Текст книги "Королева его сердца"

– Когда это было?

От свистящего шепота Глорианы Данте пришел в ярость – как смеет этот Питер своими откровениями ранить ее в самое сердце!

– Четыре года назад или около того. Жену и детей Гарри унесла холера, а шесть-семь месяцев спустя здесь появилась Кэтрин, да и то всего на несколько дней. Здешние женщины не проявили к ней большой симпатии, наверное, потому, что знали, как ваш отец тянулся к ней все те годы, что был женат на своей миссис. А потом она приехала, когда та уже давно была в могиле.

Четыре года назад Кэтрин бесстрастно говорила Гло-риане об эпидемии, унесшей небольшую семью ее отца.

Глори думала, что Кэтрин наверняка должна была помчаться к Гарри, но мать никогда больше о нем не говорила.

По прошествии нескольких недель они давали представления в Форт-Уорте, где Кэтрин сообщила дочери о необходимости провести неделю в далласской больнице, чтобы подлечиться. Когда Глори вызвалась сопровождать мать, чтобы ухаживать за нею, Кэтрин отказалась, ссылаясь на обязательства перед Фонтанеску.

Кэтрин заказала себе новые платья и купила новую обувь. Изменила прическу под новую кокетливую шляпку. Готовилась к поездке в таком сильном волнении, что Глори даже спросила ее, почему она с таким воодушевлением готовится к больнице.

– Это очень личное, годами преследовавшее меня, Глориана, – ответила мать. – Ты не можешь себе представить, какое облегчение должно принести избавление… от страданий… так или иначе.

Глори заподозрила у матери рак и подумала о том, что из-за этого не состоялось ее примирение с Гарри. Кэтрин не хотела, чтобы он женился на ней из жалости. И когда она вернулась «из больницы» в состоянии резкого упадка сил и то и дело прикладывалась к бутылке с виски, а допивая последнюю, заказывала очередную дюжину, Глори поняла, что долгожданного чудесного исцеления не произошло. Но ей так и не удалось поговорить с матерью об этом, так как, несмотря на все уговоры и мольбы дочери, Кэтрин отказывалась что-либо объяснять. И никогда больше не оставалась трезвой ни на минуту.

На рассвете четвертого дня после возвращения Кэтрин ее нашли раздавленной на обочине главной улицы Форт-Уорта. Долго расследовать несчастный случай не пришлось. 11|ериф пришел к заключению, что она в вечерних сумерках в сильном подпитии попала под колеса фургона, направлявшегося в Чисхолм-Трэйл, и что возница не почувствовал при этом ни малейшего толчка, настолько незаметным было столкновение с этим высохшим телом.

– Для вашего отца было тяжелейшим ударом известие о том, что ваша мама погибла так скоро после отъезда отсюда, – тихо заметил Питер. – Он уже начал строить для нее новый дом, находя этот слишком убогим и неподходящим для нее. Если пожелаете, я могу показать вам, что он успел сделать.

В ответ Глори коротко кивнула. У нее стоял комок в горле, не дававший произнести ни слова. Питер говорил так искренне и с таким сочувствием, что у нее не осталось и тени сомнения в правдивости каждого слова его печального повествования, тем более что поведение матери совершенно вписывалось в этот рассказ.

Все так и было. Ни в какую больницу мать вовсе не собиралась, а отправилась прямо в Плезент-Вэлли. Кэтрин лгала ей и либо не любила дочь, либо недостаточно ей доверяла, чтобы допустить Глори в свою искалеченную душу. Каково было дочери узнать все теперь, когда ее окружали практически чужие люди!.. Она разрыдалась, не в силах справиться с нахлынувшей обидой и болью, оттого что не родная мать поделилась с ней самым сокровенным, а совсем чужой человек.

Мод положила ладонь на стиснутые руки Глори. Та смотрела на приятельницу с немым вопросом в глазах: «Ты знала?» И Мод, научившаяся за долгие годы дружбы понимать ее без слов, протестующе затрясла головой. – Твоя мама хотела, чтобы твоя память сохранила только хорошие времена, – мягко проговорила она.

Хорошие времена? Глори задумалась над судьбой матери. Любовь Кэтрин к мужчине, лелеявшему мечты, которые так расходились с ее желаниями, не спасла, а привела к такому разрушению и зияющей пустоте, что даже любовь дочери не спасала.

Такой же мужчина стоял теперь перед Глорианой. Незыблемая гора. Твердый и непроницаемый, без единого изъяна.

Глори поняла, что где-то в самой глубине ее существа едва теплилась слабая искорка надежды, но признаться себе в этом раньше она даже не осмеливалась. Однако теперь она позволила себе надеяться на то, что Данте, может быть, откажется покинуть ее; ему, так же как и ей, никогда не забыть ночи их любви на краю аризонской пустыни. И тогда их любовь будет цвести вечно – именно здесь, на земле этого ранчо, которое выглядело не слишком-то ухоженным, но могло бы заискриться и засиять, если бы истосковавшейся по любви женщине вдруг посчастливилось одеться в старое платье и переделать свои кричаще яркие костюмы в занавески для окон этого дома.

Помнить только хорошее… Возможно, завещанием Кэтрин Карлайл было посвящение дочери в тайну матери как раз в этот момент. Данте был одержим местью колдуну, желанием получить руку королевы и само королевство в придачу. Все, что оставалось Глори, – это побитый непогодой трехкомнатный домишко ранчо да кусок земли, таящий в себе такую опасность, что никто в здравом уме не согласился бы на нем поселиться.

– Мне кажется, у папы были основания отпустить маму, – заметила она.

– А я думаю, это было его большой ошибкой, – отозвался Питер. Когда Глори повернула к нему удивленное лицо, он стоял, ковыряя землю носком своего сапога. – Если бы у Гарри Трэска была хоть капля настоящего чувства, он последовал бы за вашей матерью, куда бы она ни пожелала. Я-то знаю, как поступил бы, если бы когда-нибудь судьба меня свела с такой женщиной, как вы.

Вот они, те слова, которые Глори всегда страстно желала услышать. Как ни странно, она всегда думала, что самое важное – это сам обет, обязательство, а не дающий его человек. Она украдкой взглянула на Данте. Тот смотрел вдаль, словно находил вид пощипывавших траву Близзара и Кристель гораздо более интересным, нежели разворачивавшаяся рядом сцена, красноречиво говорившая сама за себя.

Лицо и шея Питера залились краской, но он повел подбородком и сжал кулаки, опустив руки по швам, словно был готов расквасить нос любому, кто засомневался бы в правдивости его слов.

– Я… я очень польщена, Питер, – проговорила Глори, стараясь проложить мостик через молчание, встретившее заявление Питера.

Тот покраснел еще больше, и ее слова заставили его скромно потупиться. Его воинственности как не бывало.

– Ах, черт побери, – Питер прочистил горло, – я же должен поехать приказать своим парням рассыпаться по долине, чтобы предупредить возможные неприятности. Я расставлю их по границе вашей земли, и они будут охранять вас, пока вы будете здесь.

– Это очень мило с вашей стороны, Питер. Но я не думаю, чтобы в этом была необходимость. Весь завтрашний день мы проведем за уборкой и приготовлением еды, а послезавтра мистер Блу поведет нас осмотреть свою священную пещеру.

– Тем более важно поставить охрану. Вы же не хотите, чтобы кто-то заехал к вам на ранчо и застал вас врасплох за работой по дому. И ясно как день, что вы не захотите оставлять здесь все без присмотра – один Бог знает, что за компания может напроситься на встречу с вами. Черт возьми, все это выглядит так, словно все вы собираетесь на пикник. Я уже много лет не участвовал в пикниках.

Эти мечтательные слова так противоречили предостережениям, которые он только что сделал, что не оставили сомнений у Глори в необходимости пригласить его составить им компанию на послезавтра.

– Хорошо, – заговорила она с легким смешком, которым попыталась скрыть свое неудовольствие от необходимости пригласить его отправиться в это маленькое путешествие вместе. – Я уже и так многим обязана вам. И полагаю, что вы, вероятно, слишком заняты работой на своем ранчо, чтобы присоединиться к нам, когда мы отправимся в пещеру.

– О, мисс Глори, пусть хоть сам президент Соединенных Штатов решит пригласить меня к себе, я попрошу его подождать, так как собираюсь на пикник с прекраснейшей леди на этой земле. Я приеду в коляске, так что мы сможем отправиться все вместе. – Он весело присвистнул и зашагал к своей лошади.

– Я тоже пойду выполнять свои обязанности при лошадях, – прервал молчание Данте, когда уехал Питер.

Глориана протянула руку, чтобы прикоснуться к Данте. Но в нем что-то неуловимо переменилось. Казалось, перед ним опустился невидимый щит, грозивший оттолкнуть всякого, кто осмелился бы к нему приблизиться. Она сделала вид, что смахнула невидимого москита, чтобы не выдать себя.

– Не уходи, – промолвила она, – мистер Блу говорил, что его жена сделает нам превосходный напиток из кукурузной муки, который отлично освежает.

– Я думаю, мне будет лучше освежиться где-нибудь в другом месте.

– Данте…

– Я… я здесь лишний, Глориана. – Данте помрачнел, все больше сливаясь со своим невидимым щитом.

– Я никогда этого не говорила.

– Еще ребенком я понял, что есть вещи, которые не произносятся вслух.

Она не понимала, как можно говорить такое да еще таким невыразительным голосом, полным равнодушия. Этот голос рвал на части ее сердце.

– Ты нужен мне, – еле вымолвила Глори таким слабым шепотом, что невозможно было его услышать.

Он услышал. Но вместо того чтобы удержать этого человека рядом с Глорианой, эти слова заставили его еще больше отдалиться.

– Я стал нужен тебе меньше. Разве ты не помнишь, что сказала мне о человеке, которого ты надеялась в один прекрасный день встретить?

«Если мужчина действительно любит женщину, он отказывается ради нее от всего, и никак иначе. Вот чего я жду, Данте». – Глориана прекрасно помнила эти когда-то произнесенные ею слова.

Данте кивнул, как будто услышал их тоже:

– По-видимому, Глориана, твое ожидание закончилось.

Глава 15

Глориана распахнула дверь фургона и несколько раз глубоко вдохнула предрассветный воздух.

– Жаль, что здесь нет петуха.

– Мм… – мирное посапывание Мод сменилось недовольным ворчанием. – Глори, какого дьявола? Еще и солнце не встало…

– Я знаю. Хорошо, что я проснулась, иначе мы приступили бы к работе слишком поздно. Миссис Блу уже готовит на костре завтрак.

Глори оставила Мод продирать глаза в фургоне. В этот день ей не хотелось терять ни минуты. Она отыскала свой костюм для роли Энни Оукли, с короткой разрезной юбкой, в которой ничто не стесняло бы ее движений. Нужно было принести воды и натаскать дров. Она сама их разожгла, нагрела воды и стала выскабливать кухонный стол. Пожалуй, она сорвет с окна эту дурацкую коровью шкуру и впустит в комнату солнечный свет, чтобы было лучше видно паутину, убрать которую нужно первым долгом. Предстояла очень большая работа, если им действительно хотелось навести порядок в доме. В доме, где изо дня в день готовят пищу и едят, беседуют и встречают восход солнца. В доме, в котором можно надолго поселиться, вместо того чтобы всю жизнь трястись в вагоне, грохочущем на стыках рельсов. В доме, принадлежащем ей, а не какой-нибудь суетливой флоридской вдове – хозяйке пансиона, чье лицо превращалось в сморщенную сливу, если Глори осмеливалась поставить на стол вазу с букетом полевых цветов.

Глориане предстояло научиться наводить чистоту, потому что раньше она этим никогда не занималась.

Покончив с приготовлением завтрака, миссис Блу стала ей помогать, а потом к ним присоединилась и Мод, проявившая удивительные способности орудовать метлой. Миссис Блу что-то радостно напевала, а Глори с Мод то и дело заливались смехом и подняли такой шум, что нанятые для охраны ковбои еще долго после того, как был выпит весь кофе и съеден завтрак, разъезжали верхом взад и вперед мимо дома, напоминая мух, кружащихся над хорошо завернутым сладким пирогом, приготовленным на десерт. Мистеру Блу приходилось то и дело смущенно покачивать головой, слушая их смелые шутки и веселый смех, зажегшие в их глазах озорные огоньки. Всех мужчин-соседей притягивало к себе это неуемное женское веселье.

Всех, кроме одного. Данте явно был намерен придерживаться своего решения есть отдельно. И жить отдельно от них тоже – Глори понятия не имела, где он спал в эту ночь.

Она дала себе слово не думать о нем, но когда миссис Блу усадила ее на стул и придвинула к ней чуть ли не мешок кукурузы цвета темного сапфира, поручив ей размолоть зерно между двумя каменными жерновами, она и вовсе не смогла отделаться от мыслей о Данте за этой монотонной работой. Его присутствие поднимало настроение Глори, как горячий воздух заставляет подниматься воздушный шар, переполняя ее чувствами и вселяя стремление взлететь на вершину счастья. Он с самого начала придавал ей смелости, защищал, воодушевлял и верил в нее. Глориана знала, что когда он осуществит намерение вернуться в свою эпоху, настроение ее упадет, как камень на дно колодца. Если бы только он остался с нею… они навсегда взлетели бы на вершину счастья вместе.

Мод молола кукурузное зерно, что-то удовлетворенно бормоча.

– Ты не поинтересовалась, как он выглядит?

– Что ты имеешь в виду?

– Да тот дом, который твой папа строил для твоей мамы. – Мод вытряхнула намолотую кукурузу, кучка которой оказалась обескураживающе маленькой. – Бьюсь об заклад, что он перестал делать что-либо по дому после смерти жены, и неудивительно, что твоя мать также ничего здесь не делала, когда приезжала его навестить. Но теперь дом выглядит не так уж плохо после нашей уборки. – Она сердито посмотрела на кукурузу, как будто на ней лежала ответственность за то, что Мод изменила отношение к ранчо.

Глори оглядела грубые стены, грязный пол и невзрачную плиту. Ей никогда раньше не случалось оказываться в таком неприглядном месте, и нигде она не чувствовала себя так неуютно.

– Да, он вовсе не так плох, – согласилась она. – Ты подала мне одну мысль, Мод. Надо отыскать тот дом.

– О, я на твоем месте не стала бы этого делать. Питер обещал тебе его показать. Одной выходить не стоит, раз тут повсюду шныряют эти убийцы-овцеводы.

– Я думаю, что мне лучше будет сходить туда одной, по крайней мере в первый раз.

– Ив последний, если тебя там убьют. Можешь быть уверена, что перед тем, как тебе перережут горло, ты будешь кричать на всю округу, и мы будем знать, в каком направлении посылать людей за твоим телом.

– Я обещаю тебе, что буду все время в поле вашего зрения.

– О, это большое облегчение. Я поставлю вот этот стул на переднее крыльцо, чтобы было удобно сидеть и смотреть, как тебя убивают.

– Мод!

– Туда идти просто глупо, Глори, и ты сама это понимаешь. – Искренне озабоченная Мод нахмурилась. – Дорогая, возьми с собой хоть кого-нибудь. Например, Данте. Он сумеет сделать для тебя эту прогулку безопасной.

Если Мод действительно думала, что Глори будет в безопасности, отправившись вместе с Данте по уединенной тропинке, то, значит, она вовсе не была такой умной, какой себя всегда считала. И все же при мысли об этом легкое волнение Глорианы не отступило.

– Я попрошу его, если увижу, – согласилась Гло-риана, обещая себе, что пойдет прямо к Кристель, не глядя по сторонам. – Не беспокойся, я не уеду далеко. И если не найду этот дом, то вернусь через четверть часа.

Она нашла Кристель дремавшей в жиденькой тени сосны с плохо разросшейся хвоей. Поскольку Близзара поблизости не было видно, она поняла, что Данте присоединился на нем к конному дозору ковбоев. По крайней мере она не нарушит таким образом обещание, данное Мод.

– Иди ко мне, моя маленькая. – Глори похлопала Кристель по боку, подивившись тому, насколько раздалась кобыла за последние несколько дней. – Видно, Данте давал тебе слишком много кукурузы. Ты выглядишь так, будто готова к выполнению любых трюков.

Появившийся во дворе Данте сразу заметил отсутствие кобылы.

Поблизости не было никого, чтобы спросить, куда уехала Глориана, а Мод выскочила из дома с таким сердитым видом, что он не удивился бы, если бы над ее головой возник столб горячего пара.

– Ничего себе телохранитель!

По ее оскорбленному тону он понял, что Глориана была в опасности.

– Я отпустила ее с тобой. А что, по-твоему, я должна была делать? Связать ей ноги, как теленку, и привязать к кухонному столу?

– Может быть, и так при необходимости. Так где же она, Мод?

– Отправилась одна разыскивать дом, который ее отец строил для ее матери.

У Данте вырвался вздох облегчения. Объезжая окрестности, он обнаружил этот недостроенный дом и присмотрел в нем себе угол, где сможет спать, пока не кончится испытание, которому его подвергли.

– Это недалеко, и там с нею ничего плохого случиться не может. Я приведу ее обратно.

Приближаясь к недостроенному дому, Данте неожиданно услышал стук копыт, вызвавший у него сильную тревогу. Он направил Близзара к небольшой рощице в намерении подобраться туда скрытно, но жеребец прижал уши и громко, удовлетворенно заржал, отчасти рассеяв тревогу Данте.

– Что, Близзар, почуял приближение своей дамы? – прошептал он. Данте потрепал жеребца по гладкой шее и улыбнулся, когда Близзар закивал головой, точно понял его слова. – И моей тоже. – Ему захотелось произнести это вслух, хотя слышал его всего лишь конь.

Стук копыт не умолкал, но Глориана на лошади не показывалась. Данте сжал бока Близзара, посылая его вперед. То, что предстало перед его глазами, настолько его обезоружило, что он предпочел бы увидеть Глориану, захваченную ковбоями, что было бы куда безопаснее увиденного им зрелища.

Кристель, двигавшаяся без всякого видимого управления, шла легким галопом по краю большого, вытоптанного копытами круга во дворе недостроенного дома. На гладкой спине кобылы стояла во весь рост Глориана. На ней не было обуви, волосы были распущены, руки разведены в стороны, лицо поднято к солнцу, а глаза закрыты от яркого света.

Волосы развевались за ее спиной и выглядели богаче и роскошнее любого шитого золотом королевского штандарта, возвещавшего о присутствии королевской особы. Встречный ветерок легким дуновением подчеркнул пышную грудь Глори, изящную тонкую талию и мягкую выпуклость бедер, обтянутых шелком ее коротенького наряда. Ее фигура выглядела особенно грациозно на галопирующей Кристель, и хотя казалось, что Глори оставалась неподвижной, Данте видел каждое едва заметное напряжение ее ног, каждое движение бедер, помогающее сохранять равновесие.

Она была похожа на богиню, стройную и великолепную, благословленную неземной красотой, на летящую через Вселенную звезду, ярко горящую и недосягаемую для простого смертного.

Глориана, очевидно, почувствовала его взгляд, потому что, когда Кристель несла ее по кругу в направлении Данте, она открыла глаза. И улыбнулась ему.

В какой-то момент трепетавший под ним Близзар, почувствовав, что Данте на секунду потерял над ним власть, рванулся к своей кобыле.

Кристель не сбилась с темпа. Близзар приноровился к ее шагу, и обе лошади теперь неслись по кругу как одна. Арабские скакуны несли мужчину и женщину так гладко, что Данте поймал себя на мысли встать на спину Близзара. Было бы так прекрасно схватить руку Глорианы и, победно подняв соединенные руки, до скончания времен нестись по кругу, балансируя на спинах великолепных лошадей!

Он почувствовал на своем плече руку Глорианы и ее короткое напряжение, когда она словно на секунду застыла, оценивая движение лошадей. Через мгновение Глориана прыгнула на спину Близзару. Она крепко вцепилась в поясницу Данте, обхватывая его своими стройными ногами и обволакивая пьянящим запахом нагретой солнцем лаванды, исходившим от накрывших его шелковистых волос.

Глориана прижалась лицом к его спине и туже стянула руки вокруг его пояса. Она смеялась. Смеялась от восторга, и ее горячее дыхание доходило через ткань его рубахи до самой глубины его сердца.

Лошади замедлили свой бег и наконец остановились. Данте накрыл своей рукой руки Глорианы, требуя всю ее себе во всей ее ослепительности хотя бы на мгновение.

– Прошло слишком много времени с тех пор, как я этим занималась, – пробормотала она. – Надо делать это почаще, или мы окончательно разучимся.

Он сильнее сжал ее руку.

К его огорчению, она высвободилась и расслабила свои дивные изящные ноги, охватывавшие его бедра, а потом вообще соскользнула со спины Близзара и теперь пристально смотрела на Данте глазами, все еще опьяненными от возбуждения.

– Если хочешь, я научу тебя.

– Научишь меня?

– Это легче, чем кажется. Если ты хочешь попробовать, то Кристель – очень надежная лошадь. Да и Близ-зар тоже. Мистер Фонтанеску отлично выдрессировал их обоих.

В Данте ничего не изменилось, но он удивил Глориану тем, как подействовала на него ее вольтижировка, и сам же устыдился этого.

– Я не знал, что ты исполняла в цирке номера с лошадьми.

– О, я была недостаточно готова для этого – освоила только азы. Между представлениями бывает много свободного времени, и мы всегда обучаем друг друга, каждый своему трюку. Так мы коротаем время, а заодно помогаем друг другу тренироваться.

Он вспоминал ее опасения, связанные с проведением вечера вдали от ее цирковых коллег. Здесь ее зависимость от них становилась еще более очевидной для него. Это сдерживало его желание, но он по-прежнему не мог ни довериться своему телу, ни предать его. Циркачи не единственные, кому приходится иногда искать, как убить время. Данте решил продолжить этот разговор:

– Каково самое важное требование для овладения этим трюком?

– Наличие партнера, готового вверить тебе свою жизнь.

– Как ты вверила мне свою, Глориана?

Глориана говорила о лошадях. О молчаливой, но тесной связи, соединяющей хорошо выдрессированную лошадь с наездником, об умении его предвосхищать движения лошади. О преданности, позволяющей лошади не сбиваться ни с пути, ни с темпа, несмотря на шум и другие отвлекающие обстоятельства, которые могут ее испугать, заставить шарахнуться в сторону или резко остановиться и сбросить наездника, что грозит ему неминуемой гибелью.

Данте посмотрел на Глориану. Она вся дрожала. Взгляд его медно-карих глаз насквозь пронизывал это очаровательное тело профессиональной циркачки, одним своим видом возбуждающее мужчин… Этот блистательный вид сама она презирала, потому что все это была ложь. Данте прокладывал себе путь напрямик, словно циркового фасада вообще не существовало, прямо к ее сердцу, и она упивалась мыслью о том, чтобы открыть ему свое сердце, только ему.

Ею овладело веселое возбуждение. Здесь, на этом ранчо, она могла полностью раскрепоститься вдали от людей, следящих за каждым ее шагом. Кристель тоже могла наслаждаться, работая с Глори, без запугивания каким-нибудь пьяным ковбоем, считающим, что его никудышный гонорар позволяет ему разряжать свои револьверы над ушами бедной кобылы, демонстрируя свое одобрение. Данте смотрел на Глори, стоявшую на спине галопировавшей по кругу кобылы, но не тем нечистым, похотливым взглядом, который всегда заставлял ее содрогаться от отвращения. Он боялся – за Глориану. И когда он убедился в ее высоком мастерстве, этот страх сменился гордостью – за Глориану.

Рука Данте оставалась на бедре. Глориана просунула под нее свои руки и задержала дыхание, его мускулы в ответ на это напряглись и набухли, а пальцы крепко сжали ее руки.

– Я верю в тебя больше, чем в самое себя, – сказала она.

– Так быть не должно.

Данте спрыгнул, с лошади и принял Глориану в свои объятия. Этого оказалось недостаточно. Ей хотелось быть ближе. Она дотянулась носками до земли, получив опору, сильнее прильнула к его сердцу и почувствовала, как оно билось в унисон с ее собственным. Недостаточно было и этого.

– Ты перестала бы в меня верить, – шептал Данте в ее волосы, – если бы знала, какие мысли меня сейчас терзают.

Бедра Глорианы заскользили вверх по его тугим мускулам, и их мысли слились в одно целое, так же как их тела.

Он повел ее по выбеленным непогодой половицам через каркас недостроенного отцом Глори дома в его заднюю часть, в комнату, которая, как она почувствовала сердцем, должна была служить спальней. Она увидела сложенные стопкой постельные принадлежности и разложенные в идеальном солдатском порядке его металлический нагрудник и похожий на желудь шлем.

Ей захотелось раскидать все это, уничтожить малейшие намеки на то, что это всего лишь временное пристанище Данте, ударом ноги вышвырнуть и нагрудник, и шлем в заросли сорной травы, где они, проржавев, превратились бы в ничто, разорвать его панталоны с пуфами и расшитую рубашку на такие мелкие клочки, которые могли бы пригодиться птицам для плетения своих гнезд. Ей страстно хотелось сорвать с Данте ремешок, прихватывавший его волосы, повалиться вместе на тюфяк и упиваться его запретными, захватывающими ласками при свете дня, пока этот тюфяк, душистый от высушенной солнцем соломы, которой он был набит, не расползется по швам и не растворятся в воздухе все следы путешествующего во времени воина, оставив в ее объятиях лишь этого мужчину, так похожего на полуприрученного тигра.

Так Глори и сделала.

Данте удивленно откинул голову, когда она отшвырнула ногой нагрудник. Его губы тронула улыбка, когда за нагрудником последовал шлем. К тому времени, когда она добралась до его старой одежды, чтобы разнести ее в клочья, он уже трепетал от радостного предвкушения, и это заставило ее пальцы прикоснуться к нему, забыв обо всем на свете. А может быть, ткань, сработанная ткачами былых времен, просто оказалась более прочной, и она не смогла оторвать от нее ни одной полоски. Данте вырвал из ее рук и отбросил в сторону свою старую одежду и прижал ее руку к надетой на него рубашке.

– Попробуй разорвать вот это, – прошептал он ей на ухо.

Руки Глорианы заскользили по его животу в попытке разорвать прочную домотканую материю. Ее охватило страстное желание почувствовать его трепетавшие под тканью крепкие мускулы. Мысль о том, что можно было просто расстегнуть пуговицы, возобладала над инстинктом разрушения, и она быстро их расстегнула, содрогаясь от наслаждения, когда ее пальцы прикасались к животу Данте, к его бокам, скользили вдоль пояса и ниже.

– О, Глориана… – шептал Данте. Он откинул назад голову и дышал глубоко и прерывисто, когда она прижала язык к линии, разделявшей надвое его грудь, и зарылась лицом в шелковые завитки покрывавших ее волос, вдыхая его аромат и чувствуя, что уже одно это могло ее воспламенить.

– Данте, – шептала она, – Данте Тревани…

Ее полуприрученного тигра уже ничто не могло удержать.

И они разнесли в пух и прах соломенный тюфяк, но не раньше, чем Глориана еще раз десять прошептала его имя. И не раньше, чем он проник в нее и раз за разом вознес ее к вершинам такого сладкого, расплавляющего наслаждения, что она кричала от боли и желания раствориться в нем без остатка.

Данте задержал на мгновение ее голову между ладонями.

– Не закрывай глаза, Глориана, – требовал он. – Смотри на меня. Смотри на меня.

И она смотрела, едва дыша, а его живот скользил по ее животу вверх и вниз, и каждое вторжение Данте наполняло Глориану чувством ее полной принадлежности ему. Она снова задрожала от какого-то словно взорвавшегося внутри нее тепла, подкатившего к самому сердцу, и от вида того, как могучее наслаждение Данте переливалось в гармоничное обладание, как будто он нашел в ней единственное во всей Вселенной место, которого жаждал для себя. Она так хорошо понимала его чувства потому, что они в точности соответствовали ее собственным ощущениям. В объятиях Данте она чувствовала себя королевой.

Казалось, само небо праздновало вместе с ними их слияние – его цвет чистейшей лазури сменился величественно пурпурным, подсвеченным золотом солнечных лучей. Волны этих цветов колыхались над плечами Данте, как королевская мантия. Пурпур и золото… королевские цвета.

Женщина, любившая такого мужчину, искренне его любившая, не должна была требовать, чтобы он провел свою жизнь в черной домотканой одежде.

А она любила его. О Боже, как она его любила… так сильно, что все мечты ее жизни казались ей жалким детским лепетом.

Потом Данте уснул, и сначала она боялась, что ей не удастся освободиться от объятий, не разбудив его. Но бессонная ночь, долгие часы бодрствования взяли свое. Или, возможно, он не хотел открывать глаза, – в конце концов это она разожгла их страсть, хорошо понимая, что между ними ничего не изменится. Он не давал никаких обещаний, никаких поводов надеяться, что передумал возвращаться в прошлое, и даже отошел от их небольшого круга, стал есть отдельно и вот подыскал себе это уединенное место для ночлега, как будто уже начал исчезать из ее жизни.

Данте спал так крепко, что не пошевелился даже от глухого стука копыт Кристель. Немного отъехав, Глориана вытерла слезы и поклялась себе, что отправит Данте обратно в его эпоху как можно скорее, потому что больше никогда не хотела плакать из-за Данте Тревани, никогда.

На этот раз, когда Данте въехал во двор, Мод встретила его скорее презрительно, чем обеспокоенно.

– Жаль, что мы еще не заплатили тебе жалованье, иначе бы пришлось потребовать свои деньги назад. Последний раз в жизни мы нанимаем в телохранители цыгана.

– Клянусь тебе, Мод, что ни один мужчина не мог бы охранять ее более надежно. – Проклятая слабость! Сон, настоящий враг воина, стоил ему проигрыша самого важного сражения в его жизни.

– Слава Богу, она, вероятно, в безопасности.

– Где она?

– Уехала с этим парнем, Питером.

Данте никогда не считал себя ревнивцем. В самом деле, ревность была лишь слабым отголоском естественной, чуть ли не животной необходимости сохранить собственность, и это мучительное ощущение он остро почувствовал, услышав слова Мод.

– Уехала?

– Да, он приехал на какой-то необычной двухместной коляске, с гарцующей лошадью в оглоблях. Слава Богу, у меня прошла головная боль, когда они наконец уехали. Они так весело здесь болтали! Можно было подумать, что они дети этой старой болтуньи мисс Хэмпсон, с которой мы познакомились в поезде.

Данте знал, что Глориана любила окружать себя собеседниками. Она одна гостеприимно приняла мисс Хэмпсон. Ей не хватало друзей по цирку, с тех пор как они уехали из Холбрука, и она скучала по дружеским урокам, которыми обменивалась с партнерами. Глориана так нуждалась в сердечной компании, что ускользнула из его объятий, чтобы уехать с другим мужчиной, поболтать с Питером Хенли.

Данте понимал, что был неразговорчив в ее присутствии, но не мог измениться. Когда он бывал с Глорианой, умение вести беседу давалось ему с еще большим трудом. Как бы он ни стремился к этому, человек, всю жизнь следивший за каждым своим словом, не мог внезапно привыкнуть болтать без умолку. Будь он способен выражать свои мысли более свободно, Глориана давно знала бы, какими чувствами наполнено его сердце.