Текст книги "Иерархия Неба и Земли. Том II. Часть II. Новая схема человека во Вселенной"

Пока в этой главе я по большей части описывал точку зрения стороннего наблюдателя на мое суммарное тело, вид вовнутрь по направлению к центру. Я предлагаю завершить ее, описав вид вовне из Центра. Каким мое удлиненное тело кажется мне, его обладателю?

Трискелион с вазы VI века до н. э., из Британского музея. Он является символом Сицилии и острова Мэн. Это также одна из самых показательных из всех «моделей мандалы» – символ, который, предельно ярко и лаконично, суммирует принцип безголового тела. Спираль, которая является излюбленной центральной чертой мандалы, выполняет ту же роль, но менее явно.

Безусловно, у него нет головы. Но того, что ему не хватает в качестве головы, он вполне компенсирует конечностями. Можно сказать, что оно представляет собой сплошные ноги – ноги, расходящиеся из одной точки, как трискелион, и удлиненные, словно ходулями, до неограниченной длины. Мои конечности из плоти, их разветвляющиеся удлинители всевозможных видов, еще более включающее сообщество животных и растений, которое всех нас поддерживает, атмосфера, почва и море, сама планета и даже солнечная система – все они являются органами моей жизни. Мне кажется, что или живет весь мой организм, или не живет ни одна из его частей, и что сказать: «Здесь живое тело заканчивается, и начинается мертвый внешний мир» – своего рода ограниченностьё. Если я заявляю, что мне принадлежат близкие ко мне органы, то я, в конце концов, должен претендовать на владение ими со всеми теми удлинителями, без которых они не могли бы функционировать ни минуты[200]200
  «Каким образом, – вопрошал У.Э. Хокинг, – кто-то может претендовать на владение собственным телом, если он не готов каким-то образом претендовать также на владение всей природой?» «Я»: его тело и свобода, с. 122.


[Закрыть]. Если истинные границы этого тела будут простираться до тех пор, пока не будут включать живое целое, то тогда они не закончатся, пока не будут включать всю вселенную: то, от чего я завишу, я фактически в себя включаю. Пока я не пойму, что на самом деле существует лишь одно Тело, я ошибочно принимаю органы за организмы и являюсь фрагментом, выдающим себя за целое[201]201
  См. Чарльз Хартшорн, Философия Альфреда Норта Уайтхеда, с. 549, – учение о том, что вселенная является Телом Бога.


[Закрыть].

Как верно говорит Кюльпе, «Теоретически, нет причин отделять наше собственное тело, как индивидуальную пространственную форму, от других тел в пространстве и противопоставлять его им, в качестве эго против внешнего мира. Наше собственное тело само можно рассматривать как величину опыта, с точки зрения двух категорий субъекта и объекта». Введение в философию, с. 205

На предыдущих страницах было необходимо в какой-то мере воздействовать на изготовленные промышленным путем органы, дабы разрушить обширную систему барьеров, которые были воздвигнуты между внутренней и внешней половиной тела. Но теперь, когда Великая китайская стена искусственности проломлена (если не полностью снесена), ничто не препятствует моему безграничному расширению, как более подробно покажут последующие главы. Тем временем, необходимо привести кое-какие общие размышления на тему этого расширения.

Подпись на рис.:

Окружающая среда → Тело ← Окружающая среда

Тело, на которое я смотрю, представляет собой скопление концентрических зон, отделенных друг от друга природой своего содержимого – например, это молекулы, клетки или многоклеточные организмы в ближних зонах и планеты, звезды или галактики в дальних зонах. Основной момент заключается в том, что хотя все это содержимое, без исключения, входит в состав моего тела, какую часть этого тела я себе присваиваю, полностью зависит от того, что я выбираю в качестве своего объекта. Когда я смотрю на звезду, я сбрасываю звездный слой моего тела и называю его своей «окружающей средой», тогда как все круги, которые входят в этот слой, являются «мною». Таким же образом, когда я перестаю смотреть на звезду и смотрю на человека, то он перестает быть частью моего организма; он уже больше не является для меня внутренней величиной и таким образом, уже не воспринимается как должное. Он является отличным от меня, кем-то другим, аспектом моего окружения. Я уменьшился, чтобы обнаружить его внутри себя и исключить его; теперь я – человек, стоящий лицом к лицу с человеком, тогда как до этого мы с ним оба были звездой, стоящей лицом к другой звезде. Мои щупальца бесконечно выдвижные: я связываюсь с моим объектом, мгновенно вырастая или уменьшаясь до его размеров. Как тело, я достигаю границ той вещи, о которой думаю[202]202
  «Для новичка его инструмент сначала является чужеродным предметом и ничем более; но по мере того, как он его осваивает, он все меньше осознает, чем же он является, и обращает внимание только на то, что он делает. Например, хирург во время операции ощущает не свой зонд, а то, что он зондирует; однако когда он его кладет, то зонд для него вновь становится всего лишь предметом». Джеймс Уорд, Царство целей, с. 463. Г. Кингсли Ноубл, из Американского музея естественной истории, однажды заметил, что скумбрия не может саму себя увидеть или потрогать; таким образом, она не имеет представления о том, какая она. Но на самом деле все мы подобны скумбрии: то, что мы видим и трогаем – это всегда что-то отдельное от нас самих, и только то, чем мы смотрим и трогаем, является нами.


[Закрыть]. Я уже показал в этой главе, что это не безумные предположения, а вопрос повседневного опыта. Когда я беру в руки нож и вилку, они перестают быть объектами; переместившись со стороны объекта на сторону субъекта, они очень сильно вырастают, входят в состав меня. Они поглощены, аннулированы, и мое внимание сфокусировано на моих новых конечностях, там, где они контактируют с моей пищей. Эти слова написаны не рукой, которая держит ручку, а нераздельным субъектом, который способен выталкивать из себя ручку и руку. Мы имеем космологию, которая подтверждается эмпирически – вселенная рождается из тела человека и туда же и возвращается. Он проецирует из себя все то, что он переживает, и вновь впитывает все, что проецирует. Его способность объединять безграничную множественность мира, свести всю его многогранность к абсолютной простоте, смягчить и вовсе преодолеть его несокрушимое сопротивление настолько совершенна, что он редко когда даже подозревает о ее существовании. Он слишком мало осознает, что когда обстоятельства становятся непомерно трудными или катастрофическими, у него есть эффективное средство – он может всех их принять[203]203
«Он начертил круг, который меня исключал —Как еретика, бунтаря, кого-то презренного.Но у нас, вместе с Любовью, хватило ума победить —Мы начертили круг, который включал его».  (Эдвин Маркам, «Перехитрили»)
  И Хуайнань-цзы: «Можно поймать все, что угодно, если ваша сеть достаточно большая: например, если мир – клетка, то какие создания могут сбежать?»


[Закрыть]. Он может расплавить и поглотить то, что доставляет неприятности. Мир и его проблемы имеют решение.

В любой момент я представляю собой такую часть вселенной, как мне нужно: у меня есть то тело, которое я хочу[204]204
  Учение Шопенгауэра о том, что мое тело – это воплощение моего духа – одновременно истинно и поддается бесконечному расширению. Не только мои ноги являются воплощением моего желания передвижения, но и мой автомобиль, посредством которого они продлеваются и становятся более быстрыми, является воплощением моего желания большей скорости и размаха. На другом уровне Земля – это воплощение моего желания вращаться вокруг солнца: это именно то, чем я хочу быть и чем мне нужно быть на планетарном уровне. Однако знать, что у меня есть это тело – значит на время его потерять.


[Закрыть]. Но оно у меня для того, чтобы им пользоваться, а не восхищаться. Василиск– не мифическое существо, т. к. я сам им являюсь: мой взгляд смертельный, самоубийственный. Мне нужно лишь взглянуть на какой-нибудь свой орган, и он мгновенно умирает и отпадает. Наблюдатель ненаблюдаем. Моя жизнь – это один длинный процесс отпадающих органов, сочетающийся с процессом их восстановления. Наблюдаемый одной стадии является частью наблюдателя следующей, более высокой стадии. В этом смысле субъект и объект – относительные термины, и один из них постоянно превращается в другого. В одной крайности, когда мой организм, вплоть до последнего атома, воплощается, я полностью бесплотен; в другой крайности, когда я перестаю быть одержимым собой и меня устраивает принимать всего себя как должное, я являюсь полностью проявленным. В середине здравый смысл довольствуется частичным воплощением[205]205
  О самой ранней концепции «личности» как о «теле-личности» см. Уорд, Психологические принципы, с. 365. Это на более поздней стадии (с точки зрения рода человеческого или индивида) личность отделяется от тела.


[Закрыть]. Но вместо того чтобы удовлетвориться этим компромиссом, моя двойная задача – обратить все мое тело в окружающую среду и окружающую среду – в тело. Любая из них, сама по себе, не является шагом вперед для здравого смысла и хуже чем просто бесполезная: рост и распад должны уравновешивать друг друга. Я не могу эффективно разобраться с внешней дисгармонией, впитав ее в себя (и, таким образом, перестав ее рассматривать), если я не разберусь с внутренней дисгармонией, выдавив ее (и, таким образом, осознав ее). В качестве лекарства, одна только большая величина хуже тех заболеваний, которые она, казалось бы, вылечивает[206]206
  В Быть и иметь Габриэль Марсель отделяет то, чем мы являемся, оттого, что у нас есть: бытие последнего, до какой-то степени, независимо от его обладателя. Мы обладаем своими телами только до той степени, до которой мы отделяем их от себя, обращаясь с ними как с внешними инструментами; но обычно сфера обладания – это сфера наших искусственных инструментов. Я думаю, что Марсель недостаточно признает относительность обладания и бытия, ту легкость, частоту и размах, с которыми они превращаются друг в друга.


[Закрыть].

На все то, что является видимым, приходится равное ему и противоположное ему невидимое. Я вижу свою руку, являясь головой, но при этом являюсь безголовым; я вижу Марс, являясь Землей, но при этом являюсь безземельным; я вижу Ригель, являясь солнцем, но при этом являюсь бессолнечным. То, что для моего объекта день, для меня – ночь.

Мнение о том, что все тело является местонахождением души, обладает двойным достоинством (как Паулсен указывает в своем «Введении в философию») – оно одновременно истинно и популярно. У меня есть тело, которое достойно моей души, это подходящая и достаточная физическая основа для того, чем я являюсь с психической точки зрения. Однако весь объем и эластичность этой физической основы редко полностью осознают: познающий должен обладать физической организацией, сравнимой с познаваемым объектом. Нерасширенное тело человека – это физическая основа ума, неспособного оценить ничего, что бы являлось большим, чем человек.

Таким образом, я именно в такой мере являюсь вселенной, в какой я должен ей симпатизировать, чтобы равняться тому, что меня населяет, и чтобы находить ему место. Иными словами, я именно в такой мере являюсь своим суммарным телом, в какой оно уже не является для меня немым, бесчувственным и мертвым; именно настолько, насколько я могу его прочувствовать. Я являюсь столькими Центрами, сколько я могу сделать своими и таким образом объединить, соединяя их разные перспективы в одну единую. Мой статус является в буквальном смысле вопросом широты взглядов: самый узкий вид на мир у субэлектрона – это вид только из одного Центра. Самый широкий вид на мир у целого – это тот, который организует все другие перспективы в единое целое. У человека же частичный вид, так как одна половина его глаз смотрит на другую половину.

Ограниченность вида из одного-единственного Центра возникает из двух требований: во-первых, объект должен быть воспринят со всех ракурсов, и, во-вторых, он должен быть воспринят со всех расстояний. И единственный способ выполнить эти два требования: это расположиться в увеличивающемся числе Центров, пользуясь их разнообразными перспективами и объединяя их. Центр В, зная, что объект А населяет область (х), знает вовсе не то А, которое знает С, т. к., для С – А находится в более отдаленной области (у). Например, А (х) может быть болью, а А (у) – раной. Мое расширенное основание наблюдения В-С предоставляет мне две точки зрения на А: у моего единственного вида есть два аспекта. Обычно пока А ограничено какой-то одной областью (х) или (у), разнообразие ее внешностей для меня очень ограничено; но когда я расширяю свое основание, А перемещается в более отдаленную область и видоизменяется. Содержимое разных областей не только разное по характеру – оно по-разному понимается. Таким образом, ближайшие органы-объекты различными образами «ощущают», но не видят; те, которые находятся на среднем расстоянии, являются и ощутимыми, и видимыми; те, которые находятся на самом дальнем расстоянии, являются видимыми, но не ощутимыми. Что же касается самых ближних и самых отдаленных, то они представляются, но не воспринимаются или ощущаются[207]207
  Как замечает Уайтхед, «Внутреннее функционирование здорового организма предоставляет мало чувственной информации, которая бы главным образом ассоциировалась с ним. Когда такая чувственная информация появляется, мы вызываем врача». Способы мышления, с. 156.


[Закрыть]. Однако в каждом случае (и не только там, где задействовано зрение) полнота моего наблюдения, статус моего объекта и мой собственный статус зависят от того, какую часть вселенной я могу превратить из окружающей среды в организм, из объекта в субъект, из множества в единое[208]208
  Самый знакомый пример этого умножения точек зрения, с разными формами восприятия единственного объекта – это одновременное видение и касание предметов. Мы строим в пространстве объективный мир в значительной степени именно путем соотношения осязания и зрении. И в нашей эволюции от обезьян этот «двуцентровый» метод наблюдения, несомненно, играл важную роль.


[Закрыть].

Что мешает моему бесконечному распространению подобным способом? Во-первых, мне не хватает воображения и смирения видеть мир глазами других; это мои единственные окна на мир, и если я ими не воспользуюсь, то останусь в темноте. Нет такой вещи, как закрытая информация, лучший вид сохранения тайны – это полное незнание ее. Во-вторых, мне не хватает воображения и смирения разделять желания и действия других и отождествлять себя с ними; и вновь, их ноги и руки – единственные, которые у меня есть, без которых я ничего не могу сделать. У каждого центра опыта и переживаний (поскольку он связан с другими Центрами) есть эти две стороны: презентация и воля (или принятие и проекция, или стимул и ответная реакция) – и когда я берусь за новый Центр, я должен его брать в обоих этих аспектах. Все познание во вселенной потенциально является моим; вся способность к волевому движению или стремлению потенциально является моим. Пока я не вижу ни одну точку зрения, пока я полностью отрекаюсь от любого действия, я не буду в ладах с самим собой: я невежествен относительно собственной природы, мои конечности вышли из-под контроля и не принадлежат мне[209]209
  Или, как сказал Джосия Ройс, «реальный мир – это просто воплощение всей нашей воли». Реальность – это то, что я хочу, но беда в том, что я еще не знаю всего, что я хочу. Увеличивая свои знания, я обнаруживаю свою цель. Однако условием моего отдельного существование является то, что я не завершаю это открытие, что я никогда полностью не чувствую себя в этом мире непринужденно. См. Мир и личность, i, отс. 26.


[Закрыть]. Я расту, вспоминая, что же я знаю, и признавая то, что я делаю; переставая подавлять свои знания и сдерживать свои действия. В конечном счете, вся вина – это моя вина и все заслуги – мои, чтобы я мог сделать их своими. Я должен признаться во всех преступлениях. Ни одно озарение, ни одно гениальное произведение, ни один предрассудок, ни одно злодеяние, ни одно извращение не является чуждым моей натуре. Я волен отречься от них всех (и, на самом деле, я большую часть времени и должен это делать), но только потому, что это свойственно моей природе – забывать о части моей природы.

Фрейд (Моисей и монотеизм (1939)) говорил, что произведение человека «растет как хочет и иногда сталкивается лицом к лицу со своим автором в качестве независимого, и даже чуждого, создания». И (как я считаю) чем лучше произведение, тем больше подобный опыт является явным. Как сказал Бом: «Я не могу написать о себе ничего, кроме как описать себя как ребенка, который ничего не знает и не понимает» – и это лишь один из несметного числа примеров.

Здравый смысл, безусловно, пытается подвести перманентную линию между телом, над которым я имею контроль, и миром, над которым я никакого контроля не имею, но на самом деле никакую такую линию провести нельзя. Ибо, во-первых, мои волевые действия следуют своим путем в окружающем мире, выдавая результаты, которые я, быть может, смогу предвидеть и желать. И, во-вторых, мир под моей кожей является (как я уже показал) по крайней мере таким же загадочным и так же находится за пределами моего осознанного контроля, как и внешний мир. Когда я внимательно наблюдаю за их действиями, то вижу, что даже те мои органы, которые приводятся в действие произвольно сокращающимися мышцами, не более подвержены моей воле, чем Земля, когда следует по своей небесной траектории. По крайней мере, я не замечаю никакой силы или средства, посредством которых управляется мой язык, когда он формирует слоги; или посредством которых управляется эта рука, когда она пишет это предложение. Буквы будто формируют сами себя. Слова ко мне приходят. Я к ним критично отношусь, когда они появляются, но мне кажется, что я также не могу определить, что же ко мне придет, как и не могу помешать солнцу встать завтра утром. Все, что я могу с уверенностью сказать – это что мое суммарное тело, распространяющееся вплоть до самого солнца и за его пределами – это непрерывно развивающийся процесс, как бы много или мало внимания я ни уделял его делам и молча с ними соглашался. И внешняя часть, которую я обычно отвергаю как окружающую среду и как вовсе не тело, так же эффективно организована, так же работоспособна, так же необходима, как и внутренняя часть – и она так же способна подвергаться осознанному захвату. Направляя свое внимание внутрь себя, йогин Востока спасает свое тело от (кажущегося) автоматизма, делая все большую и большую его часть преднамеренной[210]210
  Г-н К. С. Льюис, комментируя «ошибочное» представление о том, что людям принадлежат их тела, верно описывает эти тела как «обширные и опасные зоны, пульсирующие энергией, создавшей миры, в которых они (т. е. люди) обнаруживают себя без своего согласия» (Письма Баламута). И, безусловно, им не хватает чуточку того невинного удивления, которое было у Адама Мильтона:
«Потом себя исследовать я стал,За членом – член; то я бежал, то шел,И гибкие повиновались мнеВсе части тела.Кто же я таков,Откуда взялся? – этого не знал».  (Потерянный рай, VIII., перевод: А. Штейнберг)


[Закрыть]. Направляя свое внимание вовне, ученый Запада изучает физиологию своего суммарного тела, подчиняя все большую его часть своему контролю и не оставляя ни одну из его частей неизученной. Таким образом человек приходит к знанию о самом себе – и осознает поведение своих «конечностей» – после того, как они перестали быть «конечностями». Моя задача – не постоянно наблюдать за ними и за их действиями (это означало бы их перманентно ампутировать), не вводить их в состав себя и постоянно отождествляться с ними (это означало бы свалить их в одну кучу перманентного и неразличимого единства); наоборот, она состоит в том, чтобы жить в живом движении от уровня к уровню, в ритме роста и распада. Моя жизнь построена на бесчисленных действиях благожелательного воображения, ведущих к росту, которые уравновешивают бесчисленные действия разделения и покидания, вызывающие распад. Именно переход от одного состояния к другому, а не сами состояния представляют собой первостепенную важность. Пульс, ритм, расширение и сокращение тела – вот что важно, и чем больше его диапазон выше и ниже «здравомыслящей» нормы, тем больше и его жизнестойкость[211]211
  Великое открытие немецкого идеализма состояло в том, что природа – это претворенный в жизнь ум. Итак, Шеллинг в своей «Системе трансцендентального идеализма» рассматривал природу как объективизацию «я», как внешнее проявление диалектики жизни «я». Соответственно, путь к самосознанию – в изучении природы: то, чем я являюсь как познающий, проявляется в мире, который я познаю (См. Ройс, Лекции о современном идеализме, от с. 101). Опасность такого подхода состоит в преждевременном и ничем не компенсируемом погружении «не-я» в «я». Философ, половиной глаза наблюдающий за собой – плохой исследователь той природы, которую он восхваляет – быть может, такой же плохой, как и сам Шеллинг.


[Закрыть].

«Не добивайтесь, чтобы все происходило так, как вы хотите, а лучше хотите, чтобы все происходило так, как происходит».

Эпиктет, Энхиридион, VIII.

Так же, как постепенное обнаружение того, что происходит под моей кожей, является обнаружением того, что я там делал, так же и мое изучение внешнего мира представляет собой автобиографический опыт. Почему я вижу звезды так же отчетливо, как я вижу свою руку? Потому что я ими пользуюсь[212]212
  Я не могу согласиться с точкой зрения Бергсона, что видимость звезд – своего рода случайность. См. Мораль и религия, с. 144.


[Закрыть]. Пока я не стану чувствовать ответственность за Солнце, пока я не признаю его поведение своим, я буду страдать от своего рода пляски св. Витта. Когда я был ребенком, мои родители знали, что мне полезно; они лучше меня знали, что я на самом деле хотел, они пресекали мои своенравные порывы в моих же интересах. Они заведовали моей высшей волей. Вырастая, я перенимал у них контроль над самим собой. И точно так же я продолжаю обнаруживать – в обязанностях, которые от меня требует страна и человечество, в предписаниях религии и даже в открытиях науки – мое собственное, до сих пор неосознанное намерение. Вместе с тем я принимаю на себя ответственность за действия этих больших единиц. В моем суммарном теле нет произвольно сокращающихся мышц[213]213
  Как у Джебрана: «И когда земля затребует все ваше тело, тогда только вы начнете настоящий свой танец». Пророк, перевод: И. Зотиков


[Закрыть].

В чем же цель подобного роста? Безусловно, я должен согласиться с Марком Аврелием, что «То, что подходит для тебя, о мир, подходит и для меня; ничто не может быть для меня неуместным или устаревшим, что является уместным для тебя. Что бы ни принесли твои сезоны, я всегда буду считать их благоприятными плодами и преумножать»[214]214
  Размышления, IV.19.
  «Свободный человек – этот тот, кто желает без проявления капризного своеволия, – говорит Мартин Бубер. – Он прислушивается… к течению бытия в мире; не для того, чтобы оно его поддерживало, а чтобы привести его в состояние реальности, как оно того хочет…» Я и Ты, сс. 59–60. Это более сбалансированный подход, чем подход стоиков, которые слишком большое значение придавали смирению.


[Закрыть]. Эти редкие моменты, когда мы можем подчинить нашу частичную волю нашей общей воле, когда мы ничего не требуем от реальности, когда мы убеждены (несмотря на все внешние признаки обратного), что именно то, что есть в данный момент, отвечает нашим самым глубоким требованиям; когда вселенная является именно тем, что мы намереваем (несмотря на то, как мало мы понимаем, почему та или эта деталь необходима): эти моменты – наши самые лучшие, на них есть их собственная проба высочайшего качества. В такие моменты мы как будто приходим к самим себе после долгого периода самоотчуждения, как будто мы наконец-то находимся в здравом уме.

Конечно, невозможно постоянно жить в такой возвышенной и утонченной атмосфере. Это означало бы все потерять. Жизнь нужно проживать на каждом уровне, и большую часть времени мы должны быть незнакомы с большей частью того, чем являемся. В любом случае самый высокий и самый низкий уровень встречаются, и крайность самореализации – это крайность самоотречения. Не существует роста для окружности, который не являлся бы распадом для Центра. Парадокс в том, что, только полностью предав себя высшей воле, только перестав заявлять о своей личной воле, только отказавшись от борьбы и признав полную зависимость, я могу добиться целостности и самоконтроля. «Тот, кто не просто говорит, а ощущает „Да исполнится воля Божья“, защищен от всех слабостей»[215]215
  Уильям Джеймс, Многообразие религиозного опыта, с. 285. У Джеймса есть яркое описание двух путей «принятия вселенной» – «неохотный» путь, когда нас вынуждают покориться, и путь восторженного согласия. «Для человека это огромная эмоциональная и практическая разница – принять ли вселенную со скучным и бесцветным стоическим смирением перед неизбежным или со страстной радостью христианских святых». Цитируемое раннее произведение, от с. 41. См. также с. 109, 201 и далее, а также от с. 275 и далее.


[Закрыть].

Таковы размышления, которые следуют за разрушением искусственных барьеров между «я» и «не-я». На данный момент они представляют собой немногим большее, чем ничем не подтвержденные утверждения. В оставшихся главах части II я намерен, если не доказать их, то, по крайней мере, показать, что они не являются неразумными, и одеть сухие кости теории в живую плоть конкретных фактов.

Глава VII
Вид издалека – Человечество

 
Через королевские дворы и города бродит дикарь,
Ощущая, что сам он, нижайший, является всем.
 

– Кольридж, «Религиозные размышления»

Разве вы не знаете, что так же, как ступня, сама по себе, ступней не является, так и ты, сам по себе, не являешься человеком?

– Эпиктет, Трактаты, II. 5

Для Бога все человечество – это один человек и один человек – это все человечество.

– Юлиана Норвичская, Откровения о божественной любви, «Относительно некоторых моментов»

И наконец она знала, что существует не человек, а человечество, не человеческое существо, а род человеческий.

– Джеймс Стивенс, Золотой горшок

Человек для Бога – единое целое, личность колоссальных размеров… и это единство имеет одновременно этический и физический характер.

– Ферберн, Философия христианской религии, с. 165

Каждого человека с младенчества включают в состав того божественного Человека, чья душа и жизнь – это Бог, и в составе этого божественного Человека, а не отдельно от него, его ведет и наставляет Его божественная Любовь, согласно Его божественной Мудрости.

– Сведенборг, Божественное провидение, с. 164

 
Взаимные в любви друг к другу и во гневе,
Мы живем как Единый Человек; так как, сокращая наши
безграничные чувства,
Мы видим множество; или, расширяя их, мы видим как единое,
Как Единого Человека всю Вселенскую Семью…
 

– Блейк, Иерусалим, 11.38

Идите, люди, составляющие часть Человека! Но разве это люди чего-то достигают? Или Человек? Или даже не Он, а Бог?

– Г. Лоус Диккинсон, Современный симпозиум

Абстрактный индивид – не по-настоящему человек, а всего лишь фрагмент человечества, существо, настолько же лишенное моральных и духовных элементов, которые являются сущностью человеческой жизни, насколько ампутированная конечность лишена участия в жизненном бытии организма.

– Джон Керд, Введение в философию религии, с. 229

Человек – не люди! – это цепочка взаимосвязанных мыслей, Неразделимой любви и силы…

– Шелли, Освобожденный Прометей, IV

В складе ума каждого человека самое главное то, что он желает общественного блага.

– Марк Аврелий, Размышления, VII. 30

После падения римской империи Катон не мог больше жить: его внутренняя реальность была ни шире, ни выше, чем эта империя.

– Гегель, Энциклопедия, 406

Что я такое? Вердикт, который вынес здравый смысл по поводу ответа на этот вопрос, приведенный в прошлой главе: я стал слишком центральным. Там мир казался своего рода квартирой с гостиничным обслуживанием, со всякого рода экономящими труд приспособлениями, установленными для моего удобства.

Строчки Джорджа Герберта «Целое является или нашим буфетом с едой, или шкафчиком с удовольствиями» нуждаются в пояснении. Бергсон говорит о животном, что «оно очевидно ведет себя так, будто все в природе сочетается исключительно с целью обеспечить его процветание и в интересах его вида. Таково его убеждение – не интеллектуальное, а то, с которым оно живет; убеждение, которое поддерживает животное и неразличимо от его усилий жить. Однако если поразмыслить над ним, то это убеждение исчезнет…». Два источника морали и религии, cc. 149–150.

Однако он не является ничем подобным (говорит здравый смысл), как я скоро обнаружу сам, если посмотрю на себя снаружи, отстраненно. Если бы я посмотрел со стороны, то увидел бы, чем на самом деле является эта маленькая жизнь: одной из нескольких тысяч миллионов отдельных маленьких человеческих жизней – эфемерных, разрушенных войной, голодающих, больных, мучимых многочисленными способами – которые, как могут, борются за существование в этом недружелюбном мире. Мне нужно посмотреть на себя непредвзято, как посмотрел бы абсолютный незнакомец, который исследует эту планету в первый раз.

Этому совету здравого смысла стоит последовать. Давайте я спрошу у того, кто является незнакомцем на этой планете, каким он меня видит[216]216
  Рип пл марк: «Полет– неплохой вид обучения для философа… Например: ваша оценка планеты будет совершенно другой, когда вы находитесь на расстоянии 15 000 футов от того, чем она является, когда вы находитесь на ее поверхности… Человек должен полетать, прежде чем стать философом». Л. П. Джэкс, Легенды Смокоувера, с. 258.


[Закрыть]. Я предположу, что он прилетел к нам на космическом корабле и его наблюдение начинается, когда он находится на высоте нескольких тысяч футов над уровнем земли. Здесь он может видеть наиболее обширные структуры, но еще не может различить такие отдельные объекты, как здания, деревья, животных или людей.

«Крупные города, – говорила Алиса, обозревая страну в „Алисе в Зазеркалье“, – а что это за существа, которые там внизу делают мед? Они не могут быть пчелами – никто ведь никогда не видел пчелу на расстоянии мили…»

Его внимание привлекают не столько географические особенности раскинувшегося внизу ландшафта, сколько покрывающая его любопытная растительность. Он не знает, называть ли ее гигантским плющом или разновидностью грибка – ни одно из этих названий не кажется подходящим. Она состоит из обширной сети очень тонких стеблей или побегов, которые изгибаются и петляют по поверхности земли (и со временем огибая – а иногда и проходя через – горы, широкие реки и даже морское дно). Через разные промежутки времени они разделяются на сетчатые ядра всех форм и размеров. По большей части нет регулярности формы – здесь и там отростки растут прямо или описывают правильные кривые или образуют узнаваемые узоры. Хотя этот плющ распространился по большей части поверхности планеты, он явно предпочитает зоны умеренного климата. Его также привлекают реки. А вот белых полярных шапок и коричневых участков пустынь он избегает. Он процветает там, где земля покрыта зеленью.

Точка зрения, которую я здесь принимаю, может сначала показаться странной или условной, однако на самом деле она вполне обычная и совершенно необходимая. Каждое крупное практическое предприятие, каждая значительная мера биологического, экономического или политического контроля или исследования, каждая попытка постичь историю нашей жизни и просчитать будущие тенденции, требует, чтобы мы смотрели на себя подобным образом, «с большой высоты». Дело не просто в том, что мы ничего не можем сделать без землемерных съемок, карт и разного рода топографических схем: условием всей активности на этих уровнях является то, что должны соблюдаться должные областные интервалы, или расстояние. В последующих главах я покажу, что, в некотором смысле, мы неизбежно «витаем в облаках». Не только в книгах «херувимы расправляют крылья, чтобы душа ученика могла подняться и посмотреть от полюса до полюса, от рассвета до заката, с севера и до моря» (Ричард де Бери, Любокнижие).

Наблюдатель считает, что такое удивительное растение (если это все-таки является растением) заслуживает собственного места в ботанике, и он решает посвятить какое-то время его изучению. В течение нескольких тысяч лет он наблюдает, как плющ растет медленно и нерегулярно, там и здесь увядая, чтобы вновь ожить. Такое впечатление, что время от времени наступает своего рода зима, которая ослабляет жизненные силы плюща и вынуждает умирать крупные его ветки, полностью иди частично. Однако он выживает и даже подает признаки некоторого развития. Он также неожиданно начинает расти так, как не рос никогда. Миллионы и миллионы новых, крепких, здоровых стеблей пробивают себе дорогу через доселе нетронутые области, пересекают широчайшие реки, расширяются в тысячи новых ядер с беспрецедентной скоростью и сильно увеличивают многие старые ядра. Ночью эти ядра светят гораздо ярче, чем раньше, а днем они выдыхают много темного пара. По какой-то причине это живое существо (чем бы оно ни было) претерпевает период удивительного восстановления сил.

Продолжая свои исследования и сочетая наблюдения с умозаключениями, наш наблюдатель обнаруживает, каким образом плющ питается. Обширные участки земной поверхности между его стеблями располагаются по образцу мозаики: словно у стеблей выросли прямоугольные зеленые листья, которые подогнали край к краю, с целью извлекать из солнечного света и воздуха наверху, и из земли и воды внизу питательные вещества, которые нужны плющу для жизни. У него также есть корни, которые он пускает в землю – корни, которые извлекают твердые и жидкие вещества, предоставляющие достаточно энергии. Другие корни отправляются искать воду, чтобы пополнять запас, который плющ получает из рек и озер. К многим любопытным недавним разработкам относятся (вовсе не ботанические) выделительные органы плюща, прикрепленные к многим наиболее крупным ядрам…