? Он мог бы навести справки. И порекомендовать надёжных охотников за рабами, которые гарантированно приведут к нему добычу. Бывает, что те продавали пойманных рабов, не ставя хозяев в известность. Дамам невдомёк, насколько изворотливы могут быть мужчины…

– Она не сбежала, – нашла в себе силы сказать Соланж. – Я не нуждаюсь в ваших услугах.

– Ну почему же, мадам. Только представьте…

Он не отступался, пока Соланж не выпроводила его, после чего сразу направилась к Неемии.

Руфь видели на рынке, но никто, казалось, не знал, где она ночевала. Ну конечно, он расспросит. И будет осмотрителен. Ох уж этот граф.

На следующее утро или, может, через день слуга Эванса принёс письмо.

Дорогая Соланж!

Примите мои искренние соболезнования. Ваш супруг был более храбрым человеком, чем я.

До этого ужасного события я не придавал значения обычаям южан. И отдал бы что угодно, чтобы оставаться в прежнем неведении!

Я знаю, что вы благоразумная и целомудренная женщина, и уверен, что вы не принимаете близко к сердцу злобные слухи, которые дискредитируют лишь самих сплетников, а не невинную даму!

Как вы понимаете, я не могу вас навещать. Но всегда готов оказать вам материальную помощь. Вы можете рассчитывать на Неемию, как на надёжного посредника.

Я, как и вы, скорблю по капитану Форнье. Он не стал стрелять, в то время как мог бы убить меня наповал.

Ваш покорный слуга, Уэсли Роберт Эванс

На Соланж обрушилось осуждение саваннского общества. Мистеру Эвансу был брошен вызов, а, как знал каждый ребёнок в Джорджии, янки не отличаются здравомыслием. Бесстыдное поведение жены покойного капитана «посеяло зёрна трагедии» (как удачно выразилась Антония Севье), и некоторые шутники (скабрезно подмигивая) прозрачно намекали, мол, неизвестно, какие ещё «семена» были «посеяны».

Лучшая часть саваннского общества была уверена, что Соланж поддержала роковой вызов своего супруга, чтобы уступить его место убийце, своему любовнику-янки.

По иронии судьбы Уэсли Эванс, напротив, вызывал одобрение, как джентльмен, который стрелялся. Уэсли не придавал этим комплиментам ни малейшего значения и порой отвечал на них в таких выражениях, которые могли привести к новому вызову на дуэль, если бы не исключительные обстоятельства и репутация помешанного янки. Непрошеные комплименты уступили место уважительным поклонам, приподниманию шляп и понимающим взглядам. Уэсли с головой погрузился в работу. Каждый судовладелец и плантатор в Низинах вскоре знали его в лицо. Фонари в офисах «Робийяр и Эванс» горели до поздней ночи.

Никто не удивился, когда гостиничный портье обнаружил графа Монтелона мёртвым в его номере. Поначалу, судя по страдальческому выражению лица покойника, заподозрили отравление, но старший по смене заверил, что граф в тот вечер ничего не ел на ужин, удовольствовавшись одним собственноручно очищенным апельсином.

Когда Руфь вернулась домой, Соланж спросила:

– Ты знала, что Огюстена убьют?

Руфь отвела глаза:

– Я вижу некоторые вещи.

– Где ты была?

– Я должна была перевести дух, – и отчаянно повторила: – Я должна была перевести дух!

Она дотронулась ледяным пальцем до щеки своей госпожи.

– Вы выйдете замуж за того человека. Да-да. Лучше пусть вас клянут за то, что вы сделаете, чем за то, чего вы не делали.

Когда Соланж вышла замуж за Уэсли, Антония Севье, в свою очередь, заявила, что та поступила так, чтобы выказать своё презрение мнению добропорядочных граждан, и впоследствии Соланж сама придерживалась такой версии, поскольку не могла понять и признать, как всякая хорошо воспитанная юная леди из Сен-Мало и тем более дочь Эскарлеттов, свою необъяснимую, доводящую до слабости в коленях поспешность, с которой они с Уэсли сбежали с официальной свадебной церемонии в свою супружескую спальню.

Второй муж Соланж оказался столь же практичным и решительным, как и она, но относился к этому с юмором.

– Когда Господь взирает вниз с небес, – говаривал он, – Он видит кишащий муравейник, где не отличить богатого муравья от его слуги.

– Пенни всегда остаётся пенни, – фыркала Соланж. – В муравейнике или на небесах.

Через два года и девять месяцев у миссис Уэсли Эванс родилась здоровая дочка, Полина. На крестины малышки и праздничный приём по этому случаю в доме у Эвансов явились молодые жители Саванны, не заинтересованные в старых скандалах, о которых помнили лишь важные особы ушедшего века со своими устаревшими манерами.

Когда Соланж предложила Руфи стать нянюшкой для Полины, Уэсли воспротивился этому:

– Неужели у каждого ребёнка, родившегося на Юге, должна быть нянька-негритянка?

– Няни дают возможность дамам больше ласкать своих спутников жизни, – ответила Соланж, игриво улыбнувшись, что не одобрил бы ни один из Эскарлеттов.

Уэсли откашлялся:

– Руфь слишком мала.

– Цветные созревают быстрее белых. Руфь уже женщина, а не ребёнок.

– Ни разу не встречал таких, как она. Хоть дождь, хоть град, хоть ветер, светлые полосы, тёмные… А у нашей очаровательной Руфи улыбка не сходит с лица.

– А ты против?

– Я бы очень хотел узнать, что творится у неё в голове.

– Никогда не узнаешь, дорогой. Уж поверь.

И Руфь была приставлена к малышке для естественного воспитания, а мать Полины дарила нежные ласки своему мужу, к взаимному удовольствию обеих сторон.

После отмены эмбарго («проклярго!») Уэсли надеялся, что продажа хлопка пойдёт в гору, но британские и американские политики препятствовали экспорту хлопка вплоть до 1812 года, когда была объявлена война с Британией, которая никак не могла поверить, что Соединённые Штаты больше не являются её колонией.

Подхватив какую-то болезнь в первых числах августа, Луиза Робийяр и её дочь Клара скоропостижно скончались и были похоронены 8 сентября 1812 года. Убитый горем, Пьер предложил свою долю компании «Р-и-Э» партнёру. Благодаря брачному договору, охотно подписанному Уэсли, Соланж осталась в статусе femme sole, но она и дня не думала, прежде чем предоставить мужу капитал для выкупа доли Пьера.

Блокированная британским флотом Саванна изнывала, пока Эндрю Джексон не перебил индейцев – союзников англичан у Хорсшу Бенд, а вскоре после этого и британские регулярные войска в Новом Орлеане. Гентский договор положил конец войне и снял блокаду. В церквях зазвонили колокола, и цена на хлопок сорта «миддлинг» выросла до тридцати центов.

В Саванне повсюду стучали молотки, визжали пилы, а Бэй-стрит была так запружена повозками с хлопком и пилёным лесом, что светские дамы прогуливались теперь по Джеймисон-сквер. Братья О’Хара расширили свою торговую точку, и теперь уже никто не смеялся, когда Джеймс О’Хара купил себе экипаж. На предложение Уэсли вернуть её вклад в «Р-и-Э» Соланж расхохоталась.

– Построй мне дом, которому позавидуют Хавершемы, – сказала она. – Розовый.

– Розовый?

Она решительно сжала губы, и на её лице появилось хорошо знакомое Уэсли выражение.

– Пусть так, – согласился он, поморщившись. – Всё-таки розовый?

Хотя прямо за еврейским кладбищем находились обширные сосновые леса и там один за другим вырастали новые дома, светское общество предпочитало строиться в городе. Уэсли купил два ветхих каркасных дома на Оглеторп-сквер и снёс их.

Когда Руфь спросила:

– Масса Уэсли, зачем вы сломали такие хорошие дома?

Он сказал:

– Чтобы обскакать Джонсов[21]21
  Джонсы – нарицательное имя более обеспеченных соседей.


[Закрыть].

– А кто такие Джонсы?

Полина росла тихим, послушным ребёнком, которому достаточно было только сказать, что нужно сделать, и это немедленно выполнялось. Даже научившись ходить, она никуда не стремилась, хотя Руфь ни на секунду в это не верила и спала на соломенном тюфяке подле колыбели, просыпаясь каждый раз, чтобы утешить малышку, когда той снились кошмары.

Юная нянюшка носила простую голубую сорочку и скромную клетчатую шаль. Руфь была самой молодой няней на Рейнолдс-сквер, высоко задирала нос и не заговаривала ни с кем, если только к ней не обращались. Малышка Полина всегда была чистенькой и одетой по погоде, а когда она научилась ходить, то выглядела так опрятно, что казалось, её накрахмалили с головы до ног. Старшие нянюшки благосклонно относились к юной негритянке-француженке и охотно проявляли к ней участие. Няня Сериз, которая следила за детьми четы Минни, оказывала Руфи особое расположение.

«При коликах нагрей тряпочку в растопленном жиру».

«Отвар листьев с кукурузного початка снимает зуд при кори».

«Отвар коры мелии хорошо выводит глистов».

«Ребёнок плачет не от упрямства, а когда с ним что-то не так».

Отец маленькой Полины приезжал в контору, когда первые лучи солнца серебрили речную гладь, и оставался там, пока фонарщик не начинал свой обход.

Эвансы ужинали вместе с дочерью и укладывали её спать, помолившись у детской кроватки. Поскольку Уэсли принадлежал к методистской церкви, Соланж с Руфью и Полиной ходили на службу без него.

Соланж взяла на себя руководство строительством Розового дома. Если не считать выбранный романтический цвет, она хотела возвести традиционный саваннский дом-шкатулку и наняла пожилого архитектора, которого порекомендовал мистер Хавершем. Джон Джеймисон выстроил дюжину таких домов и (как заметил Хавершем) «давно заработал прочную репутацию и не собирается её портить. Он очень щепетильный человек».

Джон Джеймисон оказался угрюмым человечком, которого очень беспокоил двойной участок Эвансов, поскольку он находился ниже уровня соседних, из-за чего в подвал к Эвансам могла просочиться вода.

– Это Низины, мадам, – напоминал он Соланж. – «Вода, вода, кругом вода»[22]22
  Строка из «Баллады о Старом Мореходе» (1798) Сэмюэля Кольриджа в переводе В. Левика.


[Закрыть], как любил повторять мистер Кольридж.

Джеймисон признавал распространённый новомодный английский фундамент с полуподвалом, но ведь традиционные сваи, мадам, без всякого фундамента – уже много лет служат верой и правдой! Мадам, вероятно, не в курсе, что кирпичная кладка, которую она предпочитает, дорогая. Очень дорогая. Джеймисон может показать ей множество каркасных домов, которые пережили жестокие ураганы! Чердачный резервуар? Помилуйте! И зачем мадам разбираться в механике зданий? Саваннские дамы чересчур утонченны для таких «практичных» соображений. И чем поддерживать такое сооружение, находящееся в тридцати футах от земли? Резервуар на тысячу галлонов? Мадам, пинта воды весит около фунта. Да, мистер Джеймисон знает, что в доме Робийяра установлен такой резервуар – плюс одно весьма необычное сантехническое устройство. Миссис Робийяр – да покоится она с миром, – была одержима новинками. Возможно, мадам не слышала о протечке, из-за которой обвалилась штукатурка в верхней спальне Робийяров? А комната юной нянюшки Руфи будет рядом с детской? Мистеру Джеймисону не приходилось слышать о таком расположении, и он считает – без всякой критики, – что так не подобает. Нянюшки спят на тюфяках в изножьях детских кроваток. Винтовая лестница, мадам? Не сомневайтесь, винтовые лестницы вполне традиционны, но Джейкоб Беллоуз, саваннский мастер по лестницам, увы, почил два года назад, а единственный оставшийся в Низинах мастер – в Чарлстоне. И он (Джеймисон понизил голос) – свободный цветной.

– Я найму хоть пингвина, если понадобится. И у меня будет винтовая лестница.

Мистер Джеймисон угрюмо покачал головой:

– Мадам, не знаю, согласится ли Джеху Глен…

– А вы поговорите. Употребите всё своё обаяние.

Мистер Джеймисон, который забыл, когда в последний раз упоминали об этой добродетели в его адрес, был захвачен врасплох.

Соланж сдерживала своё нетерпение:

– И всё-таки попытайтесь.

– Глен знаток своего дела, – продолжал упорствовать Джеймисон, – но, говорят, с ним… трудно ладить.

– Г-м-м.

И вот мистер Джеймисон наконец заявил, что возведение Розового дома можно начать весной.

Невзирая на беспокойство Джеймисона, был заложен сухой фундамент, а в подвале, устроенном на английский манер, проложили трубы. Для поддержки чердачного резервуара сделали двойную кладку. Строители работали без лишней суеты, поскольку заказчики были заинтересованы только в их профессиональных навыках. Вопреки прогнозам подрядчика Розовый дом вкупе с каретным сараем (пока – мастерская подрядчика) был выведен под кровлю к августу.

Если к Рождеству он будет закончен, то можно будет устроить рождественский бал.

Соланж торопила мистера Джеймисона привлечь к работе штукатуров, столяров, стекольщиков. И ещё: пригласил ли он мастера из Чарлстона и закупил ли красное дерево для перил?

Несмотря на правило мистера Джеймисона выдерживать раствор после покрытия шестьдесят дней, прежде чем приступать к отделочным работам, через три дня после того, как укрепили водосточные трубы, в каретный сарай прибыла небольшая армия рабочих, вооружённых гипсовыми формами, фуганками, рубанками, стамесками и шеллаком.

В один чудесный сентябрьский день, когда в воздухе стоял тонкий аромат роз, Руфь пришла вместе с Полиной понаблюдать, как движутся дела. Оживлённая рабочая атмосфера строительства заворожила её. Ирландцы, свободные цветные и наёмные рабы «из города» бодро трудились бок о бок.

Пройдя через зияющую раму, где должны были позже навесить двери, Руфь усадила Полину на козлы для пилки досок.

– Смотри, малышка. Люди работают. Посмотри на того человека. Бог ты мой, никогда не видела такую крошечную пилу. Как игрушечная! А видишь людей, которые распаривают планочки?

Какой-то рабочий с кожей кофейного оттенка подгонял деревянные рамы.

– Эй ты! – крикнул ему один из ирландцев. – Убери свои грязные руки от шаблона!

У большинства рабочих руки были крупными и грубыми, но у кофейного – гладкие и изящные, как у господ. Не обращая внимания на ирландца, он продолжал работать.

– Иисус, Мария и Иосиф! Что ты делаешь, а?

– Эта не входит, Маккуин, – ответил чернокожий. – А эту нужно отшлифовать. Тут угол слишком острый.

Белобрысый, с рябым лицом ирландец упёрся здоровенными руками в бока.

– Да кто ты такой, чёрт побери, чтобы исправлять мою работу?

Темнокожий выпрямился, словно этот вопрос заслуживал ответа:

– Я двенадцать лет был подмастерьем у Джейкоба Беллоуза, лестничных дел мастера, который выстроил лестницы в Малберри-Парк, Робинсон-Хаус и в бальном зале в Блейкли-Хаус. Здесь я главный по возведению лестниц. И тебе придётся делать то, что я скажу, или проваливай.

– Ну, ладно! Ладно! Мистер Джеймисон! Мистер Джеймисон, сэр, вы нам нужны!

Визг пилы стих, все отложили инструменты, пока начальник пробирался меж нагромождённых конструкций. А темнокожий мастер в это время склонился над верстаком, установил транспортир и принялся чертить дугу на доске.

Джеймисон провёл рукой по волосам.

– В чём дело? Что случилось? Неужели нельзя обойтись без споров?

– Мистер Джеймисон, сэр, вот этот ниггер указывает мне, что делать. Этот наглый ниггер.

Темнокожий человек бесстрастно, словно находился в другой комнате, продолжал чертить. Было слышно, как карандаш скребёт по дереву.

Какой-то рабочий выругался, и приятель ткнул его кулаком в плечо.

Джеймисон неуверенно улыбнулся:

– Мистер Глен?

– Да, сэр? – Он положил карандаш рядом с инструментом, прежде чем обернуться.

– Вот Маккуин…

– «Рабочий должен быть достоин своей зарплаты», мистер Джеймисон. Разве не так? Если Маккуин не будет делать то, что я ему говорю, то от него больше хлопот, чем пользы.

– Джеху…

– Мистер Джеймисон, в Саванне полно строителей, которым нужна работа. Мне нужны люди, которые будут делать то, что я сказал, без всяких оговорок.

– Этот ниггер…

Джеймисон открыл кошелёк, чтобы отсчитать монеты:

– Ваша зарплата.

– Вы увольняете белого человека…

– Мистер Маккуин, мне нужен мастер по лестницам. Джеху Глен учился у англичанина, лучшего в Низинах.

– Ну что за… выходит – я последний болван!

Чтобы Маккуин ещё больше не набедокурил, его схватили за руки, когда он проходил за спиной у Глена, склонившегося над работой, поэтому ирландец только в сердцах плюнул в опилки. Джеху даже не поднял головы.

Руфь прошептала:

– Ты видела, малышка Полина? Верить ли своим глазам?

Темнокожий лестничный мастер наклонился к Джеймисону, о чём-то тихо предостерегая, но при этом не прервал работы. Джеймисон, судя по всему, собирался сказать что-то ещё, но потом, обернувшись к остальным, произнёс:

– Сегодня ведь не суббота? Если так, беритесь за дело.

По пути домой Руфь принялась напевать мелодию, которую где-то слышала очень давно. На следующее утро в Рейнолдс-сквере няня Сериз, услышав тот же мотив от неё, нахмурилась:

– Нечего петь песню повстанцев.

– Повстанцев? – переспросила Руфь.

– Не вздумай больше её напевать!

Руфь насупилась.

– Разве не знаешь, – прошептала Сериз, – что это песня гаитянских повстанцев? Белые господа приходят в ярость, когда слышат эту песню.

После обеда Полина спала во дворе в тени зонтика от солнца.

Создания прекраснее Джеху Глена Руфи встречать не приходилось. Где родился этот человек, как природа отлила такую совершенную форму? Ни одного лишнего движения, лишь точность и стремительность, когда стружка завивалась из рубанка и солнечные лучи вспыхивали золотом на его руках. Когда он сбривал волоски с них, чтобы проверить остроту стамески, Руфь хотелось крикнуть:

– Осторожней! Не порежьтесь!

Интересно, думала она, не проверял ли он так каждое лезвие напоказ для неё?

Назавтра и на следующий день она снова пришла на стройку. Однажды, когда Джеху зачем-то зашёл в дом, она коснулась лезвия его рубанка, тут же порезалась и сунула палец в рот, ощущая вкус горячей, сладкой крови.

В другой раз она спрятала в передник завиток вишнёвой стружки, и легкий аромат вишнёвого дерева витал той ночью у её лежанки.

Остальные няни тоже стали подвозить коляски к большому строившемуся дому. Старшие дети сооружали из обрезков форты и корабли.

Няня Сериз кое-что знала о свободном чернокожем мастере:

– Отец его был белым. Как-то он купил себе хорошенькую служанку – и вскоре повелось, как обычно. Когда подрос мальчик, отец освободил его и отдал в учение одному англичанину, который построил все большие дома в Чарлстоне. Когда англичанин умер, Джеху стал делать всё сам. Он о себе высоко думает.

– Так и есть, – улыбнулась Руфь.

– Но такой скаредный. Спит на скамье в каретном сарае, чтобы только не тратиться на комнату.

– Он практичный. Копит на свадьбу.

– Девочка, лучше тебе не заходить в каретный сарай, как стемнеет.

– Да я даже ни словом с ним не обмолвилась, няня Сериз. Ни единым словечком.

Соланж полагала, что Уэсли слишком долго задерживается на работе, и в один октябрьский вечер так и сказала ему за ужином. Она также считала, что он слишком много пьёт, но не стала говорить об этом.

Уэсли потёр глаза:

– Всем этим новоявленным агентам и покупателям непременно нужно «видеть меня», или «купить мне стопочку», или «понаблюдать, как я веду дело», то есть разобраться в области, где я хорошо понимаю, а они нет. Плантаторы из Верховий уже стонут от наплыва этих новоявленных агентов, которые предлагают цены, не оставляющие надежды на прибыль.

– Может, тебе следует поменьше работать. Больше перепоручать свои обязанности другим.

– Все стоящие люди при теперешнем буме завели своё дело.

Соланж сменила тему:

– Наша маленькая нянюшка влюбилась в твоего мастера по лестницам.

Уэсли осклабился:

– Он вовсе не мой, дорогая. Я бы и не узнал его, повстречайся он мне на улице. Это человек Джеймисона или, поскольку ты распоряжаешься этими делами, может быть и твой.

– Джеху – свободный цветной, поэтому сам по себе.

Он пожал плечами:

– А сколько сейчас Руфи? Пятнадцать или около того? Вполне взрослая, чтобы перескочить через метлу[23]23
  Перескочить через метлу – церемония среди рабов, когда мужчина и женщина вместе перепрыгивают через метлу, после чего они считаются женатыми. Рабовладельцев такой обычай вполне устраивал, так как не имел законной силы и не мешал распоряжаться рабами и их детьми по своему усмотрению. – Прим. перев.


[Закрыть], если ей так хочется.

– До этого ещё не дошло. Она лишь мечтает о нём, вот и всё.

– Дойдём до реки – тогда и переправимся.

Он поднял бокал:

– Еще пару безоблачных лет, и я сколочу состояние для тебя с Полиной.

– Только с Полиной?

Он нахмурился:

– А что?..

– Скоро ты снова станешь отцом, дорогой. Если прежде не уморишь себя на работе.

Он протянул руку:

– Милая Соланж, давай поднимемся наверх и отпразднуем это замечательное известие.

Руфь с Полиной стали носить ужин в каретный сарай, где штукатуры изготавливали модели лепнины, а Джеху Глен составлял секции винтовой лестницы.

Однажды после обеда, когда все были заняты делами в доме, Руфь на цыпочках подошла к нему так близко, что почуяла запах его разогретого тела.

Мастер, не поднимая головы от перил, которые шлифовал песком, сказал:

– Неумелому работнику и платить-то не за что. Тот человек ничем не лучше вора.

– Ох, – вырвалось у Руфи, отступившей назад.

В другой раз, днём, Руфь подвинула к Джеху свою корзинку с провизией.

– Ешьте, – предложила она. – У нас много всего.

Джеху без всякого выражения порылся в корзинке, в которую она всё так аккуратно уложила, достал кусок сыра с яблоком и направился к дому, ворча на штукатуров, леса которых стояли на пути.

Три дня Джеху угощался припасами Руфи, не утруждая себя словами благодарности и не прерывая работы. На четвёртый день, в субботу, когда все отдыхали, он вернул ей корзинку:

– Кто ты, девушка?

Руфь ответила.

– Ты из французских негров?

– Меня вывезли ребёнком из Сан-Доминго.

– Х-м-м.

В следующий понедельник, когда в солнечных лучах, проникавших в каретный сарай, летали пылинки, а Полина спала с открытым ртом, Джеху стянул скобами склеенную деталь и положил на верстак.

– Скажи-ка, девочка, – начал он. – Джеймисон платит мне доллар в день. А сколько я ему обхожусь?

– Джеху…

– Больше или меньше доллара?

– Думаю, ровно доллар.

Улыбка слегка осветила его лицо.

– Если рабочий получает доллар, то он должен это заслужить. К чему бы Джеймисону нанимать человека, который не делает работы больше, чем Джеймисон ему платит? Вероятно, сам он получает больше за мою работу, иначе почему бы не сделать её самому? А лишние деньги откладывает в свои Сбережения.

– Я не думаю…

– Конечно, не думаешь. Конечно, нет. Ты не беспокоишься о деньгах. Слугам нечего волноваться насчёт денег. Об этом беспокоятся свободные. Только они.

Джеху произнёс «Сбережения» с большой буквы, словно говоря о Господе Боге или Соединённых Штатах Америки. И говорил о них, как господа о красивой женщине или быстрой лошади. Его собственные Сбережения, его Капитал составлял четыреста семьдесят один доллар. У него были собственные стамески и рубанки, угольники и отвесы, и ящик с инструментами из орехового дерева, который он сделал своими руками. Он прикасался к каждому отделению с такой любовью, словно у каждого из них было своё имя. Этот ящик с инструментами занимал почётное место на его верстаке, и каждый вечер Джеху смахивал с него пыль. Дотрагиваясь до этого совершенного творения, он говорил Руфи:

– Прежде чем стать Мастером, нужно создать свой Шедевр.

Капитал Джеху хранился в сейфе мистера Хавершема, откуда никто не мог его украсть, и в один прекрасный день Джеху намеревался использовать его, чтобы самому стать главным строителем, подобно мистеру Джеймисону. Он будет нанимать цветных в городе, поскольку они работают за меньшую плату и не так нахальны, как свободные или ирландцы. С более низкими расценками его работа и стоить будет меньше, и белые просто вынуждены будут обращаться к нему.

Джеху поджал губы:

– Пастор Веси говорит, что моя идея не сработает. Веси говорит, что белый человек никогда не позволит чёрному подняться. Они боятся этого. Скажи, девочка, как ты считаешь, белые боятся нас?

– Конечно, – выпалила Руфь, удивившись собственным словам, и прикрыла рот рукой.

Он пропустил это мимо ушей:

– Да нет, чего им бояться? У негров нет ни армии, ни флота, ни больших пушек. Ни один белый не прислуживает чёрному, вот это уж точно.

После работы и в воскресенье днём свободные цветные и ирландцы ходили в прибрежные таверны в доках, но Джеху никогда не ходил с ними.

– Если не сохранять Капитал – никогда ничего не добьёшься, – говорил он Руфи.

Руфь была единственным другом для Джеху в Саванне, а из остальных он упоминал по имени только Веси из Чарлстона. Денмарк Веси[24]24
  Денмарк Веси (ок. 1767–1822) – историческая личность. Он выкупил себя, выиграв 1500 долларов в лотерею. Дальнейшая судьба пастора, описанная в романе, также соответствует реальности. – Прим. перев.


[Закрыть] был «просто грубым плотником, понимаешь? В механике ничего не смыслил. Он прекрасный проповедник, так и пышет пламенем, да-да. Когда он поучает, прямо чувствуешь жар Преисподней!»

Впервые в жизни Руфь мечтала о том, чтобы жить с кем-то другим, кроме Соланж. Но это было не в её власти. Соланж ждала второго ребёнка, и Руфь должна будет нянчить двоих детей. Вот как обстояли дела.

Интересно, думала Руфь, сколько бы она заработала, если бы ей платили за услуги няни? Стала бы Соланж нанимать няню, если бы должна была ей платить, или ухаживала бы за детьми сама?

Мечты Джеху были так же прекрасны, как и он сам. Чарлстон богат, как гробница фараона, а такой человек, как Джеху… такой человек сможет открыть своё собственное дело, не хуже его друга Денмарка.

Несмотря на то что мистер Джеймисон ужасно волновался и призывал рабочих «лезть из кожи вон», ко второй неделе декабря Розовый дом всё ещё не был готов, и мебель, которую Соланж заказала из Нью-Йорка, пока не привезли. Уэсли, казалось, это вполне устраивало.

– Рождественский бал – это слишком большие траты.

– Траты? – нахмурилась Соланж. – Уэсли…

– Единственное, чему я рад, что мы не будем никого утруждать.

– В этом году.

– Конечно, дорогая, «в этом году»…

Целых два десятилетия саваннские дамы пытались выдать своих дочерей за убеждённого холостяка Филиппа Робийяра. Кое-кто из отвергнутых заявлял, что мужчина, который смог устоять против таких красивых, милых, подходящих девушек, наверняка слегка необычен, и это осторожное замечание на многое намекало.

И вот Филипп Робийяр без всякого объявления внезапно женился, к всеобщему ужасу, на девушке из племени маскоджи, о которой поговаривали, что она была принцессой этих дикарей. Дамы, чьих дочерей отвергли, единодушно решили, – пусть уж будет в таком случае не меньше чем принцессой.

На свадьбу, кроме кузена Пьера и нескольких родственников невесты, никто не пришёл. После церемонии венчания все отправились в дом к Пьеру распивать шерри, к которому маскоджи явно не привыкли. Один из них заблевал розовые кусты в саду, пока Неемия помогал остальным погрузиться в коляску, чтобы вернуться в их лагерь.

На следующий день Пьер неосторожно пошутил о том, что «боится потерять остатки волос». И эта шутка стала передаваться из уст в уста – с самой выразительной мимикой – в лучших гостиных Саванны. Антония Севье утверждала, что перед христианским обрядом венчания мистера и миссис Робийяр они в лагере маскоджи участвовали в совершенно языческом ритуале.

Интерес вокруг индейской принцессы нарастал, и, хотя поднос с визитными карточками, предназначенными для миссис Робийяр, уже ломился, её никогда «не было дома».

Пьер Робийяр утверждал, что невеста его кузена обладает немалым обаянием, но, как его ни подстрекали, он никогда не пускался в подробности.