Текст книги "Иерархия Неба и Земли. Том II. Часть II. Новая схема человека во Вселенной"

Пусть теперь мой наблюдатель вновь ко мне приблизится – или изменив направление, или (если пространство, как полагают физики, изогнуто) продолжая идти в том же направлении, пока он не вернется в свой исходный пункт. Мои метаморфозы теперь происходят в обратном направлении: Галактика поэтапно уменьшается до человека, человек – до микроскопической частицы, частица – до вообще «ничто». Уже второй раз вид вовнутрь пустой. «У природы нет ни зерен, ни скорлупы», – говорит Гете[688]688
  Бог и мир.


[Закрыть], и я, видимо, являюсь совершенно природным.

«Существует два способа обнаружить небеса. Один из них – подниматься все выше и выше в поисках постоянно удаляющегося небесного свода; другой же – осознание того, что здесь на земле вы уже на небесах и наша планета на самом деле – один из членов компании небесных тел… Посреди темной ночи отчаяния души из-за неудовлетворенности эроса наступает заря агапе Бога – осознание того, что хотя душа и не в состоянии достичь единения с Богом, Бог, из неизменной и безграничной любви, даровал душе единение с собой» (Алан Уотс, Наблюдая дух). См. Уильям Лоу: «Вам никогда не удастся реально найти или познать Бога путем любых внешних испытаний или путем чего-либо, кроме самого Бога, воплощенного и самоочевидного в вас самих – ни сейчас, ни в будущем».

Однако для отсутствия зерна есть хорошая причина. Перемещение моего наблюдателя к Центру означает последовательное обнаружение и отвержение моего содержимого, пока я не останусь совсем пустым: таким образом, то «ничто», которое предстает перед ним, когда он достигает своей цели, его не удивляет. Удивление наступает, когда, прибыв и смотря вместе со мной, а не на меня, он обнаруживает, что это «ничто» является всем; что его путешествие, в конце концов, представляло собой опустошение вместилища, чтобы его можно было наполнить тем, что отлично от него. Короче, он обнаруживает, что я содержу в себе все Целое, которым я не могу быть.

Существует притча о суфии Байазиде Бистами, которая иллюстрирует принцип божественной «где-то еще»-сти. Он подумал, что подошел к самому Престолу Бога; и он сказал: «О Престол, говорят, что сам Бог сидит на тебе». «О Байазид, – ответил Престол, – а у нас здесь говорят, что Он обитает в смиренном сердце». (Маргарет Смит, Исследования раннего мистицизма).

Целое налагает на своего познающего уникальные условия: здесь один круг замещает пару пересекающихся кругов. Как говорит Браун, «нет… никакой вещи, про которую можно было бы сказать, что она сама по себе, кроме Бога, Который является Своим Собственным кругом и может существовать Сам по Себе… все другие же выходят за рамки единства, и вследствие этого их много» (Religio Medici. II.10).

Когда я ни на что не притязаю, то мне все обильно дается. И, на самом деле, очевидно, что пока я оставляю себе какую-либо часть Целого, я не могу насладиться Целым[689]689
Темен для тебя мир:Ты сам тому причина;Ибо разве он не есть не что иное, как ты,Обладающий способностью чувствовать «Я есть Я»?  (Теннисон, Высший пантеизм)


[Закрыть]. Иными словами, пока я разделен на периферического наблюдателя и центральное наблюдаемое, я всегда недотягиваю до Целого, если только по той простой причине, что когда единица разрушает свою целостность, чтобы на себя посмотреть, она больше не является целым – не говоря уже о том, чтобы быть «самим» Целым. Дело в том, что самопознание всегда подразумевает саморазделение, которое уменьшает иерархический статус познающего: быть на каком-то уровне – значит видеть на более низком уровне и (в каком-то смысле) быть на этом более низком уровне. Независимо от того, считаю ли я себя человеком, звездой или клеткой, принцип один и тот же – я не могу себя по-настоящему адекватно оценить, и самосознание – это предприятие, обреченное с самого начала. На самом высшем уровне этот факт, который до этого был частично спрятан, становится, наконец, неминуемым. Подобно улитке в знаменитой задаче, которая каждый день ползет вверх по столбу три фута, а затем каждую ночь сползает назад на два фута, мое достижение неизлечимо неоднозначное. Однако именно на самом верху эта неоднозначность и предотвращает достижение: в отличие от улитки, я не могу подняться на самый верх, так как чтобы подняться туда, мне бы пришлось подняться еще выше. Иными словами, можно сказать, что видеть себя как Целое означало бы удваивать Целое, тем самым разрушая его Целостность и делая необходимым удаление на еще большее расстояние, и так далее, в бесконечном движении назад.

Есть лишь одно средство, и оно состоит в том, чтобы вообще сменить направление. Оставляя свой безнадежный (но вместе с тем необходимый) поиск самосознания, я, в конце концов, должен принять осознание других[690]690
  Гегель различает три стадии в эволюции сознания: (i) сознание объекта как чего-то отдельного, другого; (ii) самосознание абстрактного эго; (iii) единство сознания и самосознания, когда ум видит себя воплощенным в объекте. (Энциклопедия, 47). Однако (я бы хотел добавить) это развитие завершено только когда «я», исчерпав возможности (iii), переходит к более высокой версии (i) и видит только «не-я».


[Закрыть]. И как только я это сделаю, как только я буду уменьшаться до предела, а не расширяться до предела; как только я буду опустошать себя от всего, что я в себя впитал, как только я переведу свое внимание с себя на других – тогда все, что я надеялся получить от самосознания, но не получил, я смогу получить от осознания других. Когда больше не останется вообще никакого вида вовнутрь, тогда вид вовне будет завершен. Просьба—

 
«Бог мой! Бог мой! Дай мне хоть раз взглянуть на Тебя
Как если бы никого больше не существовало:
только мы с Тобой»[691]691
  Браунинг, Паулина.


[Закрыть].
 

– сама себе противоречит и не может быть выполнена, пока «только мы» не станет «только Ты»[692]692
  Однако как легко перейти от рассмотрения Целого ради его самого к рассмотрению вместилища ради него самого или, по крайней мере, к рассмотрению Целого ради вместилища. Кажется, что именно это делает Экхарт, когда он говорит: «Я не обнаруживаю Бога вне себя и не представляю Его себе, кроме как пребывающим во мне и моим собственным» (Труды). _


[Закрыть].

Итак, вот новая и неожиданная вариация на тему «где-то еще»-сти: вырастание в Целое заканчивается неожиданным сокращением до «Ничто», а сокращение до «Ничто» – неожиданным расширением в Целое. Эти две иерархические крайности склонны меняться местами. На самом деле (как постепенно станет яснее) можно даже утверждать, что Целое и Центр – неразделимые аспекты одной и той же реальности[693]693
  Большинство великих писателей-мистиков искали средства выражения этой двойственной природы реальности. Например: Бог велик, говорит Дионисий, «и в огромном небе, и также в воздухе, чья тонкость отражает Божественную Малость… Эта Малость не имеет ни Количества, ни Качества; Она Безудержная, Бесконечная, Неограниченная, и, постигая все вещи, Сама Непостижимая» (Божественные имена, IX. 1, 3).


[Закрыть]. Нестабильность более низкого по направлению к более высокому становится нестабильностью самого высокого по направлению к самому низкому; а нестабильность более высокого по направлению к более низкому становится нестабильностью самого низкого по направлению к самому высокому. Восходящие и нисходящие процессы совершают полный оборот. Как в знаменитом символе вечности – змее – космические крайности встречаются, и иерархия завершена. «Чертик» выпрыгивает из самой глубины своей табакерки, являясь всей табакеркой в целом.

В конце концов, закон равенства должен уступить закону контрастов. До уровня Целого познающий и познаваемое растут в равной мере, однако на этом уровне познающий предъявляет права на все и не находит ничего. И опять, вниз до уровня Центра, познающий и познаваемое уменьшаются в равной мере, однако на этом уровне познающий ни на что не предъявляет права, а находит все.

Подпись на рис. (сверху вниз):

Сокращение Целого

Расширение Центра

Здравый смысл возражает, что на самом деле вид вовне из Центра является не видом на Целое, а видом на огромное скопление предметов всех уровней, всем из которых очень далеко до Целого. Я обнаруживаю, что здесь я развлекаю не одного гостя и не «самого» Гостя, а огромное их множество. Я являюсь вместилищем не вселенной, а «мультивселенной».

Видеть объект так, как он представлен в данный момент, в Целом – единственный способ соответствовать требованиям и головы, и сердца. Если, говорит Лосский, мы сможем осознать, что все является аспектом Целого, тогда все «наши обычные представления о мире, вызванные атомистическим и механическим способом его рассмотрения… меняются на противоположное, все начинает представляться в ином свете и многие характеристики вселенной, которые казались загадочными, становятся совершенно ясными». (Мир как органичное целое). Это одна половинка истории: на другую указывают слова де Коссада: «Если бы мы знали, как приветствовать каждый момент как проявление божественной воли, мы бы нашли в нем все, что бы мы ни пожелали… Настоящий момент всегда наполнен безграничными сокровищами» (Отдача себя божественному провидению, I. ii, 3).

И, безусловно, так оно и есть – по крайней мере, с первого взгляда. Целое, как и Центр, однако в отличие от промежуточных единиц, не может быть объектом чувственного переживания. Причина в том, что оно для меня более, а не менее, реально, чем они. Каждый объект (как я попытаюсь показать) на самом деле является аспектом Целого и имплицитно признается таковым в нашем переживании этого объекта. Можно сказать, что мы никогда не можем знать ни что иное, кроме как Целое: наши знания о других вещах, насколько они являются точными, являются знанием Целого, и даже их наименее точные элементы – ничто без Целого. В конечном счете, единственный познающий – это Центр, и единственное познаваемое – это Целое. Мы можем, вместе с Рейсбруком, выразить это в теологических терминах: «Образ Бога находится во всем человечестве, сущностно и личностно. Каждый им обладает – целым, полностью и неразделенно, и все вместе – не более, чем один, сам по себе». Целое вездесущее и завершенное в каждом Центре. Но, как говорит св. Бернар, «Бог, который, в своей простой сути находится в одинаковой мере повсюду, тем не менее, находится в рациональных созданиях иначе, чем в иррациональных, и в добродетельных рациональных созданиях иначе, чем в недобродетельных. Он находится в иррациональных созданиях так, чтобы не быть ими познанными; однако все рациональные создания могут Его познать посредством знаний; однако только добродетельные могут также его познать посредством любви».

Все, правильно увиденное, является Целым. Как же тогда нам различать определенные предметы? Мы находим, что каждый, по-настоящему не разделяя Целое, проводит через него линию, называя то, что лежит по одну сторону линии, «внутренним» или «моим», а то, что лежит по другую сторону, – «внешним» или «не моим». Таким образом, Центр можно описать как Целое под названием «внешнее»; Целое – как Целое под названием «внутреннее»; а человека – как Целое под названием «внутреннее» с одной стороны и «внешнее» с другой. Важно то, что в каждом случае, где бы ни была проведена разделительная линия, Целое является тотальным объектом, всем объектом в целом.

Однако я забегаю вперед. Моя задача в оставшейся части этой главы – показать, как основные направления данного исследования сходятся на этом наивысшем Индивиде, требуют его и все время его подразумевали; на том, один который придает бытие и смысл индивидам любого уровня. И в ходе этого описания, я надеюсь, станет ясно, что же я имею в виду под «Целым», и каково мое отношение к Целому, и какова связь (для меня) между Целым и Богом в христианской религии.

Когда я прошу объяснить явление, то я прошу две порции информации[694]694
  Сравнить с учением Шопенгауэра (0 четверном корне) о том, что знание подвержено двум законам однородности и спецификации. Первый требует, чтобы мы обнаруживали сходства и объединяли виды в роды, пока не будет достигнута всеобъемлющая концепция; второй требует того, чтобы мы не игнорировали никакой вид. Как также говоритУ.Э. Хокинг: «Ложное предположение в теории анализа состоит в том, что простоту можно найти лишь в одном направлении, в направлении микроскопа. Простота этого мира предположительно двухполюсная» (Типы философии).


[Закрыть]. Я хочу знать, посредством каких шагов это явление развивается от подчиненных ему явлений и посредством каких шагов оно развивается от явления, которому оно само подчинено. Например, скажем, что я выбираю в качестве объекта исследования человека, который едет на велосипеде.

«Человек видит больше самих вещей, когда он больше видит их источник; ибо их источник является их частью, и даже самой главной их частью. Итак, они становятся более удивительными, будучи объясненными. Он больше им дивится и меньше боится; ибо вещь действительно удивительна, когда она значительна, а не когда незначительна» (Честертон, Св. Франциск Ассизский).

Полное объяснение этого явления включило бы, с одной стороны, описание крайне сложных явлений в нервной системе и опорно-двигательном аппарате, а с другой стороны, описание некоей социальной организации в ее экономическом, технологическом и научном аспекте. И так же, как первое описание не могло бы остановиться на физиологическом уровне, а направилось бы вниз к химическому и физическому уровню, так и второе описание не могло бы ограничиться рассказом о местном сообществе, к которому принадлежит велосипедист, или о национальном сообществе, или о самом Человечестве, и ему нужно было бы продолжать до тех пор, пока ни одна часть вселенной не осталась бы неохваченной. Короче говоря, ничто по-настоящему не объяснено, пока его не отсылают (соответствующими стадиями, в соответствии с иерархическим порядком) вниз к Центру и наверх к Целому. Это в нашей природе – не успокаиваться на достигнутом, пока явление не проследят и до его «основополагающей» реальности, и до его «трансцендентной» реальности. По крайней мере, это именно тот двойной стандарт, в соответствии с которым мы измеряем те частичные объяснения, которые нам предлагают. В идеале, объект разбирают на кусочки шаг за шагом, чтобы «посмотреть, как он действует», до тех пор, пока от него ничего не остается; и его недостающие кусочки восстанавливаются шаг за шагом, чтобы «посмотреть, каково это, когда все на месте», до тех пор, пока оно не становится Целым. То есть, мы убеждены, что истина об объекте не просто «горизонтальная» или «вертикальная»; и не просто «наверху» (или синтетическая) или «внизу» (или аналитическая), а и то и другое одновременно[695]695
  Если знать одну вещь – значит знать все вещи, то как же возможно знание определенных вещей? Ответ в том, что так как более низкие единицы возникают из их несовершенного знания друг о друге, то это знание, на их уровне и до определенной степени, является истинным. Разве не может наука, путем изоляции своих проблем, достичь совершенного (хотя и абстрактного) знания несовершенных вещей? (Итак, законы движения Ньютона имеют дело с телами, которые функционируют при невыпол-нимыхусловиях с идеальными, искусственно изолированными системами). Ответ в том, что этот метод (насколько он успешен) на самом деле является подниманием части до уровня Целого, где и место совершенному знанию.


[Закрыть].

Кажется, что наше требование подробных объяснений – завуалированное утверждение, будто все, что одновременно меньше, чем Целое и больше, чем Центр, является лишь внешностью, чем-то, что еще отделено от реальности.

Тут же возникает внушительное возражение здравого смысла. Оно состоит в том, что наивысшее объяснение вовсе объяснением не является, ввиду того что Целое (со своим аналогом, Центром), по крайней мере, так же нуждается в объяснении, как что-либо еще, и ни в коей мере не является саморазъясняющим. Правда или нет, что, как говорит св. Фома[696]696
  Сумма теологии, I.ii. 1.


[Закрыть], «Это предположение того, что „Бог существует“, само по себе самоочевидно», безусловно, это факт, что (как он продолжает) «это предположение не самоочевидно для нас»[697]697
  В основном это вопрос настроения. Большую часть времени Целое от нас сокрыто. Однако существуют моменты, в которых реальность – не Целого, а частей – кажется сомнительной. Тогда мы можем сказать, вместе с Аланом Уотсом: «Бог – наиочевиднейший. Он абсолютно самоочевиден – самая простая, ясная и близкая реальность жизни и сознания. Мы не осознаем Его просто потому, что мы слишком сложные» (Наблюдая дух).


[Закрыть]. Несомненно, Первопричину; необходимое, а не случайное Сущее; Аристотелев «недвижимый двигатель», реакцией на присутствие которого является весь процесс космического развития; всеобъемлющий Гештальт, или Абсолютную Реальность, частичными внешностями которой является все сущее; или любую другую версию наивысшей иерархической единицы так трудно себе представить; она так непохожа на какую-либо часть нашего обычного опыта, так загадочна (если у нее вообще есть какой-либо истинный смысл), что постулировать подобное Сущее – значит создавать больше проблем, чем разрешать. «Того, кто есть Индра, действительно загадочно зовут Индрой, ибо боги любят то, что загадочно, и не любят то, что очевидно»[698]698
  Брихадараньяка-упанишада_г1Ч.И. 2.


[Закрыть]. Те 2 500 лет, которые прошли с момента написания этих слов, лишь их подтвердили.

«Хотя Он Един, Брахман – причина множества. Нет никакой другой причины. И однако Брахман независим от закона причинности. Таков Брахман и „Ты есть То“. Медитируй на этом» (Шанкара, Вивека-Чудамани). Разница между всего лишь пустой загадкой беспричинной причины и той же самой загадкой, когда она является объектом медитации, фундаментальная.

Я не хочу ничего отнять у силы этого возражения, а, скорее, хочу к ней прибавить. Ибо если наивысшие уровни – цель или кульминация всех наших знаний, то они также являются целью, или кульминацией, всего нашего невежества; и их нельзя отделить друг от друга. Пустота и неведение Центра являются основой для полноты и совершенного знания Целого, и это сочетание знания и незнания можно подобающе назвать загадкой. Здравый смысл прав: наивысшие единицы крайне сбивают с толку. На самом деле они гораздо более загадочные, чем здравый смысл может себе представить. Однако вопрос в следующем: что конкретно мы хотим, если не этого рода загадку? Что кроме этого потрясающего Факта, способного вызвать в нас уникальное переживание, которое (хотя оно и неописуемое) можно приблизительно описать как смесь изумления, радости, благоговения и полнейшего смирения, могло бы нас удовлетворить, или представить собой цель наших усилий[699]699
  Сравнить: слова египетского «отца», Иоанна Ликопольского: «Когда душа очищена и успокоена и ее озаряет знание Господа Христа, ее ум возвышается и видит Величие Бога и то, что Он непостижим… Когда ум плывет по морю Величия Бога и Его непостижимости, он изумлен и поглощен удивлением из-за безмятежного Величия Бога. И душа тотчас же становится смиренной…» (Маргарет Смит, Исследования раннего мистицизма).


[Закрыть]? Неужели здравый смысл всерьез предполагает, что мы когда-нибудь могли бы удовлетвориться каким-то окончательным Законом, выраженным с полной математической ясностью – Законом, из которого произошли все второстепенные законы науки? Разве подобная кульминация не оказалась бы на практике душераздирающим и душеразрушающим разочарованием, окончательным разоблачением космического обмана? Или здравый смысл предпочел бы несокращаемое множество голых фактов, которые, хотя вполне пригодны для того, чтобы быть идеально познанными по порядку, непригодны для дальнейшего анализа? Или, быть может, бесконечный регресс, в котором нет места для неразрешимой загадки или окончательности – а также и для настоящего прогресса?

«В наивысшем анализе все непостижимо, – говорит Т. Г. Хаксли, – и вся цель науки – просто уменьшить число фундаментальных непостижимостей до их самого меньшего числа». (См.: Спенсер, Первые принципы, I. iv. 23). См. Воля к вере Уильяма Джеймса, где он отрицает точку зрения Бэйна о том, что там, где достигается самое максимальное обобщение, «объяснение окончено, загадка заканчивается и совершенное видение гарантировано». В этом, говорит Джеймс, наоборот, и есть абсолютная загадка.

Герберт Спенсер, хотя и был осмеян многими своими современниками, (см.: Джон Керд, Введение в философию религии, I; Уорд, Натурализм и агностицизм) за его учение о непознаваемом, понял очень важную истину, которую они были склонны игнорировать. Он пишет об «этом глубочайшем, широчайшем и самом точном из всех фактов – что Сила, которую Вселенная нам проявляет, непостижима». (Первые принципы, I.ii.14). Однако он не понял, что сильная убежденность в непостижимости Целого сама является знанием Целого таким, какое оно есть на самом деле, в своей объективности. Быть может, Спенсер ближе подошел к mysterium tremendum, к Загадочному, чем это удалось последователям Гегеля, несмотря на все их настояние на религиозном сознании (см.: архиепископ Отто, Идея священного). Сомневаюсь, чтобы даже наши логические позитивисты, утверждающие, что любые суждения о Боге бессмысленны, до такой степени незнакомы с духом религии, как метафизик, который говорит так, будто Абсолют у него в кармане. (И не все логические позитивисты не осознают связь между их учениями и учениями мистической теологии: см., например, А. Дж. Айер, Язык, истина и логика.)

Дело в том, что когда мы потрудимся выяснить, что же мы просим у наивысших уровней иерархии, то обнаруживаем, что наши ожидания и требования полностью удовлетворяются. Парадоксально, но единственная удовлетворяющая цель знаний – не совершенное незнание, а нечто совсем другое – совершенное знание совершенного незнания. В вполне реальном смысле, наивысшая загадка является и наивысшим объяснением, и единственным объяснением, которое когда-либо могло быть конечным пунктом наших исканий. Для здравого смысла объяснить – значит сделать обыденным, и эта попытка не ослабляется. Однако более глубинная функция объяснения – сделать обыденное загадочным. И даже здравый смысл не находится в полном неведении относительно этой истины: очевидно, что вселенная более загадочная для Эддингтона, чем для его аудитории, и что требуется целая жизнь, посвященная изучению, чтобы показать учащемуся его глубокое невежество относительно природы.

Противоречие полное. С одной стороны, мы имеем такие заявления, как: «Ибо о всех других существах, и их делах, и о делах самого Бога человек, посредством милости, может получить полное знание и может думать о них; однако о самом Боге ни один человек не может думать»[700]700
  Облако незнания, I.


[Закрыть]. С другой стороны, не только великие мистики, но также такие философы, как Декарт, Спиноза, Локк и Гегель заявляют, что Бог – это наивысшая несомненность и основа всей реальности и знаний: только Он (как говорили многие) и может быть познанным в совершенстве. На самом деле оба учения верны. «Отвергая все знание, он обладает знанием, которое превосходит его понимание», говорит Дионисий об «истинном посвященном в Мрак Незнания»[701]701
  Мистическая теология, I.


[Закрыть]. Только когда ширма «информации», которая прячет от нашего взора реальность, отодвигается и неописуемая загадка всего сущего принимается и ею наслаждаются, только тогда оно и становится поистине познанным. Ибо (возьмемся сначала за самый очевидный вопрос) когда мы говорим, что ни один человек не может думать о Боге, мы уже думаем о Боге и имеем столь яркое и достаточное знание о Нем, что мы в состоянии провозгласить Его немыслимым. Загадки – то, что можно назвать радостными загадками любви – это не что-то, чего мы не знаем, а что-то, что мы знаем, и знаем лучше по мере того, как они становятся более загадочными. «Одно из величайших благ, мимолетно дарованных душе в этой жизни – это ее способность столь ясно видеть и столь глубоко чувствовать, что она вовсе не может познать Бога. Эти души чем-то похожи на святых на небесах, где те, кто знают Его наиболее полно, яснее всех видят, что Он бесконечно непознаваем; ибо те, у которых менее ясное видение, не видят так ясно, как они, насколько Он превосходит их видение». Так пишет великий швейцарский поэт и мистик[702]702
  См. также стихотворение с рефреном «Toda sciencia trascendiendo» Хуана де ла Круса (Э. Аллисон Пирс, Стихотворения Хуана де ла Круса) о совершенном знании, которое приходит, когда ничего не знаешь.


[Закрыть], и наш мистик также обращается к этой теме – «О непознаваемый мир, мы тебя знаем»[703]703
  Фрэнсис Томпсон, Царство Божие.


[Закрыть]. Осознание загадки приближается, в качестве своего идеала, к совершенному знанию Целого, объединенному с совершенным незнанием Центра. Первое недостижимо без второго[704]704
  Язык Отцов Церкви бескомпромиссный. Климент (Строматы,11 14; СХШ.З) говорил, что душа готовится стать богом, принимая Божью мощь; Ориген (Толкование на Евангелие от святого Иоанна, II. 3. 19) – что многие становятся богами, соучаствуя в Боге; св. Афанасий (Против ариан, III. 25) – что мы становимся «Сынами и богами благодаря Слову внутри нас». У св. Василия и св. Григория Назианзина есть схожие отрывки. См. Дж. Л. Престиж, Бог в патристической мысли. Без их аналога – опускания человека до негодности и незнания Центра – подобные учения опасны.


[Закрыть].

Термин «мистицизм» (от греческого muo – сомкнуть губы или глаза) на самом деле не является таким уж неправильным названием, как кажется. В каком-то смысле, мистицизм это мистификация – с целью более глубоких знаний.

«Загадка, docta ignorantia, обладает глубоким смыслом. Весь смысл, вся важность и ценность жизни определяются стоящей за ней загадкой» (Бердяев, Судьба человека).

Знания, которые являются лишь только знаниями – самое глубокое неведение. И наше незнание, так же, как и наше знание, является не случайностью объекта, а частью его сути. Загадка наивысшей реальности вызвана не своего рода астигматизмом, или субъективным искажением, или облаками дымки, обволакивающими объект. Напротив, она принадлежит самому объекту, и, более того, является свойством, которое мы способны в полной мере уловить. Оно скорее онтологическое, нежели эпистемологическое[705]705
  Наблюдается явное противоречие между (1) очевидным онтологизмом многих отрывков из Нового Завета (например, Евангелие от Иоанна, XIV, 20, 23; I, 9; Послание к галатам, II.20; Второе послание Петра, I. 4) и нееретических мистиков (например, св. Бонавентуры и других францисканцев) с одной стороны и (2) антионтологизмом св. Фомы и традиции доминиканцев, Тридентского собора, и указа Папы от 18 декабря 1861 года, осуждающего семь онтологических предложений, с другой стороны. Я думаю, что эти два подхода не непримиримые, и даже взаимодополняющие.


[Закрыть]. «Брахма есть знание Брахмы». Целое является не чем иным, как переживанием Целого. В предыдущих главах я много времени уделил тому, чтобы показать, что наше переживание индивидов, независимо от их уровня, является прямым участием в их «социальной» жизни. Итак, за примерами о том, как думают планеты, мы обоснованно можем обращаться к Мередиту и Лоуэллу, а за информацией о звездной психологии – к Райнер Марии Рильке и Г. Н. Расселлу. Это правило не перестает действовать и на самых высоких уровнях. Не только великие мистики, но и все мы (по крайней мере, потенциально) обладаем способностью прямого проникновения в жизнь Целого. И здесь, так же, как и на низших уровнях, наше знание непосредственное – не копия настоящего знания, или информация о нем, а разделение его самой внутренней природы. Субъект, сведенный к незнанию Центра, обретает объективное знание Целого – знание, которое нельзя приписать каким-либо заслугам или усилиям познающего, а лишь только присутствию познаваемого[706]706
  «По-настоящему совершенный человек так безразличен к самому себе, так поглощен Богом и так преображен волей Бога, что все его счастье состоит, клянусь, в осознании себя и всего как ничто; в знании Бога и только Бога; и, не зная никакой воли или выбора, кроме воли и выбора Бога, в «знании Бога», цитируя св. Павла, «каким его знают». Бог Сам совершает все его знание, все его намерение, всю его любовь. Наш Господь говорит, что вечная жизнь – это просто знание… Подумайте просто, какая удивительная жизнь должна быть у такого человека на Земле, подобная жизни на небесах, в самом Боге!» (Экхарт, Труды).


[Закрыть]. Здесь знание и бытие приобретают идентичность.