Текст книги "Иерархия Неба и Земли. Том II. Часть II. Новая схема человека во Вселенной"

Теперь возникает вопрос огромной важности – в чем же польза Солнца, кроме его физических функций? В чем же, с точки зрения духовных запросов человека, его устремлений и его судьбы, состоит ценность солнечного уровня объединения? Какая важнейшая эволюционная стадия, какая фаза самореализации, находит здесь воплощение?

Эти вопросы – не всего лишь академические упражнения, ибо здравый смысл решительно заявляет, что живое Солнце – независимо от того, насколько оно является истинным фактом, и независимо от того, насколько оно необходимо для физического благополучия человека – во всем остальном излишне и не имеет значения для его морального благополучия, и что его лучше оставить в покое. Святой и мыслитель, если не поэт, очень хорошо обходятся без какой-либо концепции о живом Солнце[558]558
  Именно поэт свидетельствует о звездном уровне, тогда как священник и философ временно о нем забыли: он поддерживает в истине жизнь, готовясь к тому времени, когда она опять будет процветать. Хорошим примером является Виктор Гюго, написавший: «И, находясь в гуще всех этих концентрических пучин, вы хотите, чтобы я сморщился и съежился в свое эго! В какое эго?… В «я» моей плоти, в «я», которое ест, в «я» моего пищеварительного тракта, в «я» моей глины?… вы хотите, чтобы я отказался от моей приверженности неразделимому! Вы хотите, чтобы я отказался подчиняться закону тяготения!.. Нет. Тому не бывать. Поджелудочная железа – не единственная моя забота. Процессы, происходящие в моей лимфе и желчи, не могут быть целью моей философии. Речь идет о звездной вселенной» («Интеллектуальная автобиография», «О бесконечном»). То, что эпоха не возьмет от своих философов, она возьмет от своих поэтов: то, что она отвергает как ошибочное, она часто принимает как прекрасное. Если бы Х.Ф. Краузе – который в своей этической философии человека связывает земное человечество с человечеством в солнце – был поэтом, то никто бы не обвинил его в том, что он написал ерунду.


[Закрыть]. Общепризнано, что, дабы вырасти в свой полный рост, человеку нужно лишь вести себя как сознательный орган социального тела (с его многими подразделениями, начиная от семьи и выше) и (добавили бы многие) как сознательный орган гораздо большего тела – Целого. Иными словами, быть преданным полноправным гражданином града человека и града Бога и есть долг и привилегия человека, и никакое другое гражданство не требуется и не допускается. Или (так как в западной религиозной мысли возрастает чувство беспокойства о животных) давайте я пойду как можно дальше и скажу, что иерархические уровни, которые сейчас признаются важными для моральной жизни, – это уровень («добровольного») телесного органа; уровень человеческого тела как целого; уровень множества мезоформ, соединяющих человека с Человечеством; уровень Человечества; уровень животного мира; и (для таких редких душ, как Альберт Швейцер) уровень Жизни. Однако повсюду бытует невысказанное предположение, что те единицы, которые находятся над Жизнью – в частности, Земля и Солнце – не прибавляют ничего ценного, что уже не было бы добавлено ниже и что не будет добавлено выше, на уровне Целого. Таким образом, их можно спокойно игнорировать[559]559
  Однако если у нас есть хоть немного воображения, нам должно прийти в голову, что образ действий звезд может для нас быть тем же, как для наших собак – образ действий человека: чем-то, что находится выше нашего понимания, если только мы не Рильке, Д.Х. Лоуренс или Джордж Уильям Рассел. Когда мы начнем стесняться звезд, когда внезапно выйти в звездную ночь станеттакой же пыткой, как войти в гостиную, полную незнакомых людей, тогда мы поймем, что приходим к нашей звездной сущности, нашей «звездности». И к нам будут относиться слова Рассела: «В этом расширении сознания он ощутил, что рядом с ним находятся боги, и тогда он посмотрел вверх на звезды, за секунду осознав, что он – друг как им, так и всей вдохновленной Богом жизни». (Толкователи)


[Закрыть].

На это кажущееся труднопреодолимым возражение я хочу сразу сказать, что моя основная задача в этом исследовании – обнажить, насколько мне это удастся, всю свою анатомию, невзирая на ее практическую ценность. Ценность, которая здесь принимается в расчет, – это истина: окажется ли истина хорошей, прекрасной и полезной или злой, уродливой и бесполезной не является здесь основным соображением. И я предполагаю, что истина о моей «Солнечности» – ибо я могу жить в этой вселенной как не меньшее по размеру, чем звезда – уже была достаточно установлена, по крайней мере, с физической точки зрения. Что же касается психического аспекта, то если он (пусть и актуальный) излишен, по крайней мере, мое осознание его излишества не может быть излишним. Целесообразно знать о себе все самое худшее.

Но так не пойдет. Считать, что существует обширная иерархическая организация, связывающая Человечество и Жизнь с Целым, и что в ней вся психическая и моральная жизнь отмирает или отсутствует – значит утверждать об отсутствии целостности природы и ее непроницаемости светом разума. Вероятно ли, чтобы ткань вселенной, неуклонно улучшающаяся по своему узору от фундамента до средних этажей, вдруг неожиданно стала бы разрушаться и водрузила бы непроницаемую и перевешивающую в верхней части массу на столь тонкую субструктуру[560]560
  Апостольские отцы и святые пустынники не сомневались относительно качества «высших уровней». Земные духи, гласит Пастырь Гермы (Мандат IX), слабы, но все, что приходит сверху, имеет огромную силу – даже град делает больно голове человека! Игнатий (Послание к Ефесянам, IX) говорит о верующих как о камнях, «принесенных на высоту посредством двигателя Иисуса Христа… используя в качестве веревки Святой Дух». Евагрий (1.13) говорит о св. Симеоне Стилите: «Этот человек, стремясь сам осознать существование небесных сил, поднимается над земными заботами, и, преодолевая нисходящую тенденцию человеческой природы, поглощен высшими вещами: помещенный между небом и землей, он находится в связи с Богом и объединяется с ангелами в восхвалении Его; с земли, предлагая свое посредничество от имени людей, и с небес, навлекая на них Божественную милость». (Маргарет Смит, Исследования раннего-мистицизма). Идея была хорошей, но провести 30 лет на вершине 72-футового столпа было не лучшим способом претворения ее в жизнь.


[Закрыть]? Или, если это немыслимо, вероятно ли, что эта структура, несмотря на все, вдруг достигнет совершенства на уровне крыши, таким образом, удваивая свое отсутствие целостности? Большие участки реальности могут быть каким-то образом дефективными, или произвольно созданными. Однако весь наш опыт предупреждает нас, что дефект, скорее всего, кроется в нас, а не в реальности, и что те ценности, отсутствие которых мы обнаруживаем, на самом деле там есть – если бы мы только могли настроить на них нашу способность к вместимости. Хотя мы постигаем разумный порядок вселенной скорее при помощи веры, нежели при помощи зрения, и отрицаем, что он идиотский или бессмысленный, наша вера замечательным образом подтверждается на практике. На подобной вере основывается наука, и здравый смысл ни на минуту не мог бы действовать без большой ее доли[561]561
  Мало у кого сегодня хватило бы стойкости сказать вместе с Гегелем: «Что разумно, то актуально, и что актуально – то разумно». (Энциклопедия). Тем не менее, без каких– либо подобных предположений философия, или любая другая серьезная система мысли, никогда не смогла бы иметь место.


[Закрыть]. Таким образом, даже до того, как мы доходим до эмпирических доказательств, существуют отличные основания, чтобы сомневаться в точки зрения здравого смысла о том, что Солнце имеет лишь физическую важность. И как только мы начинаем вдаваться в подробности, очевидно, что «астрономические» уровни иерархии имеет огромнейшую важность в раскрытии духа, который находится в нас. Мост сверхчеловеческого – это и не глупость, и не декоративный фон для мира человека: наоборот, это единственный путь через пропасть, отделяющую человека от его истинного дома, и каждая пядь этого путепровода необходима. На самом деле удивительно то, что мы могли когда-либо вообразить обратное, что мы так долго прятали от себя самих тождественность лучшей части человека и более высоких иерархических уровней. Однако существуют признаки того, что интеллектуальный климат нашего времени – погода, при которой только субчеловеческое может процветать, и от которого сверхчеловеческому приходится кутаться так, что его и не узнать – неустойчив и скоро поменяется[562]562
  Между нами и Богом ничего нет. «Сначала есть я и ты, такие, какие мы есть в этой комнате; а в ту минуту, как мы оказываемся под этой поверхностью – сам невыразимый абсолют! Разве это не показатель необычно бедного воображения? Разве эта прекрасная вселенная не сотворена по более богатому шаблону, имея место для длинной иерархии существ?» (Уильям Джеймс, Плюралистическая Вселенная). См. Олаф Стэплдон: «Предположение, что человек имеет наибольшую важность, не основано ни на чем, кроме как на отсутствии воображения. Конечно, всего лишь физическая необъятность и неуловимость сами по себе не подтверждают доброту, внутренне присущую вселенной. Но если мы заявляем о доброте, внутренне присущей людям, то мы должны признать, что физическая необъятность и неуловимость вселенной предполагают и предлагают возможности для существ, несравненно более развитых, чем люди. Род человеческий коренится в очень маленькой частичке вселенной, и возможно, даже вероятно, что вся остальная ее часть содержит формы жизни, которые превосходят нас по ментальной ясности так же, как человек превосходит амебу» (Философия и жизнь).


[Закрыть].

«Посредством этого знания, – говорит Бруно, ссылаясь на теорию Коперника, – нас освобождают от цепей очень узкой темницы и выпускают на свободу бродить по благороднейшей империи; мы уходим от презумптивных границ и нищеты к несметным богатствам безграничного пространства, столь достойной области и столь прекрасных миров… Неразумно считать, что какая-либо часть мира лишена жизни души, ощущений и органической структуры. Из этого бесконечного „Все“, полного красоты и великолепия, из обширных миров, циркулирующих над нами, до мерцающей пыли дальних звезд, делается вывод, что существует бесконечное число существ, огромное множество, каждое из которых, каждое в своей степени, отражает великолепие, мудрость и превосходство этой божественной красоты».

(Фрит, Жизнь Бруно).

Теперь я подхожу к доказательствам того, что Солнце, как и другие астрономические уровни, активно заинтересовано в достижении (I) истины, (II) красоты и (III) добродетели.

(I) Утверждение, что знание о звездах – это знание звезд, и дальнейшее утверждение, что это знание высокого интеллектуального уровня, которое в большой степени направляет и вдохновляет развитие науки, уже были поддержаны сведениями, которые, я считаю, убедительны. Или, если это не так, то ничто из того, что я смогу к этому добавить, не сможет исправить положение. Наш несметный долг перед астрономией – и за то видение, которое она дает напрямую, и за то, что она вдохновляет, предлагает или требует косвенно, – достаточно очевиден. Менее очевиден этот совершенно иной способ говорить об одном и том же – ум в нас является по большей части звездным или вообще ничем.

(II) Мне также не нужно распространяться здесь о красоте небес, или о той роли, которую они играли на протяжении всей истории в разжигании эстетического воображения, или о поэзии, которую они вдохновили[563]563
  «…И разве же не чистотою звёзд даровано ему прозренье
  Всей чистоты любимого лица?»
  Эти строки из третьей элегии Рильке так же истинны (по крайней мере, в одном смысле), как и прекрасны.


[Закрыть]. Необходимо лишь сказать, что небеса улучшаются при знакомстве с ними и что в них кроется гораздо больше всего, чем кажется с беглого взгляда. Например, Бруно смотрел не на те же самые звезды, что и его инквизиторы: в нем художник сочетался с философом и мистиком: астроном в нем – наполовину поэт. Тот огромный энтузиазм, с которым эпоха Возрождения приветствовала новую гелиоцентрическую вселенную и ту еще более чудесную систему, в которой Солнце само является лишь одной из несметного числа единиц, было в той же мере пониманием космической красоты, как и космической истины. Это было побегом из тюрьмы воображения в астрономическое Эль Дорадо, изобилующее нескончаемыми возможностями жизни и красоты; и которое было, по крайней мере, столь же ценное благодаря тому, что оно намекнуло художнику, как и благодаря тому, что оно объявило ученому. Как будто бы сдерживаемый эстетический дух человека наконец разорвал свои оковы, отказываясь находиться в рамках, меньших по размеру, чем размеры галактики. И этот дух, наследниками которого мы являемся, не может быть столь многим обязан небесам, сам при этом не являясь небесным.

(III) Этические предпосылки науки хорошо известны – обязательное смирение перед фактами, самоотверженная преданность истине несмотря на обстоятельства[564]564
  «В своей лучшей, самой искренней форме научная отстраненность содержит, мне кажется, ядро благочестия, эмоциональное принятие вселенной, какой бы ни оказалась ее природа. Я считаю это более искренним благочестием, чем отношение тех религиозных людей, которые настаивают на том, что вселенная должна следовать определенным моральным стандартам, чтобы ее эмоционально приняли» (Олаф Стэплдон, Святые и – революционеры).


[Закрыть], добровольное признание человеческих ограничений (и намеренное изучение дефектов инструмента, чтобы их учитывать). Это больше, нежели своего рода интеллектуальный аскетизм или препоясывание чресел: это необходимое моральное оборудование человека науки, а также (в меньшей степени) всех, кто ясно понимают его работу. В каком-то смысле совершенно дурной человек лишается права изучать Солнце.

Однако есть еще один, менее афишируемый, аспект моральности науки – предмет науки имеет моральный подтекст не в меньшей степени, чем ее метод. Ибо человек – больше, чем человек[565]565
  «Склони свою голову, слабый разум; замолчи, глупая природа; узнай, что человек бесконечно превосходит человека» (Паскаль, Мысли).


[Закрыть], его эгоизм – больше, чем человеческий эгоизм, и его грехи имеют космический масштаб. Итак, вполне распространено явление, что хороший человек является плохой планетой, или наоборот. Хороший человек не полностью добродетелен, пока он не хорош на всех уровнях личности – пока, например, он не является исправившейся планетой и исправившейся звездой[566]566
  Когда Росетти говорит, что «ни для кого не имеет никакой разницы, вращается ли земля вокруг солнца или солнце – вокруг земли», он лишь заявляет о собственных ограничениях. Это меняет абсолютно все.


[Закрыть]. То есть, революция Коперника, позволяющая ему, будучи ребенком, увидеть себя и свой мир глазами другого, – лишь одна из ряда подобных революций увеличивающегося размаха, каждая из которых должна быть осуществлена, чтобы ребенок смог вырасти во весь свой полный моральный рост[567]567
  Отметьте, что приоритетность положения не есть приоритетность статуса. Изъян Птолемеевой космологии не в том, что она слишком превозносит землю, а в том, что она недостаточно это делает: подлунный мир, низший по отношению ко всем сферам, является хранилищем всего несовершенства. Эгоцентризм так же часто является самоуничижительным, как и самовосхваляющим. Как сказал Паскаль: «Пусть земля покажется ему точкой по сравнению с обширным кругом, описываемым солнцем; и пусть он дивится тому факту, что этот обширный круг и сам всего лишь очень маленькая точка по сравнению с кругом, описываемым звездами (Мысли).


[Закрыть]. Вновь и вновь ему приходится смещать центр. Человек, чья семья или страна находится в центре вселенной, в качестве цели, для достижения которой все другие семьи или страны – средства, может в качестве отца или патриота совершать чудеса самопожертвования, однако он все еще будет эгоцентричным. Эгоцентризм должен быть преодолен уровень за уровнем, болезненно и старательно, без каких-либо исключений. Средневековый святой, поскольку его Земля была центром вселенной, был похож на Иосифа, мечтающего о том, чтобы солнце, луна и звезды кланялись перед ним – и был он далеко не святым. Добродетельная планета знает, что она – всего лишь планета, добродетельная звезда – что она лишь одна из миллиардов и что ее центральность в большей степени очевидна, чем реальна. Если бы мы были просто обитателями звезды или планеты, то могли бы их оставить добиваться своего собственного спасения, но это невозможно, ввиду того, что они – это мы сами. Если они не будут спасены, то и мы не будем; если они останутся эгоцентричными, то и мы тоже. На нас лежит обязанность реформировать эту нашу планету и звезду, и в этой работе наука – наш основной инструмент. Безусловно, существуют и другие аспекты морального прогресса (интенсию не должно игнорировать в пользу экстенсии[568]568
  Качество имеет значение, так же как и размах: разбавлять свои симпатии, чтобы немногого хватило надолго, или распространять свою лояльность ценой ее искренности в равной мере не принесет никакой пользы.


[Закрыть]), однако, в конце концов, обнаружится, что спасение человека включает в себя вселенское спасение, если только потому, что сам он – вселенский[569]569
  См. Послание к Римлянам, VIII. 21,22.


[Закрыть]. Так как его зло сверхчеловеческое, его добродетельность также должна быть сверхчеловеческой. В своем падении он тащит с собой вниз и Землю, и Солнце, и его восстановление – это их восстановление.

Современный и общепринятый способ преподносить факты состоит в том, чтобы описывать Солнце как имеющее психологическую важность, поскольку оно представляет собой стадию в интеграции личности. Как сказал Юнг: «Солнце – это символ источника жизни и конечной целостности человека (как на то намекает solificatio)» (Интеграция личности и Психология бессознательного). Я считаю, что психологическая достоверность Солнечного символа покоится на твердом основании фактов; на самом деле символ бессилен в отрыве от реальности. Насколько важность Солнца всего лишь психологическая, настолько она лишена важности для психологии: важной считается объективная реальность живого Солнца, даже в этой области. Великий принцип первоначальной тождественности двух «путей» или иерархий – физического и психологического пути (или природного и духовного) – был присущ алхимии. Один процесс и один набор терминов относился к двум аспектам опуса: у solificatio, например, есть и духовная, и материальная сторона. Алхимики осознали глубокую истину того, что природа в своей основе духовна – истину, которую Уолт Уитмен прославляет в своей строке: «Я утверждаю, что вся земля и все звезды в небе существуют ради религии». (Рожденный на Поманоке, перевод: Р. Сеф)

Однако важно помнить, что хотя работа науки – необходимая составляющая этого космического процесса, самой по себе ее явно недостаточно. Пока ученый, смещая свой «теоретический» центр, оставляет свой «практический» центр зафиксированным и неоспоримым, он остается эгоцентричным[570]570
  Или, более точно, пока он помещает себя в новый центр исключительно в научных целях, а для всех других целей остается в старом центре, он все еще придерживается системы Птолемея.


[Закрыть]. Если для него Земля – это единственное хранилище жизни Солнца, а Солнце (настолько, насколько он может об этом судить) – это единственная искра жизни в мертвой вселенной, тогда не имеет значения, что Земля крошечная и эксцентрическая или что Солнце – всего лишь одно из множества и очень сильно отдалено от галактического центра. Земля и Солнце все еще, на самом деле, являются центром вселенной, и истинной революции Коперника еще только предстоит совершиться. Сама по себе наша наука по необходимости остается Птолемеевой – в том, что она мало что может сказать или «за», или «против» существования другой жизни во вселенной. Она нейтральна, однако ее влияние в этом вопросе далеко не нейтрально: бытует идея, что это научный факт, будто вселенная – это унылая пустыня, ужасная и совершенно бессмысленная мусорная куча, в которой случайная крупица жизни выживает на несколько минут, словно благодаря какому-то чуду. И нам не приходит в голову, что на небесах могут быть другие центры жизни, кроме нашего собственного – центры, в которые стоит переместиться. На эту тему я много говорю в других местах этой книги. Здесь нужно отметить, во-первых, что ни на каком уровне я не могу доказать, что мои сотоварищи равны мне по ценности и статусу. Во-вторых, что пока я, тем не менее, не готов считать их таковыми на веру, я никогда не смогу стать социальным, или самосознающим, или превосходящим самого себя. В-третьих, что наука, искусство и религия – партнеры в этом проявлении веры. Каждая полная революция Коперника трехгранна – она одновременно обнаружение новой истины, художественное творение и проявление благочестия. В ней познавательная, эмоциональная и волевая стороны ума действуют как одно. И от этого все и зависит; ибо моя жизнь – не что иное, как жизнь моих сотоварищей, и чем больше я обнаруживаю в них, тем больше я сам имею. Только говоря «Ты» себе равному (как это делал Бубер) и переставая называть его «оно», я могу завершить работу ученого и художника и найти свой новый центр. Это моральная вселенная, на каждом уровне хорошо оснащенная для того, чтобы выявлять в нас все самое лучшее. Планеты и звезды – не всего лишь градуированный ряд моральных упражнений или проблем восстановления, решение которых означает наше восстановление: скорее, они являются, в своей живой реальности, самим выражением и воплощением той единой жизни, которая в нас разветвляется на науку, искусство и религию. Их трехгранные революции Коперника создают их самих[571]571
  «Солнце, которое Кант поместил в центре мира, было самим человеком, поэтому его революция была противоположной революции Коперника и привела к антропоцентризму гораздо более радикальному, хотя и радикальному другим образом, нежели один из тех, в которых обвинялись средние века. Это только в локальном смысле средневековый человек считал себя центром всего. Все мироздание, венцом которого он был и которое он обобщал в самом себе, тем не менее, было чем-то вне его самого, чем-то, чему ему надо было подчиняться и к чему надо было приспосабливаться, если он хотел знать что-то о его природе» (Этьен Жильсон, Дух средневековой философии).


[Закрыть].

Тем не менее (можно возразить) вселенная типичного средневекового мистика была абсолютно геоцентрической; она также была биоцентрической и антропоцентрической; на самом деле, можно сказать, что она вращалась вокруг христианства в целом и западного христианства в частности. Однако даже когда она сочеталась с безразличием к природной красоте, эта крайность интеллектуального эгоцентризма на высших уровнях личности (крайность, впасть в которую сегодня просто не может любой, имеющий хотя бы зачатки образования) вовсе не препятствовала достижению цели мистика, которой является «интуитивная жизнь». Таким образом, не очевидно ли, что хотя революции Коперника имеют интеллектуальную, эстетическую и моральную ценность, они не обязательно вступают в духовную жизнь в ее наивысшем проявлении? Вкратце и в частности, мистики не нуждались в Солнце. Или, от силы, Солнце – случайность, а не необходимая стадия пути мистика.

Браунинг (Парацельс, V.) говорит о том, чтобы поставить уверенную ногу на «солнечную дорогу», а Д.Х. Лоуренс предлагает основать новый вид «солнечных людей». «Совесть, – говорит он, – это осознание солнца, и наш укорененный инстинкт – в том, чтобы не идти против солнца», тогда как быть аморальным – значит иметь «угасшее солнце» и гасить солнце в других (Анютины глазки).

В ответ на это последнее возражение я скажу, во-первых, что мистицизм как таковой, оторванный от жизни интеллекта, от моральной борьбы активного бытия и от восхищения красотой, является вымыслом и неправильным употреблением данного термина[572]572
  «Мистик вновь обрел способность быть реалистичным, смотреть в лицо фактам… способность простой научной наблюдательности. То, что мы называем научным подходом к миру, явно результат морального развития – когда новое благоговение перед Природой (как у Бруно) развивается в новую тщательность в записывании фактов и различении естественного права… Таким образом, мистик совершенно прав в своем учении, что основные условия достижения истины моральны — не только метафизической истины Единого, но также истины физических деталей». Даже У.Э. Хокинг говорит, что наука требует не обычного воображения, а такого воображения, которое отличает мистика: таким образом, неудивительно, что мистический и научный гений часто идут рука об руку. Далее (говорит Хокинг) мистик вновь приобретает способность оценивать свойства вещей и способность к настоящей дружбе (Виды философии).


[Закрыть]. Единственно истинный мистицизм содержит, и даже доводит до их наивысшей силы, интеллектуальные, эстетические и моральные способности. И даже когда, в редких и мимолетных случаях достижения, эти три превосходятся, это происходит лишь потому, что завершение и осуществление каждого требует завершение и осуществление остальных: ни добродетель, ни красота, ни истина не могут уйти слишком далеко без остальных двух, и, в конце концов, все три объединяются. Следовательно, то, что фундаментально в морали, искусстве и науке, также фундаментально в мистической жизни: а если это не так, то мистицизм заслуживает то презрение, которым его обдают его критики. Истинный мистик не знает коротких путей; он не нашел никакого простого пути, который бы обходился без необходимости в моральной и интеллектуальной поддержке. Таким образом, весьма маловероятно (если не невозможно), чтобы он мог себе позволить игнорировать те средства, которыми должны пользоваться другие путешественники, чтобы добраться от человеческой части до божественного Целого. Все указывает на то, что на самом деле существует лишь один путь наверх[573]573
  Часть пути оккультист и мистик проходят вместе. «Оба должны пройти, – пишетЭвелин Андерхилл, – через тотуровень сознания, который представляет концепция „астрала", так как этот уровень восприятия – „следующий после“ нашей обычной жизни. Трансцендентные способности могут осознать этот мир, только чтобы, в случае с мистиком, пройти через него как можно быстрее. А оккультист, медиум и ясновидящий остаются в „астрале"»… (Мистицизм). См. Майстер Экхарт, «Существ, которых Господь дал нам в качестве лестницы к Богу, мы сами превратили в камень преткновения, останавливаясь на них на нашем пути к безопасности» (Труды).


[Закрыть], увиденный через призму различных темпераментов тех, кто по нему идет; а не один для ученого и другой для художника, и еще один для деятельных, а другой для склонных к созерцанию. Преуспеть – значит соединить их всех: и если путник один, то и путь, по которому он идет, также один. Безусловно, закон бережливости не допустил бы, чтобы было иначе.

Подпись на рис. (сверху вниз):

Эмпиреи

Кристальное небо

Неподвижные звезды

Сатурн

Юпитер

Марс

Солнце

Венера

Меркурий

Луна

Земля

Ангелы

Архангелы

Начальства

Власти

Силы

Господства

Престолы

Херувимы

Серафимы

А что скажут сами мистики? В качестве своего первого примера я приведу самый явный и подробный пример пути наверх – пример Данте, – в котором религия, искусство и наука несравненным образом перемешаны. (В «Божественной комедии» все самое лучшее, что есть в средневековом образе жизни – или, наверное, я должен сказать в средневековом пути к жизни, жизни Целого – не просто отображено; его запутанные тенденции приобретают направление и порядок. Здесь, как нигде, мы находим мистицизм в своем самом здоровом виде – ибо он что-то гораздо большее, нежели просто мистицизм в узком смысле этого слова. Когда такой влюбленный, политик, философ, теолог, ученый, поэт и созерцатель соединяются вместе в одном человеке и в одном труде этого человека, лучше обратить на это внимание). Для Данте Земля находится в центре девяти сфер, или небес (по образцу космологии Птолемея), начинающихся со сферы Луны и ведущих через сферы других планет (одной из которых является Солнце) в сферу неподвижных звезд, затем в кристальное небо и, наконец, в сами эмпиреи: последняя сфера, за пределами времени и пространства, является истинными Небесами интеллектуального света, любви и радости и концом пути мистика наверх. Чем выше сфера, в которую Беатриче проводит Данте, тем более она священна и тем выше ранг ангельского разума, который ее направляет, и тем более сияющая и прекрасная сама Беатриче.

Четвертая сфера, управляемая четвертым ангельским чином – властями, – является сферой Солнца, о котором Данте говорит[574]574
  Рай, X. За тысячу лет до Данте Ориген учил, что созданная вселенная – лестница, по которой падшая душа может вновь забраться наверх к Богу; и Афраат (0 монахах) называл девственность божественной долей, братством Стражей, или звезд-ангелов, с которым ничто не сравнится. (Маргарет Смит, Цитируемое ранее произведение).


[Закрыть]:

 
«Первослуга природы, мир земной
Запечатлевший силою небесной
И мерящий лучами час дневной, —
С узлом вышепомянутым совместный,
По тем извоям совершал свой ход,
Где он всё раньше льёт нам свет чудесный.
И я был с ним…».
 

(перевод: М. Лозинский)

Поэт стал по-настоящему гелиоцентрическим, и физическое превосходство Солнца является наименьшей из солнечных добродетелей. Здесь Данте обнаруживает духов св. Фомы Аквинского, Альберта Великого и других святых; светящуюся полосу, окружающую его, как звезды окружают Полярную звезду, или как своего рода «хоровод священный»[575]575
  После того, как св. Фома Аквинский поговорил с Поэтом, круговое движение продолжается:
«Так предо мною хоровод священныйВновь двинулся, и каждый голос в ладЗвучал другим, такой неизреченный,Как может быть лишь в вечности услад»  (Рай, X, перевод М. Лозинского)


[Закрыть]. Иными словами, вот конкретная реальность (описанная поэтическим языком), в которой солнечная система астронома является абстрактной формой.

Среди нескольких источников видения Данте – ангелология Псевдо-Дионисия, чья девятиступенчатая небесная иерархия является одновременно нисходящей системой управления, посредством которой Божественное Провидение передается более низкому миру, и восходящей системой стадий на мистическом пути просветления[576]576
  «Там, среди Его ослепляющих, наполненных блаженством сверкающих лучей, мы уподобимся, более божественным образом, чем сейчас, божественным Разумам». Человеческий ум становится божественным, входя, подобно ангелам и при их помощи, в состояния единения (Божественные имена. I. 4, 5).


[Закрыть]. Итак, люди могут, «стремясь к живым ангельским силам, посредством их хорошего руководства, восходить к Изобильному источнику всех вещей; так они могут (согласно их пределу) принимать участие в озарениях, которые струятся сверху, и разделять изобильный дар…»[577]577
  Цитируемое ранее произведение, IV.2.


[Закрыть]. И в своем подъеме люди трансформируются, уподобляясь божественным Разумам, которые являются их проводниками и указывают путь. Про сами Разумы говорят, что они, созерцая Прекрасное и Благое, движутся по кругу»[578]578
  Цитируемое ранее произведение, IV.8.


[Закрыть].

Учение Дионисия, которое сильно повлияло на ход христианского мистицизма, во многом связано с религиозными культами греков и римлян. Например, в митраизме посвященный описывается как тот, кто поднимается над Землей, проходя девять божественных областей возрастающей святости и озарения, чтобы в конце пути достичь полного соединения с божественной природой: из этих девяти уровней мистического достижения шестым является Солнце, где очищенная душа становится огненной. «Я сам – звезда меж звезд», – говорит адепт звездам, которых он встречает на пути своего восходящего полета через небеса, – «с тобой вращаюсь по своей орбите, сияя в небесах из глубины»[579]579
  Из Митраической литургии, греческого папируса из Национальной библиотеки в Париже. См. орфические надписи, которые являются темой приложения к Пролегоменам к исследованию греческой религии Джейн Гаррисон. И, чтобы не подумали, что эти учения мертвы, я хотел бы упомянуть, что сочли необходимым, чтобы королевский астроном подтвердил, что (вопреки распространенному слуху) никакой новой звезды не появилось в Орионе в ночь смерти Браунинга («Дж. Эстлин Карпентер, Сравнительная религия).


[Закрыть]. Апулей (или, скорее, его Луций), посвященный в ранг жреца Изиды, был коронован, чтобы представлять Солнце, после того как он «приблизился к присутствию богов внизу и богов небес». И это вовсе не отдельные примеры: как говорит профессор Гильберт Мюррей, эллинская литература «пропитана неким очень эмоциональным языком относительно Солнца, который, видимо, заимствован у Платона»[580]580
  Пять стадий греческой религии, IV.


[Закрыть]. Бытовало распространенное убеждение, что планеты, Солнце и звезды были ступенями лестницы Иакова, посредством которой душа поднимается к своему божественному источнику – или после смерти, или в опыте человека, который в этой жизни посвящен в эту тайну. Они не столько символизировали, сколько воплощали сверхчеловеческую жизнь, на которую способен человек.[581]581
  Сравнить: вознесение Илии на небо в огненной колеснице (Четвертая книга царств, II.11).; восхождение (Деяния св. Апостолов, I. 9, 10); и описание св. апостолом Павлом человека, который «восхищен был до третьего неба… – только не знаю – в теле или вне тела» (Второе послание к Коринфянам, XII. 2,3). Анна Кингсфорд назвала одну из своих книг «Облеченная в солнце», как женщина в Откровении Иоанна Богослова, XII. 1.


[Закрыть]

Морталисты XVII века учили, что Христос вознесся к Солнцу, которое является физическим воплощением Бога; схожее учение и у современных христодельфийцев. См. Дени Сора, Мильтон, человек и мыслитель

.

В гностической и других ранних еретических учениях, в Каббале и литературе герметиков, в астрологии и алхимии эти учения выжили (в замкнутых и дегенеративных формах), пока эпоха Возрождения не предоставила атмосферу, в которой они могли, пусть на какое-то время, вновь процветать. Мистицизм затем вновь сможет пользоваться языком, подобным языку Беме – «Тело поднимается в великолепии Солнца, оно также оставляет свою собственную волю». «Так же и все формы в философском труде должны быть превращены в одну, а именно в Солнце»[582]582
  0 рождении и обозначении всех сущностей, XII. 28,30.


[Закрыть]. «Солнце благороднее и на порядок глубже по своей природе, чем загадка внешнего мира»[583]583
  0 милости, 11.24.


[Закрыть]. «Если взять дух тинктуры, то на самом деле вы отправляетесь в путь, на котором многие нашли Солнце; но они следовали по пути к сердцу Солнца, где дух божественной тинктуры охватил их и привел их к свободе, к Величию, где они познали Благородный Камень, Lapis Philosophorum»[584]584
  0 тройственной жизни человека, X. 3.


[Закрыть]. Здесь, после многих веков частичного затмения, проявляет себя вечный солнечный элемент в мистицизме[585]585
  У Траэрна солнечный и звездный элемент ярко выражен, хотя он и принимает совсем другую форму: «Посчитали бы возможным, чтобы человек радовался дешевым нарядам, подобно бабочке, и игнорировал Небеса? Если бы мы не видели это каждый день, то это казалось бы невероятным. Они больше радуются куску золота, чем Солнцу; добывают несколько маленьких блестящих камушков и называют их драгоценностями.
  И восхищаются ими, так как они сверкают подобно звездам… А на сами звезды, которые в десять тысяч раз более полезные, великие и великолепные, они не обращают внимания». «Тот, кто считает, что Небеса и Земля – не его, едва ли может ими пользоваться» (Сотницы медитаций, I. 34; IV.15).


[Закрыть]. Однако средневековое солнечное затмение никогда не было полным. И оно и не могло быть таковым. Мистический путь, хотя его описание постоянно видоизменяется, чтобы соответствовать текущей теологии, остается в своей основе неизменным во все времена и для всех религий. Топография пути (будь он древним, средневековым или современным) следует, в целом, уже знакомой иерархической модели; ибо мистик есть не кто иной, как «перемещающийся наблюдатель» из одной из предыдущих частей этой книги, который стал необычно наблюдательным. Давайте я приведу некоторые примеры:

(1) Прогресс мистика неоднороден: за радостным достижением одной из стадий следует период лишений и бесплодия духа, прежде чем достичь следующей стадии. Цитируя известного авторитета[586]586
  Эвелин Андерхилл, Мистицизм. Юнг (Аналитическая психология) ссылается на «сильные предрассудки и суеверные страхи», преграждающие вход на каждую новую стадию психического развития. Для эллинского мира эти иерархические преграды приняли форму планетарных сил, которые вовсе не стремились позволить стремящейся к подъему душе подняться в более высокие сферы.


[Закрыть], «Типичный мистик движется к своей цели через ряд ярко выраженных колебаний между „состояниями удовольствия“ и „состояниями боли“. Существование и чередование этих состояний – иногда переменчивых и спутанных, иногда четко выраженных – могут быть прослежены в большей или меньшей степени, практически в каждом случае, о котором мы обладаем чем-либо, напоминающим подробное описание. Gyrans gyrando vadit spiritus. Душа, перемещаясь по восходящей спирали своего пути к реальности, попеременно переживает солнце и тень. Подобные переживания являются „константой“ трансцендентной жизни». Или, на языке данного исследования, в мистическом пути выражен «закон веретена»[587]587
  См. Главу IV. п. 10; главу V. п. 8 и п. 3 этой главы.


[Закрыть] (характерный для областных перемещений, в общем, и для астрономических перемещений, в частности).

(2) Паломник может продвигаться вперед, лишь взяв с собой то, что он, как кажется, оставляет позади. Его прогресс скорее кубический, нежели линейный, это скорее рост, нежели передвижение: это задача принятия мира и включения мира (не менее, чем отрицания мира и исключения мира), в котором личность, отказываясь ставить себя на первое место, отказываясь отделять себя от любой другой личности, постоянно выходит за пределы самой себя. Без любви, без сочувствующего воображения и щедрости духа, которые постепенно преодолевают внешнее, мистик не может сдвинуться ни на дюйм; он также не может прибыть в пункт назначения, пока останется хоть что-нибудь, отдельное от него. Иными словами, единственный способ достичь Всего – это стать Всем. Таким образом, для меня вопрос здесь не в том, задействованы ли в этом процессе ассимиляции Солнце и другие небесные единицы иерархии – это само собой разумеется, – а насколько они явно задействованы и насколько они определяют стадии мистического достижения[588]588
  См. Франциско де Осуна: «Все созданные творения – это лестница, по которой ноги мудрых поднимаются к Богу» (Эллисон Пирс, Исследования испанских мистиков).


[Закрыть].

«Дух учения упанишад таков: чтобы найти его, нужно обнять все… На самом деле единственный истинный человеческий прогресс совпадает с этим расширением диапазона чувств. Все наши поэзия, философия, наука, искусство и религия способствуют расширению границ нашего сознания к более высоким и обширным сферам… Все произошло от бессмертной жизни и вибрирует этой жизнью, ибо жизнь безмерна. Это благородное наследие наших предков, которое ждет, что мы заявим о своих правах на него, этот идеал наивысшей свободы сознания… Быть истинно объединенными в знании, любви и служении со всеми существами, и, таким образом, осознать себя в Боге, который пронизывает все – это суть добродетели, и в этом и есть ключ к учению упанишад: „Жизнь безмерна!“» (Рабиндранат Тагор, Садхана).

(3) И ответ – в том, что в этом вопросе мистики, в конечном счете, удивительно последовательны и удивительно прямы. Их поиск откровенно направлен к небу[589]589
  Вордсворт (Прелюдия, III) говорит о
«…небе, чья красота и щедрость выражаютсяв гордом имени, которое оно носит – имя ей Небеса».

[Закрыть]: термины, образы, сама структура мистицизма неотделима от иерархической космологии. «О горнем помышляйте, а не о земном»[590]590
  Послание к Колоссянам, III.2.


[Закрыть], «…вы от нижних, Я от вышних»[591]591
  Евангелие от Иоанна, VIII.23. Сравнить: Евангелие от Иоанна, XIX.11.


[Закрыть]. Не только мистицизм, но также и наш повседневный язык приравнивает высоту к ценности во множестве обычных выражений: дело в том, что иерархическая космология, в ее самых общих чертах, является нерушимой частью нашей природы, и мы на самом деле никогда не переставали в нее верить. По этой причине мы не находим ничего фантастического или непонятного в словах Дионисия: «Давайте же тогда активно продолжать молитву, смотря наверх на Божественные милостивые Лучи, как будто бы сияющий шнур свисал с высоты небес к этому миру внизу и мы, схватив его обеими руками, тянули его вниз; но на самом деле вместо того чтобы тянуть веревку вниз… нас самих тянули наверх к наивысшему Блеску сияющих Лучей»[592]592
  Божественные имена. III.1.


[Закрыть]. Или св. Фомы Аквинского: «Как все совершенства Существ спускаются по порядку от Бога, который есть верх совершенства, так и человек должен начать с низших существ и подниматься постепенно, и так продвигаться в познании Бога… И так как в этом пределе и венце всех вещей, в Боге, мы находим самое совершенное единство, и так как все становится сильнее и более превосходным, чем более полно оно является единым, то следует, что чем больше разнородность и многообразие увеличиваются в вещах, тем больше они отдалены от Него, который есть первейший принцип всего»[593]593
  Сумма против язычников, IV.I.


[Закрыть].

О доктрине эманаций в мистицизме Эвелин Андерхилл пишет: «Путь восхождения души к союзу с божественным должен быть в буквальном смысле трансцендентностью, превышением: путь „наверх и вовне“, через долгий ряд промежуточных состояний или миров, пока, пройдя „тридцать два пути древа жизни“, она, наконец, ни прибывает, на языке каббалы, к Кроне: …Подобная серия миров символизирует десять небес Данте, иерархии Дионисия, древо жизни или сфироты каббалы: и получает свое подтверждение во внутреннем опыте, в длинном пути личности через Очищение и Озарение к Единству. „Мы восходим, – говорит св. Августин, – Твоими путями, которые находятся в нашем сердце, и поем Песнь восхождения; мы внутренне пылаем твоим огнем, твоим благим огнем, и мы идем, ибо мы идем наверх к покою Иерусалима“ … Он (мистик), а с ним и Космос – ибо для мистической философии дух индивидуального субъекта является микрокосмом души мира – должен возвратиться по тому длинному пути к Совершенству, из которого он изначально явился; подобно тому, как рыбы из видения Девяти Скал Ралмена Мерсвина должны изо всех сил стремиться наверх от пруда к пруду, пока они не достигнут своего Источника» (Мистицизм).

(4) И небесный путешественник находит именно то, что мы ожидали, что он найдет – свет и огонь. Это великий свет с неба, превосходящий солнечное сияние, св. апостола Павла[594]594
  Деяния святых Апостолов, IX.3; XXII.6; XXVI.13.


[Закрыть]; и свет пролога к четвертому Евангелию, свет ангела с лицом как солнце из «Апокалипсиса»[595]595
  Откровение Иоанна Богослова, Х.1; сравнить: Откровение Иоанна Богослова, 1.16.; Евангелие от Матфея, XIII. 43.


[Закрыть]; ярко сияющее в полночь Солнце Апулея[596]596
  Золотой осел, XI.


[Закрыть]; «lume flor di mesura» Якопоне да Тоди[597]597
  Лауда, XCI.


[Закрыть]; «струящийся свет Бога» Мехтильды Магдебургской; свет, более яркий, чем свечение вокруг Солнца, св. Хильдегарды; «вдохновленная яркость» св. Терезы[598]598
  Моя жизнь, XXVIII. 7, 8. Письменные источники о суфизме наполнены такой же образностью, связанной с огнем; см., например, Маргарет Смит, Исследования раннего_мистицизма на Ближнем и Дальнем Востоке.


[Закрыть]; божественный свет Беме, который длился семь дней; экстатический мемориал Паскаля – «Depuis environ dix heures et demie du soir jusque environ minuit et demie; Feu»;…этот список можно продолжать до бесконечности. О «пробуждении своего, я“» Эвелин Андерхилл[599]599
  Цитируемое ранее произведение.


[Закрыть] пишет: «Значительно, что это состояние сознания постоянно сопровождает реальное ощущение ослепительного сияния»[600]600
  Сравнить: Солнце из знаменитого мифа о пещере Платона в «Республике», огонь пылающий Псалмиста (Псалтирь, CIV. 4 (в православном псалтире – СШ. 4. – прим, пер.), «Солнце правды и исцеление в лучах Его» еврейского пророка (Малахия, IV. 2), чашу жизни св. Франциска Ассизского, благодаря которой лица его братьев стали лучезарными как Солнце (Цветочки святого Франциска Ассизского, XLVIII), ведийский «агни», или порождающий все огонь.


[Закрыть].