Автор книги: Дуглас Хардинг
Жанр: Религиоведение, Религия
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)
3.: Одного взгляда на лицо Земли достаточно, чтобы показать, почему мы не должны решаться признать свою с ней тождественность. Если это существо действительно сверхчеловеческое, то почему ее лицо столь субчеловеческое или (в качестве альтернативы) так испорчено и изуродовано[461]461
Уолт Уитмен, хотя и остро осознает жизнь Земли, также осознает ее неприступный и невыразительный аспект:
«Чем является этот мир для наших чувств?
(Нелюбящая земля, без трепета, который откликнулся бы на наш трепет, Холодная земля, место могил)».
Это из Поездки в Индию, а в Песни большой дороги он пишет:
«Сначала неприветлива, молчалива, непонятна земля…» (перевод: К. Чуковский).
[Закрыть]? Даже среди самых низших
организмов мы вовсе не тщетно ищем какой-то формальный порядок, какое-то воплощение разума в важных и запоминающихся формах, какой-то намек на симметрию: когда у предмета всего этого нет и он имеет столь же произвольную форму, как облако или клякса, то возникает сильное предположение, что оно не живое. Наиболее приближенный к здравому смыслу момент, который школьник (или, кстати, взрослый) может увидеть в хаотической географии Земли – это неправдоподобная итальянская нога, ударяющая по невероятному сицилийскому футбольному мячу. И древние, несмотря на их невежество в отношении географии, едва ли были в этом успешнее – например, ионический трактат VI века до н. э. уподобляет известный в то время мир человеческому телу, голова которого была Пелопоннесом, живот – Египтом, прямая кишка – Черным морем, и так далее, нелепость за нелепостью[462]462
Сравнить: Роберт Эйслер, Королевское искусство астрологии. Согласно Соньеру (Легенда символов), существует эзотерическая традиция, что континент – это живое существо, минералы которого – это его скелет, растения – его плоть, животные – его нервы и люди – его мозг. А континенты, в свою очередь, являются органами живой Земли.
В скандинавской мифологии мир произошел из мертвого тела великана Имира: его плоть стала землей, его кровь – морем, его кости – скалами, его зубы – камнями, его череп – небесным сводом.
[Закрыть]. Черты лица Земли вовсе ими не являются. Язык вновь вводит нас в заблуждение: лицо Земли такое же мифическое, как и ее недра: «безобидные недра земные», как называет их Шекспир[463]463
Король ГенрихIV, часть первая, 1.3. (перевод: В. Мориц, М. Кузмин).
[Закрыть].
Ф.: Сначала – что касается фактов. Неправда было бы сказать, что лицо Земли хаотично, а ее черты распределены произвольно. Эта произвольность обнаруживается, и акцентируется, и компенсируется удивительной регулярностью. Итак, тогда как человеческое лицо умеренно систематично, планетарное – смесь крайней систематичности и отсутствия системы.
«Для чего, в самом деле, полюса, параллели,
Зоны, тропики и зодиаки?
И команда в ответ: „В жизни этого нет,
Это – чисто условные знаки“».
Льюис Кэрролл, Охота на снарка (перевод: Г. Кружков)
Также не было бы обоснованным возразить, что линии широты и долготы являются «просто условными знаками» или совершенно искусственной вуалью, которую Земля стала носить. В ее быстром развитии на протяжении последних трех или четырех веков эта окутывающая сеть играла все большую и все время увеличивающуюся роль; а теперь настало время, когда она едва ли может представить себя без нее, и она изобилует автопортретами, которые это ясно показывают.
3.: Нужно нечто большее, чем вуаль, чтобы превратить карту в лицо. И все усилия географов (было несколько отважных попыток) усмотреть некий порядок в формах суши и моря должны быть, в сущности, признаны неудачами. (Например, указывали на тот факт, что тогда как материки сужаются в сторону юга, океаны сужаются в сторону севера, что тогда как Арктика – это круглое море, окаймленное сушей, то Антарктида – это круглый участок суши, окаймленный морем; что, на самом деле, суша и море склонны быть антиподами. Теория тетраэдра пытается, с большей изобретательностью, чем успехом, объяснить подобные особенности[464]464
Теория тетраэдра Лотиана Грина указывает на тот факт, что уменьшающаяся сфера, у которой оболочка довольно жесткая, склонна превращаться в четырехугольник: та же самая область оболочки затем обволакивает меньший объем. У уменьшающейся Земли проявляется эта тенденция; и океаны, скапливаясь в области ближе всего к центру тяжести, оставляют внешние углы выступать в виде континентов. Эту теорию, которую впервые предложил Грин в Остатках расплавленной Земли (1875), поддерживали многие крупные специалисты, однако сейчас она не популярна. См., например, Грегори, Создание Земли.
[Закрыть]. Что касается гипотезы Джинса-Солласа о грушевидной планете и ее деформациях и знаменитой теории Вегенера о движении материков, они в еще меньшей мере упорядочивают географию).
Подпись к 4 вершинам: Америка, Европа и Африка, Азия и Австралия, Антарктида.
Подпись к трем граням: Атлантический океан, Северный Ледовитый океан, Индийский океан.
Ф.: Все это достаточно верно. Но теперь давайте увеличим масштаб нашего объекта; давайте подойдем к нему ближе. Мы сразу же обнаружим, что произвольные и неинтересные (если не по-настоящему уродливые) линии суши и моря, гряды гор и реки приобретают неисчерпаемую красоту и всякого рода значительность, и историческую ценность. В физиогномике Земли больше всего, чем то кажется с расстояния. Едва ли мне есть необходимость акцентировать, насколько «географичен» человеческий ум, насколько он автохтонный, до какой степени он состоит из почвы и климата, реки и камня. Вордсворт без озер – не Вордсворт, и Земля без Вордсворта – не Земля. Бесконечное разнообразие пейзажей Земли – ни одна упорядоченная модель не могла бы предложить и половины из этого – неотделимо от интеллектуального и духовного развития Человечества (не говоря о биологической эволюции человека) и, таким образом, неотделимо и от интеллектуального и духовного развития Земли. Таким образом, долгая история, которая делает человека и гору единым целым, находит выражение в любви, которая сейчас их воссоединяет. «Признаюсь, – говорит Уильям МакДугалл, – что для их полного объяснения несметные явления пейзажа, видимо, требуют теоретически допустить родовую память»[465]465
Энергии людей.
[Закрыть].
«И сколько судьбы человека проявляется путем размышления над распределением и структурой земных масс, которые Эдуард Зюсс столь подходящим образом называет своей меткой фразой „лицо Земли“»! (Кирхгоф, Человек и Земля)
А теперь давайте уменьшим масштаб нашего объекта, удаляясь в место, где круглая Земля как единое целое, половина которой ярко светит, а половина находится в тени, уступает место неровностям ее поверхности. И вновь мы видим красоту, смысл, формы. Руперт Брук[466]466
Размышления о форме человеческого тела, Сборник стихотворений.
Сравнить: Эпиномис, о «божественном роде звезд, наделенных самым красивым телом так же, как и самой счастливой и лучшей душой». Также Тимей, 39 Е.
[Закрыть] даже сокрушается по поводу того, что человеческое тело не дотягивает до симметрии тела небесного, противопоставляя
«спутанную причудливую форму,
Беспорядочную, неровную, запутанную, рельефную»
первого с простой, круглой целостностью второго. По правде говоря, в человеке существует страстное желание обладать телесной формой и поведением его земного «я»[467]467
См. миф в «Симпозиуме» о том, что человеческие существа были изначально шаровидными, но потом разрезаны напополам Зевсом; и теперь каждый ищет свою вторую половинку, чтобы восстановить первоначальную округлость.
[Закрыть].
Заметьте, что мы обнаружили значительную форму и в малом масштабе, и в большом, однако посередине наблюдается ее отсутствие. Как так получается, что вид вблизи и вид издалека превосходят промежуточный вид, с его бессистемным распределением стран и континентов? Ответ предлагает глава VII. В ней было обнаружено, что Государство, или любое сочетание Государств за исключением Человечества, является мезоформой, весьма склонной узурпировать место целого; органом или псевдо-индивидом, весьма склонным присваивать функции составляющих его организмов, или индивидов, и функции Человечества. В таком случае, вовсе не удивительно, что Государству и тому скоплению Государств, которое мы называем континентом, недостает красоты. Подобно человеческим внутренностям, они не котируются как единые целые, однако постоянно угрожают это сделать и погубить истинное целое. Тот факт, что я на политическом уровне так же непривлекателен, как и науровне внутренностей, согласуется с принципом Спенсера:
14. Смерть и воскресение Земли
«Так каждый дух, ибо он очень чист
И содержит наибольшее количество небесного света,
Приобретает и самое красивое тело»[468]468
Гимн в честь красоты.
См. Гамлет, 1.3.:
«Рост жизни не в одном развитье мышц.По мере роста тела в нем, как в храме,Растет служенье духа и ума» (перевод: Б. Пастернак).
[Закрыть].
3.: Человек может любить и ненавидеть людей, и жить и умирать ради них, но планеты – по понятным причинам – оставляют его равнодушным. Что такого есть в этих спокойных сферах, что могло бы затронуть сердце? Разве того, кто предпочел бы их общество трагическому, но очень полезному общению с людьми, не сочли бы нечеловечным, настоящим чудовищем?
Ф.: Во-первых, я хотел бы упомянуть тот факт, что Земля менее спокойная, чем мы обычно ее считаем: как один пример можно привести землетрясения, которые вытряхивают нас из нашей неосознанности в ее отношении[469]469
У Юнга есть описание того, как во время сильного землетрясения его немедленной и инстинктивной реакцией была убежденность в том, что планета – огромное вздрагивающее животное (Аналитическая психология). У Уильяма Джеймса был аналогичный опыт во время землетрясения в Сан-Франциско (Воспоминания и исследования). Сравнить с известной историей об острове, который оказался спиной спящего морского чудовища (например, Потерянный рай, I).
[Закрыть]. Во-вторых (и это самый важный момент), хотя это и правда, что большая часть нашей жизни проживается строго на человеческом уровне и вокруг него – и так и должно быть, – это также правда, что все трагикомические события, эмоциональные стрессы, моральная борьба и победы, которые там проявляются, принадлежат самой планете, а не являются чем-то, что нашло в ней убежище. В каком-то смысле каждая человеческая слеза падает из ее глаз, весь наш смех – это ее смех, все ее раны – это раны, нанесенные на ее тело[470]470
«Вся мудрость исходит из ямы в земле», – пишет Кэтлин Рэйн в своем стихотворении Пифия. И, на самом деле, эти слова относятся не только к дельфийскому оракулу – такой ямой является каждое человеческое горло, из которого, кроме мудрости, исходят стоны, крики и проклятия.
[Закрыть]. Антоний у Шекспира обращается к мертвому Цезарю «прах кровоточащий»[471]471
Юлий Цезарь, III.1 (перевод: М. Зенкевич).
[Закрыть], а когда Ева сорвала яблоко, то «И Земля», по словам Мильтона, «От раны дрогнула»[472]472
Потерянный рай, IX (перевод: А. Штейнберг).
Уитмен (Земля, мой портрет) обнаруживает в планете нечто свирепое, что может внезапно прорваться; а Кеплер говорит, что она подобна быку или слону – ее трудно рассердить, но из-за этого она еще более яростна, когда ее вывели из себя.
[Закрыть]. Наделенный таким же пониманием, американский индеец говорит своим последователям: «Это грех – ранить или резать, разрывать или царапать нашу общую мать посредством сельскохозяйственных работ». «Вы просите меня, – говорит индейский мудрец, – вспахать землю. Мне взять нож и разорвать грудь моей матери? Вы просите копать в поиске камней. Мне копать под ее кожей в поиске ее костей? Вы просите меня срезать траву и сено и продать его и стать богатым, как белые люди. Но как я смею срезать волосы моей матери?[473]473
Фрейзер, Адонис, Аттис, Осирис.
[Закрыть]» Чего он не осознавал – так это то, что его слова – это слова его матери[474]474
«Если он подниметсяПопросить о помощи у гроз,о ее суть будут ему шпорой.Его воззвание к небесам – это воззвание к ней,Которого он избегает» (Джордж Мередит, Земля и человек)
[Закрыть].
3.: Хотя вся эта жизнь – это жизнь Земли, она принадлежит ей только когда она опускается до уровня своих частей, и, таким образом, перестает быть самой собой. На ее собственном уровне это изобилие исчезает.
Ф.: Каждый иерархический уровень нуждается во всех остальных, чтобы быть самим собой. Человек – не человек, если он не является всем остальным – если, в частности, он не является Землей[475]475
Это факт, который д-р У. Р. Инге упускает из виду, когда (в своей Философии Плотина) он считает возможным, чтобы у небесных тел были души. «Каждое из наших тел, – пишет он, – это мир, населенный миллионами крошечных живых существ. Мы не обладаем осознанием в них, так же, как и они не осознают унитарную жизнь организма, которому принадлежат. Почему бы нашей планете не иметь собственную жизнь, почему бы ей не иметь мысли, о которых мы ничего не знаем?» По моему мнению, ошибка здесь кроется не в отделении человеческого уровня сознания от земного, а в предположении того, что мы ограничены первым из них. Это верно, что, будучи людьми, мы ничего не знаем о мыслях Земли, а Земля ничего не знает о наших мыслях: однако Земля является большим, нежели просто Землей, а человек – больше, нежели просто человеком. Строки Мэттью Арнольда (из Религиозного уединения):
«Своему собственному импульсу следует каждое существо:Живите своим собственным светом, и ЗемляБудет жить собственным» рассказывают лишь половину истории: свет Земли является одной из наших частот.
[Закрыть]. Именно смешивание повседневной жизни с элементами, которым место на более отдаленных плоскостях бытия, и делает повседневную жизнь тем, чем онаявляется, и придает ей ценность. Нет сверхчеловеческого – нет человеческого; нет сверхчеловечности – нет человечности. Ни обыденное, ни трансцендентное не могут чем-либо быть друг без друга. Но хотя их нельзя разлучать, их также нельзя путать. У опыта на уровне Земли есть его собственное уникальное «эмерджентное» свойство, его собственный важнейший вклад в жизнь в ее полноте. Земля – это то, чем мы были, что мы есть и чем мы будем. Она является этапом нашего роста – этапом, который (как и все остальные) невозможно полностью превзойти и которого невозможно совсем не достичь. В ней мы становимся более взрослыми. И, в самом деле, эти истины подразумеваются всякий раз, когда мы обращаемся к ней как к матери: потенциально мать и дитя одного ранга, и ребенок вырастает, становясь похожим на мать. Планета является частью взросления человека. Становясь планетарным, он не в меньшей, а в большей степени становится человеком. И хотя вокруг Солнца он путешествует не в качестве человека – и осознает это, – его «человечность» становится от этого лишь богаче. Лояльность более совершенному человеку, а не неверность по отношению к частичному человеку побудила Джона Каупера Поуиса написать[476]476
Философия одиночества. К цитируемому мной отрывку он добавляет: «Ценности толпы настолько сдвинулись в неверном направлении, что если бы вы сказали обычному современному человеку, что цель вашей жизни – связь вашего сознания с сознанием Земли, он бы подумал, что вы просто сошли с ума».
[Закрыть]: «Как мы можем быть столь ограниченными в нашей упрямой антропологической ревности, чтобы отказывать в любом виде сознательной жизни великой матери всей известной нам жизни?.. Если то странное спокойствие, которое охватывает нас, когда мы бросаем наш дух элементам, приносит неописуемое вдохновение, которое ощущается в городе так же, как и за городом, то почему мы должны считать это вдохновение космическим феноменом, зависимым от космического сознания, а не планетарным феноменом, зависимым от планетарного сознания?»
3.: Я все еще не убежден. И (оборачивая ваш собственный метод аргументирования против вас) самого существования моего сомнения достаточно, чтобы показать, насколько оно обоснованно. Если каждый раз, думая о Земле как о едином целом, я являюсь Землей, которая думает о самой себе, и если, когда это происходит, я думаю о ней как об инертном шаре, то тогда ваша собственная протеже опровергает то, что вы о ней говорите!
То, что человеческая любовь держится и на земном, и на космическом фундаменте, который она должна признать, чтобы в полной мере быть собой, просматривается в строках Теннисона, обращенных к его умершему другу:
«Кто же ты тогда такой? Я не могу догадаться;
И хотя я ощущаю в звезде и цветке
Твою некую распространяющуюся силу,
Я от этого не люблю тебя меньше:
Моя любовь включает ту любовь, что была раньше;
Моя любовь теперь – это более безбрежная страсть;
Хотя ты смешан с Богом и Природой,
Я люблю тебя все больше и больше».
(In Memoriam. СХХХ)
Ф.: Безусловно, это самая странная из всех прекрасных особенностей Земли. Вот глаза, которые она открыла, чтобы посмотреть на себя, и губы, которые она приоткрыла, чтобы поговорить о себе – а вы хотите сказать мне, что она немая и слепая! Вот существо, которое использует свой разум, чтобы доказать, что его у нее нет, как Давид в доме у Ахиша. Мы видим жизненность, которая истощает сама себя в попытке доказать, что нет никакой жизненности. Вы выдвигаете предположение, что только существо, являющееся менее, чем человеческим, может забыть о том, что оно живое; я же выдвигаю предположение, что только существо, которое более чем человеческое, может помнить о том, что оно мертво. Меньшие существа забывают этот наиважнейший факт. Все мы – планеты, геосферы, виды, люди, клетки – абсолютно мертвы, но мало кто из нас достаточно жив, чтобы осознать свое состояние. Это не парадокс ради самого парадокса, а сущая правда. Во всех отношениях спуск Земли в сферу инертного есть условие ее поднимания к планетарной жизни. Давайте я приведу несколько примеров этого спуска[477]477
На самом деле этот спуск вовсе не является полным. Языка, которым мы пользуемся, самого по себе достаточно, чтобы наводить на мысль о том, что мы все еще анимисты. В некоторых языках у всех существительных есть род; в английском языке корабли и моторы, Земля и Луна – женского рода, тогда как Солнце порой имеет мужской род; мы проклинаем погоду и ругаем камень, о который споткнулись; мы говорим, что у дождя есть назначение, что газ утекает, что реки текут и молния ударяет; мы спрашиваем, почему земля вертится (подразумевая, что у нее на то есть свои причины) и каким законам она подчиняется (подразумевая осознанное подчинение).
[Закрыть].
(i) Ранее в этой главе я заявил, что Земля испытывает странную и оживляющую радость в созерцании неодушевленных аспектов планеты – «мертвые» для «живых» очень ценны, и именно отсутствие у них жизни и делает их дар жизни столь ценным. На уровне самой планеты эта озабоченность неодушевленным становится еще более выраженной. Если взять в качестве доказательств поэзию таких авторов, как Райнер Мария Рильке и Виктор Гюго (и мой собственный более незначительный опыт это сильно подтверждает), то жизнь, которой живут планеты, глубоко противоречива – в том смысле, что с одной стороны она нечеткая, холодная, безликая, безмятежно отстраненная и даже (в каком-то смысле) безжизненная, а с другой стороны – интенсивно живая, находящаяся на более высоком, чем обычный, уровне осознанности; менее осажденная сомнениями, более интимная[478]478
Рильке говорит о звездах:
«Ангелы, ангелы, пронизывающие пространствоИзвечностью своих чувств.Наше самое сильное белое калениеПоказалось бы замораживающимАнгелам, заполняющим своим сиянием пространство» Поздние стихотворения
Однако никакой отрывок не может отдать должное чувствам Рильке по отношению к этим «ангелам» и двойственности этого переживания.
[Закрыть]. В планетарном сообществе, по мере того, как свет жизни светит все ярче, более темной становится и тень смерти: они растут посредством своего увеличивающегося контакта, но при этом все еще являются единым целым. Это всего лишь поэтическая фантазия? Несомненно, нет. Является ли человек более живым (т. е. на высоте, когда он наиболее щедрый, безмятежный, свободный от злобы, мелочности и жадности) в оживленной дневной компании своих товарищей по офису, городской улице и клубу или в «мертвой» компании ночного неба[479]479
Разве притягательность зимы по сравнению с летом, моря по сравнению с Землей, пустыни по сравнению с плодородной почвой и, особенно, снега, который накладывает внезапное единство неодушевленного на жизненное многообразие Земли, не обязана своей силой нашей потребности иногда возвращаться к тому состоянию общей смерти, без которого не было бы общей жизни?
[Закрыть]? На время удаляясь от людей, он становится к ним ближе, поднимаясь наверх, чтобы разделить жизнь планет – и спускается вниз, чтобы разделить их смерть.
(И) Добровольное умирание Земли необычайно плодотворно. Оно делает возможной науку. Таким образом, презирать здравый смысл, который может только воспринять мертвую планету, и материализм, который убивает, разделяя жизнь – большая ошибка. Материализм придает огромную силу: это настроение смерти, без которого Земля не была бы и наполовину такой живой. До тех пор, пока наука не стала решительно отказываться думать о небесных и земных телах как о живых, неделимых единицах и не начала думать о них как о сборищах мертвых частиц, практически не было никакой науки[480]480
Блаженный Августин был дедушкой научного мира не меньше, чем он был Отцом Церкви, и он служит обоим, когда обдает презрением космологию Варро (116-28 г. до н. э.). Бог – это душа мира (говорил Варро), а мир разделен на землю и небеса, небеса – на воздух и небо, земля – на сушу и воду, и все четыре области наполнены душами. «Пространство между самыми высокими небесами и луной он заполняет неземными душами и звездами, утверждая, что все они являются небесными божествами. Между луной и вершиной ветров он помещает воздушные души, невидимые…». Св. Августин, собрав всю эту неорганизованную и имманентную божественность и сосредоточив ее в одном верховном Существе и в человеческой душе, оставляет светскую (и, в конце концов, мертвую) природу, чтобы со временем передать ее науке. (См. 0 граде Божьем, VII. 6.).
[Закрыть]. Химик и физик убивают, чтобы препарировать, однако за этим убийством следует воскресение, при котором труп не просто возрождается, а достигает новой и беспрецедентной жизненности. Например, химик, благодаря своему разложению живой
Земли на сборище мертвых молекул, обогатил ее жизнь сотнями тысяч новых химических соединений, многие из которых делают важный вклад в ее физиологию. Это в ее же интересах, чтобы она для него была мертвой. К тому же геолог может изучать лишь Землю, лишенную жизни. Это к ее же выгоде, чтобы он игнорировал ее самые важные характеристики – тот пласт, который поет песни, цветет, занимается любовью и даже геологическими исследованиями – а также самого себя, этого самого показательного из всех геологических экземпляров. Такая неразумность, такая слепота к фактам, была бы невероятной, если бы для этого не было мощной, лежащей в основе причины, если бы материализм сам не был своего рода мистическим проникновением в сердце реальности. Земля должна умереть, чтобы затем вновь жить, и геолог – это один из священников, который руководит этим жертвоприношением. Пока она была живой, целостной и священной, было нечестиво вмешиваться в нее как нам заблагорассудится; ее нужно было почитать, а не объяснять с точки зрения ее частиц. Ее секуляризация и расчленение заняли больше тысячелетия[481]481
0 борьбе христианства с демонами см. Т.Р. Глоувер, Иисус в человеческом опыте; Г. А. А. Кеннеди, Св. Павел и тайные религии и Св. Павел и эсхатологические события. У Г. К. Честертона было много что сказать на эту тему: см., например, Вечный человек.
О средневековой неспособности воспринимать природу или материю кроме как в виде символа другой более глубокой сферы см. Этьен Жильсон, Философия нового времени и Этюды средневековой философии, I и С. Г. Меллоун, Западная христианская мысль в средние века. Сравнить: Уайтхед, Наука и современный мир.
[Закрыть]. Было недостаточно того, что раннее христианство отмело то множество богов, которое населяло языческую Землю: через несколько веков за ними также должна была последовать та неясная и производная жизнь, которая все еще цеплялась за нее в качестве символа рая и в качестве системы моральных уроков и «характерных черт». Только когда последнее трепетание жизни Матери успокоилось, и остатки легкого аромата ее святости были унесены нечестивым духом современной эпохи, она смогла подняться, посредством того же самого нечестивого духа, к новой, хотя и менее осознанной жизни.
(iii) Жизнь, которая не является наполовину мертвой – и не жизнь вовсе[483]483
Босанке, хотя он и был абсолютным идеалистом, мудро настаивал на том, что если бы в нашей повседневной жизни мы рассматривали наше окружение как разумное или духовное, а не просто как физическое, то мы оказали бы духу очень плохую услугу. Мысль развивается путем самоотречения.
[Закрыть]. Жизненность Земли, не меньше чем вся жизненность, которая от нее происходит, является метаболической: т. е., это союз восходящего процесса с нисходящим, анаболизма с катаболизмом. Эти противоположные тенденции в ней имеют различные аспекты и проявления. Например, существует историческое чередование настроения жизни и настроения смерти, которое я только что упомянул. Опять же, существуют параллельные процессы, посредством которых биосфера постоянно распадается, чтобы стать соседними геосферами, а они, в свою очередь, постоянно наращивают биосферу. Чем, по сути, является моя жизнь? Это жизнь Земли. Однако это не жизнь Земли как таковая. Это моя жизнь Земли, которая вечно распадается на жизнь моей геосферы, моего вида, моего человеческого тела, моих клеток и моих молекул (в этой точке жизнь исчезает); и это моя жизнь Земли, которая вечно воссоздается с молекулярного уровня, проходя те же стадии в обратном порядке. Это тот вид тела, или скопления тел (каждое из которых постоянно находится в процессе превращения в следующее), который человек должен иметь, чтобы быть самим собой.
Сама его жизнь – демонстрация и пример умирающей планеты (Многие «расчленительские» мифы и культы древнего мира – особенно те, которые связаны с Орфеем[484]484
См. Орфей и греческая религия (1935), У. К. Ч. Гетри.
[Закрыть], разорванным на части фракийскими женщинами, и Осирисом[485]485
См. Адонис, Аттис, Осирис Фрейзера и Религии Египта и Вавилонии, Сейс.
[Закрыть], чье тело было разрублено на куски его братом Тифоном – являются более ранними выражениями этих фактов. Тецкатлипока, верховный бог ацтеков, был (под видом пленного юноши) разрезан на кусочки, которые раздавались как освященная пища[486]486
Дж. Эстлин Карпентер, Сравнительная религия.
[Закрыть]. Христианство преподает тот же урок – что мы должны умереть, чтобы жить, как зерно пшеницы должно погибнуть, прежде чем оно станет плодородным)[487]487
Евангелие от Иоанна, XII.24.
[Закрыть].
(iv) Еще одна причина, по которой Земля должна осознать, что она мертва – это та отличная причина, которая состоит в том, что она и вправду мертва – сама в себе. Нет нужды ждать аргументов последующих глав, чтобы увидеть, что планета все же едва ли более независимая или самодостаточная, чем Жизнь или Человечество. Оторванная от тела вселенной, Жизнь представляет собой останки, всего лишь мертвечину; присоединенная к нему, она принимает жизнь целого[488]488
«Не сомневайтесь, что вся эта земля, со всей ее теплотой, влажностью и плодородием, со всей темнотой, тяжестью и многообразием, для которых вы слишком хрупки, говорила ее устами, когда она сказала, что он уважал приземленность своей служанки» (К. С. Льюис, Возвращение паломника).
[Закрыть]. Если бы она стала жить сама по себе, как живое существо, она бы мгновенно погибла. Итак, она живет практическим признанием ее отсутствия жизни и признанием существования, на более высоком уровне, настоящего источника жизни. На самом деле у нее есть все причины сказать (как когда Прометей у Шелли напоминает ей, что она – живой дух): «Я не смею говорить как жизнь».
(v) На самом деле закон «где-то еще»-ости остается в силе повсеместно; и жизнь, независимо от того, насколько высок ее уровень, никогда не находится здесь, сама в себе, она всегда там – в других. Претендуя на «земное, я“»[489]489
«Тот, кто обитает в земле и внутри земли… чье тело – земля и кто правит землей изнутри, он и есть Ты, внутренний правитель, бессмертный» (Брихадараньяка-упанишада, III.vii.3).
[Закрыть], я ни на что не претендую для самого себя, ибо на каждом уровне я есть не что иное, как вместилище для своих сотоварищей. Жизнь Земли состоит в оживлении ее сотоварищей – работа, которая включает в себя не только ее собственную смерть, а также ее небытие, дабы она могла вновь существовать и жить в них[490]490
Созидательность настроения смерти, которое я прославляю в этом параграфе, возможно только из-за изначального настроения жизни. Некоторые авторитетные специалисты считают, что сельское хозяйство началось как побочный продукт почитания Великой Матери. Посев, полив, жатва сначала были священными ритуалами, символизмом плодородия; и даже после того, как возделывание земли стало широко распространенным, этим наверняка занимались настолько же по религиозным, как и по практическим причинам – или, по крайней мере, эти два мотива были объединены (Э. Хан, Die Entstehung der Pflugkultur, 1909; Э. Уалль, в Энциклопедическом словаре по первобытной истории, xiv, Эберта; сравнить: Кристофер Доусон, Прогресс и религия о связи между культом Земли и зарождением цивилизации). Короче говоря, сельское хозяйство, со всеми его производными, произошло от сознания Земли, от сверхчеловеческого.
[Закрыть].
Совершенно ясно, что недостаточно применять к изучению Земли бихевиористский метод и, не принимая в расчет то, что она о себе говорит, обращать внимание лишь на то, что она делает. Ее здравомыслящие утверждения, что она мертва, что та огромная жизненность, который в ней видит любой непредвзятый наблюдатель – это иллюзия, вовсе не так незначительны или нелепы, какими они кажутся. Напротив, в них есть огромная доля правды. Здравый смысл все же прав. Длинная дискуссия этой главы подходит к концу с осознанием того, что каждый из участников воспринимает аспект истины, без которого другой не может обойтись и которым он не может поделиться. Мое аналитическое и материалистическое «я» (3) представляет собой необходимую противоположность и основу для моего синтетического или идеалистичного «я» (Ф)[491]491
С характерной для него основательностью, Фехнер совмещал в себе оба этих настроения. С одной стороны, он был специалистом в области физики, химии и физиологии своего времени, а также отцом современной экспериментальной психологии. С другой стороны, он был писателем с большим чувством юмора, поэтом, одним из главных современных сторонников панпсихизма и большим приверженцем живой Земли. Итак, это был не просто мечтатель, незнакомый с научными методами и презирающий кропотливую работу в лаборатории, который (в Зенд-Авесте, ii) писал о сельском пейзаже: «Это был всего лишь небольшой клочок Земли; это было всего лишь мгновение ее бытия; однако по мере того, как мой взгляд охватывал ее все больше и больше, мне показалось не только прекрасной идеей, но и истинным и явным фактом, что она – ангел, такая обильная, свежая и цветущая, и вместе с тем настолько стабильная и целостная, движущаяся по небесам, полностью поворачивая к небесам свое оживленное лицо… – это было так прекрасно и так истинно, что я недоумевал, как представления людей могут стать столь извращенными, чтобы видеть в Земле лишь сухой комок глины…».
[Закрыть]. И так происходит на всем протяжении этой книги: я могу возвыситься над здравым смыслом, лишь прочно разместившись на нем.
Этим я не хочу сказать, что контраст между двумя точками зрения нужно смягчить или что между ними может быть какой-либо истинный компромисс. Продолжение моего собственного существования и всего мира в целом зависит от непримиримой оппозиции двух тенденций: стремящейся к смерти и стремящейся к жизни; все единство было бы разрушено, если бы лежащая в его основе двойственность исчезла и восходящий и нисходящий процессы Гераклита договорились бы между собой. Я также не хочу сказать, что могу позволить себе, в своей собственной жизни, считать дискуссию этой главы решенной раз и навсегда. По самой своей природе это спор, который всегда в процессе разрешения и вновь и вновь возобновляется. Большую часть времени я вынужден жить на уровне здравого смысла, где Земля мертва – только так я могу служить ее интересам. Архиепископ Темпл говорил, что чтобы служить Богу, нужно на многие часы забывать Его; и это же самое правило действует на гораздо более низких плоскостях Земли. Все время оставаться на более высокой плоскости так же невозможно, как все время оставаться на нижней – основная разница в том, что опасность первой настолько же отдаленная, насколько опасность второй близкая.
«И ее желания —
Это желания счастья, постоянства,
света.
Это она разжигает в преследующей
его ночи
Желанную розу зари».
Так пишет Мередит в «Земле и человеке». Однако это лишь один аспект ее воздействия: это именно она первой и погрузила человека в эту ночь и в то, что Блейк называет «сном Ньютона».
То, что истинно для индивидов, истинно и для истории – настроения должны чередоваться: не может быть и речи о фиксированной оценке того, чем же является Земля. Истинное мнение планеты о самой себе – это не мнение сегодняшнего дня и не мнение любого другого периода, а ее тотальная самооценка, перенесенная через всю ее самосознающую историю, когда ее ритмически чередующиеся смены настроения видятся как элементы в единой структуре. На данный момент кажется, что она подходит к концу особенно сильного настроения смерти и начинает вспоминать свое живое «я». (Эта книга сама является небольшим доказательством (среди многих прочих) того, что течение событий меняется – отсюда и моя чрезмерная настойчивость на настроении жизни. В другие периоды истории была так же уместна чрезмерная настойчивость на настроении смерти).
Из многих причин, по которым эта новая оценка Земли заслуживает признания, первая причина – в том, что она истинная; поможет ли человеку это признание – вторичное соображение. Но на самом деле оно во многом будет ему выгодно[492]492
О практической необходимости рассматривать Землю как живое единое целое, все «естественные» и «искусственные» процессы которого едины, есть много интересного в книге д-ра Вальтера Йоханнеса Штайна Земля как основа мировой экономики.
[Закрыть]. Мы не можем продолжать поддерживать (не увеличивая при этом интеллектуальную нечестность) теории о Земле, которые не ссылаются на самих себя[493]493
См. статью Ф. Б. Фитча в Mind, январь 1946, о теориях, которые последовательны и непоследовательны в том, что ссылаются на самих себя.
[Закрыть]; т. е., теории, не включающие самих себя в тему обсуждения и которые (в особенности) исключают из своего описания Земли самый важный из ее аспектов – самого теоретика и все его усилия. Историческая тема материализма – это увеличивающаяся масса противоречий, игнорировать которую было бы лицемерно. На самом деле наступает время (и, быть может, уже наступило), когда ценность настроения смерти себя уже истощила, когда его прибыль быстро уменьшается и упорство в отношении этого настроения может принести больше вреда, чем пользы. Г-н Олдос Хаксли верно замечает: «Современный человек больше не рассматривает Природу как нечто в каком-либо смысле священное и чувствует себя абсолютно свободным вести себя по отношению к ней как высокомерный завоеватель и тиран»[494]494
Вечная философия.
В истории человеческого общества Бергсон обнаруживает «закон дихотомии», согласно которому одна тенденция распадается на пару противоположных тенденций; а также «закон двойного неистовства», согласно которому каждая из этих тенденций, в свою очередь, доводится до самого ее предела, прежде чем уступить место другой. Подобное раскачивание маятника нам кажется бесполезным и самоотрицающим, однако, на самом деле, это условие прогресса. Общество движется так же, как человек – добирается настолько далеко, насколько его донесет одна нога, а затем переступает на другую. См. Два источника морали и религии.
[Закрыть]. А тирания заканчивается революцией. Материализм, который развил жизнь Земли, отрицая ее, теперь достиг той точки, когда дальнейшее отрицание разрушает эту жизнь. Даже если (в противовес всем признакам) материализм мог бы выполнить свое обещание мира и достатка, он остался бы скорее средством, чем целью – средством, которое, если бы они никогда не уступило место цели, стало бы врагом этой цели. Хотя смерть и является одной половинкой жизни, она – подчиненная половина, инструмент жизни. Необходимый аскетизм и добровольное самоуничижение Земли, проявленные в ее настроении смерти, не осуществятся, если за ними не последует настроение жизни. То, что она сажает неосознанно, она пожинает в осознанности. «Бог является Богом только постольку, поскольку Он знает самого себя, – говорит Гегель, – его самопознание далее является его самосознанием в человеке»[495]495
Энциклопедия.
[Закрыть]. Истинны эти слова в отношении Бога или нет, они, безусловно, истинны по отношению к Земле: поскольку она невежественна в отношении себя, она не является собой; а поскольку она не является собой, и человек не является собой.
Ситуацию можно рассматривать с двух углов зрения. Мы можем сказать, как Райнер Мария Рильке: «Земля, разве не этого ты хочешь: невидимого повторного возникновения в нас?.. Что является твоим настойчивым требованием, как не трансформация?»[496]496
Дуинские элегии, IX.
[Закрыть] Или мы можем заявить вместе с Юнгом[497]497
См. его эссе в сборнике графа Кайзерлинга Человек и Земля, 1927; английский перевод встречается в Аналитической психологии Юнга. Еще в одной своей работе Юнг описывает галлюцинацию, которую испытала одна из его пациенток – в которой мысль о ее матери подводит к стране ее матери, а затем к Земле, в которой пленена нижняя часть ее тела. Юнг считает, что эти символы «указывают на психологические уровни – на все более и более бессознательные предварительные стадии индивидуального сознания», одна из которых – Земля – предположительно является общей для всех людей и животных (Интеграция личности). Я считаю, что в страстном желании европейских женщин, живущих на Востоке, вернуться домой для рождения детей, присутствует нечто большее, нежели просто сентиментальность. «Ибо мужчины и женщины являются не просто сами собой, – пишет Сомерсет Моэм в Острие бритвы, – они также являются и тем регионом, в котором они родились».
[Закрыть], что: «Отдаленность от бессознательного… приводит к состоянию выкорчевыванности. Эта опасность… встает перед каждым индивидом, который из-за односторонности в любом виде «-изма» теряет свою связь с темным, материнским, земным источником своего бытия» (Именно протестант (как говорит Юнг), а не католик (для которого архетипные идеи присутствуют в многообразных символах) и «разрушил земное тело божества», а еврей его никогда и не находил; для еврея и протестанта «архетипы, которые для католического христианства стали видимой и живой реальностью, лежат в бессознательном»). Поэт, утверждающий потребность Земли в человеке, и психолог, утверждающий потребность человека в Земле, на самом деле являются одним и те же голосом, утверждающим одно и то же. «Ибо смотри, я с тобой, я в тебе и часть тебя; посмотри и увидь». Так у Свинберна человек обращается к Земле – «Человек, пульс моей сердцевины и плод моего тела, и семя моей души»[498]498
Герта.
[Закрыть].
«Я считаю, – сказал А. Э., – что большая часть того, что было сказано о Боге, на самом деле было сказано о том Духе, чьим телом является Земля» («Свеча видения»). Несомненно, есть еще много людей, подобных старому сельскому жителю, о котором Белок писал: «Точно так же, как некоторые святые люди говорили, что быть объединенным с Богом, нашим Творцом, было целью и вершиной усилий человека, так же для того, кто не был очень благочестивым, соединяться и сходиться с собственным небом и землей было единственным пиршеством, которое он знал».
Один последний момент – хотя признание живой Земли одновременно интеллектуальная и психологическая необходимость (а также желанна с эстетической и религиозной точки зрения), не может быть и речи о том, чтобы ей поклоняться. Ничто в этой главе нельзя использовать для оправдания нового политеизма или ангелопоклонничества. На данный момент мало опасности чего-либо в этом роде – существует риск как раз противоположного. Это правильно, что Шелли восклицает:
Однако даже здесь существует предположение, что функция Земли – указывать за пределы самой себя, на более всеобъемлющий дух и более высокий уровень реальности. Истинная роль этой планеты (как и любого другого уровня бытия, который находится между человеком и Единым) состоит в посредничестве: если бы она привлекала к себе благоговение такой интенсивности, которое полагается только наивысшему и единственно истинному
Автор Мудрости Соломона (XIII, 4,5), описывая богов земли, воздуха и звездного неба, писал, что если люди «поражены собственной мощью и добродетелью, то пусть они посредством нее поймут, насколько могущественнее них является тот, кто их создал. Ибо соразмерно величию и красоте этих существ познается и их создатель».
Святой Игнатий (Послание к траллийцам, V) освобождает себя от необходимости писать о «божественных вещах, и местопребывании ангелов, и сборищах начал», ибо, хотя он понимает эти вещи, не из-за них он является последователем; более того, траллийцы – это «младенцы».
Индивиду, тогда она именно до такой степени не справилась бы со своей функцией в иерархии. Как уверяет нас Фехнер, звезда «имеет свой собственный мир чувственного восприятия, и, более того, еще и мир сознания, который включает в более высокое единство сознание своих существ; и тогда как он закрыт для сознания других звезд, он открыт Богу; так что звезды представляют собой промежуточный и переходный уровень существования между своими созданиями и Богом, и Земля – одна из таких звезд»[500]500
«Дневное видение».
[Закрыть]. На самом деле это сама Земля, которая посредством своего неослабевающего притяжения дает нам представление о высоте и удерживает нас в прямом положении; и это также она незаметно устраивает все так, чтобы вертикальный человек вышел за ее пределы.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
