Текст книги "Иерархия Неба и Земли. Том II. Часть II. Новая схема человека во Вселенной"

Давайте согласимся, говорит здравый смысл, что искусственный орган нанимается извне в услужение естественного органа и что таким образом жизнь поднимается на новые уровни. Но (продолжает здравый смысл) по происхождению и по развитию эти два нельзя сравнить. Если бы можно было показать, что одни и те же законы описывают эволюцию и этой руки, и этой ручки, которая из нее «произрастает», то тогда, на самом деле, было бы меньше причин сомневаться в их целостности[187]187
  Отвергая учение Пейли, XIX век потерял почти столько же, сколько приобрел. По крайней мере, Пейли осознавал (как и Сэмюэл Батлер, только совершенно иначе, в конце века) основную суть естественного органа и искусственного. Дарвинизм неизбежно привел к ошибочному раздвоению человека; не видя, что один и тот же закон управляет эволюцией каждой его части.


[Закрыть].

Я отвечу, что это различия, а не сходства, между внутренним и внешним органом, делают их союз столь плодотворным. Второй из них не просто продолжает склонности, присущие первому. Целостность существует, однако это творческая целостность, т. к. искусственное – это новое отклонение эволюции. Если бы основная причина нового метода эволюции была бы идентичной старому, то не было бы никакого преимущества – никакой ценности с точки зрения выживания – в том, чтобы отбросить старый и проверенный метод прогресса. Но на самом деле эти два пути не независимы: они являются соединенными, видоизмененными аспектами более большого пути, различными частями целого, чьи общие черты они, тем не менее, разделяют[188]188
  В целом, биологи еще не выказывают должногоуважения к совету д-ра Джулиана Хаксли: «очень часто эволюционист может получить ценные сведения касательно своего объекта, касательно того, что можно назвать механикой процесса, обратившись к изучению развития человеческих изобретений и механизмов. И хотя те способы, посредством которых возникают вариации, и те способы, посредством которых они передаются, отличаются от способов органической эволюции, однако вид «давления», постоянная борьба и преимущества определенных видов вариации по своей сути одинаковы». Эссе биолога, с. 36.


[Закрыть]. Таким образом, одинаково неправильно игнорировать и переоценивать общие характеристики старого и новые эволюционные методы: обе ошибки несправедливы к органичному единству жизни – в общем и человека – в частности. В нижеследующем общем описании (под заголовками Адаптация, Интеграция, Изменение, Отбор, Вырождение и Изобилие) я различаю некоторые факторы, которые общие для обеих фаз эволюции, однако не нужно недооценивать то, в чем они различаются. (Я должен добавить, что современная эволюционная теория содержит гораздо больше, чем я могу здесь описать, и полное обсуждение этой темы потребовало бы множество оговорок).

Некоторые виды ножей, которые можно найти дома. Отметьте адаптацию этого удлинителя руки к разным аспектам окружающей среды и связанное с этим возникновение различий.

Адаптация. Орган развивается, приспосабливаясь, с одной стороны, к своей меняющейся окружающей среде и, с другой, к меняющимся требованиям и конституции его обладателя. Например, мои ноги – это изначальные плавники (или похожие на плавники конструкции) моих морских предков, адаптированные, благодаря извечному ряду изменений, к передвижению по суше. Однако наступил предел их развития. Очевидно, дальнейшая адаптация была возможна только путем внешней эволюции, в соответствии с чем у моих ног и выросли колеса. Беря свое начало в качестве самого грубого вида платформы на колесах, телега или карета прогрессировала, посредством совокупных адаптаций, до уровня своего окружения (отсюда фрикционный тормоз и шины с железными шипами) и до уровня своего пассажира (отсюда рессоры и капот). Такая двойная модификация продолжалась до тех пор, пока не появился мой автомобиль, с его множеством приспособлений к внешним условиям (его протекторы следят за дорогой, его «поворотники» – за движением остального транспорта, его обтекаемость – за воздухом, и так далее) и к телу из протоплазмы, продолжением которого он является (например, в наклоне, пружинистости и обивке сидений). Во всем этом эволюция внешнего органа не столько повторяет старый метод, сколько развивает его. Если новый метод адаптации не является во всех смыслах таким же тонким, как старый, то, по крайней мере, он несравненно более быстрый и более гибкий.

Независимо от того, происходит адаптации посредством естественных или искусственных средств, ее результатом является разнообразие. Плавник становится всеми возможными видами лапы и когтя, крыла, кисти и ступни. Так же дела обстоят и с удлинителями ноги. Первобытное средство передвижения развилось от телег, повозок и карет до дилижансов, двухколесных экипажей, тарантасов и кабриолетов, туристских автомобилей, такси, спортивных авто, грузовиков, автобусов, низкорамных погрузчиков, бронированных автомашин – список бесконечен. И так же, как многие первобытные плавники и когти выживают среди своих более поздних адаптаций, телеги и повозки, очень мало отличающиеся от своих ранних форм, существуют и в век лимузинов[189]189
  См. д-р Г. С. Харрисон, Отчет Британской Ассоциации, 1930, для рассказа об эволюции предметов материальной культуры относительно вариации (произвольной, численной и поперечной), мутации и перекрестной мутации. Сравнить: Р.Э. Сейс, Первобытное декоративно-прикладное искусство, IV.


[Закрыть].

Два примера интеграции: карманный нож и чайник со свистком.

Интеграция. Прогресс подразумевает не только увеличение множественности и различий. Как я уже отмечал в других контекстах, множество и единство во мне чередуются, и это относится к моему временному аспекту так же, как и к пространственному. И с точки зрения моей плоти и крови и с точки зрения своего внешнего тела – я развиваюсь путем интеграции, следующей за дифференциацией. Тому, что я мог достичь в качестве одиночной клетки, был предел; соответственно, я стал многими клетками различных видов – клетками, которые, посредством близкого сотрудничества, составляют одно животное с сильно улучшенными способностями. Мои ноги состоят из множества специалистов, которые действуют сообща, работают вместе – так же, как и удлинители моих ног. Моя машина включает в себя множество отдельных изобретений (например, колесо, пружину, насос, двигатель внутреннего сгорания, часы, пневматическая шина, генератор), которые сначала все были сами по себе, но здесь уже действуют сообща. Таким образом, тенденция к рассеиванию во мне уравновешивается тенденцией к слиянию[190]190
  Там, где я использую термин «интеграция», д-р Г. С. Харрисон использует термин «перекрестная мутация». Я предпочитаю первый термин, т. к. его не так просто перепутать с «мутацией», которая не обязательно подразумевает слияние двух или более видов предметов.


[Закрыть].

Изменение: четыре стадии развития домашнего водопроводного крана. Отметьте прогрессивное (или «ортогенетическое») приспособление к рационализаторским требованиям домохозяйки, что привело к выбору варианта (4) и постепенное исчезновение всех остальных.

Изменение. Одна из самых характерных особенностей живых организмов – это их склонность к изменению. Какова бы ни была причина, у каждого нового организма есть уникальные черты. Они бывают трех видов: (i) маленькие индивидуальные различия, (И) вариации, или более явные отклонения от конкретной нормы, и (iii) мутации, или крупные изменения, включающие в себя что-то новое. Из этих трех у мутаций (когда у них есть ценность с точки зрения выживания) больше вероятности сохраниться в будущих поколениях, и резкие видоизменения такого рода наверняка играли основную роль в развитии жизни. Дальнейшая (или искусственная) эволюция организма продолжается в том же направлении. Благодаря изобретательному гению организма, благодаря смеси, состоящей из удачи и умения в разных пропорциях, и благодаря тому, что кажется всего лишь случайностью, инструменты и машины постоянно изменяются. Новшество может выражаться в новом материале (как когда резиновые шины заменяют шинами с железными шипами), в новом способе применения (как когда на автомашины впервые монтировали пожарные насосы и бензобаки), так же, как и в новой структуре. Но, если быть прогрессу, то непременно должно быть много вариаций. Дальнейшее условие прогресса – в том, что вариации и мутации должны чередоваться. Например, небольших усовершенствований в дизайне автомобилей (например, более яркие фары, лучшая полировка, больше цилиндров), какими бы частыми они ни были, недостаточно; их должны сменять резкие изменения принципа, как когда впервые внедрили пневматические шины и пневматические тормоза. Жизнь развивается, поочередно ползая и прыгая. Иными словами, наступает момент, когда усовершенствование старого приспособления уже больше не может идти дальше и необходимо новое отклонение.

Мутация: перо, перьевая ручка, перьевая авторучка и авторучка. В борьбе за существование пока сдалась только первая.

Отбор. Однако вариаций и мутаций недостаточно. Для любого прогресса также нужно различение, дабы сохранить ценное меньшинство и удалять не имеющее ценности или вредное множество. Сама по себе изменчивость организма никуда не приводит. Когда появляется новая структура или функция, которая дает существу какое-то преимущество в соперничестве за еду и за самку или самца и которое может быть передано потомству, тогда новый вид, как правило, упрочивает свое положение и, быть может, и вовсе вытесняет старый вид. Таким образом, внешние обстоятельства (включая неорганическую среду с ее климатическими и географическими изменениями, органическую среду с ее сменяющими друг друга борьбой и взаимопомощью и межродовую конкуренцию) лепят виды и сорта, подвергая все наследуемые новшества самым суровым испытаниям; постоянно видоизменяя эти испытания так, что жизнеспособная мутация одной эпохи вполне может стать обреченной нелепостью другой. Какой-нибудь катаклизм может мгновенно повернуть ситуацию в пользу доселе незаметного органа, вида или рода, который тотчас же начинает процветать. Именно благодаря подобному непрестанному взаимодействию организма и окружающей его среды и была создана моя сердцевина, а также ее удлинители. Такая же жесткая конкуренция формирует также и внутренний и внешний орган[191]191
  Эволюция машин – абсолютно реальная эволюция. Два вида машин, способных выполнять одну и ту же общую функцию – например, как грузовик и грузовой паровоз – действительно вступают друг с другом в жесткую конкуренцию, и исход борьбы решается путем формы настоящего естественного отбора, и, в конце концов, зависит от того, у кого из двух больше отдача. Изучение машин бросает свет на ход событий у животных». Дж. Б. С. Холдейн и Джулиан Хаксли, Биология животных, с. 251.


[Закрыть]. Обстоятельства выбрали те ноги, что у меня сейчас есть, из бесчисленных версий, которые были отметены; и обстоятельства выбрали орган, который продлевает мои ноги – то есть, мой автомобиль – из многих прототипов. В их «борьбе» за существование выживает очень мало изобретений и еще меньше случайных вариаций. Цена прогресса – растущая свалка.

Жертва селекции: первый в Англии автомобиль (Научный музей, Лондон).

Однако отметьте три важных различия, (i) При отборе внешнего органа все возрастающую роль играет разум организма, и, как следствие, эволюция стала гораздо менее случайной, расточительной и медленной, чем прежде, (ii) Частичное отделение внешнего органа от внутреннего означает, что основная тяжесть борьбы теперь приходится на внешний орган, оставляя внутренний орган относительно нетронутым и защищенным, (iii) Менее компактное расположение внешних органов означает, что они отбираются индивидуально, а не в массовом порядке: теперь все существо уже больше не неизбежно обречено из-за единственной дефектной особенности. Ценность такого разделения нельзя переоценить. Таким образом, человек стал более подвержен отбору и менее зависим. Он додумался до способа постепенного развития, методауклончивости, благодаря которому бесчисленные новые органы осторожно выращиваются, а затем сбрасываются, как только они окажутся неудачными, без особого ущерба для тела.

Остаточные органы. 1) Остатки задних конечностей и таза, которые принадлежали земноводным предкам кита. 2) Бесполезная рукоятка сохранена в качестве украшения, сегодня она вышла из употребления. 3) Пуговицы и ложные петлицы, оставшиеся от тех времен, когда лацканы подворачивали.

Вырождение. Прогресс является лишь одной стороной ситуации. Другая сторона – это вырождение. Необходимый двойник эволюции – это регресс. Организм или орган, который отбирает мир, хорошо адаптирован; он вовсе необязательно находится выше на шкале жизни. Я уже акцентировал тот факт, что в жизни существует необходимое движение вниз, к менее живому, уравновешивающее движение вверх, к более живому. Моя эволюция соответствует регрессу других видов. Также и в моем теле – продвижение одних органов означало отступление других. Итак, у меня есть лишь остатки хвоста и шерсти, которые у меня были когда-то, и мои ступни потеряли свою хватку. Мои внутренние и внешние органы одновременно сохраняют выродившиеся пережитки своего прошлого. Пуговицы на моих манжетах, петлица на левом лацкане моего пиджака, недействующая рукоятка на фиксированном капоте моего автомобиля, окаменелые концы балок и установочные штифты моей дорической каминной полки – это некоторые мои остаточные органы, которые, подобно крыльям страуса и задним лапам кита, больше не в состоянии приносить пользу и, рано или поздно, скорее всего, будут и вовсе отметены.

Малайский гомрай (Buceros rhinoceros).

Излишество. И, наконец, у органов есть тенденция (которая является своего рода вырождением) продолжать развиваться в размерах и в сложности далеко за пределами своей эффективности. Примером может служить причудливые спинные пластины некоторых мезозойских рептилий, хвостовые перья павлина и лирохвоста, «шлем» малайского гомрая. За такие декоративные уродства обычно отвечает (хотя бы частично) половой отбор, однако нельзя сказать, что им есть объяснение.

Французский джентльмен XVII века.

Будто во время эволюции органа набирается скорость и нет тормозов, которые могли бы остановить процесс у точки его назначения. То, что естественная часть человеческого тела остается неискаженной подобными наростами (великое исключение – передний мозг), в основном связано с тем, что искусственная часть ими уже заполнена. Искусство, любовь к выставлению себя напоказ, демонстрация богатства и власти, требование ритуалов, меняющиеся предпочтения противоположного пола, умножение различных уловок ради их самих – все они создали во внешней конституции человека бесконечную игривость формы, непревзойденно свободное творчество, при которой функциональность уступает фантазии. То, что жизнь, на примере человека, отошла от органической необходимости, особенно заметно в одежде и архитектуре. И это излишество стало возможным, и с таким размахом, только потому что эволюция сделала новый поворот. До тех пор человека устраивало оставаться простым и незаметным. Его наградой стало то, что теперь он, в своих нарядах, намного превосходит все те виды живых существ, которые нетерпеливо включили свои наряды в состав себя.

«Машины есть то, каким образом человек меняется в данную минуту», говорит нам Сэмюэл Батлер[192]192
  Жизнь и привычка, с. 225.


[Закрыть]. Они, и прочие предметы его материальной культуры, – активно растущая часть его самого. Можно сказать, что он является более живым в них, чем в той сердцевине плоти, которую они обрамляют.

Честертон был известным сторонником всего городского, особенно в «Наполеоне Ноттинг-Хилла». В этом произведении он хвалит мужчину, который хочет, чтобы его цилиндр походил на «колпак дымовой трубы, символ цивилизации», а не женщину, которая хочет, чтобы ее шляпка походила на «цветочный сад кричащих оттенков». Его герой видит в цвете лица своей возлюбленной не соперничающих между собой розу и лилию, а то, как «красный автобус Хаммерсмита и белый автобус Фулема сражаются там за превосходство». Это комично только из-за нашего разделения природы на природное и искусственное.

Однако его тело является единым целым, инструментом неразделимой жизни. Нет никакого разрыва в процессе наращивания, который идет вовне от центра или в процессе распада, который идет обратно к центру: оба так же гладко протекают через искусственные области, как и через естественные. На самом деле отличие между естественным и искусственным само искусственное. Если жизнь в человеке приходит к некоторой мере самосознания и самоконтроля, она тем самым не совершает насилия над собой и не становится неестественной: наоборот, она выражает свою внутреннюю природу. «Над естеством наш разум торжествует, но с помощью того же естества»[193]193
  Зимняя сказка, IV.3. (перевод: В. Левик).


[Закрыть]. Шекспир не повторяет ошибку Поупа, который был шокирован тем, что женщина может, объясняя свое восхищение звездами, сказать, что они блестят как свечки на дне рождения. Для невинного, по-детски простого глаза, так же, как и для глаза разума, звезды такие же искусственные, как свечи, а свечи такие же естественные, как звезды[194]194
  Романее зарегистрировал случай ребенка, для которого газовый фонарь, свеча и огонь все были «звездами».


[Закрыть]. Предпочитая Флит-стрит любому сельскому пейзажу, д-р Джонсон просто предпочитает один аспект природы другому.

Эта ручка такая же естественная, как и моя рука, рулетка – как ромашка, Риджент-стрит – как лесная поляна, самый современный танцевальный номер – как пение жаворонка. Ничто в мире не является искусственным и вместе с тем все является таковым.

Подписи на рис.:

Зобастый голубь

Пудель

Примеры «искусственнолизации» природы – путем селекционного разведения и «хирургических» методов.

По правде говоря, только Первопричина могла бы быть полностью естественной, и только Конечный Результат мог бы быть полностью искусственным, т. к. все, что достигается, является искусственным, и все, что является основой для дальнейших достижений – это естественное. То, что я считаю искусственным – это просто та частичка универсальной креативности, в которой я играю какую-то роль. Здесь, в моей человеческой области, где я обладаю внутренним знанием о мировом процессе, я обнаруживаю искусственное; остальную часть этого процесса, увиденного со стороны, я называю природой. Если бы клетка моего позвоночника могла думать, то она бы описала позвонок как клеточный инженерный подвиг. У электрона так же много и так же мало права называть свой атом искусственным, как у меня называть эту книгу и это предложение искусственными.

Искусственность одной области – это природность другой. Однако для наблюдателя, привыкшего перемещаться между областями, губа и губная помада, десна и зубной протез, кожа головы и парик являются единым целым во всеобъемлющей природе.

Полезно отметить, с чего же начинается «искусственнолизация». Те предметы, которые человек сначала явно осознает и на которых он в первый раз применяет свой аналитический разум – это, скорее всего, те предметы, которыми он пользуется и которые изобретает[195]195
  Согласно Бергсону, идеал, к которому стремится животный разум – это производство орудий. Что касается человеческого разума, то с самого начала его основополагающей чертой было изобретение механизмов. Творческая эволюция, с. 145.


[Закрыть]. Здесь, в сфере его практического внимания к жизненным проблемам, он постепенно освобождается от тирании традиции и от привычки воспринимать все как должное. В этом кроются истоки того отделения, которое является сутью искусственного – отделения, которое всегда является своей противоположностью, поскольку осознанное участие в процессе и отделение от него идут рука об руку: инструмент в большей мере является частью человека из-за того, что является ею в меньшей мере. Со временем влияние аналитического разума (т. е. искусственности) распространяется вовнутрь на естественную сердцевину человека и вовне на его естественное окружение. Полоса искусственности расширяется. Машина, как говорил Бердяев, становится между человеком и природой; и она покоряет не только природные элементы, на благо человека, но также, в процессе, и самого человека[196]196
  Смысл истории, с. 152. Бердяев рассматривал машину как нечто, что нарушает органичную связь между человеком и природой, то, что отрезает его от источников его жизни. Конечно, он был прав. Те механизмы, которые связывают человека и природу столь многими новыми способами, также отрезают его от природы столь многими новыми способами. Вопрос в следующем: присутствуем ли мы в своих искусственных конечностях, чувствительны ли мы на кончиках наших антенн и имеется ли у нас там связь с природой; или мы используем инструмент как способ отгораживания, как оружие, для того чтобы удерживать и подавлять природу?


[Закрыть]. Сначала давайте я приведу примеры движения вовне. Архитектура, которая когда-то была «органичной» и вне критики, наполовину природной вещью, становится тщательно спланированной и даже эклектичной, и мгновенно создаются новые стили; планировка и управление городом становятся объектами исследований и реформ – городская модель уже больше не случается сама по себе; экономика государства становится более осознанной, ею манипулируют и, в какой-то мере, контролируют. Человек начинает принимать на себя руководство самим собой. Он захватывает все более отдаленные области, нанимая ученых в качестве своих шпионов и авангарда. В человеческой и биологической сфере это вторжение более очевидно, чем в астрономической; однако там, где есть человек, для природы никогда и ничто не является безопасным. Можно сказать, что в определенном смысле Ньютон обнаружил естественную солнечную систему и оставил искусственную (я проясню этот момент в последующих главах), и наше время сделало то же самое для галактик.

Движение вовнутрь следует тому же принципу. Наши инструменты, одежда и тела из плоти и крови постепенно подвергаются осмотру, отделяются от остальных наших физических данных и воспринимаются такими, какие они есть. Наука зондирует человека до самой его сердцевины. Однако эта «искусственнолизация» не вполне определенная и временная: природа постоянно возвращает себе свои потерянные территории, и все мы во многом являемся донаучными. Более того, до совсем недавнего времени даже наша одежда представляла собой едва ли не натуральные продукты, растущие на наших телах так же, как растут на них наши волосы. Их эволюция была частью эволюции организма. Даже сейчас, как говорит Джеральд Херд[197]197
  «Бесполезно, – говорит г-н Херд, – пытаться исключить одежду из широкой и непрерывной полосы органической эволюции, которая выдвигает вперед все инструменты человека, от его сетчатки до его спектроскопа; которая развивает его всего, его тело, одежду и традицию – сначала подсознательно и, наконец, осознанно и намеренно». Нарцисс, с. 14.


[Закрыть], мы пытаемся «подавить нашу одежду», засунуть ее ниже уровня полного сознания: она все еще является личным предметом (высказывать свое мнение о доме человека не считается плохими манерами, а высказываться о его галстуке – момент очень «личный», и это считается почти таким же оскорбительным, как высказывать свое мнение о его носе); во многих отношениях одежда считается табу, если не чем-то волшебным.

Чтобы оценить, какие мы разумные и объективные в отношении одежды, нужно лишь представить себе, каков был бы эффект, если бы мы пришли на званый обед в ночной рубашке или шортах военного образца. Даже эта оплошность является областной – чем ближе к центру, тем более она является разрушительной. Таким образом, хотя некорректность в использовании инструментов (например, засунуть в рот нож или пить из чаши для омовения пальцев или чесать голову вилкой) достаточно ужасна, некорректность в одежде значительно хуже – например, носить рубашку не заправленной в брюки. Что же касается непристойности в отношении тела – например, взять и полностью раздеться во время еды, – то порядочный человек бледнеет при одной только мысли об этом. Некорректность речи столь же значительна: если вы находитесь не в кругу близких друзей, то считается дурным тоном говорить о своем теле, одежде или о своем имуществе, с одной стороны; или обсуждать более крупные сферы политики, науки, или религии, с другой. Одобряемая область – область искусственного – находится между этими двумя сферами природы, и его содержимое – это такие незначительные темы, как новости, спорт и, в общем, все те вопросы, в отношении которых среднестатистический человек достиг какой-то степени отстраненности[198]198
  Согласно г-ну Клайву Беллу, только те люди вправе называться цивилизованными, которые расширили полосу искусственного в обоих направлениях, чтобы охватить все области, и которые, таким образом, могут обсуждать, без раздражения или смущения, любую тему под (или над) солнцем. См. его известную и интересную книгу «Цивилизация».


[Закрыть].

Далее следует пример того, на что способна природа, если она постарается. У девушки был разрушен пищевод; соответственно, ей открыли новый «рот» немного ниже ребер. После нескольких лет вполне нормальной жизни она вновь поступила в больницу, где ей удалили часть кишок и присоединили их к животу с одного края и к горлу – с другого. Она выписалась из больницы здоровой и совершенно обычной на вид молодой женщиной, которая вновь питалась через свой настоящий рот. Единственная разница между ее анатомией и строением всех остальных людей – в том, что ее новый пищевод находился с внешней стороны ее грудины, а не с внутренней. И эта разница невидимая – настолько аккуратно кожа груди была формована вокруг нового органа.

Говорить, что разговоры о пустяках являются непременно искусственными – не значит осудить их. Если есть заслуга в том, чтобы быть естественным, то тогда искусственное, которое естественно вдвойне, вдвойне заслуживает одобрения. Если эволюция – это показывание того, чем на самом деле является вселенная, если природа раскрывается более полно в своих поздних и более сложных фазах, чем в своих ранних и более простых, то тогда и вправду корабль более естественный, чем океан, поле – чем лес, Сократ – чем дикарь. Материя, когда она проявляется как произведение Рембрандта, раскрывает саму природу материи или раскрывает факты о себе, которые она до сих пор скрывала. Сад – это джунгли, освобожденные от внутреннего противоречия, которые более не препятствуют своей естественной красоте. Инженер, который использует реку, оттесняет море, бурит гору, затопляет пустыню и осушает болото – это и есть практический натуралист, природа, переделывающая природу, самосознающая и самонаправляющая. Однако именно здесь, в точке, где природа наиболее четко осознает, что она делает, естественная наука теряет всякий интерес к природе: как если бы ботаник считал важной для своих исследований каждую часть растения, кроме самого цветка. Мы говорим, что природа беспощадна, слепа, расточительна, неосознанна, лишена смысла.

А когда нам предоставляют несметные свидетельства об обратном – об изобилии цели, направления, экономичном использовании средств, предусмотрительности, то мы говорим, что это не природа, а искусственность. Конечно, искусственность – чем же еще ей быть, чего еще мы ожидали? Намеренная природа и есть искусственность. Натуралист, который всегда работает только на поле и никогда не исследует фабрики, лаборатории и больницы мира, не замечает ровно половину природы. Например, он не замечает тот факт, что природа может уничтожить боль в органе, отрезав соответствующие нервные волокна и оставив при этом все другие чувства нетронутыми; привнести в кровоток множество ядов, которые убивают микробов и оставляют при этом невредимыми клетки тела; извлечь пулю из сердца, которое все еще бьется; безболезненно и целенаправленно резать, скоблить, сверлить, зашивать и манипулировать плотью множеством способов. Те, кто так любят напоминать нам, что у природы окровавленные зубы и когти, должны отметить, что некоторые когти переросли в руки, а некоторые руки переросли в скальпели и прочие инструменты исцеления.

Даже искусственное подчиняется закону «где-то еще»-ости». Не осознавая естественности наших техник и инструментов, мы ограничиваем их отдельной сферой, которая изолирована от природы и ей противостоит. В результате они слишком процветают, и интересам природы служит именно наше неведение относительно того, что ей служат. С другой стороны, философы-ученые древней Греции не проводили такого жесткого разграничения, рассматривая человеческие изобретения как ценный ключ к процессам природы, а не как средство борьбы с ними. Как сказал один писатель того времени, разум богов учит людей копировать, своим искусством, функции своих тел[199]199
  Труд Гиппократа Regimen I, главы XI по XXIV (См. Бенджамин Фаррингтон, Греческая наука, IX). Неизвестный автор этого сохранившегося до наших дней труда предпринимает попытки найти, в различных технических приемах, сведения о природе человека; и для этой цели он обращается к кузнецу, валяльщику, сапожнику, плотнику, строителю и другим. Хотя греки полностью осознавали уникальность человека и его произведений (см. знаменитый хор в Антигоне Софокла), они не отделяли и то, и другое от природы так, как это делаем мы. Как говорит Г. Лоус Диккинсон (Взгляд греков на жизнь, I.2.), грек говорил о природе, что «Она похожа на меня», и чувствовал себя в мире легко и просто. Хотя он презирал ремесла и даже называл их неестественными (Платон, Республика, 495; Аристотель, Политика, 1337), однако они были ключами к природе, и им никогда не позволялось отгораживать его от природы, как это делается сегодня.


[Закрыть]. Орудие, которое в наших руках является оружием, нацеленным на природу, в руках грека было органом, соединяющим его с природой. Однако результатом этой просветленности стало то, что Греция, несмотря на ее зрелый интеллект и науку, была менее изобретательна в плане механизмов, чем современный школьник. Осознанность не получают даром, это дорогая роскошь. Вполне можно сказать, что данная книга, и особенно эта глава, указывает (среди прочего) на тот факт, что в наших способностях к изобретению вскоре произойдет спад, ввиду того что, осознавая их более широкую значимость, мы их растрачиваем. Безусловно, многое указывает на то, что естественность подобна доброте, жизни, самому бытию – и подобие это заключается в том, что она должна находиться где-то еще, чтобы быть реальной здесь. Прямой подход не является подходом. Так же, как человек, который обнаруживает добродетель в себе, а не в других, настолько менее добродетелен, так же и человек, который обнаруживает, что природа действует в нем, а не во внешнем мире, является настолько менее эффективным орудием природы. По этой причине необходимо, а также неизбежно, чтобы на протяжении большей части времени я игнорировал те соображения, которые я выдвигал в этой главе, и жил бы так, словно я, со всеми своими удлинениями, был противопоставлен природе (рабочий дуализм является сутью жизни, а преждевременное единство – смертью). Но еще более важно, чтобы остальную часть времени я осознавал то основополагающее единство, которое является основой оппозиции. Существует множество доводов в защиту намеренной и временной отсрочки осознанности, но никаких доводов в защиту того, чтобы она была постоянной.