Текст книги "Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений"

5
Радио Оруэлл. 1941–1943

Вся пропаганда – это ложь, даже когда говорят правду. Я не думаю, что это имеет значение в случае, если человек знает, что и почему делает¹.

Джордж Оруэлл, запись в дневнике, 14 марта 1942

В августе 1941-го Оруэлл и Эйлин пригласили Уэллса на ужин. Несколькими месяцами ранее дом подруги Оруэлла Инес Холден разбомбили во время авианалета, и Уэллс предложил ей поселиться в его квартире, расположенной в перестроенном историческом здании. Холден, аристократка по происхождению, увлеклась жизнью богемы и создала свою репутацию одного из ярких молодых дарований 1920-х. Художник Энтони Пауэлл, которого она представила Оруэллу в лондонском Café Royal, писал, что с Холден «приятно общаться»², что у нее интересные взгляды, что она знает все последние светские сплетни и умеет забавно пародировать окружающих. Тогда Холден было тридцать семь лет, она с большой наблюдательностью описывала в дневниках и романах жизнь британцев во время войны и на протяжении 1940-х годов являлась близким другом Оруэлла. Она с удовольствием организовала встречу Оруэлла и Уэллса, так как уважала и любила обоих. За два дня до назначенного ужина Уэллс узнал, что в журнале Конноли Horizon вышло эссе Оруэлла под названием «Уэллс, Гитлер и Мировое Государство». Уэллс приобрел номер журнала, прочел эссе и остался им крайне недоволен.

Оруэлл с Эйлин жили на пятом этаже построенного в 1930-х восьмиэтажного дома Лагнфорд-Корт на Эббей-роуд (северо-запад Лондона). Вполне возможно, что именно это здание вдохновило писателя на создание жилого дома «Победа». Очень часто на раскладушке в квартире спал кто-нибудь из их друзей, дом которого разбомбили. В тот вечер в гостях были Уэллс, Холден и популярный молодой критик Уильям Эмпсон. Уэллс не выказывал недовольства до конца ужина и достал из кармана пальто номер журнала Horizon только после того, как унесли тарелки. Оруэлл принес свой номер журнала и хлопнул им о стол. Писатели начали спорить, а Эмпсон, познакомившийся с Оруэллом в тот самый вечер, смутился настолько, что начал без устали налегать на виски. Оруэлл разделял политически ангажированных писателей на две категории: те, кто понимал истинную природу тоталитаризма (среди этих писателей англичан не оказалось), и тех, кто не понимал. В эссе он утверждал, что рациональный и научный ум Уэллса, не поддающийся очарованиям идеи крови и земли, был не в состоянии серьезно воспринять Гитлера («этого визжащего мелкого ублюдка в Берлине»³). Смешивая критику с похвалой, Оруэлл писал: «Уэллс слишком рационален, чтобы понять современный мир. Начиная с 1920 года он растрачивает свои таланты на то, чтобы убивать бумажных драконов. Но при этом у него есть неоспоримые таланты»⁴.

Оруэлл гордился своей «интеллектуальной брутальностью»⁵. Довольно часто он завязывал дружбу с людьми, которых до этого критиковал в своих эссе. Среди этих людей были Стивен Спендер, автор детективов Джулиан Саймонс и канадский писатель и анархист Джордж Вудкок, назвавший Оруэлла «одним из тех странных существ, которые сближаются посредством разногласий»⁶. Оруэлл говорил Спендеру, что, лишь познакомившись лично с кем-либо, тот становился «человеком, а не карикатурой, воплощающей набор идей»⁷. Вера в то, что каждый может свободно и без оглядки на кого-либо выразить себя на страницах прессы и книг, была настолько фундаментальной, что ему не приходило в голову, что кое-кому его отношение может не понравиться. Он придерживался того мнения, что идолов надо убивать, что, впрочем, нисколько не мешает совместному ужину.

Оруэлл и Уэллс спорили, но в конце концов угомонились. По пути домой Уэллс сообщил Холден о том, что «вечер был занятным»⁸. Спустя семь месяцев Уэллс прочитал очередное эссе Оруэлла, озаглавленное как «Новое открытие Европы: литература между двумя войнами», и был возмущен утверждением, что он верил в то, что наука способна «решить все проблемы, стоящие перед человечеством»⁹. Уэллс написал письмо в редакцию издания, обвиняя Оруэлла в «глупых обобщениях»¹⁰. А в личном письме Оруэллу он выразился более жестко: «Я этого совершенно не утверждал. Почитай мои ранние работы, говнюк»¹¹. На этом отношения двух писателей закончились.

Эссе, которое так задело Уэллса, было печатной версией радиопередачи Оруэлла для индийского отдела BBC, в котором он работал в период между августом 1941-го и ноябрем 1943-го. В это время он, точно так же, как и Уэллс в 1918-м, сотрудничал с государством. Позднее Оруэлл говорил, что это были «два потерянных года»¹², но думается, что это всего лишь преувеличение. На BBC он понял, как работают в СМИ пропаганда, бюрократия и цензура, и эта информация легла в основу описания министерства правды. Многочасовые выступления на BBC о войне, политике, тоталитаризме и литературе заложили основу для двух замечательных художественных произведений и одного из лучших эссе писателя. Для человека с таким складом ума, как у Оруэлла, не могло существовать таких понятий, как пара потерянных лет.

Первую половину 1941 года Оруэлла несло по течению «странного и скучного кошмара»¹³ Лондона во время войны. Тот год начался с новой волны слухов о вторжении немцев, после чего министерство информации заказало британскому журналисту-путешественнику Генри Мортону брошюру о том, к чему приведет это вторжение. Текст назывался «Я, Джеймс Блант», и в нем от лица обычного человека, проживавшего в обычной деревне, описывалась немецкая оккупация: цензура, пропаганда, преследование населения. Джеймс Блант, который только вышел на пенсию, узнает, что его бывший коллега работает на гестапо и уже сообщил немцам, что Блант позволял себе антинацистские высказывания. Мортон посвятил свой замечательный рассказ «всем благодушным оптимистам и тем, кто выдает желаемое за действительное»¹⁴. В 1943-м, когда угрозы немецкого вторжения уже не существовало, адвокат и военнослужащий Робин Моэм использовал схему Мортона (дневник, заканчивающийся стуком секретной полиции в дверь дома) и написал произведение «1946 МС» (The 1946 MS), в котором герой войны захватывает власть в послевоенной Британии, находящейся в кризисе, и устанавливает фашистскую диктатуру. Эту работу опубликовало связанное с разведкой издательство War Facts Press. Послесловие Моэма было таким же выразительным, как у Мортона: «Лорд Мёрдок и генерал Поинтер не реальные персонажи. Эта история написана как раз для того, чтобы они никогда не появились, и для того, чтобы англичане никогда не стали рабами»¹⁵.

The 1946 MS была в личной библиотеке Оруэлла, полной самых разных брошюр и книг, более того, он написал рецензии на «Я, Джеймс Блант» («отличная страшилка»¹⁶). Оруэлл был прекрасно знаком с литературным жанром «Это может произойти и здесь», но пока не чувствовал в себе сил самовыразиться в этом жанре. «Только умственно мертвые могут сесть и писать романы, когда здесь творится такой кошмар»¹⁷, – писал он в апреле 1941-го. Конноли отмечал, что в то время многих разбил творческий паралич: «Не стоит забывать, что жизнь, которую мы ведем сейчас, не благоприятствует литературному творчеству, мы функционируем “здесь и сейчас”, проглатывая бесчисленное количество вечерних газет»¹⁸.

Впрочем, такая ситуация способствовала журналистским заработкам, благодаря которым Оруэлл и существовал. Книжные рецензии он использовал в качестве возможности исследования разных сторон механики тоталитаризма. В книге «Эпос о гестапо» сэр Пол Дюкс писал об исчезновении одного видного чешского бизнесмена в оккупированной немцами Чехословакии. Прочитав ее, Оруэлл заметил, что в обществе, в котором «ложь становится обычным явлением, практически невозможно поверить, что кто-либо говорит правду». После романа Эрики Манн «Свет тухнет» (о жизни в гитлеровской Германии) он задался вопросом, как режим, который кажется «таким ужасным, что ни один здравомыслящий и приличный человек не в состоянии с ним примириться»¹⁹, может быть настолько популярным у народных масс. Триллер Джона Мэйера «Никогда не возвращаться» привел Оруэлла к выводу, что «страшные политические джунгли с подпольными партиями, пытками, паролями, обвинениями, поддельными паспортами и шифрованными сообщениями становятся настолько известными, что превращаются в материал для легкой и развлекательной литературы»²⁰. Секретность, обман и предательство стали основными ингредиентами реальности тоталитаризма и захватывающего худлита, и это прекрасно доказал роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый». Сцены, в которых Уинстон думает, что вьет нити заговора Братства против партии, читаются, как части шпионского триллера.

В период с октября 1940-го по август 1941-го. Оруэлл писал для издания Time and Tide не только книжные, но и кинорецензии, хотя его точно не стоит называть кинокритиком. Он не был ценителем киноискусства и без уважения относился к своей работе на этом поприще, на котором «вынужден продавать свою честь за стакан плохого шерри»²¹. Более того, он активно не любил американское кино, в его списке современных зол и бед в эссе «Во чреве кита» голливудский кинематограф занимает строчку где-то между аспирином и политическими убийствами. Энтони Пауэлл говорил, что Оруэлл «мог легко заскучать. Если предмет разговора его утомлял, он не делал над собой усилий и не следил за ходом беседы»²². Оруэлла утомляло кино, и в его рецензиях на несколько прекрасных картин мы читаем лишь легкую похвалу или открытое отвращение. Например, в картине «Высокая Сьерра», которую сейчас считают классикой нуарного жанра, он увидел «садизм» и «восхваление глумления над людьми»²³.

Оруэлла интересовали лишь фильмы, в которых рассказывалось о тоталитаризме. Он высоко оценил некоторые моменты картины «Побег» (являющейся, если честно, совсем незапоминающейся), в которых были изображены «кошмарная атмосфера тоталитарного государства, полнейшая беспомощность простого человека и полное исчезновение понятий справедливости и объективной правды»²⁴, то есть те моменты, которые можно было бы назвать оруэллианскими. Как только герой и героиня убежали из кромешного ада, фильм ему совершенно разонравился. В то время любой фильм про нацистскую Германию вряд ли бы заканчивался хеппи-эндом. Или не стал бы называться «Побег». Чуть более тепло Оруэлл отнесся к картине Чарли Чаплина «Великий диктатор». Несмотря на то, что Чаплин поддерживал Советский Союз, на экране он, по мнению Оруэлла, представлял собой «концентрированную суть обычного человека и символизировал неистребимую веру в порядочность простых людей»²⁵. Писатель отметил, что Чаплин похож на Гитлера, и высказал предположение, что английскому правительству стоит распространять эту картину в качестве антифашистской пропаганды, уж очень мощно там продемонстрирована «сила, с которой Чаплин подтверждает факт, навязанный фашизмом, и, по иронии судьбы, [советским] социализмом, что vox populi все-таки является vox Dei[28]28
  Vox populi – vox Dei (в пер. с лат. «Глас народа – глас божий»).


[Закрыть], а гиганты – это паразиты»²⁵.

В 1941 году vox populi был не в самой лучшей форме. Окно революционной возможности, которое, как считал Оруэлл, открылось после Дюнкерка[29]29
  Битва за Дюнкерк (26.05.1940 – 4.06.1940). Тактическая победа фашистских войск и эвакуация союзнических войск.


[Закрыть], плотно захлопнулось. Богатые продолжали жить красиво, пользуясь черным рынком, все остальные перебивались кое-как. Среди друзей писателя ходила шутка, мол, в течение года они увидят в ресторанных меню «крысиный суп», а еще через год – «эрзац-крысиный суп»²⁶. В дневнике и в выходившей раз в два месяца колонке «Письмо из Лондона» в нью-йоркском левом журнале Partisan Review, редакторами которого были Филип Рав и Уильям Филлипс, Оруэлл хладнокровно и подробно описывал жизнь в городе во время войны. Например, о бомбежках он писал, что «они были не настолько страшными, насколько неудобными и надоедливыми, гораздо более неудобными, чем вы могли бы себе представить»²⁷. Его не волновало, что бомба может разрушить квартиру или дом, скорее его волновали бытовые неудобства иного характера: отключения электроэнергии, закрытие магазинов, неработающий телефон, сбой в работе общественного транспорта, кучи грязи на улицах и цена пива. Жизнь превратилась в «постоянную суету в попытке наверстать упущенное время»²⁸. Все это было крайне грустно. Однажды он заложил в камин кипу старых, выпущенных до Дюнкерка газет, поджег их и «наблюдал, как сгорают и превращаются в дым отрывки оптимистичных заголовков»²⁹.

Блиц продлился восемь месяцев, но непосредственно повлиял на жизнь Оруэлла только в свои последние часы. Ночью 10 мая немецкие бомбардировщики сбросили на Лондон восемьсот тонн бомб, и Оруэлл с Эйлин чуть было не оказались в числе пострадавших. Они проснулись в два часа ночи от страшного грохота. Бомба попала в здание Лангфорд-Корт, в коридорах стоял густой и разъедающий глаза дым. Перепачканная сажей чета Оруэллов схватила кое-что из вещей и отбыла к друзьям, где их напоили чаем с шоколадом. Интересно, что в романе «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» шоколад играет символическую роль: когда Джулия дает шоколад Уинстону, это проявление ее любви к нему, но когда Уинстон крадет шоколад у своей сестры, это предательство.

Несмотря на то что Лондон пережил бомбардировки, новости с континента перестали быть обнадеживающими. Позднее Оруэлл писал: «К середине 1941-го англичане уже поняли, с кем им приходится бороться»³⁰. Немецкие войска оккупировали Грецию и Югославию, а в северной Африке успешно действовал корпус Роммеля. Ранним утром 22 июня Германия нарушила положения советско-германского пакта, и три миллиона немецких солдат пересекли границу СССР, что вызвало резкий поворот в политике коммунистов СССР, до этого строго придерживавшихся антивоенных позиций. Оруэллу нравилось пересказывать анекдот³¹ об одном коммунисте, который вышел в нью-йоркском кафе в туалет, а вернувшись, узнал, что политика партии кардинально изменилась ³². Вполне возможно, что именно этот анекдот подтолкнул Оруэлла на упоминание в романе сцены, в которой оратору из внутренней партии во время выступления приносят бумажку с сообщением, после чего «ничто не изменилось ни в его голосе, ни в его повадках, ни в содержании речи, но имена вдруг стали иными».

События лета 1941 года вызвали чувство отчаяния: «Через пару лет нас завоюют или мы станем социалистической республикой с секретной полицией, и половина населения будет голодать»³³.

Оруэлл два раза в неделю посещал встречи членов ополчения и отчаянно хотел вносить больший вклад в защиту Англии. Но каким образом? По состоянию здоровья его не брали в армию, он даже не мог стать военным корреспондентом. Оруэлл направил заявление с просьбой принять его на работу в штат PR-директора министерства обороны, но и в этой просьбе ему отказали. Прежде чем правительство стало готово нанять его в каком-либо качестве, положение дел должно было стать совершенно отчаянным. Во многом это объяснялось политическими взглядами самого писателя. В 1937 году в министерстве по делам Индии оценили его работу и пришли к выводу, что «он придерживается не просто левых, но, вполне возможно, и экстремистских взглядов»³⁴.

К середине 1941-го в BBC поняли, что им нужен талант Оруэлла и государству не так важно, каких политических взглядов придерживается писатель. Позднее Оруэлл писал так: «Когда британское правительство начало эту вой ну, оно старалось вести более или менее открытую политику непривлечения к ней литературной интеллигенции, но спустя три года практически все писатели, вне зависимости от их политических взглядов, оказались на работе в различных отделах BBC»³⁵. Риск того, что Оруэлл сделает что-то не то, был минимальным, так как содержание радио передач цензоры проверяли по двум параметрам: на соблюдение политических установок и на предмет того, чтобы в них не проходила информация, имеющая отношение к обороне и безопасности страны. Отдел радиовещания на Индию возглавлял Зульфикар Али Бухари, он проверил Оруэлла и заказал ему четыре программы о литературной критике. В программе под названием «Литература и тоталитаризм»³⁶, вышедшей в эфир в мае, Оруэлл говорил, что литература появляется из эмоциональной правды и поэтому не может существовать в условиях системы, построенной на искажении этой самой правды.

Несмотря на то что тоталитарное государство стремится контролировать все, что люди думают, оно не в состоянии полностью заставить их думать так, как это необходимо. Государству нужны догмы, потому что оно требует от граждан полного подчинения, но при этом оно не в состоянии избежать изменений, обусловленных политическими соображениями. Тоталитаристы говорят о своей непогрешимости, но при этом все время лгут и выступают против самого представления о существовании объективной правды.

18 августа Оруэлл начал работать в отделе вещания на Индию в качестве помощника ведущего. Зарплату ему положили в £ 640 в год, что было значительно выше, чем он зарабатывал дистанционной журналистикой. Две недели он ходил в Бедфорд-колледж на подготовительные курсы для новых сотрудников. Среди слушателей этого курса оказался и Уильям Эмпсон, назвавший их «школой лжецов»³⁷. Во время прослушивания курса Оруэлл решил временно отложить написание дневников – до тех пор, пока в ходе войны не произойдет серьезных изменений. «В настоящий момент победа далека. Нас ждет долгая, сложная и истощающая война, в которой все постепенно становятся беднее»³⁸. 23 сентября он прибыл в лондонскую штаб-квартиру BBC в Портленд-Плейс и начал работать в отделе Бухари под общим руководством директора программ Гая Бёрджесса. Оруэлл всегда принципиально трудился удаленно, так что опыт погружения в большую бюрократическую компанию помог ему понять, как работает государственная машина.

Относительно недавно в BBC решили отметить факт сотрудничества с Оруэллом, причем сделали это так, что это рассмешило бы писателя, если бы он мог это видеть. К 100-летию со дня рождения (2003) сотрудники BBC ангажировали британского скульптора Рэйчел Уайтрид для создания гипсового макета комнаты 101, который разместили по адресу Портленд-Плейс, дом 55, что только подчеркнуло факт, что эта комната не играла большой роли в романе Оруэлла. В 2017 году около здания штаб-квартиры BBC установили бронзовую статую Оруэлла с надписью из неопубликованного предисловия к роману «Скотный двор»: «Если свобода означает что-либо, то это – право говорить людям то, что они не хотят слышать»³⁹. Пожалуй, отличное описание того, чем Оруэлл не занимался на BBC.

Эмпсон считал, что первые главы романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» можно назвать «фарсом», написанным Оруэллом про своего работодателя. Такое утверждение является, без сомнения, преувеличением, хотя Оруэлл действительно использовал увиденное, услышанное и прочувствованное во время работы для того, чтобы придать больше убедительности. В июне 1942 года отдел вещания на Индию переехал из Портленд-Плейс в здание реквизированного государством универмага по адресу Оксфорд-стрит, дом 200, где сотрудники работали в разгороженном на кабинки открытом офисе, как в отделе документации Министерства правды. В подвале здания находилась столовая для персонала с характерным запахом вареной капусты (который был описан в романе), а полы в коридорах здания каждое утро подметали напевавшие про себя уборщики. Минправ представлял собой «исполинское пирамидальное здание, сияющее белым бетоном»⁴⁰, его прототипом было головное здание министерства информации, располагавшееся в Сенат-хаусе Лондонского университета, в котором работала Эйлин. Несмотря на то что это здание было гораздо ниже вымышленного «трехсотметрового» здания минправа, в то время оно являлось вторым по высоте (шестьдесят четыре метра) зданием столицы, и Оруэллы видели его из окна своей квартиры в Лангфорд-Корт. Телеграфный адрес министерства информации звучал как MININFORM, отсюда в романе и появилось сокращение «минправ». Остальные совпадения с реальной жизнь являются менее очевидными. Например, в здании существовала комната 101, в которой проводили встречи сотрудников отделов Восточного отделения службы BBC, но нельзя сказать, что в этом помещении было что-то зловещее. Министр информации в кабинете Черчилля Брендан Брекен был горячим поклонником международного искусственного языка бейсик-инглиш, придуманного Чарлзом Кей Огденом. Это был сильно упрощенный язык из 850 слов, который Уэллс сделал универсальным языком XXI века в романе «Очертания будущего». Бейсик-инглиш часто называют «отцом» новояза (призванного «уменьшить диапазон мысли»⁴¹), однако сама идея создания более ясного и чистого английского языка Оруэлла нисколько не отталкивала. Более того, он даже считал, что подобная реформа могла бы быть полезной. В 1944 году он защищал бейсик-инглиш от нападок многочисленных критиков, потому что, по словам Огдена[30]30
  Чарльз Кей Огден – британский писатель, философ, лингвист.


[Закрыть], «невозможно сделать бессмысленное заявление без того, чтобы было понятно, что оно бессмысленное»⁴². В 1947-м он писал: «Существуют области, в которых использование в той или иной мере смешанного языка совершенно незаменимо, и находящиеся в ходу извращения свидетельствуют о том, что бейсик – вещь полезная»⁴³.

Оруэлл не стремился изобразить BBC в виде минправа. Просто это была единственная организация со сложной внутренней системой, с которой ему удалось познакомиться. На этой работе он понял, что Британия далека от тоталитаризма. Незадолго до того, как он покинул BBC, Оруэлл писал: «Чем больше становится механизм правительства, тем больше возникает в нем забытых углов и запущенных, “подвешенных” историй»⁴⁴. Его собственный опыт работы на BBC являлся тому прекрасным доказательством. Если бы он прожил дольше, то наверняка удивился бы тому, как сложилась судьба его собственного начальника, что само по себе является доказательством существования «забытых углов». В 1951 году Гай Бёрджесс оказался в СССР. Как выяснилось, он был советским шпионом еще с 1930-х.

В апреле 1941-го, до того как Оруэлл узнал, что будет работать на английском радио, он писал в рубрике «Письмо из Лондона»: «Я считаю, что, несмотря на глупость своей пропаганды и ужасные голоса ведущих, BBC все сообщает правильно»⁴⁵. Очень скоро ему пришлось лично и вплотную столкнуться с этим вопросом. Как бы мы ни определяли хороший и приятный голос радиоведущего, совершенно очевидно, что Оруэлл таковым не обладал. Не сохранилось ни одной записи программ, которые он вел. Как говорили все, кто его знал, голос Оруэлла был слишком тихим, чтобы его было хорошо слышно в шумном ресторане.

Стивен Спендер сравнивал разговор с Оруэллом с «продиранием сквозь лондонский туман»⁴⁶. Очень многое из написанного им для BBC читали профессиональные ведущие. Услышав одну из передач, которую писатель вел лично, оценивающий качество работы сотрудник иностранной службы BBC Джей Кларк писал в отчете, что голос писателя может оттолкнуть слушателей и показать радиостанцию с непрофессиональной стороны, словно «никто не понимает основных требований, предъявляемых к голосу ведущего, и BBC использует совершенно неподходящий голос»⁴⁷. Нельзя сказать, что сам Оруэлл питал особую любовь к радио как к СМИ. Радио 1940-х он считал «тоталитарным по своей сути»⁴⁸.

Но Оруэлл обладал прекрасным умом. Бухари попросил его «напрячь мозги»⁴⁹, и Оруэлл придумал кучу идей, которые предварительно обсуждались в клубах дыма от черного табака Nosegay с коллегами за пинтами пива в пабах Портленд-Плейс или с приятелями по военным действиям в Испании за риохой и паэльей в испанском ресторане в Сохо, после чего записывались в отчаянной спешке.

Очень быстро, эффективно и с хорошим чувством юмора Оруэлл придумал для отдела вещания на Индию целый «радиоуниверситет»⁵⁰. Он понимал, что его аудитория слушателей (образованных индусов) не оценит откровенную пропаганду, поэтому надо придумать что-то более тонкое и экспериментировать с форматами. В результате у самого Оруэлла произошла переоценка собственного ранее враждебного отношения к радио. «Очень немногие могут себе представить, что радио можно использовать для распространения чего-либо другого, кроме банальностей, – писал он в эссе «Поэзия и микрофон», – но не стоит путать способности этого инструмента с целями, для достижения которых он используется»⁵¹.

Оруэлл приглашал Томаса Стернза Элиота, Дилана Томаса и Эдварда Моргана Форстера, и они читали свои произведения в прямом эфире. Он провел цикл передач, на которых пять авторов (включая Форстера и Инес Холден) зачитывали свои рассказы. Он адаптировал для радио рассказы Уэллса, Анатоля Франса, Иньяцио Силоне и Христиана Андерсена. Оруэлл писал эссе о творчестве Шекспира, Оскара Уайльда, Шоу и Джека Лондона, вел поэтическую передачу «Голос» (Voice), на которую приглашал Спендера, Стиви Смит и Герберта Рида. Некоторые из придуманных им форматов со временем стали привычной частью радиоэфира, но сам Оруэлл не скрывал того, что считает их достаточно ограниченными. Во вступительном слове к первой передаче он скорее не приглашал ее послушать, а извинялся: «Каждую секунду, пока мы слушаем эту программу, кто-то умирает насильственной смертью. Ну, а теперь начнем. Наслаждайтесь творчеством Уильяма Вордсворта»⁵².

Среди предложенных идей было несколько, предвосхитивших те, которые появились в романе, – серия передач «Проблески будущего» и «2000 год новой эры», в которых ученые выступали с прогнозами о том, какой будет Индия в следующем веке. Третья такая программа была посвящена авторам и произведениям, которые нравились Оруэллу, и называлась «Книги, изменившие мир».

14 марта 1942 года Оруэлл после семимесячного перерыва возобновил ведение дневника. Он писал о развитии военных действий и бурчал по поводу цен на табак и недостатка бритвенных лезвий (что также волновало Уинстона Смита). На следующий день он услышал возвещавшую авианалет сирену, первую после окончания блица. Оруэлл сделал вид, что не обратил на нее внимания, но в глубине души он был в ужасе. Приятного было мало, и это приятное было крайне мимолетным: «Расцвели крокусы. Их периодически замечаешь сквозь туман новостей с фронтов»⁵³.

Оруэлл часто писал о том, что недоволен работой на BBC: «Атмосфера здесь представляет собой нечто среднее между школой для девочек и сумасшедшим домом. Все, чем мы сейчас занимаемся, кажется бесполезным или чуть хуже, чем бесполезным»⁵⁴. Вот эту цитату надо было бы написать на поставленном ему памятнике. В июне он сделал следующую запись: «На BBC меня поражает… не столько моральный распад и в конечном счете бесполезность того, что мы делаем, сколько ощущение неудовлетворения, невозможности чего-либо сделать успешно, даже какую угодно пакость»⁵⁵. Тем не менее, если бы он чувствовал себя лицемером, который ничего не добивается, он бы ушел с работы гораздо раньше. Подобными мыслями он мог позволить себе делиться со своим дневником, но если бы такие мысли выразил кто-то посторонний, он бы горячо их опровергал. Бывший редактор Time and Tide и ближайшая подруга Эйлин Леттис Купер писала: «Он так и не был уверен в том, что, работая на BBC, теряет свои целостность и принципиальность. Мне кажется, что он чувствовал, что вопрос только в том, что из двух зол надо выбирать меньшее»⁵⁶.

Анархист Джордж Вудкок, который тогда еще не был его другом, выступил с критикой писателя на страницах Partisan Review в связи с обсуждением пацифизма. «И сейчас товарищ Оруэлл возвращается на службу к империалистам, работает на BBC и ведет пропаганду и обманывает индийский народ!» Оруэлл раздраженно ответил, что у него нет иллюзий на этот счет и он «делал эту пропаганду чуть менее омерзительной, чем она могла бы быть»⁵⁷. Только после ежедневного погружения можно «понять, сколько говна и грязи выбрасывают в эфир радиоволны»⁵⁸. Его коллега по работе Десмонд Хокинс считал, что на самом деле на то, как была описана пропаганда в романе «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый», повлияла не BBC, а нацистские радиопередачи, которые сотрудники радиостанции должны были отслеживать по долгу службы. «Мы слушали немецкое радиовещание на английском, и вот там были самые разные примеры искажения правды и “двоемыслия”. Мы наблюдали за тем, как можно использовать СМИ. И не забывайте, что мы с Оруэллом родились в эпоху, когда радио еще не было»⁵⁹. Аристократ и редактор Observer Дэвид Астор, познакомившийся с Оруэллом через Сирила Конноли, вспоминал, что писатель в шутку размышлял о том, что можно отредактировать и склеить части речей Черчилля, чтобы сфабриковать выступление, в котором премьер заявляет об окончании войны. Этим Оруэлл хотел подчеркнуть, что записями речей очень легко манипулировать. Астор говорил: «Мне кажется, он думал, что пропагандистская машина в состоянии допустить все что угодно и создавать выступления, которые на самом деле никогда не были сделаны»⁶⁰.

Оруэлл гораздо сильнее обиделся, когда Алекс Комфорт, ставший известным в 1970-х благодаря своей книге «Радости секса», опубликовал в Tribune длинное, подписанное псевдонимом стихотворение, в котором критиковал писателей, работавших на военное ведомство. Оруэлл быстро ответил ему стихотворением, в котором угадывается его двоякое отношение к тому, чем он занимался на BBC.

 
Не нужно быть гением, чтобы
Презирать Портленд-Плейс с его шлюхами.
Может, они и не самые выдающиеся гиганты мысли,
Но с талантом и мужеством,
                                     каких у тебя и близко нет,
Они делают грязную работу,
                               которую просто нужно сделать,
Не слепо, а все обдумав наперед
И четко зная, ради чего просиживают штаны
                                     и растрачивают таланты⁶¹.
 

 
It doesn’t need the eye of a detective
To look down Por tland Place and spot the whores,
But there are men (I grant, not the most heeded)
With twice your gifts and courage three times yours
Who do that dirty work because it’s needed;
Not blindly, but for reasons they can balance,
They wear their seats out and lay waste their talents.
 

Внешне он вел себя гордо и вызывающе, но в глубине души переживал по поводу того, что война изменяет стандарты дискурса. В дневнике он писал: «Что бы ни говорилось, все тут же начинают искать скрытые мотивы и предполагают, что сказанное означает все что угодно, за исключением того, что буквально сказано… Когда я говорю с кем-нибудь или читаю текст человека, преследующего личные, корыстные цели, то понимаю, что интеллектуальная честность и трезвость суждений просто исчезли с лица земли… Вся власть находится в руках параноиков»⁶².

Лето выдалось дождливое. Мать писателя Ида и его сестра Авриль переехали в Лондон. Ида начала работать в магазине Selfridge’s, а сестра – на заводе по производству металлопроката. В марте следующего года мать Оруэлла умерла. Эйлин перевелась в министерство продовольствия, где специально для английского отделения BBC составила тридцать рецептов блюд для приготовления в условиях военного времени и нехватки продуктов. Супруги переехали из Лангфорд-Корт в большую квартиру на улице Мортимер Кресент в районе Мэйде Вейл. «Если бы мы с Джорджем так много не курили, то смогли бы позволить себе квартиру получше»⁶³, – говорила Эйлин подруге.