Текст книги "Утонувшие надежды"

Дональд Уэстлейк
Утонувшие надежды

ОБЛОМ ПЕРВЫЙ

1

Над городом уже занимался серый рассвет, когда Дортмундер отправился домой и застал Мэй на ногах, в зеленых брюках из шотландки и мешковатом свитере. Услышав, как Дортмундер открывает дверь, она вышла из гостиной в прихожую, но вместо своего обычного «Ну, как?» произнесла голосом, в котором слышались одновременно и беспокойство, и облегчение:

– Ты вернулся.

Уставший и расстроенный, Дортмундер не обратил на ее слова внимания и ответил на совсем другой, привычный вопрос:

– Да неважно...

Открыв дверцу стенного шкафа, он принялся неторопливо извлекать из многочисленных внутренних и наружных карманов своей черной куртки инструменты и с глухим лязгом рассовывать их по полкам.

– Ювелир переехал в Ринбек, теперь на месте его магазина итальянская пиццерия. Антиквар забросил свои древности и начал торговать куклами из диснеевских мультиков. А в чековой кассе завели собаку. – Сняв куртку, Дортмундер поднес ее к глазам, рассматривая свежую прореху на спине. – Проклятая подлая псина, – пробормотал он.

– Джон... – произнесла Мэй, в ее голосе слышалось напряжение. Пальцы левой руки сложились так, будто Мэй держала сигарету, сбрасывая воображаемый пепел на пол. Такого не бывало с тех пор, как она бросила курить.

Но у Дортмундера было полно своих забот. Повесив на крючок рваную куртку, он сказал:

– Самое время подумать, не начать ли мне честную трудовую жизнь. Впрочем, я успел прихватить малость, когда вышвырнул пса на улицу и он убежал. – Дортмундер извлек из-за пазухи комок банкнот и положил их на столик в прихожей.

– Джон, – сказала Мэй. Глаза ее округлились и побелели. – Тут какой-то человек.

Дортмундер замер, рука его зависла над деньгами.

– Что такое?

– Он говорит, – Мэй опасливо и подозрительно оглянулась на дверь гостиной, – что он – твой старый приятель.

– Кто говорит?

– Этот человек.

– Эл?.. – раздался хриплый надтреснутый голос, в котором тем не менее сквозили самоуверенные нотки. – Эл, это ты?

На лице Дортмундера появилось озадаченное выражение, сменившееся испугом.

– Нет, я не Эл, – ответил он.

В дверях гостиной появился мужчина – серый и холодный, словно рассвет за окном, сухой и жилистый старик чуть выше шести футов ростом, в серой ветровке, накинутой поверх мятой синей рабочей рубахи, в мешковатых штанах и черных стоптанных ботинках. Его шишковатая квадратная голова прочно сидела на каменных плечах, словно кишащий древоточцами чурбан. Глаза у него были тусклые, щеки заскорузлые, брови кустистые, а жиденькие седые прямые волосы лежали на больших отвислых ушах.

– Привет, Эл, – сказал старик. Губы его при этом оставались неподвижными. Но какому чревовещателю придет в голову использовать такое создание в качестве своего второго "я"? – Как поживаешь, Эл? – Хриплый бесцветный голос прямо протискивался сквозь эти окаменевшие губы. – Давно не виделись.

– Будь я проклят, – ответил Дортмундер. – Значит, тебя выпустили.

2

Старик издал звук, который можно было принять за смешок.

– Удивлен, а? – спросил он. – Я и сам удивляюсь.

– Стало быть, ты с ним знаком, – сказала Мэй так, словно не знала, хорошо это или плохо.

– Мы с Томом вместе сидели, – неохотно объяснил Дортмундер. – В одну пору даже были сокамерниками.

Угловатый, жилистый старик, чей облик так не вязался с домашним и милым именем Том, вновь издал этот свой смешок и добавил:

– Сокамерники. Кореша. Верно, Эл? Сведенные вместе причудой судьбы – так, что ли?

– Да, верно, – отозвался Дортмундер.

– Почему бы нам не посидеть в гостиной? – предложил Том и сжал губы в тонкую прямую линию. – У меня там кофе стынет.

– Да, конечно, – согласился Дортмундер.

Том повернулся и направился в гостиную, шагая так, будто бы его скелет разобрали на части, да так и не сумели толком собрать, явно переборщив с «безумным клеем». Мэй яростно жестикулировала за его сутулой спиной, выражая бровями, плечами и пальцами безмолвное негодование: кто это такой? Как он оказался в моем доме? Когда все это кончится? Дортмундер в ответ подмигивал и кривил рот: понятия не имею, то ли у нас неприятности, то ли нет, поживем – увидим. Они вошли следом за Томом в гостиную.

Том выбрал себе лучшее кресло и уселся, свесив руку до пола. Дортмундер и Мэй заняли места на диванчике напротив. Они выглядели точь-в-точь как супружеская пара, которой только что предложили всерьез задуматься о страховании жизни. Том сдвинулся на край кресла, подался вперед и, взяв со столика чашку, стал с видимым удовольствием потягивать кофе. В нем было что-то от второстепенного персонажа из фильма о Великой депрессии – этакий старикашка, греющийся у маленького костра в обществе бродяг. Дортмундер и Мэй опасливо наблюдали за ним; наконец Том поставил чашку на стол, откинулся на спинку кресла и, слегка вздохнув, заявил:

– А я теперь спиртного – ни-ни. Отучился в тюрьме.

– Сколько же ты просидел, Том? – спросил Дортмундер. – Сколько же ты просидел за всю свою жизнь?

– За всю жизнь? – Том вновь издал свой смешок. – Всю свою жизнь просидел – вот сколько. В последний раз – двадцать три года. А должны были продержать до самой смерти. Тюрьма стала мне домом родным.

– Да, я помню, – отозвался Дортмундер.

– Дело в том, – продолжал старик, – что, пока я жрал казенные харчи, работал на правительство и спокойно спал в камере, мир стал куда хуже, чем в былые времена. Наверно, теперь меня не считают опасным для общества.

– С чего ты это взял, Том?

– Знаешь, почему меня выпустили? – ответил тот. – Все дело в инфляции, урезанном бюджете и переполненности тюрем. Общество взрастило – заметь, самостоятельно, без нашей помощи – целое поколение преступников, мелких воришек, которые и в подметки не годятся таким волкам, как мы с тобой, Эл.

– Это точно, подонков вокруг полно, – согласился Дортмундер.

– Такие люди не отличат чертеж от конфетного фантика, не говоря уж о том, чтобы разработать серьезный план. Сделав шаг правой ногой, эта шваль даже не имеет представления, что делать с левой.

– Да, их полно вокруг, – повторил Дортмундер. – Заползет такой субчик под лестницу и спит, положив под голову краденый телевизор. А нам за него отдуваться.

– Всему этому они учатся в тюрьме, вот что я тебе скажу, – заявил Том. – И главная беда – то, что их к этому подталкивают нечестивые помыслы. Мы-то с тобой знаем, Эл, что если парень заявляется в банк с пистолетом и говорит: «А ну, деньги на бочку и чтоб пять минут никто не шевелился», – то у него на это могут быть только две стоящие причины. Либо его семья живет впроголодь и нуждается в лечении, обуви, учебниках для ребятишек и хочет есть мясо чаще, чем раз в неделю, либо этот парень желает свозить свою девчонку в Майами и малость повеселиться. Либо так, либо этак. Верно?

– Что ж, обычное дело, – согласился Дортмундер. – Только теперь ездят все больше в Лас-Вегас.

– А нынешние шуты даже этого понять не могут, – сказал Том. – Они крадут для того, чтобы кольнуться и наширяться. Они колются и ширяются даже в тюрьме, покупая зелье у охранников, вольняшек, посетителей – у кого угодно, даже у тюремного капеллана. Но спроси у них, почему они не пошли к специалисту по подбору профессии и встали на путь преступления, хотя ни бельмеса в этом не смыслят, и тебе скажут, что в их бедах виновата политика, а они – лишь ее жертвы.

Дортмундер кивнул.

– Я слыхал об этих типах, – сказал он. – Так говорят, когда хотят добиться смягчения приговора, а то и освобождения на поруки.

– Мура все это, Эл, – продолжал настаивать Том.

– Том, да ведь и мы с тобой в свое время вешали судье на уши такую же лапшу, – осторожно заметил Дортмундер.

– Ну ладно, – сказал Том. – Допустим, ты прав. Но, как бы то ни было, из-за инфляции содержать и кормить человека в тюрьме, в тех условиях, к которым мы все привыкли, становится все дороже, а бюджет урезают... Известно ли тебе, Эл, – прервал сам себя Том, – что заключенные с большими сроками – самые здоровые люди Америки?

– Понятия не имел, – признался Дортмундер.

– Так вот, это истинная правда, – сказал Том. – Размеренная жизнь без всяких потрясений, однообразная пища, бесплатная врачебная помощь, регулярные занятия физкультурой – все это приводит к тому, что самыми здоровыми людьми нашего общества оказываются те, кто сидит пожизненно. Это подтвердит любая страховая компания.

– Ну что ж, должно же быть хоть какое-то утешение, – отозвался Дортмундер.

– Вот-вот. – Том снова выдавил смешок. – Сидишь в камере и утешаешься тем, что на воле ты бы помер раньше. – Том отпил кофе – при этом его губы, казалось, оставались плотно сжатыми. – В общем, все одно к одному – удорожание питания и содержания, сокращение бюджета, теперь у них еще меньше денег на содержание и питание – плюс на воле бродят целые толпы мужиков от семнадцати до шестидесяти лет, которых нужно сажать и кормить. И вот губернатор решил сделать мне подарок к семидесятилетию. – Том улыбнулся Мэй плотно сжатыми губами: – Вам и в голову не пришло бы, что мне уже семьдесят?

– Это точно, – согласилась Мэй.

– А я выгляжу моложе Эла, – сказал Том.

Мэй взглянула на Дортмундера, нахмурив брови.

– Джон, – сказала она, – почему он называет тебя Элом? Если ты знаешь его, а он знает тебя и если твое имя – Джон (а тебя действительно зовут Джон), так почему он продолжает называть тебя Элом?

Том издал звук, который мог означать смешок.

– Это наша с Элом тюремная подначка, – сказал он.

– У Тома весьма своеобразное чувство юмора, – объяснил Дортмундер. – Он узнал, что мое второе имя – Арчибальд и что оно мне не нравится.

– Ты это имя просто ненавидишь, – заметила Мэй.

– Самое худшее, что происходит при задержании, – продолжал Дортмундер, – это когда легавый смотрит мне в глаза и говорит: «Джон Арчибальд Дортмундер, вы арестованы!» В такие мгновения у меня просто колени подгибаются, и все из-за этого имечка.

– Короче говоря, Том узнал о твоей ненависти к своему имени и с тех пор называет тебя этим именем?

– Совершенно верно.

– И это он придумал тебе прозвище Эл как уменьшительное от Арчибальд?

– Да.

– Типичная тюремная подначка, – усмехнулся Том.

– И это называется чувством юмора, – сказала Мэй.

– Какая ты понятливая, – отозвался Дортмундер.

– Эл, – произнес Том, – скажи, ты достаточно близок с этой женщиной? Я имею в виду, не стоит ли нам переговорить наедине?

– Видишь ли, Том, – ответил Дортмундер, – если ты собираешься много общаться со мной, то тебе придется мириться с ее присутствием. Такие дела.

– Хорошо, – сказал Том. – По мне – так все в порядке. Просто хочу, чтобы ты был в своей тарелке.

– Тебе что-то от меня нужно, Том? – спросил Дортмундер.

– Да, мне кое-что от тебя нужно, – ответил Том. – Уж не думаешь ли ты, что я соскучился и приехал в гости? Что я пересек континент и завалился к старому приятелю, чтобы поболтать о старых добрых временах? Неужели я похож на человека, рассылающего рождественские открытки?

– Я уже сказал, Том, – терпеливо повторил Дортмундер. – Ты приехал, поскольку тебе что-то нужно.

– Да. Мне кое-что нужно.

– Что именно?

– Мне нужна твоя помощь, – помолчав, сказал Том.

– Деньги? – спросил Дортмундер, догадываясь, что деньги здесь ни при чем. Том Джимсон был не из тех, кто просит взаймы, – он скорее застрелил бы тебя и обобрал твой труп, но не унизился бы до попрошайничества.

– Ну что ж, в некотором смысле – деньги, – ответил Том. – Давай-ка я тебе все объясню.

– Слушаю тебя.

– Короче, дело обстоит следующим образом. Всякий раз, сорвав изрядный куш, я прятал часть навара – или весь целиком – в таком месте, откуда мог бы впоследствии его достать, как только потребуется. Я научился этому у Дилли, когда был еще ребенком.

– Дилли? – спросила Мэй.

– Джон Диллинджер, – пояснил Дортмундер. – Том начинал вместе с Диллинджером и называл его Дилли.

– Прямо в глаза? – спросила Мэй.

– Послушайте, мадам, – сказал Том. – Я всю жизнь был сам себе голова, и если мне захотелось назвать Эла «Элом», я так его и называл. Если мне хотелось назвать Диллинджера «Дилли», я так его и называл.

– Понятно, – отозвалась Мэй. Ее глаза становились все более затравленными.

– Мы с Дилли, образно выражаясь, вместе вышли на большую дорогу. Я имею в виду – когда его в тридцать третьем выпустили из тюрьмы в Индиане, я как раз начинал. Мне тогда было четырнадцать. За тот год я многому успел научиться у Дилли, пока его не настигла смерть, и одной из наук, которые я тогда усвоил, была привычка откладывать на черный день.

– Как же, помню, – заметил Дортмундер. – Когда мы сидели в одной камере, тебе при каждой встрече с адвокатами приходилось сообщать им, где зарыт твой очередной тайник, который они могли выкопать, чтобы получить свой гонорар.

– Адвокаты, – проворчал Том еще более сиплым голосом. При этом его губы чуть шевельнулись, открывая мелкие, белые, острые на вид зубы. – За эти годы они наложили лапу на большую часть моих запасов, а я не получил от них ровным счетом ничего. Но до моего главного тайника они не добрались – черта с два! Я берег его даже от адвокатов. Это моя пенсия. Я выбрал себе местечко на западном побережье, в Мексике, неподалеку от Акапулько. Я уеду туда, как только получу свои деньги – деньги, которые надолго обеспечат мне счастливую и здоровую жизнь. Я стану почтенным пожилым человеком. Это единственное желание, которое у меня еще осталось.

– Прекрасная мысль, – сказал Дортмундер. Интересно, подумал он, что помешало Тому просто сесть на самолет и отправиться на юг? Зачем он приехал сюда, зачем рассказывает эти истории мне, Дортмундеру?

– Мы взяли броневик, перевозивший деньги из Олбани в Нью-Йорк по Сквозному шоссе, – продолжал Том. – Сработали чисто, да только впоследствии моим ребятам не повезло, и я оказался единственным хозяином всех семисот тысяч.

Дортмундер с изумлением посмотрел на него:

– Долларов?

– Чего же еще? Долларов, конечно. Это было за год или за два до моей последней отсидки. Денег было завались, а поскольку делиться не с кем, я купил гроб...

– Ты хочешь сказать, сейф? – вставил Дортмундер.

– Нет, именно гроб, – сказал Том. – Если ты решил что-то надежно спрятать, то лучше гроба ничего не придумать. Водонепроницаемый, герметичный гроб со стальной обшивкой.

– Ну и ну, – поразился Дортмундер.

– Вот тебе и «ну», – сказал Том. – Беда в том, что его просто так не купишь. Фирма-производитель ведет тщательный учет своей продукции.

– Зачем это? – нахмурился Дортмундер.

– Видишь ли, они не хотели бы, чтобы ты купил гроб и, засунув в него свою матушку, зарыл ее где-нибудь на огороде. Самовольное погребение незаконно.

– Полагаю, что так, – согласился Дортмундер.

– Но у меня в то время был один приятель, владелец похоронного бюро, – продолжал Том, – мы вели дело на паях...

Дортмундер и Мэй обменялись многозначительными взглядами.

– ...так что он продал мне один гроб, что называется, из-под прилавка. Чудесная вещь, он стоил каждого пенни вложенных в него денег. Хоронить людей в таком гробу – настоящее преступление.

– Ага, – пробормотал Дортмундер.

– Неподалеку от Сквозного, – продолжал Том, – был маленький городишко под названием Паткинс-Корнерз. Как-то ночью я приехал туда, пробрался за библиотеку, где никто не мог меня увидеть, вырыл яму глубиной в четыре фута, опустил туда гроб и засыпал его землей. А потом уехал, и теперь никто во всем мире – кроме вас, конечно – даже понятия не имеет, что я вообще когда-либо бывал в этом самом Паткинс-Корнерз.

– Так значит, ты хочешь, чтобы я помог тебе вырыть гроб с деньгами и вывезти его из Паткинс-Корнерз? – спросил Дортмундер.

– Именно об этом и идет речь, – ответил Том.

– Мне кажется, это дело – проще пареной репы, – заверил его Дортмундер, решив, что семидесятилетний Том просто боится, что не сумеет вырыть и достать тяжелый гроб.

Однако Том покачал головой и сказал:

– Боюсь, это будет потруднее, чем ты думаешь, Эл. Видишь ли, четыре года спустя – примерно в то самое время, когда тебя поселили в моей камере, – власти штата Нью-Йорк выкупили все тамошние земли да еще четыре селения в придачу, включая и Паткинс-Корнерз, а людей вывезли. Затем землю передали городу и, перекрыв ведущее в долину шоссе дамбой, устроили там водохранилище для нужд прилегающих районов.

– Вот это да, – протянул Дортмундер.

– Потому-то я и обратился к тебе за помощью, – объяснил Том. – Дело в том, что сейчас мои денежки покрыты тремя футами земли и пятьюдесятью футами воды.

– Что ж, – согласился Дортмундер. – Это серьезная задача.

– Но выполнимая, – сказал Том. – В этом и состоит мое предложение. Ты, Эл, парень с головой, так что...

– Спасибо за комплимент.

– ...так что я беру тебя в долю, – закончил Том. – Мы достанем мой ящик – я, ты и, может быть, кто-то еще, затем разделим поровну. Половина мне, половина – тебе, а ты поделишься с теми, кого пожелаешь подключить к этому делу. Триста пятьдесят тысяч. Вполне хватит, чтобы вести жизнь почтенного пожилого человека, особенно в Мексике. Что скажешь?

– Что ж, предложение занятное, – сказал Дортмундер, подумав, что стоило бы разнюхать, что именно произошло с партнерами Тома по ограблению и почему он остался единственным обладателем семисот тысяч долларов. Правда, учитывая почтенный возраст Тома, можно было предположить, что он теперь не столь опасен, как в сорок три или сорок четыре года, когда брал броневик. Одновременно в голове Дортмундера зашевелились мысли о размере добычи и воспоминания о схватке с бешеной собакой и о жалких крохах, доставшихся ему после ограбления кассы. Дортмундер понятия не имел о том, как он будет выкапывать гроб со дна водохранилища на глубине пятидесяти футов, но даже если пригласить еще двух-трех ребят – скажем, для верности – трех, все равно на его долю остается около сотни тысяч. И никаких тебе собак.

– Хорошо, я согласен, – сказал он.

– Так, может быть, нам сегодня же вечером – но только не слишком поздно – отправиться туда, чтобы я показал тебе место? Два часа езды от города.

– Нынче вечером? – Дортмундер подумал, что ему, вероятно, захочется поспать подольше. Схватка с собакой в кассе вымотала его до предела.

– Чем раньше, тем лучше, – сказал Том.

– Неужели ты действительно хочешь этим заняться, Джон? – спросила Мэй.

Дортмундер видел, что Том вызывает у Мэй, как и у всякого другого человека, чувство неприязни; однако, взвесив положительные стороны дела, о которых только что размышлял, Дортмундер ответил:

– Надо посмотреть, Мэй. Посмотреть, что там и как.

– Делай как знаешь, – процедила Мэй, и звуки ее голоса содержали еще множество невысказанных слов.

– Я только посмотрю, – заверил ее Дортмундер и, обернувшись к Тому, спросил: – Где ты остановился?

– Пока мои деньги лежат в Паткинс-Корнерз, я согласен удовлетвориться тем диванчиком, на котором вы сидите.

Лицо Мэй превратилось в каменную маску. Дортмундер сказал:

– Что ж, в таком случае мы поедем туда сегодня же вечером.

3

Машина свернула со Сквозного шоссе и покатила по Норт-Дадсону, крохотному городку, забитому едва ползущими автомобилями, водители которых, казалось, никак не могли решить, делать ли им левый поворот. Дортмундер и без того терпеть не мог сидеть за рулем, и нерешительность местных жителей отнюдь не улучшала его настроения. Дортмундер привык к тому, что машиной управляет настоящий водитель – как правило, Стэн Мэрч, иногда – Энди Келп, а специалисты, сидя на заднем сиденье, смазывают клещи или обертывают черной изолентой отвертки. Посадить специалиста за руль и заставить его ехать по местности, находящейся в сотне миль от города – по крайней мере в нескольких десятках миль, – значило поручить машину чрезвычайно самоуверенному и вместе с тем нервному человеку.

Однако выбора на сей раз не было. Даже если Том Джимсон и умел когда-то управлять автомобилем и ему доставало осторожности и человеколюбия, чтобы никого при этом не давить, то его умение и осторожность совершенно испарились за двадцать три года, проведенных в камере. Короче говоря, Том взял напрокат машину, вместо того чтобы позаимствовать ее где-нибудь на улице, и Дортмундеру волей-неволей пришлось ее вести.

Одно радовало: погода стояла отменная. Блики апрельского солнца играли и переливались на белых алюминиевых прутьях оград затейливых каменных домиков, придававших Норт-Дадсону налет декоративности, от которого у всякого настоящего горожанина тотчас разыгралась бы мигрень. Особенно если он как следует не выспался. Поэтому Дортмундер предпочел сосредоточить внимание на немногочисленных знакомых ему признаках цивилизации – дорожных огнях, дугах «Макдональдсов» и рекламных щитах «Мальборо» – и знай себе погонял машину, понимая, что Норт-Дадсон когда-нибудь да кончится. Сидевший рядом Том Джимсон вертел головой и насмешливо улыбался неподвижными губами. Наконец он сказал:

– Эта деревня – все тот же кусок дерьма, что и раньше.

– Что мне делать, когда кончится город?

– Езжай дальше.

На окраине города примостился бар, в витрине которого красовалась неоновая реклама немецкого пива техасского производства. Далее простирались поля, леса и фермы. Дорога завиляла и полезла в гору; то тут то там мелькали каменистые пастбища, и лошади провожали машину своими рыбьими взглядами.

Они отъехали от города мили на четыре, когда Том нарушил затянувшееся молчание:

– Поворот проехали.

Дортмундер нажал на тормоза и, остановив машину посреди шоссе, выругался вслед обогнавшему их грузовику, который едва не довел его до инфаркта.

– Где поворот?

– Там, сзади, – сказал Том, посмотрев на Дортмундера. – Да только теперь его не видать. Я же тебе говорил – Паткинс-Корнерз больше не существует. И это наша главная беда.

– Так ты говорил про старую дорогу, – сообразил Дортмундер. – Значит, я не должен был никуда сворачивать.

– А ты и не смог бы, – отозвался Том. – Дорога совсем заросла.

Дортмундер не заметил никакой дороги; видимо, Том не врал, когда говорил, что она заросла.

– Когда ты сказал, что мы проехали поворот, я подумал, что мне нужно было свернуть туда или что-то в этом роде, – объяснил Дортмундер.

– Когда придет время сворачивать, я тебе сообщу, – заявил Том.

– Мне показалось, что ты имел в виду именно этот поворот, – настаивал Дортмундер.

– Ты ошибся.

– Но прозвучало именно так! – В этот миг их обогнала повозка, и возница подудел в свой рожок, требуя убраться с середины дороги. – Когда ты сказал «мы проехали поворот», это прозвучало так, будто мы пропустили поворот.

– Мы действительно проехали поворот. Двадцать три года назад там была дорога, – раздраженно заявил Том. – А теперь на ее месте лишь деревья, кусты да холмы.

– Короче, я тебя неправильно понял, и все тут. – Голос Дортмундера заглушил рев сигнала проезжавшего мимо лесовоза, кузов которого был под завязку забит бревнами.

Том развернулся и заглянул в глаза Дортмундеру.

– Я тебя понял, Эл, – сказал он. – И нечего больше болтать. Давай-ка поезжай. Мне уже семьдесят лет, и я понятия не имею, долго ли еще протяну.

Дортмундер покатил дальше, и спустя милю автомобиль подъехал к дорожному указателю, сообщавшему о том, что они пересекают границу округа Вилбургтаун.

– Тот самый округ, – сказал Том. – Водохранилище затопило его практически целиком. Не осталось ни одной деревни. Главная усадьба располагалась в Паткинс-Корнерз... о, поворот проехали.

Влево от шоссе отходила двухполосная асфальтовая дорога. Дортмундер понимающе кивнул и поехал прямо.

– Эй! – рявкнул Том.

– Что случилось?

– Мы же поворот проехали! Ты что, глухой?

На сей раз Дортмундер остановил машину на пыльной обочине. Обернувшись к Тому, он спросил:

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я должен был свернуть?

– Да, именно это я и сказал! – Том так рассердился, что его губы чуть-чуть шевельнулись. – Я же сказал: мы проехали поворот!

– В прошлый раз, когда ты сказал «мы проехали поворот», – ледяным тоном ответил Дортмундер, потихоньку начиная звереть, – ты вовсе не хотел сказать, что мы пропустили поворот. Ты имел в виду нечто иное. То ли тебя потянуло на воспоминания, то ли что-то еще.

Том вздохнул и, уставившись на приборную доску, потер кончик носа согнутым пальцем. Затем кивнул.

– Ладно, Эл, – сказал он. – Мы слишком долго жили порознь. Нам придется вновь научиться понимать друг друга.

– Наверное, ты прав, – согласился Дортмундер, не желая спорить со старым приятелем.

– Так вот, на сей раз я имел в виду «сверни на этом повороте». Я и сам проклинаю себя за то, что так и не научился выражаться более ясно.

– Это было бы весьма кстати, – признал Дортмундер.

– Теперь слушай мои указания. Сейчас мы развернемся, отъедем назад и попробуем все сначала. Хорошо?

– Хорошо.

Дортмундер оглянулся по сторонам, развернул машину, и Том тут же сказал:

– Поворачивай.

– Я помню, – заметил Дортмундер, сворачивая на двухполосную дорогу.

– Я только хотел поучиться произносить это слово так, как полагается.

– Интересно бы узнать, – сказал Дортмундер, ведя машину меж обступивших дорогу деревьев, – что это было – еще одна из твоих знаменитых шуточек?

– Может, и так, – ответил Том, рассматривая дорогу сквозь лобовое стекло. – А может быть, следствие подавляемой злости. Как-то раз меня обследовал тюремный психиатр, так он сказал, что у меня в душе накопилось много злобы. Порой какая-то ее часть вылезает наружу и получаются такие вот неприятности.

Дортмундер с изумлением посмотрел на него.

– У тебя еще и подспудная злость есть? – спросил он. – Мало тебе явной, так еще и скрытая?

– Так сказал психиатр, – ответил Том, пожимая плечами. – Впрочем, чего еще от него ожидать? Эти психиатры – сами психованные и только потому берутся за эту работу... Теперь притормози, мы приближаемся.

Направо в лес уходила грунтовая дорога, перегороженная простым металлическим шлагбаумом с надписью: «Проезд запрещен – территория водохранилища Вилбургтаун». Чуть поодаль в ту же сторону от дороги отходил еще один проселок, с таким же шлагбаумом и такой же надписью. Еще дальше из леса под углом к дороге выходил забор, ограда из колючей проволоки высотой футов в восемь.

– Неужели все водохранилище обнесено колючкой? – поразился Дортмундер.

– Представь себе, – отозвался Том.

– Очень уж строгие меры безопасности для простого водохранилища. – Дортмундер неопределенно махнул рукой. – А мне казалось, что водохранилище – это такое место, куда можно свободно подъехать, чтобы порыбачить и искупаться.

– Да, но во времена строительства этого водохранилища Америка переживала революционный момент. Ты, верно, помнишь все эти выступления против войны, против правительства, за окружающую среду...

– Они и поныне продолжаются.

– Но в те времена они носили особенно ожесточенный характер. Взрывы в колледжах и все такое прочее. А это водохранилище оказалось в самом центре событий. Появились группировки, угрожавшие напичкать его химикатами, которых хватило бы, чтобы одурманить весь Нью-Йорк.

– А что? Вполне могли, – согласился Дортмундер, вспоминая некоторых своих городских знакомых.

– Нет, не могли, – возразил Том. – Здесь построили забор, выставили полицейские кордоны, издали соответствующий закон и тем самым сделали водохранилище совершенно недоступным для посторонних.

– Но это же было так давно, – заметил Дортмундер. – Всех этих химикатов уже и след простыл. А хозяева, должно быть, сами нажрались этой отравы.

– Эл, – сказал Том. – Ты видел правительство, которое добровольно отказалось бы чем-то управлять? Здесь по-прежнему стоит забор, по-прежнему дежурит полиция, закон так и не отменили, тут идет работа, и ее делают люди. Иначе правителям было бы неловко получать зарплату каждую неделю.

– Ясно. Это, разумеется, усложнит дело, но ничего страшного.

– Главное затруднение в другом, – пробормотал Том. Увы, в тот миг Дортмундер не додумался спросить, что он имеет в виду.

Водохранилище было совсем рядом. Ограда тянулась все дальше, и за ней поблескивала вода. Показалось огромное озеро, сиявшее в лучах заката, подернутое рябью от прикосновений легкого игривого ветерка. Растущие по берегам водохранилища сосны, дубы, клены и березы подступали к самому урезу воды. И ни одного дома вокруг, ни лодки, ни живой души. Дорога шла вдоль берега, и по другую ее сторону, за вторым забором, начинался крутой спуск в глубокую долину.

– Останови-ка, – велел Том.

Дорога здесь сужалась, и забор подступал вплотную к проезжей части. Если бы Дортмундер загнал машину на обочину, Том вряд ли смог бы открыть свою дверцу, а другой борт автомобиля все равно оставался бы на дороге. Однако на этой второстепенной дороге движения не было вовсе, и Дортмундер мог остановиться где угодно, ни о чем не беспокоясь.

– Отлично, – сказал Том, вылезая из машины и оставив свою дверцу открытой.

Дортмундер последовал за ним, выбрался на бетон. Глушить мотор он не стал, но дверцу захлопнул – на тот случай, если кто-нибудь все же проедет. Обойдя машину, он остановился рядом с Томом у забора и вгляделся в спокойные воды озера. Том просунул сквозь забор корявый, похожий на сучок указательный палец и сказал:

– Вон там стоял Паткинс-Корнерз. Вон там.

– Трудненько будет до него докопаться, – отозвался Дортмундер.

– Ерунда. Разрыть немного ила, и все, – ответил Том.

– А где плотина? – спросил Дортмундер, озираясь по сторонам.

Том бросил на него недоуменный взгляд:

– Плотина? Ты спрашиваешь, где плотина? Вот она, ты на ней стоишь.

– Я стою на плотине? – Дортмундер посмотрел направо, затем налево. Дорога выныривала из леса и вновь убегала в лес, делая широкую плавную петлю, с внешней стороны которой оставалось водохранилище, а внутри слева – спуск в долину. Затем дорога поднималась на соседний холм, поросший деревьями, и вновь исчезала в густой зелени.

– Так это она и есть, – удивленно протянул Дортмундер. – Так, значит, дорога проходит по верху плотины?

– Ну конечно. А ты что думал?

– Я не ожидал, что она окажется такой огромной, – признался Дортмундер и, опасливо посмотрев по сторонам, хотя пока никто не проезжал мимо, пересек дорогу и заглянул вниз. Он увидел плавный изгиб вогнутой стенки плотины; ее кремовая бетонная поверхность была похожа на приподнятую дуновением ветра занавеску. Из-под плотины вырывался поток воды, бежавший по дну долины мимо ферм и деревень и исчезавший в окрестностях огромного города, значительно превосходившего величиной Норт-Дадсон.

– Так, значит, раньше по ту сторону было нечто подобное? – спросил Дортмундер, махнув рукой в направлении водохранилища.

– Кабы я знал, как все обернется, – сказал Том, – зарыл бы этот проклятый ящик в Дадсоне.

Дортмундер еще раз осмотрел поверхность плотины и на сей раз заметил в ней окна – два длинных ряда самых обыкновенных окон, расположенных чуть ниже края дамбы.