Текст книги "Иерархия Неба и Земли. Том II. Часть II. Новая схема человека во Вселенной"

«Только отлили тело в форме человека, и ему уже радуются; но это тело еще испытает тьму изменений бесконечных; такое счастье разве можно измерить?»

Чжуан-Цзы, VI., перевод: Л. Позднеев

Другие существа уменьшают обстоятельства согласно размерам своих тел; я же увеличиваю свое тело согласно размеру обстоятельств. Я становлюсь тем организмом, который обстоятельства требуют. Когда я захочу обратиться к большому числу людей, возможно, я отращу голосовые связки в миллионах домов. Когда я захочу полетать, я прибавлю к своему телу пару крыльев, несравненно более мощных, чем крылья любой птицы. Под водой я превращаюсь в один вид рыбы; на поверхности воды – в другой; эти метаморфозы такие же быстрые и абсолютные, как и обратимые. Тот вид, в котором я предстаю на суше, определяется потребностью данного момента: создан ли я для скорости или пустил корни подобно растению, являюсь ли я слабым двуногим или колоссом в тысячу лошадиных сил, являюсь ли я существом, чьи органы чувств распределены по нескольким квадратным футам кожи или по всему цивилизованному миру – все зависит от текущей задачи. Итак, быть человеком – значит быть гораздо больше, чем человеком, больше, чем млекопитающим, птицей, рыбой и насекомым вместе взятыми и образующими один сложный организм[174]174
  Это распространенное заблуждение – идти от телесного родства человека с животными к его ментальным и духовным ограничениям. Ошибка не в соотнесении ума и тела, а в неспособности разглядеть, что человеческое тело, даже с точки зрения биолога, является новым видом организма. Человеческое тело не просто более обширное, более эффективное и более разностороннее, чем тело любого животного – оно организовано по другому принципу. Различие между людьми и животными такое же большое с физической точки зрения, как и с психической.


[Закрыть]. Я – Протей, химера, предвидеть протяженность и изменчивость которой не хватило воображения ни у одного слагателя мифов. Самое странное, что у меня сложилось впечатление, что я «всего лишь человек», по конституции не очень отличающийся от обезьяны; хотя на самом деле гораздо больше различий между моим телом и телом моего прадедушки, чем между телом моего прадедушки и телами наших обезьяньих предков – так быстро эволюционировал человеческий организм за последние сто лет.

Индийский бог Кришна, с современной стенной росписи на здании в Пури, Орисса.

Основное достоинство суммарного тела – это то, как оно включает в себя время[175]175
  0 связи между использованием человеком орудий и его пониманием времени см. Психология «моего» Леона Литвинского, в Философии, ноябрь 1947.


[Закрыть]. Наша слепота относительно его превосходства как организма вызвана тем, что его многогранность не проявляется в какой-то определенный момент, а охватывает определенный период времени. Меня нельзя охватить одним взглядом. Дайте мне время, и я покажу вам, чем стало человеческое тело. Из трехмерного я превратился в четырехмерного: у меня появилась временная анатомия, так что, обсуждая два моих органа, нужно уточнять, как они соотносятся во времени, не менее, чем в пространстве. Итак, моя рука-столовая ложка, хотя и совпадает в пространстве с моей рукой-десертной ложкой, отдалена от нее на пятнадцать или двадцать минут, и мои ноги/ножки моей кровати, кроме того, что имеют длину в восемь дюймов, еще и длятся восемь часов. Восточные боги с множеством конечностей – истинный портрет эволюционировавшего во времени человека.

Подпись сверху и снизу рис.: Земля.

Подписи слева: Рот → Пищеварительный тракт → Анус.

Подписи по центру: Дороги → Железные дороги → Дороги → Канализация.

Подписи справа: Ферма → Фабрики → Фабрики → Магазины → Кухня → Туалет → Установка для очистки сточных вод.

Сравните, что такое прием пищи для меня и для первобытного собирателя. В чем различие между тем, что он ест плоды хлебного дерева, а я – хлеб? В том, что он ест сейчас, а я – нет. Мой прием пищи начался несколько месяцев назад, когда пшеница, из которой сделан мой хлеб, все еще росла на поле. Как любое другое травоядное животное, я пасся на поле, откусывая стебли кукурузы моими суммарными челюстями – жнейками. Поев, я начал переваривать свою пищу. Бесполезную шелуху удалили в моем первом желудке, молотилке. Моим вторым желудком была мельница, где зерно перемалывалось в муку; третьим – пекарня, где муку превратили в хлеб; четвертым – кухня, где хлеб порезали, поджарили и намаслили. К тому времени, как тост появляется у меня на столе, он уже прошел через несколько внешних пищеварительных органов, каждый из которых привел сырую пищу на один этап ближе к ее окончательной форме. И, наконец, когда мои органы из плоти и крови извлекли все нужное им питание, все остальное поступает в мою кишку-канализацию и возвращается в землю. Подобно животным и первобытному человеку, я кормлюсь от земли и выделяю в землю шлаки. Разница в том, что тело, которое я использую для этой цели, настолько обширнее, настолько больше включает в себя время и пространство, чем их тела.

Каменный струг с островов Херви в Кембриджском музее археологии. Рукоятка слишком большая и слишком слабая, чтобы ею пользоваться – орудие стало богом. См. А.К. Хэддон, Эволюция в искусстве, с. 80, и Р.Э.Сейс, Первобытное декоративно-прикладное искусство, с. 128.

Мои рты повсюду: сеть, которая волочится вдоль морского дна; корова, жующая траву; насос, поднимающий воду из колодца – все это я ем и пью. Мои глаза повсюду: репортер носит один из них, повесив его через плечо. Мои руки повсюду: от микрометра, который может измерить сотую часть миллиметра, до промышленного предприятия, занимающего территорию в много миль. Все это, и бесчисленные устройства, лишь образцами которых они являются, и есть мои жизненные средства, в том же смысле, в котором мои руки, ноги и печень – это мои жизненные средства. Это истинные органы, и они составляют большую часть меня. Крошечное и беззащитное протоплазменное ядро не больше является моим телом, чем мозг животного – всем животным. Чтобы жить человеческой жизнью, нужно человеческое тело, и это является эмлирическим фактом, что в современном человеческом теле гораздо больше дерева, стали, ткани и бумаги, чем протоплазмы. Личность – в основном движимое имущество. Если у меня есть одно сердце, которое бьется у меня под кожей, то это потому, что у меня есть тысяча, которая бьется за ее пределами. Современной медицине все больше и больше приходится принимать в расчет (и, если возможно, лечить) не только плоть и кровь пациента, но и всего его в целом – дом, работу, социальное происхождение[176]176
  Важнейшим фактом для медицины является то, что (цитируя Уильяма Джеймса) «человеческое „я“ – это общая сумма всего, что он может назвать своим. Это не только его тело и внутренние способности, но также его одежда и дом, его жена и дети, его предки и друзья, его репутация и дела, его земли и лошади, яхта и банковский счет». Учебник психологии, с. 177


[Закрыть]. Осведомленный физик знает, что внутренние области человека не болеют сами по себе, изолированно. На самом деле это очевидно, что проблемы с желудком могут начаться в одном из внешних или «искусственных» желудков, что повреждение кишки-канализации иногда бывает смертельным, что головная боль промышленника может возникать в его «руках». Менее очевидно, но не в меньшей степени истинно и то, что нельзя назвать здоровым (т. е. крепким и целостным) того, чьи обстоятельства хаотичны. Я должен признаться, что многие обстоятельства, которые я считал внешними, на самом деле внутренние. Я больше не могу утверждать, что свободен от многочисленных заболеваний, поражающих мои внешние органы.

Мы так же отчетливо осознаем наши орудия и машины, взятые по одиночке, как не осознаем их вообще, когда они все вместе. Почему никому никогда не приходило в голову написать естественную историю суммарного тела человека, изучить весь организм в том же объективном духе, как изучают ядро? Что бы стало с медицинской наукой, если бы органы тела поделили между специалистами, ни один из которых даже не подумал об организме в целом? Однако наука завершенного человека в его физическом аспекте находится именно в таком состоянии. Это изучение отдельных конечностей, убитых путем ампутации от торса и распределенных по сотням технологических отделений. До тех пор, пока не возникнет чистой прикладной науки, анатомии и физиологии человека в его целостности, он останется, как и низшие животные, в состоянии неведения относительно своего тела как такового и в этой степени не сознающим себя. В настоящий момент он слишком мало думает о своем искусственном оборудовании – слишком мало и слишком много. Запад делает из механизма бога и презирает его; Восток презирает механизм и делает из него бога. Во многих частях Индии проводят ежегодную пуджу, когда ручки и карандаши, стамески и молотки, и разного рода инструменты украшают цветами, заново красят и чтят их. В этой древней традиции гораздо больше смысла, чем мы готовы допустить. Так как орудия – человеческие. Они – это человеческое тело, продленное и заостренное, усовершенствованное для какой-то конкретной задачи и настроенное на нее; тело, которому придали остроту и точность. И если человеческая форма божественна, то эта божественность едва ли может содержаться в ее сердцевине: она должна распространяться до самой отдаленной точки. Быть может, почитание школьником быстрых машин и восторг юноши, который возится со своим первым мотоциклом, в конце концов, являются мистическим общением с мелким божеством, которое те, кто их старше, слишком умны и слишком скучны, чтобы разглядеть.

В Двух источниках морали и религии Бергсон указывает на то, что между мистическим и механическим вовсе не отсутствует связь. Мистицизм нуждается в свободе, которую может дать механизация. С другой стороны, «истоки процесса механизации более мистические, чем мы себе представляем». Однако механизмы найдут свое истинное призвание, когда позволят человеку стоять прямо и смотреть в направлении небес. Больше чем намек на мистицизм (в лучшем смысле) содержится в философии механизмов Сэмюэла Батлера, в Едгине, и в философии одежды Карлайла. Я считаю, что большая часть интереса к искусственному органу и все возбуждение от обнаружения того, что его функция – это дальнейший рост естественного органа, вызваны тем фактом, что здесь заживляется зияющая рана между «я» и «не-я», и кровоток маленького фрагментарного тела оказывается присоединенным к более обильному запасу.

Это точно, что у каждого механизма есть жизнь и цель. Лишенный разума инструмент – это абсурд, внутреннее противоречие. Ибо механизм – это настоящий отросток человеческого тела, его цветение и созревание – он в полной мере разделяет их общую жизнь. Это истина, которую большинство материалистов и все философские механисты не видят. Когда (осознанно или неосознанно) они думают о человеке и вселенной в плане механизмов, то они не берут за модель механизм как таковой, в своей живой целостности с человеком; вместо этого они берут мертвую абстракцию, вымысел. Ламетри приходит к своему произведению «Человек-машина», ампутировав и убив конечность и затем обманным путем приравняв ее к телу. Как верно сказал покойный каноник Стритер: «Если вы затем будете объяснять Природу – что также является непрерывным процессом – в переводе на механизмы, нарочито исключая из значения этого слова все ссылки на разум и цель, то вы будете объяснять ее в плане чего-то, что никогда не существовало и никогда не могло бы существовать»[177]177
  Реальность.


[Закрыть].

То, что называют человеческим телом, является всего лишь его основным органом. Чтобы убедиться в этом, нужна лишь смелость использовать по назначению свои глаза. Для моего удаляющегося наблюдателя обширность и разносторонность моего тела – вопрос простого осмотра. Он отмечает мое превращение в дом или, если я путешествую, в поезд, корабль или самолет[178]178
  И, на самом деле, для бесхитростного глаза, корабль или самолет, с его отлично обученным и организованным экипажем, является унитарным организмом, хотя у него и нет в полной мере целостного статуса. Интенсивные тренировки экипажа бомбардировщика имеют цель создание сверхиндивидуальной единицы, или составного существа, которая бы действовала как единое очень квалифицированное и разумное (хотя и непостоянное) живое существо. Но я не думаю, что мы можем всерьез воспринять предположение г-на Стэплдона, что подобная единица, как таковая, могла бы пережить физическое разрушение.


[Закрыть]. Я становлюсь всем этим по мере того, как он удаляется, так же как, когда он приближается, я становлюсь клетками. Обнаружение моего человеческого тела происходит в области, где оно существует, как всепроникающее воздействие.

Организм определяет функцию, и функция определяет организм – вот в чем состоит двойной закон природы. Муравейник или термитник – это сообщество (а не просто толпа), т. к. у его членов разные задачи, а разные задачи предполагают разные тела. Рабочие и солдаты, короли и королевы, даже гости или домашние животные оснащены орудиями их соответствующих профессий, однако это протоплазменные орудия, которые нельзя отложить и взять вновь. Сообщество человека не является исключением из правила о том, что его члены должны принимать разные телесные формы. Для случайного наблюдателя люди внешне похожи – единственные значительные различия, которые мы подмечаем – это возраста и пола, здоровья и богатства; однако на самом деле их несхожесть носит крайний характер, далеко превосходя полиморфизм общественных насекомых.

Муравей-матка несет слепых работников своего биологического вида (Carabara vidua) – случай крайнего полиморфизма. Согласно Уиллеру, Социальная жизнь насекомых

.

Наше человеческое телосложение колеблется от маленького тела ремесленника, с его увеличенной правой рукой, до наделенных щупальцами всемирных магнатов большого бизнеса и большой политики. Именно на огромной изменчивости человеческого тела (изменчивости, не превзойденной остальным животным царством, взятым как целое) и основано наше общество. На самом деле, возникает вопрос, не котируется ли сейчас человек, на одних лишь морфологических основаниях, как новое биологическое царство, объединяющее многие семьи, роды и виды. Единственная веская причина продолжать считать его одним видом – потому, что он способен на короткие промежутки времени возвращаться к состоянию примитивной однородности. Великаны и карлики промышленности, большие люди и маленькие люди всех занятий – все уменьшаются до размера и формы обычного человека – до низшего общего физического фактора – к концу рабочего дня, когда они оставляют те органы, которые делают их специалистами. Они это делают, чтобы отрастить еще один набор органов – тех, посредством которых общество служит человеку, вместо тех, посредством которых служит ему он.

«Состояние науки, при которой рожден человек, определяет, будет ли он иметь конечности австралийского дикаря или англичанина девятнадцатого века. Первый дополняется не многим более, чем подстилкой и копьем; последний же меняет свое телосложение вместе со сменой сезонов, с возрастом и с возрастающим и уменьшающимся богатством… Если он действительно хорошо развитый образец своего рода, то он будет оснащен ящиком на колесах, двумя лошадьми и кучером». Сэмюэл Батлер, Записные книжки, сс. 50, 51.

Такая текучесть организации – новое отклонение в жизненном развитии, значимость которого еще практически не начала доходить до человеческого сознания. Получается, что один пирог два раза все-таки съешь; и, на самом деле, только так его и можно съесть. Я могу пользоваться преимуществами телосложения, гораздо более специализированного, чем у термита, вместе с тем избегая всех связанных с этим неудобств. Ибо я, в отличие от термита, развивая видоизмененное тело, сохранил и свое первобытное тело. В свободное от работы время мне хватает здравомыслия, или удачи, отставать от жизни на несколько тысяч лет. В своем профессиональном качестве врач почти такой же бесполый, как и рабочий муравей, солдат так же нагружен оружием (отметьте двусмысленность этого слова) (по-английски «arms» – это и «оружие», и «руки», – прим, пер.), как и муравей-воин, летчик так же зависит от своих крыльев, как и молодая муравей-матка. Однако когда его работа завершена, каждый является неспециализированным, целостным, лишенным различий.

Подпись к верхнему рис.: Работа, Сон,

Досуг

Подпись к нижнему рис.: (по вертикальной оси) эволюционное время, (по горизонтальной оси) время по часам

Иллюстрация к ежедневному ритму человеческой жизни, с его тремя эволюционными уровнями работы, досуга и сна.

Каждое утро я сжимаю в несколько мгновений эволюцию целых тысячелетий и каждый вечер вместе с рабочей одеждой я снимаю двадцать тысяч лет. Будучи мудрее, чем муравей и термит, я не сжег все свои мосты: я возвращаюсь к ним каждую ночь. Мой человеческий статус, вся природа и способ жизни человека, существование цивилизованного общества – все возникает из этого ритмичного роста и распада, этого ежедневного подъема и спуска. Быть постоянно прогрессивным и современным – значит идти в обратном направлении, как муравей. Соломон не мог выбрать еще более плохой пример для подражания. Не то чтобы не было опасности отказаться от съемной конечности ради постоянной. Мы все склонны к этой идее фикс и к зафиксированному органу, к ней относящемуся. Таким образом, существуют чиновники, которые отождествляют себя со своим офисом, своими инструментами, униформой и ритуалом, которые они не смеют (и, в конечном счете, и не могут) отбросить. Человека, который не может спуститься вниз, справедливо считают нечеловеческим. Затем также существуют узкие специалисты, которые так же привязаны к своим пробиркам или учебникам, как лобстер – к своим клешням и улитка – к своему панцирю. Такие люди в буквальном смысле поверхностны: им не хватает вертикальности. Подобно медовому муравью, у которого нет бочки и потому он вынужден сам стать живой бочкой, они деформированы.

Насыщенный медовый муравей (согласно Уиллеру). Брюхо некоторых рабочих или воинов используется для хранения медвяной росы в течение лета. «Медовые бочки» не могут ходить, и их подвешивают к потолку гнезда, где они срыгивают свое содержимое по мере необходимости. См. Социальная жизнь насекомых.

Если я хочу избежать подобной участи, то это будет не благодаря избеганию мастерства, а скорее благодаря его достижению и ограничению его теми областями, где ему место. Моя внутренняя человеческая область – область, где я считаюсь «всего лишь человеком» – является неспециализированным слоем, втиснутым между гораздо более специализированными слоями: между моими клетками внизу и моими механизмами сверху. В самом низшем из этих трех областей я являюсь пятнадцатью биллионами рабочих, которые, вместо того чтобы экипироваться крошечными механизмами и инвентарем, на самом деле сами ими стали, превратив свои тела в множество химических реторт, телеграфных проводов, оконных стекол, пылесосов и тому подобное. В самом верхнем из этих трех слоев это состояние повторяется. Механизм – это преувеличенная человеческая склонность, доведенная до своего логического завершения, так как ее больше не сдерживают конфликтующие склонности; это карикатура на какую-то первобытную черту человека. И это не несмотря на все эти «деформации» наверху и внизу, а именно благодаря им и сохраняется средняя область. Единственная причина, по которой я могу быть крайне неспециализированным – в том, что я крайне специализирован. Однако хотя уровни могут быть различимыми, они могут не быть разделенными. Моя жизнь охватывает все эти области в единстве процесса, в непрекращающемся движении вверх и вниз, посредством которого целое сращивается вместе. Моя свобода от любой ограничивающей узости измеряется моим осознанием этого процесса, который является не чем иным, как моим осознанным участием в его ритме.

Здравый смысл не полностью убежден. Нет сомнения, что мое тело расширенное, и весьма эффективно, но можно ли подобное расширение или удлинение действительно назвать ростом? Во-первых (спорит здравый смысл), наши инструменты искусственные, во-вторых, они мертвые; в-третьих, они порождаются в им одним свойственной манере[179]179
  Сэмюэл Батлер, хотя и соглашался, что «мы никогда не увидим плодородный союз между паровыми двигателями, вследствие которого у дверей депо будут играть малышки-двигатели», указывает на то, что у механизмов, тем не менее, есть свой собственный вид репродуктивной системы. См. Едгин, XXIV.


[Закрыть]; и, наконец, их структура и функционирование совершенно иного рода, нежели структура и функционирование живых органов. Короче говоря, вывод здравого смысла все еще состоит в том, что я ограничиваюсь своей кожей. То, что лежит за пределами этой границы, часто бывает полезным, а иногда и необходимым; однако это некая добавка, а не настоящий рост. И ее удаление – это вычитание, а не ампутация.

Использование инструментов не полностью ограничивается человеком. Замечали, что оса (Sphex urnarius) выбирала камешек и использовала его, чтобы трамбовать землю над норкой, в которой она отложила свое яйцо. См. У. М. Уиллер, цитируемое ранее произведение. Одна из обезьян Келера спонтанно соединила вместе две палки, чтобы сделать одну, достаточно длинную палку, чтобы достать банан, лежащий за пределами клетки (Ментальность обезьян). Огромное разнообразие предметов из жизни животных (например, гнезда птиц, ульи и муравейники общественных насекомых, плотины бобров) более впечатляющее, но менее потрясающее, чем периодическое применение истинных инструментов, которые полезны не сами по себе, а опосредованно.

Такие большие и фундаментальные различия между инструментом из плоти и крови и изготовленным инструментом не могут быть разъяснены. Наоборот, их нужно акцентировать. Они настолько же обоснованные, насколько вывод, который делает из них здравый смысл, необоснованный. Ибо, как ни странно, именно благодаря безжизненности моей внешней оболочки я и живу. Что это за безжизненность? Что она подразумевает на практике? Она подразумевает использование обширных источников энергии, к которым не имеют доступа живые. Она подразумевает нарушение целостности частей, допускающее частичные замены (или то, что биологи называют регенерацией органов, ускоренной и осуществленной более точно), «каннибализацию» (как когда шесть неисправных армейских грузовиков снабжают запчастями три исправных), проведение быстрых ремонтов и периодических реконструкций, неожиданные эволюционные достижения для противостояния изменениям в окружающей обстановке – все это неоценимые преимущества, без которых жизни как-нибудь придется обойтись. Она подразумевает все преимущества протяженности без тех недостатков, от которых склонны страдать очень большие живые организмы. Она подразумевает выбор, из практически безграничного диапазона материалов, того единственного, который (в плане мощности, твердости, веса, прочности, внешности, проводимости, эластичности и т. п.) наиболее идеально подходит для данной задачи, тогда как жизни приходится довольствоваться тем, что может делать очень специализированный вид желе и быть им. Она подразумевает блестящее использование блестящих изобретений: например, колеса, часов, морского компаса, стандартных весов и мер, двигателя внутреннего сгорания, динамо-машины – которые протоплазма никогда не пыталась бы создать. Она подразумевает изобретение новых инструментов, без каких-либо обязательств адаптировать старые или довольствоваться ими. (Природа, с другой стороны, постоянно связана необходимостью переделывать существующие структуры[180]180
  Как заметил Дарвин, «новые органы, словно созданные для какой-то конкретной цели, редко или никогда не появляются ни у одного создания». Происхождение видов, с. 156. Действует правило: обходись и чини. «Хорошо развитый хвост, сформировавшийся у морского животного, может впоследствии применяться для самых разных целей – он может отгонять мух, быть органом хватания или помогать при поворотах, как у собак» (сс. 157–158).


[Закрыть]. Таким образом, первобытная пятипалая «рука» должна сойти для крыльев, копыт, ногтей, ласт и лап – как если бы всем кораблям пришлось быть видоизмененными повозками, а всем самолетам – видоизмененными кораблями). Это подразумевает нечувствительность к боли и другим неуместным моментам и повышенную чувствительность к избранному аспекту окружающей среды. Она подразумевает открытие более обширной, красивой и неизмеримо более богатой вселенной, посредством таких инструментов, как телескопы и микроскопы, камеры, сейсмографы, барометры, спектроскопы, радары. Она подразумевает точность и скорость математических расчетов, далеко превосходящую способность лучших из мозгов[181]181
  Пример – гироприцел. Летчик истребителя «информирует» прицел о виде самолета, который он атакует и о расстоянии до него. Прицел делает все необходимые поправки на ветер, относительные движения оружия и его мишени и на ряд других факторов, освобождая летчика, чтобы тот мог поймать своего оппонента в отражателе прицела.


[Закрыть]. Прежде всего, она подразумевает больше умения, больше осознанности, больше усилий, больше энергичности со стороны человека. («Мы столкнулись с парадоксом того», говорит г-н Джеральд Херд[182]182
  Код Христа, с. 68. «Прежде всего, – пишет Бергсон об инструменте, – он воздействует на природу создания, которое его сконструировало; т. к. призывая его применить новую функцию, он, так сказать, наделяет его более богатой организацией, будучи искусственным органом, посредством которого расширяется естественный организм». Творческая эволюция, с. 148.


[Закрыть], «что это именно машина, слепая и неизменная, которая заставляет наш разум вернуться к той предприимчивости, которая, как мы считали, нами уже утрачена»). Или, если механизмы и не вызывают в человеке такие качества, по крайней мере, они настоятельно их требуют: они ставят ему огромную задачу быть достойным этого своего творения, стать достаточно живым, чтобы с ним справиться.

Безжизненность моих внешних органов подразумевает все вышесказанное и еще гораздо большее. Чем является такого рода безжизненность, как не более богатой жизнью, жизнью, которая становится более живой по мере того, как она разрастается к периферии? «На полную» используя то, что здравый смысл называет моими мертвыми удлинителями, я становлюсь в много тысяч раз живее, чем голый дикарь. То есть, я менее подвержен несчастным случаям, более протяженный, более информированный, более легко приспосабливаемый, больше контролирую обстоятельства, являюсь большей силой в этом мире, большей личностью – словом, более живым. Я был бы не более, а менее живым, если бы понадобилось хирургическое вмешательство, чтобы снять с меня мое пальто; если бы мои молоток, пианино и велосипед состояли из клеток; если бы мои крылья произрастали у меня из лопаток, как у ангела. К счастью, мои орудия мертвы. И именно потому, что они мертвы, они и являются столь живыми. Телефон и ручка пробуждаются к жизни у меня в руке[183]183
  Как сказал Бруно: «Твои сапоги и шпоры живут, когда твои ноги их носят; твоя шляпа живет, когда в ней находится твоя голова; и таким же образом живет конюшня, когда содержит лошадь, мула или даже самого тебя».


[Закрыть].

1) Крыло летучей мыши, с сильно удлиненными пальцами. 2) Крыло птицы, у которого отсутствуют некоторые из первоначальных пяти пальцев.

Эволюция лошади служит еще одним примером мутации «руки»: в конце концов, каждая конечность заканчивается одним гигантским «пальцем».

Как я получил такое тело? Я его получил, так как был терпелив, так как отказывался от живого органа и ждал появления мертвого. Возьмем мою способность к полету. Если бы я отрастил огромные отделанные бахромой пластинки на руках, подобно птице, или протянул между своими пальцами мембрану, подобно летучей мыши, или создал крылья из складок своей кожи, как муха, я бы потерял все свои шансы стать человеком. Я настолько более живой, так как предпочел мертвое крыло живому, алюминий – перьям. Неспециализированная хватающая рука в качестве универсального сустава и специализированный инструмент, умещающийся в этот сустав – вот кто были нашими самыми большими учителями; они одновременно выражали и вызывали сопутствующую им более совершенную психическую организацию.

«Человек – существо, склонное к различным манипуляциям; своим высшим положением среди живых существ он обязан своей умелостью. Что же касается инструмента, его можно рассматривать как продолжение руки».

Р. Р. Маретт, Голова, сердце и руки в человеческой эволюции, с. 233.

С точки зрения человеческой расы, ум человека соотносится с его «суммарным» телом, с его «живой» сердцевиной и «мертвой» периферией, и отделить его ум от этого своеобразного телосложения означало бы совершить множество ошибок. Так же и с индивидуальной точки зрения – моя ментальная организация возникает из моего постепенного обнаружения и включения в состав себя «мертвого» органа».

«Мы ощущаем землю на кончике палки, которую мы носим, а не на кончике пальца, который держит палку: палка стала частью нашего тела».

Александер, «Пространство, время и божество», i, с. 105.

В этом процессе три стадии. Сначала орган для меня не существует – я пользуюсь им неосознанно или не пользуюсь вообще, или им пользуются от моего имени; далее я осознаю его как внешний объект; и, наконец, я учусь, на практике, включать его в состав себя. Итак, будучи мальчиком, я пользуюсь тем, что другие для меня создают, затем заучиваю, как выглядят и каковы на ощупь мои орудия и инструменты, а заканчиваю экспертом, который обладает чувствительностью на кончике своей кисти или на острие своего карандаша, который ощущает не рукоятку стамески, а частицы дерева, которые расходятся под острием. Каждая игрушка или инструмент, который позволяет мне действовать каким-то новым образом, с увеличенной силой, или действовать на расстоянии, удовлетворяет мое влечение к превосходству, мастерству[184]184
  См. Роберт С. Вудворт, Психология, Исследование ментальной жизни, от с. 556.


[Закрыть]. Здесь протяженность организма является не теорией, а прямым переживанием. Весь смысл в запускании воздушного змея – в том, что я ощущаю себя вместе с ним и в нем: я живу в этой новой, жизнерадостной, трепещущей, ярко раскрашенной конечности. Уметь пользоваться конечностью – значит включать ее в состав себя. Разница между новичком и экспертом – это разница в размерах. Тогда как водитель или летчик начинает с того, что удлиняется до кончиков своих пальцев рук и подошв своих сапог, он заканчивает тем, что удлиняется до своих бамперов или кончиков крыльев или киля. Он отрастил свой механизм. Перефразируя Белого Кролика Льюиса Кэрролла, он в два раза более преувеличенный и в два раза более естественный. Это общее чувство, однако мало кто его осознает так же, как низкорослый оператор большого экскаватора, который называет свою работу «отличной», т. к. (как он объяснил), благодаря ей он чувствует себя «настоящим великаном»[185]185
  Согласно сообщению в The Listener от 11 сентября, 1947 года, о выступлении сэра Генри Дэйла на ежегодном собрании Британской Ассоциации в 1947 году. В 1950 году Британская армия выпустила вербовочную рекламу с изображением оружия, с описанием того, как это захватывающе – «управлять огромным оружием»; подпись гласила «50-тонный удар в ваших кулаках».


[Закрыть]. То, как мы говорим о механизмах, указывает на то, что мы на самом деле чувствуем. Итак, мы говорим «он меня сбил», а не «машина, в которой он ехал, меня сбила», и «его фары ослепили меня», а не «фары его машины ослепили меня». Это не вопрос небрежности в речи. Когда младенец вырастает и становится мальчиком, его считают ответственным за то, что делает его тело; таким же образом, когда мальчик вырастает и становится мужчиной, его считают ответственным за то, что делает его машина. Ибо он становится своей машиной[186]186
  Короче говоря, как писал Сэмюэл Батлер (Едгин, IXIV), сама душа человека является вещью, сделанной машинным способом – где слово «машина» употребляется в его самом широком смысле. А души животных являются тем, что они есть, т. к. они сделаны не с помощью машин.


[Закрыть].

Корабль девятнадцатого века, продукт тысяч лет эволюции, имеет все то тонкое совершенство формы, которое получается благодаря разносторонней адаптации – то хорошее состояние или органичная правильность в каждой части, которыми обладают кошка и чайка. Слава Всевышнему, восклицает Джерард Мэнли Хопкинс, за «все ремесла, их инструменты, оборудование и отделку». А Руперт Брук хвалит «великолепную, бесстрастную красоту великой машины» в своем самом известном стихотворении.

И, в любом случае, только наблюдатель, ослепленный предубеждениями, назвал бы яхту на сильном ветре или гоночный автомобиль на гаревой дорожке, преодолевающий поворот, или реактивный самолет, совершающий взлет или посадку, мертвыми вещами. В них есть вся красота, и гораздо больше движения, и гораздо больше энергии, чем в всего-навсего живых: со своим живым нутром они живы вдвойне. Одно из самых впечатляющих зрелищ, которое приходит мне на ум – это парад десятков видов землеройных машин (бульдозеров, бульдозеров с поворотным отвалом, скреперов, экскаваторов и т. п.), устроенный для того, чтобы они продемонстрировали свою скорость: по сравнению с этим парад ископаемых ящеров показался бы таким же неопасным, как выставка крупного рогатого скота. Я действительно не понимаю, почему бы в одном из наших крупных зоопарков не отвести одну террасу Маппина под этих великолепных представителей фауны.