Текст книги "Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений"

Уэллс мог предсказывать появление новых машин, но не умел общаться с обычными людьми. Он считал, что идея бомбардировок с воздуха, во время которых могут погибнуть как военные, так и гражданские, оттолкнет от себя все военные ведомства и не станет стандартной практикой ведения войны. Потом он начал предполагать, что катаклизмы войны приведут к тому, что люди одумаются, покончат с милитаризмом, империализмом, аристократией и создадут международную конфедерацию социалистических государств. С энтузиазмом он бросился заниматься вопросом создания Лиги Наций, но быстро охладел к этой организации ввиду скудности ее видения. Он чувствовал себя, как великан среди пигмеев, и осознавал, как уменьшается его влияние и страдает репутация. В эссе «Покойный мистер Уэллс» критик Генри Луис Менкен писал: «У него синдром мессии. А как только человек начинает представлять себя пророком, его карьера серьезного художника подходит к концу»⁷⁰.

Война изменила многое. Оруэлл вспоминал, что в 1918-м «среди молодежи появился странный культ ненависти “старых мужчин”. Господство “старых мужчин” считалось причиной появления всех бед человечества»⁷¹. Уэллсу было тогда пятьдесят два, и он попадал в категорию «старых мужчин». «Моя популярность закончилась, – жаловался Уэллс Арнольду Беннету. – Я уже вчерашний день»⁷².

Тем не менее он всегда был уверен в том, что сможет начать все заново, и решил прогнать послевоенную тоску написанием ни много ни мало истории всего человечества. «История мировой цивилизации» вышла в 1920 году. То, чего в этом эпическом произведении не хватало с точки зрения исторической точности, компенсировалось энергичным тоном повествования, которым писатель вел читателя, как выразился Черчилль, «от небулы до Третьего Интернационала»⁷³. Уэллс считал, что в ходе истории есть определенный ритм. Нации поднимала креативная энергия касты Самураев, в период правления бюрократии наступал период стагнации, после чего приходили вандалы. Писатель предполагал, что современный ему мир находится во второй стадии развития и ему требуется новое поколение Самураев, чтобы активизировать все внутренние процессы.

В США и Англии было продано два миллиона экземпляров этой книги. Пополнив свой банковский счет и прокачав свое эго, Уэллс был готов к новым свершениям и принял приглашение Максима Горького[25]25
  Уэллс и Горький познакомились в Нью-Йорке в 1906 году.


[Закрыть] посетить СССР. Во время визита в Москву Уэллс говорил с Лениным. Он был поражен тем, что вождь пролетариата оказался «на удивление маленьким человеком», обладавшим «очень свежим» для марксиста чувством прагматизма⁷⁴. Симпатия оказалась не взаимной. Троцкий вспоминал, что Ленин фыркнул и заметил: «Какой ограниченный мелкий буржуа! Какой же он мещанин!»⁷⁵

Даже успех «Истории мировой цивилизации» не избавил Уэллса от ощущения того, что он попусту теряет время и силы. Он решил податься в политику, стал членом лейбористской партии и два раза безуспешно пытался добиться избрания членом парламента. Его личная жизнь тоже была не в лучшем состоянии. Он никак не мог выбрать между своей многострадальной женой Джейн и любовницей Ребеккой Вест, которая после многих лет не выдержала и в 1923 году бросила Уэллса. Во время поездки в Женеву он познакомился с писательницей Одеттой Койн и поехал отдыхать с ней на французскую Ривьеру, хотя в это время его жена Джейн умирала от рака. Таким образом Уэллс пытался победить своего главного врага – тоску.

Впрочем, тоску начали испытывать и его читатели. В романе «Люди как боги» Уэллс писал о последней реинкарнации героической элиты под названием Открытый заговор. В этом романе беспокойный и измотанный работой журналист попадает в параллельное идеальное общество, в котором государство исчезло. Он возвращается на Землю 1920-х полный решимости «не останавливаться и не покладая рук добиваться того, чтобы старая Земля превратилась в один город, в котором появится утопия»⁷⁶. В романе «Сон» живущий в 4000 году ученый во сне видит всю жизнь простого человека из «страшного мира»⁷⁷ XX века. Уэллс остался верен своей склонности объяснять собственные сны (что является делом довольно рискованным), но читатели предпочитали его кошмары.

В романе «Дорога на Уиган-Пирс» Оруэлл выступает с критикой «Сна» и «Люди как боги». Оруэлл считал, что удобные и герметичные утопии Уэллса, в которых отсутствуют боль и опасность, убьют многие человеческие качества, которые ценил сам Уэллс. Писатель считал, что то, что именно будут делать машины – освобождать или порабощать, помогать или уничтожать, – зависит от руководства. Точно так же, как и Форстер, Оруэлл придерживался мнения, что Уэллс не считал, что машина сама по себе может представлять какую-либо проблему: «огромный блестящий механизм, несущий нас неизвестно куда, вероятно, к подбитому войлоком миру Уэллса и мозгу в бутылке»⁷⁸. В той же главе Оруэлл хвалил «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли, являвшийся «запоминающимся выпадом против ожиревшего перфекционизма. Со скидкой на карикатурное преувеличение роман, вполне возможно, выражает то, что большинство людей думает по поводу механизированной цивилизации»⁷⁹.

У Уэллса были сложные отношения с семьей Хаксли. Томас изменил его жизнь, внук Томаса Джулиан помогал ему написать учебник по биологии «Наука жизни» (1929), и вот теперь брат Джулиана Олдос смеялся над его утопиями. Спустя несколько десятилетий Олдос Хаксли говорил The Paris Review, что его роман «вырос из пародии на “Люди как боги” Герберта Уэллса, постепенно вышел из-под контроля и превратился во что-то совершенно иное, чем то, что я изначально планировал»⁸⁰.

Романы «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» и «О дивный новый мир» – довольно странные литературные близнецы. Большое количество читателей знакомятся с романами приблизительно в одном возрасте. Зачастую их читают с небольшим промежутком друг от друга, так как они считаются классическими утопическими романами, и поэтому их считают «соперниками». Можно даже подумать, что авторов романов попросили сделать прогноз будущего, а теперь читатели должны решить, какое из этих предсказаний более правильное. Удовольствие или наказание? Секс или смерть? Глоток сомы или удар сапогом в лицо? Так кто же из авторов создал картину, более соответствующую действительности?

Хаксли пытался задним числом перепозиционировать «О дивный новый мир» в качестве серьезного предсказания и писал Оруэллу: «Мне кажется, что ужасам “Тысяча девятьсот восемьдесят четвертого” суждено превратиться в кошмар мира, больше напоминающего тот, который я представлял себе в романе “О дивный новый мир”»⁸¹. Его роман был написан в стиле сатиры Свифта. Работая над романом во Франции летом 1931 года, он писал в письме: «Я пишу роман о будущем, об ужасах уэллсианской утопии и восстании против нее. Очень сложно. Моего воображения с трудом хватает для этого предмета»⁸². Действительно, в романе «О дивный новый мир» достаточно идей Уэллса, которые Хаксли сделал мрачными или над которыми посмеялся. Он и до этого высмеивал Уэллса в романах «Желтый хром» и «Контрапункт», в личных беседах отзывался о нем как о «довольно отвратительном и вульгарном человечке»⁸³ и написал несколько эссе, в которых сетовал на технологический прогресс. «Люди больше не развлекают себя творчески, а сидят и пассивно развлекаются механическими устройствами»⁸⁴, – жаловался Хаксли в «Черве Спинозы». Эпиграфом к роману стали слова философа Николая Бердяева: «Но утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный вопрос, как избежать окончательного их осуществления»⁸⁵.

Хаксли писал свой роман в несколько иную эпоху, чем Оруэлл. Хотя Муссолини и Сталин уже были у власти, эра тоталитаризма только начиналась. Кроме прочего Хаксли не имел в виду Европу, когда писал свой роман. В 1926 году он приплыл из Азии в Калифорнию и взглядом сноба в течение нескольких недель исследовал Америку в самый пик десятилетия, отмеченного необычайной популярностью джаза. На борту корабля он нашел книгу Генри Форда «Моя жизнь, мои достижения», которая подсказала ему основу описанной в романе механизированной религии фордизма. Он планировал когда-нибудь вернуться в США, «чтобы просто узнать все самое худшее, что периодически следует делать»⁸⁶.

Жителями Мирового Государства у Хаксли (выражение, заимствованное у Уэллса) управляют не при помощи дубинки и кнута, а при помощи наркотиков, гипноза, развлечений и генетически манипулированной кастовой системы, высшими в которой являются элита Альфа-плюсовиков, на самой низшей ступеньке социальной лестницы стоят рабочие Эпсилоны-минусовки. В романе присутствуют небоскребы, застежки-молнии, жвачка, «сексофоны» и «ощущалки» (feelies) (тактильные версии голосовых телефонов). Пребывание в Америке оставило в романе свой след, например Хаксли называет Лос-Анджелес «городом Мрачной Радости»⁸⁷. Последние двадцать шесть лет своей жизни писатель прожил в Калифорнии, но первые впечатления были не самыми приятными: «Все сплошное движение и шум, словно вода, вытекающая из ванны в канализацию»⁸⁸. Впрочем, сатира Хаксли «уколола» не только Америку. Он посмеялся над Фрейдом, Кейнсом и, при помощи «резервации для дикарей», над романтическим примитивизмом своего покойного друга Дэвида Герберта Лоуренса. Хаксли именами героев создает аллюзии на известных бизнесменов, марксистов, ученых, психоаналитиков и политиков, намекает на то, что все великие движения ведут к одинаковой цели.

Книга усложняется еще тем, что самого Хаксли привлекали некоторые из идей, которые он высмеивал. Как и его брату Джулиану, Олдосу нравилась евгеника, а экономический кризис, ударивший по Англии во время его работы над романом, подтолкнул к мысли, что потеря некоторых свобод может быть ценой, которую необходимо заплатить за торжество порядка над хаосом. Как выразился главноуправитель Западной Европы Мустафа Монд: «Какой смысл в свободе, красоте или знании, когда вокруг тебя взрываются бомбы с антраксом?»⁸⁹

Оруэлл до некоторой степени высоко оценил роман «О дивный новый мир». У него сохранились приятные воспоминания о том, как в 1918 году ему в Итоне преподавал Хаксли. Один сокурсник утверждал, что именно Хаксли привил Оруэллу «вкус к словам, а также их точному и серьезному значению»⁹⁰. Но Оруэлл с подозрением относился к удовольствиям и боялся боли, поэтому его не убедила описанная в романе Хаксли тирания удовлетворения. В 1946 году он жаловался: «Нет садизма, стремления к власти, никакой жестокости. У тех, кто находится наверху, нет никакой сильной мотивации для того, чтобы там оставаться, и хотя все бессодержательно счастливы, жизнь стала настолько бесполезной, что сложно поверить в то, что такое общество будет долговечным»⁹¹. В его собственной антиутопии нет ни свободы, ни счастья. Там нет ничего блестящего. Каждому из писателей версия будущего своего коллеги казалась малореальной. Общих черт в романах мало, разница между произведениями огромная, и тем не менее в обеих книгах общим является одно: судьба пролов.

Описание жизни пролов у Оруэлла является, пожалуй, самой неубедительной частью романа. Сложно поверить в то, что стремящийся к абсолютному контролю режим спокойно позволяет 85 процентам населения существовать без надзора полиции мыслей и телекранов. Как показал опыт России и Германии, тоталитаризм невозможен без участия масс. Оруэлл сатирически описал две несовместимые политические системы. Все, что связано с партией, представляет собой тоталитаризм, а мир пролов – это карикатура капитализма, функционирующего, правда, без лоска и излишеств, но похожего на общество в романе «О дивный новый мир».

В романе «Дорога на Уиган-Пирс» Оруэлл отверг политику «хлеба и зрелищ» (британского правительства), сознательно убаюкивающую массы дешевой едой, СМИ и потребительскими товарами. Он писал, что такая ситуация обусловлена «совершенно естественным взаимоотношением между необходимостью производителя иметь рынок и стремлением полуголодных масс получить дешевые паллиативы или полумеры»⁹². В романе «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» эта эффективная тактика доведена до совершенства. Пролов делают апатичными при помощи кино, бульварной литературы, порнографии, футбола, гороскопов, азартных игр и сентиментальных песен. Это их сома.

Пролы стали безопасными, но их не стоит окончательно сбрасывать со счетов. Оруэлл не был таким снобом, как Хаксли. Уинстон постепенно приходит к выводу, что пролы на самом деле в определенном смысле даже выше членов партии. Не потому, как ему сперва кажется, что они потенциально представляют собой революционную армию, а потому, что «они остались людьми. Они не зачерствели внутри»⁹³. Они не мертвы. Уинстон наблюдает за развешивающей белье женщиной. Женщина поет банальную песенку, которую услышала по радио, но в этой песне чувствуется что-то чистое и человеческое. «Птицы пели, пролы пели, партия не пела»⁹⁴. Интересно, о чем же эта на первый взгляд бессмысленная песенка? О любви, мечтах и неисчезающих воспоминаниях. Благодаря этой простой, глубоко человечной песне Уинстон приходит к следующей мысли: «Если есть надежда, то больше ей негде быть: только в пролах»⁹⁵.

Роман «О дивный новый мир» стал первым бестселлером-антиутопией, и само почти шекспировское название романа стало узнаваемым и часто употребляемым. Член парламента от лейбористов Хью Далтон в шутку назвал непопулярное выступление Клемента Эттли в 1939-м «туманным новым миром»⁹⁶. В 1940-м журналист Малкольм Маггеридж назвал конфликт нацизма и коммунизма «противостоянием дивного нового мира с дивным старым миром, когда оба мира грозят друг другу одним и тем же оружием»⁹⁷. В романе «Да здравствует фикус!» Комсток представляет себе социалистическое общество как «что-то типа “О дивного нового мира” Олдоса Хаксли, но только не такого занятного»⁹⁸. Успех романа вызвал новую волну произведений в стиле футуристической сатиры. Даже Конноли написал милый рассказ «Год девятый», действие которого происходит в тоталитарном государстве, в котором с неоновых вывесок смотрит лицо Нашего Вождя, а по улицам ходят военные цензоры, уничтожающие «дегенеративное искусство»⁹⁹, оставшееся от старого режима.

А как, интересно, отнесся Уэллс к роману Хаксли? Вскоре после выхода книги Олдос Хаксли отобедал с Уэл-л сом на французском побережье, после чего написал, что старик, «боюсь, был не особо доволен книгой»¹⁰⁰. Именно так оно и было. Позднее Уэллс писал, что роман его «очень разочаровал. Писатель такого уровня, как Хаксли, не имеет права предавать будущее, как сделал в этой книге»¹⁰¹.

Уэллс нанес ответный удар, назвав «О дивный новый мир» в издании The New World Order «библией импотентного дворянства»¹⁰². В книге «Облик грядущего» (после которой Уэллс приступил к написанию живо и весело поданной автобиографии) писатель назвал Хаксли «одним из самых блестящих реакционных писателей»¹⁰³. Этот роман о будущем Уэллс построил на сюжете, в основе которого лежит учебник 2016 года, прочитанный во сне дипломатом из 1933-го. Уэллс писал, что после наступления «эпохи расстройства» началась очередная мировая вой на, после которой произошел экономический коллапс, участились эпидемии и цивилизация оказалась на грани уничтожения. От хаоса мир спасает эскадрилья элитных летчиков, устанавливающих «Пуританскую Тиранию». Изобретенный Уинстоном Смитом герой войны товарищ Огилви очень похож на летчиков Уэллса – холостой, непьющий, маниакально атлетический, совершенно безрадостный. После ста лет Диктатуры Летчиков происходит мирный «дворцовый переворот», и к власти приходят интеллектуалы среднего класса, каждый из которых является Альфой.

На протяжении 1920-х Уэллс мысленно составлял список из банкиров и промышленников для заполнения вакансий членов своего Открытого Заговора. В 1929-м начался кризис, после которого была долгая депрессия, что сделало этот литературный проект малоактуальным. Уэллс возомнил себя «ультралевым революционером»¹⁰⁴ и в 1934 году отправился посещать потенциальных архитекторов мировых социалистических государств. В Вашингтоне он встречался с президентом Франклином Рузвельтом и решил, что тот является «самым эффективным инструментом для возможного создания нового мирового порядка»¹⁰⁵. В Москве он в течение трех часов безуспешно пытался убедить Сталина в том, что марксизм – это полная ерунда, а также и в том, что тот на самом деле строит систему государственного капитализма, проводя политику, схожую с «Новым курсом» американского президента. Уэллса совершенно справедливо критикуют за то, что он говорил, что «никогда не встречал более честного, справедливого и открытого человека»¹⁰⁶, чем Сталин, однако стоит отметить, что Уэллсу в СССР не промыли мозги так капитально, как промыли Беатрис и Сиднею Веббам и Бернарду Шоу[26]26
  Малкольм Маггеридж, породнившийся с семьей Веббов через свою жену, рассказывал Оруэллу о том, что те в своей книге «Советский коммунизм – новая цивилизация?» утаили некоторые неприятные факты об СССР.


[Закрыть]. Уэллс писал о том, что коммунистическая Россия точно не оказалась Космополисом (а он внутренне надеялся, что она окажется таковой), и ему наскучило, что русские постоянно говорили: «Приезжайте к нам через десять лет»¹⁰⁷. То же самое он слышал от них, когда был в России в 1920 году, из чего сделал вывод – «Россия меня подвела»¹⁰⁸. Эта фраза выражает отношение писателя ко всему человечеству, которое сильно его расстроило, а ведь он так много сил положил на то, чтобы показать людям новый путь развития. Один из друзей Уэллса описал его как «недовольного генерального инспектора всей вселенной»¹⁰⁹.

Во время путешествий Уэллс делал сценарий из книги «Облик грядущего» для продюсера Александра Корды. Писателю нравилась идея использования кино для трансляции своих мыслей. К тому моменту был снят лишь один известный фильм этого жанра – «Метрополис» Фрица Ланга[27]27
  С 1929 года термин научная фантастика/science fiction начал вытеснять использовавшееся для этого обозначение жанра научный худлит (scientifiction).


[Закрыть]. Несмотря на то что сценарий фильма был написан женой Ланга актрисой Теа фон Харбоу на основе романа Уэллса, писатель остался недоволен. В рецензии на эту картину в New York Times он поступил с фильмом так же, как марсиане с городком Уокинг: «Это торнадо всех возможных глупостей, клише, банальностей, с полнейшей путаницей в вопросах технического прогресса и прогресса в целом, поданное под уникальным соусом сентиментальности»¹¹⁰. Он нашел в картине «увядающие отрывки»¹¹¹ романа «Спящий пробуждается» и счел глупой и старомодной режиссерскую подачу вертикального города, основанного на системе рабства.

Однако выпущенная в 1936-м картина «Облик грядущего» оказалась гораздо хуже «Метрополиса», который вошел в историю скорее благодаря футуристическим моментам (включая пророческие кадры летящих над Лондоном бомбардировщиков), чем идеями, которые якобы могут задеть коммунистов, фашистов, либералов и христиан. Уэллс обвинил Корду в том, что тот сделал «плохой фильм»¹¹². Оруэлл критиковал Уэллса в год выхода картины, и, скорее всего, под словами о блестящем мире Уэллса он имел в виду именно этот фильм.

Оруэлл никогда не ставил знака равенства между технологиями и прогрессом. Во время войны он писал, что «любой прорыв в науке ускоряет тенденцию продвижения к национализму и диктатуре»¹¹³. В рецензии на картину «Облик грядущего» он высмеивал неправильное противопоставление хорошего ученого и воинствующего реакционера. «Г-ну Уэллсу не приходило в голову, что именно реакционер может использовать машину на полную мощность, а ученый может приложить свой талант к созданию расовой теории и отравляющих газов»¹¹⁴. Это было совершенно необоснованное обвинение. Создатель человека-невидимки и доктора Моро понимал, что любые научные открытия можно извратить и использовать как угодно, в том числе отнюдь не во благо людей.

Судя по роману «Дорога на Уиган-Пирс», если бы Оруэлл написал антиутопию в 1930-х годах, то книга была бы сатирой на механизацию и автоматизацию наподобие романа «О дивный новый мир», и в ней Оруэлл выступал бы против (как он писал в письме 1933-го) «всеобщей фордификации и ситуации, в которой все население низведено до положения послушных рабов на зарплате»¹¹⁵, которых нещадно эксплуатируют «во имя Прогресса». Однако за исключением некоторых футуристических деталей (огромное министерство правды, например) роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» очень далек от мира Уэллса. В романе Оруэлла ученые изобретают телекраны и вертолеты-шпионы, дефолианты и орудия пыток, занимаются радикальной пластиковой хирургией, работают над тем, чтобы уничтожить оргазм, а вовсе не прикладывают усилия для улучшения качества жизни. Можно сказать, что прогресс науки, как и истории, остановился. Голдстейн писал, что это произошло потому, что «научно-технический прогресс основывался на эмпирическом мышлении, которое не могло уцелеть в жестко регламентированном обществе. В целом мир сегодня примитивнее, чем пятьдесят лет назад»¹¹⁶.

Оруэлл внимательно следил за тем, что происходило с наукой во времена правления Сталина. Писатель наблюдал за Трофимом Лысенко – советским агрономом, создавшим псевдонаучную марксистскую теорию генетики и инициировавшим чистки в рядах советских ученых. Одной из последних книг, прочитанных Оруэллом, был труд «Советская генетика и мировая наука» Джулиана Хаксли, в котором автор развенчивал псевдонаучные работы Лысенко. Так что наука в Океании больше связана с Лысенко, чем с учеными миров Уэллса.

Вернемся к встрече Оруэлла с Уэллсом. В тот период Уэллс в очередной раз вытаскивал и переписывал свои старые идеи, а также отчаянно искал кандидатов на посты лидеров нового мирового порядка. Здоровье писателя ухудшалось, он неоднократно думал о самоубийстве и ощущал себя неудачником. Редактор New Statesman Кингли Мартин высказал предположение о том, что писатель «воспринял начало Второй мировой войны как свою личную ошибку»¹¹⁷. В 1940 году Уэллс прочел провальный курс лекций в США, в котором развивал свою идею «Декларации прав человека». Там же, в Америке, он встретился с Сомерсетом Моэмом, позднее написавшим, что Уэллс показался ему «старым, уставшими и потрясенным»¹¹⁸. «Река продолжала течь дальше, а он оказался выброшенным на сухой берег», – писал Моэм. В период между 1939-м и 1944-м Уэллс упорно работал над «Декларацией прав человека», которая стала важным документом, описывающим права человека, но которую так и не оценили при его жизни. Уэллс превратился в бывшего пророка, проповедующего перед пустым залом.

«У меня нет партии, нет группы. Моей эпитафией станут слова: “Он был умным, но… недостаточно умным…” Я пишу книги и чувствую себя, словно бросаю в грязь слитки золота»¹¹⁹, – жаловался он другу. К концу жизни большая часть трудов Уэллса оказалась кучкой поверхностных малоинтересных историй, попавших в твердый переплет исключительно благодаря его старой репутации и заслугам. Он слишком долго был писателем. Чувство пессимизма Уэллс выразил рисунком на стене квартиры в Ганновер-Террас, на которой был изображен путь эволюции человека и надпись: «Тебе пора уйти»¹²⁰.