Текст книги "Путешествие Руфи. Предыстория «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл"

– Новый Свет, – произнёс плотный ирландец без всякого энтузиазма.

Соланж, взвинченная после ссоры с Огюстеном, не нуждалась в новых знакомствах.

– Oui! – ответила она.

Густые сальные волосы ирландца были зачёсаны назад, от него крепко несло ромом, который он употреблял вместо воды и мыла.

– А вы, верно, из тех французов, от которых негры сбежали?

– Мой муж был плантатором.

– Ужасно трудная работа, весь день на ногах, сгибайся в три погибели да рыхли.

– Капитан Форнье был плантатором, а не рабом.

– Все кого-то свергают. Переворот – это честная игра, вот и всё.

– А вы, месье, тоже пострадали от бунта?

– Да. Мы оба, с братом.

Он улыбнулся. Несколько зубов было сломано, остальные испорчены.

– Разве важно, чёрная или белая рука затянет петлю на шее?

– Сэр, оберегите ребёнка, – сказала Соланж. – Она не знает ничего о таких вещах.

Ирландец изучающе оглядел Руфь.

– Нет, мэм, по-моему, она и не такое видала.

Лоцманская лодка ткнулась в отмель; матрос в дождевике, взобравшись по трапу, сказал что-то капитану Колдуэллу, после чего занял место рядом с кормчим, сложив руки за спиной.

Корабль осторожно вошёл в русло. Устье реки было усыпано заросшими островками, кругом белели песчаные отмели. Ничуть не похоже на Сен-Мало. Руфь взяла холодную руку Соланж в свои тёплые ладони.

Пробиваясь против течения, они скользили в глубь материка вдоль стены серо-зелёных деревьев, с которых свисали призрачные моховые пряди, и ярких жёлто-зелёных болот с солёной водой. Впереди дебри расступались, открывая вид на порт, где стояли в доках и на приколе большие и малые суда, а дальше, поверх мачт, на обрывистом берегу виднелся город.

Огюстен вышел на палубу, мигая от солнечного света.

Весь берег был усеян пятиэтажными магазинами-складами, и зигзаги лестниц, казалось, заполняли все пространство между ними. В доках было не протолкнуться от повозок и фургонов, длинные краны переносили грузы с кораблей на берег и обратно.

Лоцман провёл их судно вдоль этой суеты и спустился к себе в лодку по верёвочной лестнице, не обращая внимания на исступлённые крики торговцев Нового Света:

– Я хочу купить ваши шелка и, клянусь Иосафатом, заплачу за них!

– Британские и французские банкноты обесценились! У меня можно купить банкноты США и Джорджии!

После того как спустили сходни, иммигранты поспешили навстречу своему будущему, прижимая к себе скудные пожитки. Какой-то коротышка в белом жилете и цилиндре преградил путь знакомому Соланж ирландцу.

– Работа по найму. Грузчики, ломовые извозчики, погонщики, лодочники, рабочие. Для ирландцев и вольных цветных условия, как для белых.

Когда Соланж подошла к крепышу-ирландцу, тот, опустив свою поклажу на землю, прислушивался к его словам. Потом он помотал головой, отказываясь, но коротышка в цилиндре схватил его за рукав, и ирландец, чтобы избавиться от него, швырнул его в реку.

– Привет тебе из Килларни, парень. Торговать работой – последнее дело.

– Шёлк, драгоценности, золото, серебро, украшения? Мадам? Во всей Джорджии вы не найдёте цен лучше.

Соланж прошла мимо, заметив:

– Сэр, те, кто проявляет столько рвения, стремясь помочь незнакомцам, всегда предлагают самую невыгодную цену.

Сгибаясь под тяжестью дорожной сумки, маленькое семейство с тремя передышками добралось до Бэй-стрит – широкого бульвара, где цветные разгружали тюки с хлопком и пилёным лесом, перенося их на склады.

Соланж, присев на деревянную скамью, вытерла лоб. Не обращая внимания на торговую суету, негров и ирландцев, словно их и вовсе не существовало, здесь прогуливались знатные господа, которые обменивались жизнерадостными приветствиями. Соланж почувствовала себя бедной.

Одни магазины, выходившие на бульвар, кишели народом, другие пустовали, словно изгои. Мимо прогромыхал запряжённый шестёркой лошадей фургон с брёвнами, одно колесо визгливо поскрипывало. Часть негров была одета прилично, на других едва держались какие-то обноски. Ветер с реки освежал воздух. Соланж ещё раз вытерла пот со лба. Огюстен притих и побледнел. Не хватало ещё, чтобы он заболел. Это было бы уж слишком! Она взяла его под руку и немного успокоилась, услышав его протестующее ворчание.

Соланж отправила Руфь разузнать насчёт ростовщика. Цветные должны знать, кто может предложить честную цену. Потом потребовала, чтобы Огюстен снял тёплое пальто. Он что, хочет свариться, как яйцо?

В улыбке мужа читалась мольба о нежности, чувстве, которого в Соланж было меньше всего. В этой суровой, грубой новой стране нежность только мешала бы прогрессу.

Дрожки затормозили, и извозчик начал перебранку с другим. Шумная стычка окончилась бодрыми похлопываниями по плечам.

Соланж стало очень одиноко.

– Огюстен?

– Да, дорогая.

Слишком знакомый, слишком ровный голос. Проклятое уныние!

– Ничего. Не важно.

Огюстен попытался продолжить разговор:

– Дорогая Соланж. Спасибо тебе за сообразительность, благодаря которой мы выбрались из ада! – Его бесцветные губы и страдальчески изогнутые брови добавляли веры его словам. – Le Bon Dieu… Он так милостив.

Что за человек достался ей в мужья? Что с ним сделал этот остров?

Руфь вернулась, ведя за руку пожилого негра.

– Мистер Миннис, самый честный еврей и джентльмен, мэм, – сообщил негр. – Будет рад купить или дать денег под залог ваших драгоценностей и золота.

– Драгоценностей и золота?

– О да, мэм. Эта малышка рассказала, как много вы привезли. Королевский выкуп. Да, да.

Прежде чем Соланж попыталась развеять недоразумение, Руфь потащила Огюстена за собой.

– Идёмте, масса Огюстен! – воскликнула она. – Скоро вы опять быть весёлым.

В доме мистера Соломона Минниса на Рейнолдс-сквер слуга попросил их подождать на веранде, заверив, что «мистер Миннис сейчас придёт, да, сэр, очень быстро».

В десять часов утра небритый мистер Миннис был ещё в ночной сорочке, тапочках и халате, но он купил у них шелка – в том числе и зелёное муслиновое платье Соланж – и дал ссуду под залог их драгоценностей и кобальтового чайного сервиза. Она может получить оплату наличными или чеками.

– С какой скидкой?

– О нет, нет. Никаких скидок, мадам. Эти чеки подлежат погашению сегодня, в этом городе, серебром. В Саванне учреждён филиал Банка Соединённых Штатов, и солидное здание банка возведут этой весной. Этого требует торговля хлопком.

Каждый чек был заверен словами, что «Президент и директора Банка Соединённых Штатов обещают выдать двадцать долларов в своих отделах кредитования и депозита в Саванне президенту оного или держателю».

– Подходит, – произнесла держатель, складывая чеки вместе с тремя серебряными испанскими реалами, которыми мистер Миннис завершил сделку и оплату.

Пока негр-слуга осторожно убирал драгоценности Соланж, мистер Миннис расспрашивал о Сан-Доминго: правда ли, что негры-повстанцы были так жестоки, как о них писали в газетах? Правда ли, что белых женщин склоняли к…

Соланж сказала, что бесчинства мятежников были слишком ужасны и многочисленны, чтобы о них рассказывать, но всё в прошлом, а сейчас её семья нуждается в пристанище на время пребывания в Саванне.

Несмотря на то что беженцы и иммигранты рвали на части и без того скромный фонд жилья в Саванне и немало семей расположилось лагерем прямо в скверах, мистер Миннис знал одну вдову, которая может сдать жильё кучера над своим каретным сараем.

В тот же день они заняли две полупустые комнаты, и Соланж наняла кухарку.

Доведённые до нищеты иммигранты хватались за любую работу наравне с цветными слугами вроде кухарки Соланж, которую её хозяин сдавал в услужение другим.

Если Огюстен Форнье не способен ничего «делать», решила Соланж, он должен «быть» кем-то. Соланж сказала мужу, чтобы тот представлялся «видным колониальным плантатором, одним из самых храбрых офицеров Наполеона».

Воодушевив его таким образом, Соланж легла с ним рядом и осыпала ласками. После соития Огюстен погрузился в глубокий, сладкий сон, а неудовлетворённая Соланж, обливаясь потом, напряжённая, лежала подле него. И хотя с соломенного тюфяка в ногах их кровати доносилось мерное дыхание Руфи, Соланж была уверена, что девочка не спит.

Если необходимо, за хорошенькую служанку можно получить неплохую цену. Да, Руфь восхищается ею, и она любит девочку, но каждый делает то, что должен. Что имел в виду Александр, когда говорил о «неведении»? Чего не знала Соланж Эскарлетт Форнье?

Огюстен, похрапывая, продолжал спать и ещё не проснулся, когда Соланж отправила Руфь с кухаркой на рынок и села писать письмо дорогому папа. Который находился так далеко! И которого так недоставало!

Она написала, что пришлось перенести его любимой дочери. Сюкари-дю-Жардан оказалась обманом со стороны Форнье! От мужа никакого толку. Если бы не острый ум Эскарлеттов, они бы так и остались в западне в Сан-Доминго, во власти дикарей-повстанцев! Спасибо Всевышнему, что они теперь в безопасности в Саванне. Если бы любимой дочери папа было известно заранее всё, что она знает теперь, она бы никогда не уехала из Сен-Мало!

Соланж не обещала дорогому папа внука. Она только намекнула, что его ожидает чудесный сюрприз! Потом посетовала на то, что пришлось заложить драгоценности и кобальтовые чайные чашки, но вычеркнула это предложение. Дорогой папа скорее стал бы жить впроголодь, чем заложил хоть одну из семейных драгоценностей Эскарлеттов!

В этом полушарии для цивилизованных французов нет ничего. Можно ли ей приехать домой?

Она вытерла перо и закрыла чернильницу. Сквозь окно просачивались лучи утреннего солнца. Раздавался неумолчный птичий гомон, камелии выставляли напоказ свои непристойно яркие цветы. Посыпав лист песком и сложив письмо, Соланж немного засомневалась. Может…

Несчастья так и сыплются на них, как из рога изобилия!

Какая-то истома охватила тело; ей полегчало, и певчие птицы Америки словно ждали её одобрения своим трелям.

Соланж растолкла кофейные зёрна в шёлковом мешочке и налила через него кипяток в чашку. Крепкий аромат защекотал ноздри.

Она по-новому взглянула на положение вещей. Они теперь в Америке – она с мужем и девочкой, которая больше, чем просто прислуга. Если они вернутся во Францию, каковы их реальные перспективы? Бедный Огюстен навсегда останется младшим сыном, но в Сен-Мало он стал бы младшим сыном, повинным в утрате Сюкари-дю-Жардан, ценность которой в представлении каждого с годами, как понимала Соланж, будет только расти.

Негры живут в Африке. Что бы случилось с Руфью в Сен-Мало? Когда помощница Соланж с эбеновой кожей вступит в пору женственности (Соланж содрогнулась от одной мысли при этом), что останется делать? Она не сможет продать её во Франции.

Старшая сестра Соланж вышла замуж за судебного чиновника и произвела на свет крепкого внука. Вторая сестра была помолвлена с кавалеристом и тоже, в свою очередь, даст здоровое потомство.

А Соланж Форнье – бездетная супруга неудачника, младшего сына, у которой есть лишь необычная служанка с очень тёмной кожей.

Допив кофе, она разбудила Огюстена, накормила его булкой и апельсином и стряхнула крошки с его пальто. Она подогревала его гордость, называя его своим героем.

– Храбрецы делают то, что должно быть сделано.

Когда вернулись Руфь с кухаркой, они болтали между собой на каком-то варварском языке, но после того как Соланж выразила своё неудовольствие, Руфь очень мило принесла извинения.

После обеда Соланж отправилась к мистеру Хавершему, гостиная которого временно (пока не построено постоянное здание банка) служила помещением Саваннского филиала Банка Соединённых Штатов. Вишнёвые панели, цветастые обои и элегантный медальон на потолке контрастировали с огромным железным сейфом, вделанным в узкий дверной проход, который некогда вёл в кладовую дворецкого Хавершема.

Мистер Хавершем внимательно изучил аккредитив с внушительной печатью и подписью.

– Очень хорошо, мадам. Пожалуйста, передайте своему мужу, чтобы он подошёл в банк и открыл счёт.

Тогда Соланж приложила к письму согласие о залоге приданого.

Мистер Хавершем, не обратив на это никакого внимания, терпеливо, как ребенку, объяснил, что по законам штата Джорджия, Соланж является Fem Covert и, будучи замужней женщиной, не может владеть собственностью, записанной на своё имя. Он мило улыбнулся:

– Некоторые либеральные мужья передают все дела в руки жён. Собственно, моя дражайшая супруга полностью ведает хозяйственными счетами…

Соланж нетерпеливо развернула и резко положила на стол договор.

– Вы читаете по-французски?

– Мадам…

– Этот договор удостоверяет моё право на владение собственностью под своим именем в соответствии с In fiparatum de bient. Посему этот договор имеет большую силу, чем моё замужнее положение, и мой муж беспрекословно принял его, а я, по французским законам или законам любой цивилизованной страны, являюсь Fem Sole – то есть обладаю такими же правами, как если бы была незамужней наследницей или вдовой.

Банкир, слегка удивлённый, приподнялся, но в его лице не читалось неодобрения.

– Мадам, не каждый американец – провинциал. Я хорошо знаком с французскими законодательными актами.

Он подвинул очки повыше на нос и через очень сильное увеличительное стекло принялся тщательно проверять документ, все печати, подписи и заверения. Потом он откинулся назад, и стул под ним скрипнул.

– Ваши документы в порядке. Естественно, я должен получить подтверждение о вашем счёте во Франции, прежде чем дать вам ссуду.

Он вытащил «Джорджия газетт» из плетёной корзины внизу и открыл её на расписании отправления судов.

– «Л’Эрмини» отправляется сегодня после обеда в Амстердам, это быстроходное судно. Мы можем получить подтверждение… скажем… через девять недель. – Он встал и поклонился. – Ваш покорный слуга, мэм. Добро пожаловать в Саванну. Уверяю, что вы здесь преуспеете.

Хотя Соланж с радостью приняла бы совет относительно того, как претворить в жизнь желаемое, она не стала давить на банкира. Выйдя на широкую, песчаную улицу, обрамлённую деревьями, она не спеша пошла домой, греясь под лучами нежаркого ноябрьского солнца, утешаясь тем, что драгоценное письмо о кредите надёжно спрятано в железном сейфе мистера Хавершема, и в то же время с тревогой думая о нём, как мать, когда её малыш, только начавший ходить, оказывается вне поля зрения.

В Саванне существовало даже не одно, а два французских сообщества. Французские «emigres», приехавшие в Джорджию после Французской революции 1789 года, были богачами, но большинство беженцев из Сан-Доминго не имели за душой почти ничего.

Декабрь принёс новости, которые доставили изгнанникам и беженцам не меньше тревог, чем их ожидание. Новости долетели из шумных доков до шалаша одинокого поселенца в глубине здешних сосновых лесов едва ли не быстрее, чем на самой резвой лошади. Сан-Доминго больше не принадлежит французам! Отныне Жемчужина Антильских островов – Чёрная Жемчужина! Несмотря на решительное сопротивление французов и крупные потери, бунтовщики прорвали кольцо фортов, защищающих Кап-Франсе, и вынудили генерала Рошамбо сдаться. Французских офицеров и солдат, которые битком набились на полусгнившие суда, ожидала единственная участь стать британскими военнопленными; больных и раненых бросили на пристани. Они страдали много дней, пока их не утопили. Ликующие мятежники переименовали остров в Гаити.

Когда второй богатейший в Саванне француз, Пьер Робийяр, нанял одного из благородных офицеров побеждённой армии, капитана Форнье, к себе на работу в качестве клерка, эта благодать, дарованная семье беженцев, раздула у французов гордость за свою нацию. И хотя жалованье было небольшим, жёсткая экономия на содержании дома и тех средствах, которые остались от ссуды мистера Минниса, помогли Форнье продержаться, пока аккредитив Соланж не обратится в наличные.

Пьер Робийяр наладил в Джорджии импорт французских вин и тех шелков, муслинов и духов, обладание которыми сильно отличали теперь жён нуворишей из Низин от их простоватых матерей с грубыми руками из первых поселенцев.

Двоюродный брат Пьера Филипп Робийяр, моложе и богаче него, владел индейскими языками эдисто и маскоджи и помогал в переговорах с индейцами о территориях в Джорджии – о чём он не забывал упомянуть в любом разговоре. Кузены Робийяры заправляли в светских кругах Саванны, и приглашение на ежегодный бал, который они устраивали, было самым желанным.

Уроженцы Джорджии преклонялись перед французской учтивостью, но считали новых горожан излишне утончёнными, чересчур французами. Фигура француженки, так ясно различимая под переливчатой тканью прозрачной накидки, безупречно смотрелась бы в Париже или в Кап-Франсе, но в Джорджии, где путешественники в отдалённых районах порой сталкивались с враждебно настроенными индейцами и Великое Пробуждение заставляло многих пересмотреть свои (и чужие) грешные натуры, такие одеяния казались безрассудными и безнравственными.

Если не считать этих мелких разногласий, жители Джорджии сочувствовали положению беженцев, а католическая церковь Иоанна Крестителя раздавала пособие, собранное из добровольных пожертвований.

У плантаторов Низин сложились определённые, несколько отличающиеся, но решительные мнения насчёт восстания в Сан-Доминго. Одни утверждали, что с рабами обращались слишком сурово, другие – что не хватало порядка и дисциплины. И хотя каждый белый житель Саванны приветствовал слова мистера Генри[8]8
  Патрик Генри (1736–1799) – известный борец за освобождение американских колоний от Британии. В 1775 году выступил в парламенте Виргинии с пламенной речью, в которой прозвучали слова «Дайте мне волю иль дайте мне смерть». – Прим. перев.


[Закрыть] «Дайте мне волю иль дайте мне смерть» и относительно Сан-Доминго, но были уверены, что страстное стремление якобинцев к свободе тут перехлестнуло все границы. К французским неграм саваннцы относились с подозрением. Не заразились ли те мятежными идеями? Их цветастое платье выглядело вызывающе, а кое-кто из них даже в подражание белым щеголял в жилетах с кармашками и цепочками для часов! А весной, когда из Сан-Доминго пришли новости о жестокой резне белых, оставшихся там, за упокой их душ было отслужено немало месс, и некоторое время французские негры появлялись лишь в скромной воскресной одежде.

Соланж Форнье скучала по морю, по прогулкам в Сен-Мало, где солёный морской воздух холодил щёки, а ноздри раздувались от пряного запаха водорослей. Булыжные мостовые Сен-Мало в разное время отзывались на шаги римлян, средневековых монахов и дерзких корсаров. А Саванна была молодым городом, не старше, чем революция, которой американцы так бесцеремонно гордились. Очень немногие отдавали дань уважения генералу Лафайетту, но о французском флоте, который отказался поддержать окружённых британцев в Йорктауне, и войсках, которые взяли приступом британскую цитадель, саваннцы толком ничего не знали.

– Вы были нашими союзниками, не так ли, когда мы освободили наш народ от британского ига?

Соланж отвечала: «Ессстественно», что весьма походило на шипение.

Франция сама себя скомпрометировала, поддерживая этих неблагодарных лесорубов, и из-за этого расточительный король Луи лишился головы. Но что было – то прошло. В отличие от других беженцев Соланж не тратила силы на сожаление о том, что Франция протянула руку помощи неблагодарным американцам, а не собственным мятежным колониям, в частности Сан-Доминго.

Соланж разменяла два последних луидора у мистера Хавершема. Не сомневающийся, что подтверждение из Банка Франции должно прийти со дня на день – «Мы должны иметь терпение, мадам», – он всё же не мог, учитывая его ответственное положение, выдать аванс. Очаровательная мадам непременно поймёт его позицию. Он сожалеет, что воды Атлантики столь беспокойны. Несколько судов, в том числе и британское почтовое судно, не пришли в срок, как ожидалось, и есть опасения, что они утонули. Нет, письмо с подтверждением для Соланж не должно было прибыть на британском корабле. Абсолютно исключено! Non![9]9
  Нет (фр).


[Закрыть]

Когда Соланж оказалась вместе с кухаркой и Руфью в здании рынка, освещённом факелами, она была поражена количеством, просто засильем чёрных, галдящих на своих варварских языках. «Говорите по-английски! – хотелось ей крикнуть. – Или, если нужно, по-французски! У слуг нет права вести разговоры, которые хозяева не могут понять».

Торговки с почтением относились к Руфи, и это раздражало Соланж. Когда белые женщины восхищались Руфью, комплименты тешили самолюбие хозяйки, как если бы нахваливали её чистокровную лошадь. Но на рынке эти странные восторги никак не касались Соланж; её попросту не замечали!

Соланж освоила английский, но Огюстену язык не давался, и американский образ жизни он принять не мог. После рабочего дня он вместе с другими безутешными беженцами задерживался в питейном заведении, где в ходу был французский, обсуждали наполеоновские кампании и без конца горевали о провале попытки Первого Консула по спасению Сан-Доминго. Соланж прозвала новых друзей мужа «Les Amis du France»[10]10
  Друзья Франции (фр.).


[Закрыть].

Несмотря на то что Огюстен никогда не организовывал сбор сахарного тростника и даже никогда и не видел, как его выращивают, он с видом эксперта обсуждал сельское хозяйство колонии, словно Сюкари-дю-Жардан за его непродолжительное посещение дало очень высокие урожаи.

Огюстен настаивал на том, что новое гаитянское правительство должно возместить ему утрату плантации («Они же украли её у нас, не так ли? Обязаны заплатить.»), и, в конце концов, принялся писать французскому консулу в Новом Орлеане.

Руфь быстро выучилась болтать по-английски, хотя и на простонародном наречии. Пока Огюстен занимался заказчиками Пьера Робийяра и прославлял победы Наполеона, Соланж и Руфь исследовали новый мир. По утрам, как только кухарка разводила огонь в очаге и едкий дым заполнял кухню, Соланж с Руфью выходили прогуляться по прекрасным французским площадям Саванны и гадали, какой известной в городе семье принадлежит тот или иной из изысканных домов. (Руфь, которая могла ходить повсюду и расспрашивать о чём угодно, была отличным шпионом.) Француженка со своей служанкой-негритянкой посещали окрестности, где трудились ремесленники, торговали животными и находились склады леса и кирпича. Грубый ирландец с корабля обзавёлся на пару с братом повозкой, купил тощего вола с выпирающими рёбрами и стал ломовым извозчиком. Ирландец каждый раз приветствовал Соланж, приподнимая шляпу, но она неизменно подчёркнуто игнорировала его.

Такие прогулки часто заканчивались на берегу реки, ниже безлюдного бульвара, в вечно заставленных грузами, полных движения доках, где слышались гэлльский, африканский племени ибо и креольский говоры, где на большие и малые суда поднимали тюки с хлопком и бочки с индиго и сгружали с них изысканные товары и предметы домашнего обихода.

Если бы не Руфь, Соланж наверняка могли бы принять за жрицу любви, обслуживающую моряков и докеров. Кое-кто из этой братии пытался завязать знакомство, но Соланж презрительно отвергала всякие поползновения.

Позже, когда на улицах появлялось больше белых лиц, Соланж с девочкой проводили время в кафе: там, угощаясь кофе с пирожными, политыми тупеловым[11]11
  Тупеловое дерево – нисса, дерево из семейства кизилоцветных, которое хорошо растёт на переувлажнённых почвах, о чём говорит его индейское название «тупело» – ito (дерево) and opilwa (болото). Особо ценится светлый, некристаллизующийся из-за высокого содержания фруктозы и глюкозы мёд из нектара цветов, сейчас производится во Флориде. – Прим. перев.


[Закрыть] мёдом, Руфь болтала с каждым встречным и поперечным.

Ко времени их возвращения домой о присутствии Огюстена напоминали лишь грязные тарелки, оставшиеся от завтрака, и запах табака. Соланж меняла прогулочное платье и переодевала Руфь к мессе. Однажды она посетила утреннюю службу в половине седьмого утра, на которую ходили извозчики, грузчики и прачки. Тот самый ирландец подошел к Соланж и без всяких извинений поинтересовался, как она «поживает» в «Новом Свете», и имел наглость представить ей «своего брата Эндрю О’Хара и Марту, его супругу». Несмотря на ледяное молчание Соланж, этот человек позволял себе развивать их краткое знакомство на борту. После этого миссис Форнье со своей служанкой ходили на более позднюю службу. Если в 6.30 была месса для ирландцев, то в 10.30 – для светского общества. Соланж не повторяла ошибку О’Хары, вежливо кивая только в том случае, если кто-нибудь кивал ей, а после службы, в притворе, она старалась заняться служебником или чётками, пока знакомые приветствовали друг друга, шумно щебеча, как было принято в Саванне. Когда утончённые дамы отпускали в адрес Руфи благосклонные замечания, она приседала со словами: «Спасибо, госпожа», – а Соланж с улыбкой взирала на неё, стоя поодаль.

После службы господа садились в повозки, чтобы проехать четверть мили до Бэй-стрит. Соланж и Руфь шли пешком, неспешно прогуливаясь по бульвару среди более преуспевших горожан. Если бы не расовые предрассудки, Соланж могла бы выглядеть гувернанткой для Руфи, которая по дороге указывает на тот или иной предмет, представляющий интерес в целях обучения.

Дамы, которых Соланж не замечала, в свою очередь, игнорировали её, предпочитая посудачить о скандальных слухах и алчно предвкушая новые скандалы. Они особенно интересовались такими делами, в свете которых превозносились их достоинства.

После прогулки все разъезжались по домам, где ужин и непродолжительный сон подкрепляли их перед званым вечером.

Соланж с Руфью возвращались домой и уже никуда не выходили. Соланж не переставала мучить тревога. (Что делать, если Банк Франции подведёт? А вдруг драгоценный документ утонул в бурных водах Атлантики?) И хотя она никогда не прикидывала, сколько может стоить Руфь, но понимала, что продажа девочки способна принести больше, чем заработок Огюстена за несколько месяцев. Каждый день наслаивался новым беспокойством на глухой тревожный фон. Сколько же придётся ещё ждать, прежде чем можно будет начать жить?

Сентиментальные романы, которые занимали её в Кап-Франсе, стали выводить Соланж из терпения. Чтобы лучше понимать по-английски, она стала читать вслух Вордсворта, пока не споткнулась на строке: «Излей на лист дыхание души»[12]12
  Fill your paper with the breathings of your heart – известная строка из «Письма жене» Уильяма Вордсворта 29 апреля 1812, которая стала девизом многих программ творческого письма.


[Закрыть], от которой они с Руфью весело рассмеялись.

Пасмурным апрельским днём, когда не причалило ни одно судно и часы тянулись медленнее, чем могла выдержать Соланж, она решила посмотреть, где работает муж.

Большинство зданий на Бэй-стрит были из кирпича, но сохранилось и несколько дощатых одно– и двухэтажных домов, переживших все пожары и ураганы. На облупившейся веранде одного из них сидел седовласый старик в сюртуке и треуголке времён революции, кивая каждому прохожему.

Магазин месье Робийяра «Л’Ансьен режим» приткнулся между аптекой и бакалеей. Когда Соланж проходила мимо, она всегда приветливо махала рукой, на случай, если кто-то смотрел наружу, но никогда не переступала порог этого дома.

На этот раз Соланж надела неброский наряд, подходящий для жены клерка, добавив ему присущего Эскарлеттам достоинства.

Руфь осталась ждать снаружи. У Соланж не было настроения пускаться в сложные объяснения, которые она, как жена клерка, должна была дать.

Она остановилась у витрины магазина полюбоваться: жаккардовый шёлк был наброшен на стул с позолотой, золотой набалдашник трости, прислонённой к стулу, был на дюйм сдвинут, обнажив смертоносную сталь шпаги. Изящные сосуды с кремами, мазями и снадобьями стояли вокруг бутылок шампанского «Вдова Клико» на фоне гирлянды красно-бело-синих флагов.

Когда Соланж ступила в полумрак магазина, в глубине прозвенел колокольчик и чей-то голос поинтересовался: не за духами ли из новой партии, распакованной только вчера, пришла мадам? Причём, заверил тот же голос, именно этот аромат обожает императрица Жозефина, когда она с придворными дамами прогуливается по Тюильри.

У похожего на алтарь высокого столика с миниатюрными стеклянными флаконами Соланж протянула служащему руку, и он нанёс на тыльную часть запястья драгоценную каплю.

– Аромат неброский, но как у туберозы, в честь которой назван, проявляется постепенно.

Соланж, поднеся запястье к носу, почувствовала нежный аромат майского утра.

На высоком, лысеющем клерке была помятая льняная рубашка и морской шейный платок. К тому же он был чёрный; точнее, пепельно-чёрный, словно его кожа выгорела от слишком жаркого солнца. Он говорил по-французски так, что Соланж вспомнились парижские кузины, которые удостаивали её своими визитами в «восхитительный, оригинальный» Сен-Мало. Соланж представилась.

Он низко поклонился.

– Господин Огюстен скрывал вас от ваших поклонников. Я – Неемия, мадам, ваш покорный и преданнейший слуга.

Он поклонился второй раз, ещё глубже и церемоннее, чем в первый.

– Мой муж…

– Капитан Форнье занят с мистером Робийяром, мадам. Они читают газеты. Все газеты.

Он покачал головой, восхищаясь этой неправдоподобной образованностью.

Служащий повёл её по узким коридорам меж полотнами тканей, белой с золотом мебели и искусно расставленными ящиками с вином к двери, которую открыл без стука.

– В этот день, четырнадцатого апреля, мадам Форнье любезно почтила нас своим присутствием.

Соланж впустили в небольшую комнатку, где над волнами сигарного дыма где-то высоко виднелся потолок.

Как этот негр осмеливается распоряжаться ею! Соланж отпустила служащего, по-английски поблагодарив его ледяным тоном.

Неемия не спешил уходить, словно она ничего не сказала, и тем же тоном добавил:

– Миссис Форнье понравился аромат туберозы. Правда.

– Спасибо, Неемия, можешь идти, – нашёлся Огюстен.

Краснощёкий Пьер Робийяр, просияв, встал:

– Как хорошо с вашей стороны оказать нам милость лицезреть вас… как хорошо.

И по-старомодному поцеловал Соланж руку.

Весь офис состоял из двух изношенных кресел, заваленного бумагами письменного стола, нераспакованных ящиков и подставки для газет, которую скорее можно было представить в интерьере кафе или кофейни. Перехватив её взгляд, Робийяр рассмеялся:

– Одни мужчины действуют, а другие считают, что могут сделать лучше, чем те, кто действует. И хотя меня завораживают пути грешного человечества, я слишком разборчив, чтобы чинить препятствия. Но, – он театрально сделал паузу, – я совсем забыл о правилах приличия. Не желаете ли присесть? – спросил он, спохватившись. – Капитан Форнье скрывал вас от наших глаз, но я ему этого не прощу.

Его безупречный французский объяснял, почему его слуга говорил столь чётко, но не совсем восстановил чувство порядка в душе Соланж. Она опустилась в глубокое, чересчур плюшевое, слишком ветхое кресло.

Когда она отказалась от рюмочки тонизирующего напитка, месье Робийяр попросил Неемию заварить чаю, и Огюстен вышел ему помочь.

Робийяр притворно горестно всплеснул руками:

– О мадам, не станете ли вы меня ругать за это!

– За что, месье?

– Так оно и есть. Именно за это. Мадам угодно было преувеличить моё любострастие. Мадам убедила себя, что целомудрие красивой женщины рядом со мной находится под угрозой. А вы смогли бы соблазнить и святого.

Эти волнующие слова, произнесённые с таким сияющим самодовольством, вызвали у Соланж улыбку.

– Понимаю, как, должно быть, беспокоится ваша жена, сэр.

– Правда?

– Если бы я не была замужней женщиной…

Он вздохнул:

– Увы, так обстоят дела с большинством женщин. Или они слишком молоды, а их отцы посвятили себя дуэльному кодексу, или их братья без труда попадают в центр игральной карты, или у этих дам есть любовники, или они скованы обычаями и закрыты вуалью; в саваннском обществе, мадам, честолюбивый повеса связан по рукам и ногам. Вероломные британцы понимают такие вещи гораздо лучше нас, французов. Fais ce que tu voudras – Делай, что можешь – вот и всё.