Текст книги "Королева его сердца"

– Нет нужды извиняться за то, что она вызвала ярость Хенни, мистер Тревани. Рыжие всегда сварливы, а что касается ее отца Трэска, то он был упрямейшим сукиным сыном, и она, естественно, унаследовала фамильную черту. – Оуэне говорил не без чувства юмора, улыбаясь одними глазами. – Кроме того, Хенни Лаудон всегда встревает решительно во все, без нее не обходится ни одна свара.

– Мне очень жаль, что я ее расстроила, – заметила Глориана, хотя в ее голосе не прозвучало ни малейшего раскаяния. – Это больше не повторится, потому что мы будем здесь очень недолго.

– Что верно, то верно, – подытожила Мод, сопроводив свои слова убедительным кивком. – Мы уедем сразу же после того, как Глориана завершит некоторые сделки, которые подготовила по телеграфу.

– Вы, мисс Карлайл? – На лице Оуэнса появилось выражение озадаченности, и он вопрошающе повернул голову к Данте. – Вы позволяете своей невесте заниматься делами?

– Моя невеста… – У Данте снова перехватило горло при мысли о том, что Глориана входила в роль жены.

– Он иностранец, – поспешила с объяснением Глориана, опасаясь, что ответ Данте может все испортить. – Он плохо говорит по-английски, но может читать и писать по… гм… Проклятие! Я совсем забыла, как называется этот язык, дорогой мой.

– Цыганский, – подсказала Мод.

– Нет, итал… – попытался было возразить Данте.

– Вот именно. Он цыган. – Глориана мило улыбнулась, взмахнув ресницами. – Спасибо, дорогой. Ты же знаешь, как трудно мне запоминать такие необычные слова.

Данте открыл рот, полный решимости защитить как свою родную страну, так и свое с таким трудом завоеванное знание английского языка, но взгляд Глорианы был настолько красноречив, что Данте тут же замолчал. Он помнил, что она просила не возражать ей, и коротким кивком дал понять, что, хотя и неохотно, он повинуется.

– Я никогда раньше не встречался с цыганами. – Озадаченный Оуэне потер подбородок и нахмурился. – Они все так одеваются?

– О, это же цирковой костюм, – ответила Гло-риана.

– Но почему он носит цирковой костюм в поезде?

– Он разучивал свой номер, – объяснила Мод. – Такое уж у цыган правило, по меньшей мере у цыган – цирковых актеров: они репетируют выступления только в костюмах. – Она торопливо передала Данте одежду, которую до этого момента не выпускала из рук. – Возьми, Данте, раз ты кончил репетировать, можешь переодеться в обычный костюм.

– Гм… – Оуэне снова взял под мышку свое оружие, и в несколько небольших, размеренных шагов обошел Данте кругом, рассматривая его со всех сторон. – А что вы делаете в цирке, мистер Тревани?

– Он акробат на трапеции, – поспешила объяснить Глориана.

– Да, – подтвердил Данте, раздумывая над тем, что такое акробат на трапеции.

– Я и не подозревал, что вагоны компании «Атлан-тик энд Пэсифик рейлроуд» оборудованы тренировочными трапециями.

Оуэне, казалось, принимал этих женщин, но у него были большие подозрения в отношении Данте. Тот счел за благо по-солдатски изготовиться, вспоминая предупреждения мисс Хэмпсон, что Оуэне часто сажает вызывающих у него подозрение приезжих в тюрьму.

– Да нет же, черт возьми! Данте для тренировок не нужны никакие трапеции. – Мод взмахом руки отвергла саму эту мысль. – У вагонов с каждого конца имеется площадка, и он просто перелетает от одного вагона к другому, как большая старая человекообразная обезьяна. Данте знал людей, которые тратили столько же времени на оттачивание своего ума, сколько и на заточку оружия. Он всегда был убежден, что не в меру острый язык восполняет собой недостаток мужских качеств или является следствием тщательно скрываемой трусости. Теперь же ему хотелось самому обладать умением переброситься острым словцом, а не безропотно выслушивать, как его называют старой обезьяной.

– Это небезопасно, – заметил Оуэне.

– Разумеется, поэтому-то я и заставляю его надевать этот костюм. – Глориана костяшками пальцев постучала по нагруднику Данте, который отозвался металлическим гулом. – Это защитит его в случае падения.

– Но пулю не остановит, – возразил Оуэне. – Можно покрыть себя металлическими латами с головы до ног, и все равно останется мало надежды на то, что уцелеешь в Плезент-Вэлли. Там, вЯвапи-Каунти, шерифом Билл Малвинон. Не пройдет и недели, как он пришлет оттуда ваши трупы.

Данте довольно пренебрежительно относился к многочисленным предостережениям, которые они получали, но, слушая этого властного человека со стальными глазами, с такой уверенностью предсказывавшего их гибель, он почувствовал, как у него заколотилось сердце.

– С ней не случится ничего плохого, если я не умру первым.

– Так, вероятно, и будет, – возразил Оуэне. – Хотя я рекомендую вам следить за тем, чтобы она всегда шла впереди вас. Вы запаслись каким-нибудь огнестрельным оружием вроде этого, например?

Не давая Данте времени разгадать смысл этих непонятных для него английских слов, шериф потянулся правой рукой к левому бедру и вытащил из кобуры пистолет. Оуэне чуть шевельнул правым бедром, и покоившаяся на нем винтовка словно сама собой прыгнула в его свободную руку. Поднимая поочередно каждое оружие, он сказал:

– Большинство людей не могут управляться с винтовкой и пистолетом одновременно из-за различия в их размерах. Я же просто говорю, что оружие есть оружие, и в здешних местах, черт возьми, человеку лучше знать, как его применять независимо от размеров. Следите за тем, чтобы эта старая бечевка была привязана к этому вот штырю.

Едва заметным движением запястья шериф заставил пистолет повернуться вокруг его указательного пальца.

– Следите за мной, леди.

Он стал поворачивать приклад винтовки вперед, пока не раздался громкий металлический щелчок, а потом дал ему снова упасть назад. Затем, держа то и другое оружие на уровне бедра, Оуэне повернулся к потертой бечевке, на которую указывал раньше. Пистолет и винтовка на его бедре одновременно выстрелили дуплетом… и четко разрезанная бечевка упала на пыльную платформу.

Глориана искоса посмотрела в сторону Мод, почти незаметно пожавшую плечами, прежде чем изобразить показной зевок. Обе женщины вежливо поаплодировали, но совсем не удивились.

Сам же он был просто восхищен искусством Оуэнса. Подумать только, человечество настолько усовершенствовало оружие, что при стрельбе даже целиться не надо, и человек может один без всякой помощи управляться с парой стволов!

Меч, который Данте сжимал в руке, вдруг показался ему скорее детской игрушкой, нежели оружием, способным нанести серьезное поражение, и он понял, что Оуэне сказал правду – его латы не могут защитить от врагов, у которых в каждой руке по такому стволу.

С момента появления в этой эпохе ему постоянно приходилось быть настороже. Он понимал, что опрометчивые фразы и рассказы о том, как он был перенесен в будущее, легко могут привести к тому, что его сочтут за сумасшедшего или за лунатика, а лишний шум может только воспрепятствовать его возвращению в свою эпоху и страну.

Но как ни старался Данте, ничего путного из его осмотрительности не вышло, кроме постоянного унижения. Никто и не думал с ним считаться. Цыган-акробат на трапеции! Старая человекообразная обезьяна! Вне всяких сомнений, это не входило в испытания, уготованные ему Ди. Он пробыл в будущем всего несколько дней, а уже проглотил больше пилюль, чем мог вместить его желудок.

Давно пришло время отказаться от наблюдения и выжидания. Он должен наконец начать действовать как мужчина.

– Шериф Оуэне, – спросил Данте, – не приходилось ли вам наниматься в учителя к человеку, который глубоко уважает ваше искусство владеть огнестрельным оружием? Мы, акробаты на трапеции, не слишком поднаторели в обращении с винтовками и пистолетами.

– Данте, нет! – запротестовала Глориана.

Но Данте видел, что Оуэне был польщен и заинтригован его предложением.

– Я могу уделить вам пару часов прямо сейчас, – ответил шериф.

– Превосходно, – согласился Данте. – Мод, присмотри за выгрузкой лошадей. А ты, Глориана, займись своими деловыми бумагами. У нас с шерифом мужские дела.

Глава 9

Глориана смотрела вслед удаляющемуся Данте, шагавшему рядом с шерифом Оуэнсом. Перекинув через плечо свою новую одежду, он на ходу поглядывал на револьвер шерифа.

– Это просто ужасно, – шептала она. – Ничего хуже случиться не могло.

– То-то и оно, – согласилась Мод. – Никак не ожидала, чтобы он стал так командовать. «Мод, займись выгрузкой лошадей!» – изобразила она не допускавшее возражений распоряжение Данте. – Проклятый цыган!

– Гм, это было бы еще ничего, – вздохнула Глори. – Не думаю, что он цыган. На самом деле он, может быть, квакер.

– Квакер?

– Гм-м… гм-м-м… Помнишь, как он выговаривал все эти немыслимые окончания слов? К тому же квакеры – это что-то вроде монахов, не так ли? Они, наверное, неодобрительно относятся к цирку. Может быть, именно поэтому-то он не проявил большой радости, когда я назвала его акробатом на трапеции.

– Ему следовало бы рассказать нам хоть что-нибудь о себе, чтобы мы не поступали слишком опрометчиво.

То, что им самим приходилось быть осторожными, сделало для Глорианы понятной скрытность Данте. Он был человеком, окруженным тайной, а она вдруг во всеуслышание объявила, что они якобы собираются пожениться. Но это, в общем, большого значения не имело. Ведь они в Холбруке всего лишь проездом и пробудут здесь не настолько долго, чтобы кто-то мог задуматься над тем, поженятся они или нет.

– Ведь Данте говорил нам, что он убийца. Не думаю, чтобы об этом стоило говорить шерифу при его-то подозрительности.

– Разумеется, куда лучше было бы заикаясь объяснить, что ты не знаешь этого человека. К счастью для нас обеих, я-то соображаю быстро. Я подумала о твоем желании сделать его телохранителем, Глори.

– Нанять телохранителя была твоя идея, Мод, – с отсутствующим видом заметила Глори. – Все произошло так быстро, что я не успела даже подумать! И может быть, все к лучшему. Когда строишь планы на отдаленное будущее, нечаянно можно сглазить что-то важное.

– Это, по-моему, тебе не угрожает. Саркастический упрек Мод был весьма колким.

– Я знаю, Данте считает, что человек должен предвидеть любые случайности, но я на это не способна. Как, черт возьми, я могла предвидеть, что он уйдет с шерифом? Ты же знаешь, как мужчины любят похвастаться друг перед другом. И он обязательно проболтается, что его наняли в телохранители. Что хорошего в том, чтобы забегать вперед? Подумай-ка, откуда мне было знать, что придется иметь дело с молчаливым иностранцем, который закован в металлический панцирь?

– Конкистадор, – неожиданно вмешался мистер Блу, вышедший из тени вагона-конюшни. – Мой народ жил столетия с надеждой, что вернется такой человек, как он. И вот теперь он здесь, и теперь мы можем проводить вас всех в священную пещеру в горах, окружающих вашу землю.

– Только его и не хватало с его дурацкой пещерой!

– Не обижай его, Мод. – Глори повернулась к Блу. Она не понимала, почему тот называл Данте конкистадором или почему появление Данте так обрадовало этого индейца, но не это ей показалось сейчас важным. – Вы говорите, что можете сопровождать нас до моего ранчо?

Индеец кивнул, и лицо его расплылось в широкой улыбке.

– Много лет – сколько их прошло, мне теперь и не сосчитать, – я каждую неделю мотался от Холбрука до Мойан-Рим и обратно.

– Слава Богу, он хоть перестал называть Данте ба-ханой. – Мод с улыбкой посмотрела в сторону Блу и повернулась к Глориане. – Прости мне мою болтливость, дорогая. Я ведь знаю, что у тебя нет дара предвидения и ты совершенно не умеешь лгать. Мне следовало помочь тебе придумать правдоподобную историю. А теперь нам придется поработать над какой-то новой.

– Нет, ступай выгружай лошадей, как сказал Данте. Может быть, вместе с ними ты сможешь выгрузить и фургон?

– Да уж, наверное, если вспомнить, что я занималась этим сотню раз, а то и больше.

– Вот и хорошо. А я займусь другими делами, и мы сможем отправиться в Плезент-Вэлли, как только я улажу все эти нудные мелочи.

– Мы с женой поможем вам с лошадьми, почтеннейшая, – предложил мистер Блу. – Мы привыкли с ними управляться.

– Что ж, посмотрим, как это у вас получается, – согласилась Мод.

Когда подруга исчезла за дверью вагона-конюшни, губы Глорианы тронула улыбка, и она повернулась лицом к улице.

На протяжении всего разговора с Мод она чувствовала слабое покалывание в шее и легкую дрожь в руках. Ее мать называла эти ощущения проявлением актерского инстинкта и говорила, что они предупреждают выступающего перед публикой о том, что кто-то из зрителей сосредоточивает внимание не на том, на чем следует, и не тогда, когда нужно. Глориана понимала, что за нею внимательно следили.

Это подтвердилось, когда она, повернувшись, увидела горожан. Толпа хоть и отступила, как потребовал шериф Оуэне, но не слишком далеко. Кое-кто из мужчин стоял, облокотившись на коновязи. Другие делали вид, что поправляли сбрую и седла, поглядывая на нее поверх лошадиных спин. Несколько женщин прогуливались по тротуарам, другие толклись в дверях домов, выглядывая из-за дверных косяков.

Взгляд Глорианы скользнул по фасадам домов. Вдоль Майн-стрит к северу уходили вывески кузницы Армбрастера и платной конюшни Брауна и Киндера, а к югу протянулась вереница беспорядочно расположившихся баров, которых здесь было гораздо больше, чем мог бы себе позволить любой добропорядочный городок.

В самом конце улицы стояло серовато-коричневое строение, заявлявшее о себе как банк Коконино. Ощупав карман, Глориана услышала знакомый шорох бумаги, копию телеграммы, той самой, которую прочла, по ее словам, не в меру любопытная Хенни Лаудон. Глориана подумала, что сугубо приземленное содержание бумаги могло бы показаться скучным до слез любому человеку, сующему нос в чужие дела, – телеграмма касалась перевода денег в банк Коконино с ее флоридского счета. Но чтобы получить эти деньги и закупить все, что им было необходимо для поездки в Плезент-Вэлли, ей предстояло иметь дело чуть ли не с каждым из этих простаков – горожан Холбрука.

Созерцавшие ее люди были любопытны, однако недоверчивы и скорее враждебны, нежели осторожны.

Все затаенные надежды Глорианы отступили перед хмурым обликом негостеприимного города. Но чего она ожидала? Что Холбрук встретит ее с распростертыми объятиями и объявит своей почетной гражданкой. Это было бы неплохо, подумала Глори, но что, ее ли нет? Впрочем, она и сама никогда не захотела бы назвать глухой, пыльный городишко своим. Она же просто увяла бы в таком захолустье, превратилась бы в криворотую тетку наподобие Хенни Лаудон.

«А вы займитесь делами», – сказал ей Данте, словно не сомневался в ее способности договориться со всеми этими враждебно настроенными людьми.

Глубоко вздохнув и подняв подбородок на полдюйма, что придавало ей самоуверенный вид – по крайней мере, когда она смотрелась в зеркало, – Глориана зашагала вперед.

Солнце яростно припекало эту необычную землю Аризоны. Данте давно сбросил и свою каску, и стальной нагрудник. Ему казалось странным, что кто-то, кроме рожденных в пустыне неверных, мог жить в этом краю, где пересохшая песчаная земля пышет жаром и где мгновенно сгорают листья любого растения, осмеливающегося проклюнуться через заскорузлую корку.

Будь проклят Джон Ди, загнавший его в страну с такой скверной погодой! Данте старался вызвать в себе воспоминания о ласковом итальянском солнце и холодных горных бризах, глядя сощуренными глазами на дрожавший от знойного воздуха пейзаж и нацеливая пистолет на мишень – очередная стеклянная бутылка разлеталась вдребезги, пополняя осколками уже изрядную кучу битого стекла, накопившегося от предыдущих попаданий.

– Вы прирожденный стрелок, – говорил шериф Оуэне, поощрительно похлопывая Данте по плечу. —

Если вы со своей маленькой леди купите пару таких кольтов, как этот, вам будет не о чем беспокоиться.

Из-за его спины донеслось спокойное возражение:

– Мы не будем покупать никакого оружия. Данте обернулся на это замечание Глорианы. Его охватил прилив гордости, когда он понял, что она наверняка была свидетелем его мастерского владения кольтом, и он с трудом подавил желание снова продемонстрировать свои достижения, разнеся последнюю бутылку, – остававшуюся на слеге изгороди.

– Все ли улажено с делами, Глориана?

– Боюсь, что у меня плохие новости для тебя, Данте, – уклонилась от ответа Глориана.

– Простите меня, – перебил Оуэне, – но будь я проклят, если забуду об одном важном деле. Отнесите пистолет ко мне в офис, когда закончите тренировку. – Шериф Оуэне, словно извиняясь, пожал плечами, кивнул Глориане и широким шагом направился к городку, оставив Данте и Глориану одних.

Данте смотрел на нее изучающим взглядом, отмечая про себя малейшее изменение в ее облике. Он решил, что во всем виновата изнурительная жара. Ему показалось, что ее нежная кожа неестественно бледна. Он был мало знаком с переменчивостью ее настроения, и все же тонкая линия ее губ и подозрительно яркий блеск глаз побудили Данте крепко обнять ее. Но в следующий момент чуткое сердце подсказало ему другое – объятие в эту минуту разрушило бы ее зыбкий покой.

И он просто заметил:

– Мы должны купить оружие. Шериф Оуэне подтверждает все самое худшее из того, что мы уже слышали. Мы едем навстречу опасности.

– Мы не едем в Плезент-Вэлли. – Глориана смотрела на кучу стекла, и ее голос показался Данте таким же невыразительным и лишенным жизни, как эти сверкавшие осколки. – Я передумала. Ты можешь вернуться к своим делам. Найди себе другую работу. Мне не понадобится телохранитель.

Данте понял, что ему не видать зеркала как своих ушей, если он не останется рядом с Глорианой, но промолчал. Он был совершенно уверен в том, что любая попытка разубедить ее лишь укрепила бы Глориану в ее решении.

И в то же время ему хотелось, чтобы эти дивные глаза цвета морской волны посмотрели на него и она заговорила с ним не как с надоедливым поденщиком, в чьих услугах больше не нуждаются, а как с человеком, достойным уважения и доверия. Она же все смотрела и смотрела на груду стеклянных осколков, однако в ее глазах не было ни малейшего намека на завороженность, ни тени сожаления, что все ее планы рухнули.

Тогда он попробовал отвлечь Глориану. Надо сказать, что он пользовался этим приемом в отношении самого себя, когда был моложе и не верил в собственные возможности. Он вспомнил, как уставился на стебли густой травы, в зарослях которой он оказался, когда на каком-то турнире его впервые сбросили с лошади. Он пересчитывал эти стебли снова и снова, моля Бога о том, чтобы исходившая язвительными насмешками, поддразнивавшая его толпа устала от этой забавы и потеряла к нему интерес, прежде чем он поднимется перед нею на ноги. Именно смятение и поражение подсказали ему такой способ самозащиты. Что стряслось с Глорианой за этот последний час, пока его не было рядом?

Пальцы Данте судорожно вцепились в револьвер Оуэнса, и он с перехватившей дыхание неотвратимостью понял, что с радостью застрелил бы всякого, по чьей вине мог бы погаснуть свет в глазах Глорианы.

– Почему? – спросил он, ограничиваясь всего одним словом, чтобы не выставить себя вспыльчивым глупцом.

– Я просто передумала, только и всего.

Нет, тут что-то не так. Женщина, стремившаяся сюда так горячо, теперь поникла, как редкий цветок, пересаженный в новый сад, где недостаточно влаги, чтобы питать его корни. Цветы обладают замечательной энергией восстановления, но мудрый садовник сто раз подумает, прежде чем решится на такое. Крохотный глоток может заставить цветок поднять свою благоухающую головку и подняться во весь рост, тогда как обилие воды может утопить его.

Данте понимал, что настроение Глорианы было необходимо поднять. Но как ни странно, только подлил масла в огонь:

– Значит, Оуэне был прав. Мне не следовало доверять деловые заботы женщине.

Глориана вскинула голову. Глаза ее засверкали, но на этот раз от возмущения. Она протянула руку к сумке на поясе и выхватила из нее сложенный документ, который тут же скомкала, швырнула на землю и втоптала в грязь.

– Я отлично справилась с делами, если хочешь знать. Эти куриные мозги здесь, в Холбруке, решительно все перепутали.

Данте нагнулся и подобрал документ. Это был не совсем пергамент, хотя на гладкой поверхности листа был виден какой-то своеобразный печатный текст, и было очевидно, что документ следовало читать как обычный пергамент. Он потер его между большим и указательным пальцами, пробуя, насколько скользким был неведомый ему материал, и вслушиваясь в его мягкий шелест. Ему доводилось слышать, что такой материал был с одобрением принят писателями и учеными – они назвали его бумагой и говорили, что данное изобретение, сделанное из дерева и тряпок, а не из шкур животных, делает письмо общедоступным. Документ, который он держал в руке, не имел ничего общего ни с деревом, ни с тряпкой, но не был похож на пергамент. Наконец-то он увидел бумагу своими глазами!

Револьверы. Стекло. Бумага. Сокровища настолько обычные, что люди позволяют себе стрелять не целясь, разбивать вдребезги стекло, не задумываясь о его редкости, втаптывать написанное в грязь, не поделившись им с другими. Эта бумага в руке Данте была ощутимым свидетельством времени и места, к которым он не имел отношения. Его рука никогда не должна была почувствовать ни прикосновения этой бумаги, ни рукоятки кольта. Ди зашвырнул его далеко-далеко в будущее, полное таких разных чудес, вместить которые его мозг был не в силах.

Чудеса приводили его в благоговейный трепет, но ни одно из них, впрочем, не было таким волшебным, как эта стройная, дерзкая женщина, изо всех сил старавшаяся спрятать слезы от посторонних глаз. Он чуть подался в сторону, чтобы закрыть от беспощадного солнца свою розу пустыни, не осмеливаясь прикоснуться к ней в ее теперешнем раздраженном состоянии, пусть хоть его тень защитит ее, пока он еще здесь.

Он с трудом оторвал взгляд от созерцания Глорианы, чтобы прочитать документ. Разбирать строгие печатные строки было удивительно легко, но содержание их лишний раз напомнило ему о том, что он совсем не знает ни эту эпоху, ни эту страну.

– Мне очень жаль, Глориана. Я ничего здесь не понимаю.

– Я тоже. – Она снова вперила взгляд в кучу стекла. – Происходит что-то странное. Вот моя копия телеграммы. Любопытная старая проныра миссис Лау-дон говорила, что прочла телеграмму. Но управляющий банком сказал мне, что он никакого провода не получал.

– Итак, бумага. – В подтверждение Данте помахал листком, и после долгого колебания Глориана согласно кивнула. – Бумага – копия твоей телеграммы. – Данте шлепнул по бумаге рукой перед глазами Глорианы, и она снова кивнула, хотя и несколько насмешливо. – Что общего между телеграммой и каким-то проводом?

– Ах, да между ними нет никакой разницы. Данте недоверчиво фыркнул:

– Провод не может так сильно измениться, чтобы его можно было спутать с бумагой.

– В Америке телеграмму иногда называют для краткости словом «провод». Наверное, потому, что ее передают из одного места в другое по… – Она показала пальцем в направлении города, а потом подняла его вверх, где между столбами висели темные не то канаты, не то веревки, впрочем, слишком высоко, чтобы ими кто-то мог воспользоваться, кроме разве что гигантских диких обезьян. Или цыган-акробатов на трапеции. – По проводам… знаешь, эти «та… та-та-та… та-та». – Она подогнула пальцы и с каждым «та» словно ударяла ими в воздухе, как учитель мог бы слегка постукивать по голове нерадивого ученика.

– И все эти «та-та» вместе передают сообщение, – догадался Данте, на какой-то момент отказываясь от намерения убедить ее в том, что бумагу нельзя называть проводом.

– Вот именно! – Глориана просияла, обрадовавшись, что ее мучительное объяснение дошло до Данте. – Любой, у кого в голове есть хоть капля здравого смысла, мог бы прочесть это послание и понять, что я перевела деньги со своего флоридского счета в банк Коконино в Холбруке.

Данте снова склонил голову над ее посланием и стал читать его более внимательно. Прочитав всего несколько слов, он скривил губы, и, хотя попытался присвистнуть, у него вырвался слабый смешок.

– Глориана, если ты сама составила этот документ, то в случившемся недоразумении тебе следует винить только самое себя.

– Не говори глупости. Я уже много лет перевожу деньги из одного банка в другой. Женщине небезопасно держать при себе солидные суммы денег.

Он вспомнил слова Мод о затруднениях Глорианы при чтении и пожалел, что свалил вину в ошибке на нее.

– Послушай, я прочту то, что здесь написано: «Я, Глориана Карлайл, настоящим уполномочиваю вас перевести сто пятьдесят долларов с моего счета в банк Коконино в Холбруке, штат Аризона, точка». – Его смешок превратился в настоящий смех. – На что это похоже – женщина приказывает мужчине что-то сделать, а потом тут же велит ему остановиться.

– Но… но… написанное означает вовсе не это! Это просто обычная форма телеграммы. – Видя, что Данте недоверчиво насупился, она продолжала: – В том-то и дело! Каждому известно, что «точка» в телеграмме никакого собственного смысла не несет.

– Ах, тогда, возможно, ты не имела в виду ровно ничего, когда ставила точку на нашей поездке в Плезент-Вэлли.

– Вовсе нет! Именно это я и имела в виду. Я туда не еду.

Она снова утратила свой редкостный, блистательный, цветущий вид. Словно на ней осела перемешанная жарой пыль, затмив блеск ее волос и стерев сияние кожи. Данте внезапно показалось, что он уже не сможет ничего сделать для того, чтобы ее глаза снова засветились.

– Вот и прекрасно, – проговорил он, пристально глядя на Глориану. – И теперь ты можешь вручить мне зеркало в качестве возмещения.

– Ты ничего не сделал, чтобы его заработать.

– Но я по-прежнему готов все сделать. Ты односторонне расторгаешь договор, лишая меня этой возможности.

– У нас нет никакого контракта. Мы не подписывали никаких бумаг.

– Там, откуда я родом, слово, данное человеком, связывает его больше, чем любая подпись на тонком листке бумаги, который можно просто скомкать и втоптать в грязь.

– Что ж, похоже, ты не остановишься ни перед чем, чтобы заставить меня отдать тебе зеркало. – Данте вспыхнул при напоминании о том, что он изменил своему слову. – Если тебе не нравится то, как мы ведем здесь дела, может быть, тебе следовало бы вернуться туда, откуда ты явился. Что до меня, то я была бы рада твоему отъезду.

Глориана отвернулась от него и решительно зашагала прочь. В глазах у Данте померкло, и он задышал быстро и жестко, словно задохнувшись. Он пытался понять, почему дышал, как связанный олень, и почему боль стрелой впивалась в сердце. Это от солнца, подумал он. Да, наверняка от солнца, его тело не привыкло к такой жаре. А может быть, он со всей остротой понял, что не может вернуться домой без зеркала? Или одно, или другое. Остальное он рассматривать отказывался наотрез. Он не допускал того, что именно ее неприязнь была как-то связана с доселе незнакомой болью, вцепившейся в его сердце.

– Или ты забыла о том, – проревел он ей вслед, – что твои собственные губы назвали меня суженым перед всеми жителями городка?

Шаги Глорианы замедлились, и она остановилась. С каким-то злым шелестом она отвела в сторону свои юбки и взглянула на землю, но даже с того места, где он стоял, Данте было видно, что не рытвины на дороге заставили ее остановиться. Ничто не мешало ей шагать дальше, кроме брошенного им упрека.

Не помня себя, Данте устремился к Глориане, а когда оказался рядом с нею, обнаружил, что вообще не мог думать ни о чем. Грудь Глорианы вздымалась, как и его собственная, как бы стараясь побольше вместить раскаленного воздуха. Ее полураскрытые губы влажно блестели. Его с ума сводил кончик ее языка, облизывавший губы, добавляя им влаги, обещавшей утолить любую мужскую жажду, если только он осмелится принять ее подарок. Знойный ветерок, дразнивший их отсутствием свежести, заставлял ее кожу мерцать подобно тонкому фарфору и играл локоном ее золотисто-рыжих волос, заставляя его виться по лицу Данте. Под жарким солнцем от Глорианы исходил тонкий аромат, от которого у Данте голова пошла кругом, и он из последних сил боролся с пожиравшей его страстью.

– Я назвала тебя своим женихом только для того, чтобы тебя защитить, – ответила Глориана. – Ничего другого за этим не стояло.

– За твоими словами никогда ничего не стоит?

– Уж не хочешь ли ты обвинить меня во лжи?

– Я кое-что напомню, а потом ты сможешь хоть что-то мне объяснить. Ты обещала мне зеркало в уплату за службу в качестве твоего защитника, а теперь лишаешь меня возможности его заработать. Ты опорочила мою национальность и объявила во всеуслышание мою профессию, которой, как тебе известно, у меня нет. Ты назвала меня своим нареченным, а теперь заявляешь, что это не имело никакого значения. Ты приказала банкиру перевести деньги, а потом распорядилась отменить эту операцию.

– Я же сказала тебе, что так заканчиваются все телеграммы!

– Так говоришь ты, – с сомнением ответил Данте, – но самое отвратительное то, что ты сделала трогательное заявление, убедившее меня согласиться рискнуть своей жизнью, сопровождая тебя к твоему ранчо, а теперь говоришь, что передумала и что все это вообще ничего не значит.

– Да, это ничего не значит. – Глориана плотно сжала губы, полная решимости не проронить больше ни единого слова. – Я просто передумала. Все это глупости.

– Я не верю тебе. – При этих словах она едва не задохнулась от возмущения, которое показалось Данте не совсем искренним. – Мне известно, что значит для незаконнорожденного быть признанным отцом, который ранее пренебрежительно относился к незаконному отпрыску. Даже человек, привыкший к отсутствию интереса со стороны родного отца, не способен отказаться от такого признания. Так скажи мне, Глориана, конечно, если все это не ложь, чем можно объяснить такое противоречие между твоими словами и поступками?

– Я не лгунья.

– Значит, просто сочиняешь небылицы.

– Почему я обязательно должна быть кем-то? Почему я не могу просто… – Глориана повернулась к нему спиной, и он вдруг услышал шепот отчаяния: – Почему я не могу просто… испытывать страх?

Данте опять пронзила мучительная боль, на этот раз до самых сокровенных глубин его души. В тот же миг он обнял ее за плечи, поддаваясь порыву, в котором слились все оттенки чувств. Она не отпрянула от него, а наоборот, правда, едва ощутимо, прикоснулась к нему спиной. Тело Глорианы прильнуло к нему с таким трепетом, какого он не знал ни с одной другой женщиной. Данте крепче прижал ее к своей груди и, опершись подбородком на голову Глорианы, закрыл глаза, удивляясь тому, что она не вырвалась из его рук.