Текст книги "Я – странная петля"

Стеклянный шарик в маленькой картонной коробке на моем столе совершенно точно реален, потому что я вижу картонную коробку, которая там стоит, и потому что я могу подойти, открыть ее и сжать шарик, взвесить его и почувствовать его твердость. Надеюсь, для вас эти слова имеют смысл.

Верхний край знака заправки Shell высотой в 75 футов, который стоит у съезда с автострады, я уверен, реален, потому что все дорожные знаки представляют собой твердое тело и у каждого твердого тела есть верх; а также потому, что я могу видеть нижний край знака и его бока и по аналогии могу представить себе, как выглядит его верхушка. А также потому, что, хотя я никогда до него не дотронусь, в теории я могу забраться на него или спуститься на него с вертолета. Или, опять же, знак может опрокинуться во время землетрясения, и я могу подбежать к нему и потрогать то, что раньше было его верхним краем, и так далее.

Антарктика тоже реальна, поскольку, хотя я никогда там не бывал и, скорее всего, никогда не побываю, я видел сотни ее фотографий, я видел спутниковые фотографии всей земли, включая Антарктику, а еще однажды я встретил человека, который рассказал, что бывал там, и далее в том же духе.

Почему словам некоторых людей я верю больше, чем словам других? Почему я верю, что (некоторые) фотографии являются свидетельством реальности? Почему я верю определенным фотографиям в определенных книгах? Почему я верю определенным газетам и почему только до определенной степени? Почему я не верю всем газетам одинаково? Почему я не верю одинаково всем книжным издательствам? Почему я не верю одинаково всем авторам?

С помощью разных типов абстракции, построения аналогий и индуктивных рассуждений, с помощью большого количества длинных и извилистых цепочек ссылок на разного рода авторитетные источники (составляющие жизненно важный фундамент, на котором покоится система убеждений любого взрослого человека, несмотря на то что школьные учителя год за годом настойчиво учат, что «доводы авторитетных личностей» сомнительны – при этом они убеждены, что им будут верить, хотя они, по сути, тоже авторитетные личности), мы постепенно создаем прихотливый и запутанный набор убеждений о том, что существует «там, снаружи»; а затем, опять же, этот набор убеждений неизбежно и беспрепятственно сворачивается и применяется к нашей собственной самости.

Точно так же, как мы верим в печень и мозги других людей (в основном благодаря рассуждениям по аналогии и доводам авторитетов), мы в итоге начинаем верить в собственную печень и мозги. Точно так же, как мы верим в смертность других (опять же, в первую очередь благодаря рассуждениям по аналогии и доводам авторитетов), мы в итоге начинаем верить в нашу собственную смертность, как и в реальность посвященных нам некрологов, которые появятся в местных газетах, хотя мы знаем, что никогда не сможем перевернуть эти страницы и прочесть эти заметки.

Что приводит к нашей совершенной уверенности по поводу таких абстрактных вещей? Она происходит, во-первых, от надежности, с которой наши внутренние символы отображают вещественное окружение (например, когда мы заказываем чашку кофе и тут же где-то внутри нашего черепа, бог знает где именно, возникает физическая запись, отражающая этот кофе, отслеживающая его местоположение на столе и в нашей руке, постоянно обновляющая сведения о его цвете, горькости, теплоте и о том, сколько кофе еще осталось). Во-вторых, она происходит от надежности, с которой наши мыслительные механизмы сообщают нам о еще более абстрактных сущностях, которые мы не можем непосредственно воспринимать (например, роль Наполеона в истории Франции, влияние Вагнера на французских композиторов позднего романтизма или неразрешимость уравнений пятой степени такими радикалами, как Эварист Галуа). Все эти более абстрактные штуки основываются на укреплении символов, которые укрепляются постоянно, раз за разом, когда их хаотично вызывают из спячки события, которым мы становимся очевидцами. Эти непосредственные ментальные события составляют основание нашего более обширного ощущения реальности.

То, что активируется чаще всего, неизбежно кажется нам наиболее реальным. Наши заусенцы для нас невероятно реальны (по забавному совпадению, пока я переписывал этот абзац, я обнаружил, что яростно ковыряю свой заусенец), тогда как для большинства из нас английская деревня Нетер-Уоллоп и высокогорная тибетская страна Бутан, не говоря о неспешно вращающейся спиральной галактике в Андромеде, куда менее реальны, несмотря на то что наша интеллектуальная самость может захотеть возразить, что, поскольку последние гораздо большего размера и и существуют гораздо дольше, чем наши заусенцы, они должны быть для нас более реальными, чем наши заусенцы. Мы можем повторять себе это до посинения, но немногие ведут себя так, будто правда в это верят. Легкий сдвиг тектонической плиты, который уничтожил 20 000 человек в какой-нибудь далекой стране, безостановочное разорение диких джунглей в бассейне реки Амазонки, стаи беспомощных звезд, одна за другой поглощенные прожорливой черной дырой, даже происходящее прямо сейчас столкновение двух огромных галактик, по сотне миллиардов звезд в каждой, – события таких колоссальных масштабов настолько абстрактны для кого-то вроде меня, что они и рядом не стоят с ощущением актуальности и важности, а потому и реальности, мелкого и ничтожного заусенца на мизинце моей левой руки.

Все мы эгоцентричны, и, в конечном счете, наиболее реальны для нас мы сами. Самые реальные вещи из всех – это мое колено, мой нос, моя злость, мой голод, моя зубная боль, моя боль в боку, моя грусть, моя радость, моя любовь к математике, мой потолок абстракций и так далее. То, что разделяет все эти вещи, то, что связывает их, это понятие «мой», которое появляется из понятия «Я», и потому, хоть оно и менее конкретно, чем нос или даже зубная боль, это «Я», по сути, и есть то самое, что по ощущению каждого из нас представляет собой краеугольный камень неоспоримости. Разве оно может быть иллюзией? Или пусть не полной иллюзией, но чем-то менее реальным и менее цельным, чем мы думаем? Может ли «Я» быть скорее расплывчатой, ускользающей, мерцающей радугой, чем осязаемым, увесистым горшком с золотом, который легко можно взять в руки?

Однажды, много лет назад, я захотел вынуть все конверты из маленькой картонной коробки на полу моего кабинета и положить их все разом в один из ящиков стола. Соответственно, я поднял коробочку, залез в нее, ухватил правой рукой стопку конвертов внутри (их было около сотни) и крепко сдавил их, чтобы одним махом вытащить все из коробки. В этом нет ничего удивительного. Но совершенно внезапно между большим пальцем и остальными я ощутил нечто очень странное. Удивительное дело, прямо посреди этой хлипкой картонной коробочки лежал (или парил?) стеклянный шарик!

Подобно большинству американцев моего поколения, я держал в руках стеклянные шарики тысячу раз, и у меня не было сомнений в том, что я чувствую. Как и вы, дорогой читатель, я бывалый шариковед. Но каким образом стеклянный шарик пробрался в коробку, которая обычно стояла у меня на столе? На тот момент у меня не было детей, так что это не могло послужить объяснением. И кроме этого, как он мог зависнуть посреди коробки, а не лежать на ее дне? Почему не работала гравитация?

Я поискал маленький гладкий цветной шарик между конвертами. Бесполезно. Затем я пошарил пальцами между конвертами, нащупывая его. И снова без толку. Но затем, стоило мне схватить всю пачку конвертов, как раньше, он снова был там, все такой же твердый! Где же спрятался этот круглый чертенок?

Я посмотрел более внимательно и, конечно, вынул конверты, попытавшись вытряхнуть шарик из стопки, но по-прежнему безуспешно. Наконец, проверив, я убедился, что каждый конверт по отдельности пуст. Что же, черт возьми, происходило?

Для вас, мой проницательный читатель (а также, конечно, бывалый конвертовед в придачу), все уже наверняка очевидно, но, поверьте, минуту-другую я был озадачен. В итоге меня осенило, что внутри вовсе не было никакого шарика, но было кое-что, что для бывалого шариковеда ощущалось целиком и полностью как стеклянный шарик. Это был эпифеномен, обусловленный тем, что в каждом конверте на кончике V-образного бумажного клапана был тройной слой бумаги, а также тонкий слой клея. Непреднамеренным следствием этого невинного дизайнерского решения стало то, что, если сдавить сотню таких конвертов, точно совмещенных друг с другом, не получится сжать эту маленькую область так же сильно, как другие области, – она сопротивляется сжатию. Твердость, которую вы почувствуете под кончиками пальцев, имеет необъяснимое сходство с более знакомой (решусь ли я сказать «более реальной»?) твердостью.

Эпифеномен, как вы, возможно, помните из предыдущих глав, – это коллективное и с виду цельное следствие множества маленьких, зачастую невидимых или неуловимых для восприятия, возможно даже совершенно не вызывающих подозрения событий. Другими словами, эпифеномен можно назвать широкомасштабной иллюзией, созданной в сговоре между многочисленными и, несомненно, не иллюзорными событиями.

В общем, меня так очаровала и захватила эта эпифеноменальная иллюзия шарика в коробке, что я окрестил коробку с конвертами «Эпи» и с тех пор хранил ее в течение больше чем тридцати лет. (К сожалению, спустя столь долгое время коробка уже совершенно разваливается.) И когда я отправляюсь куда-нибудь с лекцией о понятии самости и «Я», я иногда беру Эпи с собой и позволяю своим слушателям пощупать и почувствовать это самостоятельно, чтобы понятие эпифеномена – в данном случае Эпифеномена – стало для них реальным и ярким.

Недавно я читал такую лекцию в Таксоне, штат Аризона, и взял Эпи с собой. Одна из слушательниц, Джаннел Кинг, так впечатлилась моей сагой об Эпи, что написала стихотворение о нем, перенеся историю по праву поэта в свою собственную жизнь, и спустя несколько дней отправила стихотворение мне. Я, в свою очередь, так впечатлился ее стихами, что попросил разрешения напечатать их здесь, и она великодушно согласилась, сказав, что будет только рада. Так что, не мудрствуя лукаво, я привожу прелестное стихотворение Джаннел Кинг, вдохновленное Эпи.

Ода коробке с конвертами

(для всех, кто потерял свои стеклянные шарики…)

Автор: Джаннел Кинг

 
Конверты отнесу к столу
Из той коробки на полу!
Беру, но что же там, внутри?
Не видно, сколько ни смотри.
 
 
Сжимаю стопку – шарик здесь.
Он призрак или правда есть?
Конверты вынув, вижу дно —
В коробке нету ничего.
 
 
Ну, что же, смелость не порок:
Обшарю каждый уголок.
Ты где? В восьмом? В сорок шестом?
Похоже, шарик – лишь фантом.
 
 
Одернет мама грубо: «Нелл,
уймись, других нет, что ли, дел!»
Отец в ответ: «Поди-ка прочь!
В конвертах Бога ищет дочь!»
 
 
Весь пол в конвертах, просто жуть.
Сердито среди них сижу.
Пропал мой шарик, но теперь
Внутри меня открылась дверь.
 
 
Суть больше суммы всех частей,
В слагаемых не скрыться ей.
Мастак мой шарик пошутить;
Хочу коробку сохранить.
 

Самым диковинным свойством эпифеноменального шарика было, пожалуй, то, как убежден я был, что этот «объект» в коробке был сферическим, как уверенно я провел оценку его диаметра (около половины дюйма, как и большинство таких шариков) и описал, насколько он твердый (в сравнении, скажем, с яичным желтком или с комочком глины). Многие свойства этого несуществующего объекта были для меня понятными и знакомыми тактильными явлениями. Одним словом, тактильная иллюзия обвела меня вокруг пальца. Внутри не было никакого шарика – там был только статистический эпифеномен.

И все же фраза «это ощущалось в точности как стеклянный шарик», безусловно, передает мой опыт куда прозрачнее для читателей, чем если бы я написал: «Я испытал совокупный эффект сотни тройных слоев бумаги и сотни слоев клея, точно совмещенных друг с другом». Только потому, что я назвал это «стеклянным шариком», у вас возникло ясное впечатление, как я это ощущал. Если бы я не использовал слов «стеклянный шарик», разве смогли бы вы предсказать, что в самой середине толстой пачки конвертов возникнет нечто (из ничто), что будет ощущаться идеально сферическим, определенного размера, невероятно твердым – в общем, что этот совокупный эффект будет ощущаться как очень простой, очень знакомый физический объект? Я сильно в этом сомневаюсь. А значит, можно извлечь кое-какую выгоду, не отказываясь от термина «стеклянный шарик», даже если настоящего шарика в коробке нет. Там есть что-то, что на ощупь поразительно похоже на шарик, и этот факт ключевой как для меня, изображающего ситуацию, так и для вас, ее воспринимающих; в точности как понятия «коридор», «галактика» и «черная дыра» являлись ключевыми для того, чтобы я сумел воспринять и описать явления на экране наблюдающего самого себя телевизора – даже если, строго говоря, ни коридора, ни галактики, ни черной дыры там не было.

Своим подробным рассказом о наполовину реальном, наполовину нереальном шарике в коробке с конвертами я предложил метафору для типа реальности, к которому относится и наше чувство, что, без всяких сомнений, в самом центре нас покоится нечто «осязаемое» и «реальное»; то самое мощное чувство, которое сделало местоимение «Я» незаменимым и важнейшим для нашего существования. Основное положение этой книги в том, что человеческий мозг (не эмбриона и не ребенка) содержит особый тип абстрактной структуры или паттерна, который играет ту же роль, что и точное совпадение слоев бумаги и клея – абстрактный паттерн, который порождает то, что ощущается как самость. Я намерен как следует поговорить о природе этого абстрактного паттерна, но прежде я должен сказать, что я имею в виду под термином «самость», или, если быть более точным, зачем нам нужен подобный термин.

Внутри всех, даже самых простых живых существ заключен набор целей; спасибо за это стоит сказать петлям обратной связи, которые развивались со временем, привнося различия в разные виды животных. Эти петли обратной связи – знакомые, стереотипные виды жизнедеятельности вроде поисков определенной еды, поисков определенного температурного режима, поисков партнера и так далее. Некоторые существа дополнительно развивают свои собственные индивидуальные цели, например сыграть определенную пьесу, посетить определенный музей или приобрести определенную модель автомобиля. Какими бы ни были цели живого существа, мы привыкли говорить, что оно преследует эти цели, а также – если, конечно, оно достаточно развитое и сложное – мы часто добавляем, что оно так поступает, поскольку хочет определенных вещей.

«Почему ты поехал на велосипеде к этому зданию?» – «Я хотел поиграть на пианино». – «И зачем же ты хотел поиграть на пианино?» – «Потому что я хочу разучить это произведение Баха». – «И почему же ты хочешь разучить это произведение?» – «Я не знаю, я просто хочу: оно прекрасно». – «Но что же именно в этом произведении такого прекрасного?» – «Я не могу точно сказать, оно просто особым образом отзывается во мне».

Это существо объясняет свое поведение тем, что обозначает как желания или стремления, но не может точно сказать, откуда у него эти желания. За определенной отметкой обдумывание и формулирование уже невозможны; эти желания попросту есть, и для живого существа они выглядят первопричинами его решений, действий, движений. Как и всегда, внутри высказываний, которые выражают, почему оно делает то, что делает, оказывается местоимение «Я» (или его родственники «мне», «мой» и т. д.). Похоже, фишка не идет дальше так называемого «Я».

Одним поздним осенним вечером красные, оранжевые и желтые листья так очаровали меня на контрасте с только что завершившимся слякотным летом, что я решил выйти на долгую пробежку. Я сходил в спальню, нашел беговые шорты, кроссовки и футболку, стремительно переоделся, и совсем скоро мое тело оказалось на тротуаре, мои ноги отталкивались от земли, а мое сердце колотилось все быстрее. Я и сам не заметил, как проделал сотню шагов, а через несколько мгновений уже три сотни. Затем была тысяча, три тысячи, а я все продолжал, тяжело дыша, потея и думая про себя: «Почему я всегда твержу себе, что люблю бегать? Я ненавижу бегать!» Но мое тело не останавливалось ни на долю секунды, и как бы ни ныли мои мышцы, моя самость говорила им, прямо как сержант-инструктор, с садистским удовольствием издевающийся над новобранцами: «А ну, не сачковать!» – и, надо же, мое бедное, сопящее, отяжелевшее, протестующее тело беспрекословно повиновалось моей самости и даже взбиралось против собственной воли на крутые склоны. В общем, моим бунтующим телом беспощадно помыкала непостижимая решимость моего не менее непостижимого «Я» предпринять эту осеннюю пробежку.

Итак, кто кем тут помыкает? Где же на картине, изображающей, почему мы делаем то, что делаем, прячутся физические частицы? Они невидимы, и даже если вы помните об их существовании, они, похоже, запасные игроки. Все приводит в движение «Я», эта связная коллекция желаний и убеждений. Это «Я» является первопричиной, загадочной сущностью, которая за всем стоит, из которой проистекают все поступки живого создания. Если я хочу, чтобы что-то произошло, я желаю, чтобы это произошло, и кроме случаев, когда я не могу на это повлиять, обычно это происходит. Молекулы моего тела, находятся они в пальцах, в руке, в ногах, в горле, в языке, где угодно, послушно следуют высочайшему приказу Великого «Я».

Так и получается, что я нажимаю на разные педали и мой автомобиль весом в тонну, как и следовало ожидать, едет туда, куда я хочу, чтобы он ехал. Бесплотное «Я» помыкает этим огромным физическим объектом. Я кручу палочками, и фасоль, как и следовало ожидать, послушно запрыгивает в мой рот, и я получаю органолептическое удовольствие, которого так жаждал, и насыщение, в котором так нуждался. Я нажимаю определенные клавиши на клавиатуре своего Макинтоша, и, как и следовало ожидать, предложения послушно появляются на экране, и они вполне выражают мысли, которые надеялось выразить бесплотное «Я». И где же во всем этом частицы? Что-то их не видно. Видно, кажется, только «Я», из-за которого все это происходит.

Что ж, если это «Я» является причиной всего, что делает живое создание, если это «Я» отвечает за все его решения, планы, действия и движения, то оно уж наверняка должно, по крайней мере, существовать. Как могло бы оно быть настолько всемогущим, не существуя?

На этом моменте я бы хотел вернуться к образу Столкновениума. В сердце дискуссии о крохотных стремительных симмах и гораздо более громоздких и медлительных симмболах Столкновениума лежала идея о том, что эту систему можно рассматривать на двух очень далеких друг от друга уровнях и получать две сильно расходящиеся интерпретации.

С высокоуровневой точки зрения «мыслединамики», там происходит символическая активность, в которой симмболы взаимодействуют друг с другом, расходуя «тепловую энергию», которую производит кипящий суп невидимых симмов. С этой точки зрения, причины одних симмболических событий мы видим в других симмболических событиях, пусть даже детали причинно-следственного процесса часто бывают запутанными или слишком мутными, чтобы точно их выявить. (Нам очень знакома эта смутность причинности и в повседневной жизни – например, если мой штрафной бросок в баскетбольном матче совсем чуть-чуть не попадет в цель, мы знаем, что это моя вина и что я сделал что-то немного не так, но мы не знаем точно, что именно. Если я брошу кубик и на нем выпадет «6», нас это ничуть не удивит, но мы все же не знаем, почему на нем выпало «6» – хотя и не задумываемся об этом.)

Напротив, с низкоуровневой точки зрения «статистической менталики» там есть лишь симмы и только симмы, которые взаимодействуют согласно фундаментальной динамике мечущихся и сталкивающихся симмов – и с этой точки зрения нет ни малейшей неопределенности, нет никаких сомнений в причинности, потому что всем управляют тонкие, точные, жесткие законы математики. (Если бы могли сколь угодно близко рассмотреть наши руки, предплечья и пальцы, а также баскетбольный мяч, щит и кольцо или кость и стол и прокрутить это все в сколь угодно замедленной записи, мы могли бы узнать, что именно послужило причиной неудачного штрафного броска или выпавшей «шестерки». Возможно, потребуется спуститься вплоть до уровня атомов, но ничего – в итоге причина прояснится.)

При хорошем понимании Столкновениума будет казаться, что обе точки зрения состоятельны, хотя последняя, не упускающая ни одной детали, может выглядеть более фундаментальной (можем назвать ее «точкой зрения Бога»), тогда как первая, из которой выкинули большую часть информации, является сильно сжатым упрощением и может выглядеть более полезной для нас, смертных, поскольку она куда эффективнее (пусть даже некоторые вещи там будто бы случаются «без причины» – такова цена сделки).