Текст книги "Особые отношения"

– Ну как хотите. Но помните – чтобы его увидеть, вам нужно просто позвонить вот в этот звонок, рядом с кроватью.

Но захочет ли он видеть меня! Особенно после того, как я его отравила. Неудивительно, что он всегда плачет, если я рядом. Он сразу ощутил, что я к нему ничего не чувствую.

– О, еще одно, последнее: наш психиатр, доктор Родейл, осмотрит вас через два часа. Хорошо?

Жду не дождусь.

– Ну вот и хорошо, я ничего не забыла. Стало быть, я вас оставляю, вы пока переоденьтесь, а я поскорее велю кому-нибудь из сотрудников принести вам обед.

Сестра Шоу удалилась. Я лежала на кровати и не двигалась. Время пролетело незаметно. Вернулась сестра Шоу:

– Помочь вам переодеться, Салли?

Я села и начала стягивать одежду.

– Вот молодец. – С этими словами сестра снова вышла.

Грубая больничная рубашка воняла хлоркой и кусала кожу. Я скатала свою верхнюю одежду в шар и пихнула его в тумбочку. Потом натянула на себя такую же колючую простыню, закрыла глаза и попыталась уснуть. Но тут отворилась дверь. Вошла сестра, молодая толстушка лет двадцати с небольшим, Паттерсон, судя по надписи на бирке.

– Здрасьте.

Австралийка.

– Вы в порядке?

Я ничего не ответила.

– Не беспокойтесь. Обед прибыл.

Ей приходилось поддерживать одностороннюю беседу с впавшей в ступор пациенткой. Но я ничем не могла ей помочь. Я вступила на следующий участок этой неизведанной территории – здесь почему-то казалось невозможным заговорить, я как будто перестала понимать, как это делается.

Няня поставила поднос с обедом на выдвижной столик у кровати. Я лежала не шевелясь. Няня улыбалась мне, видимо надеясь на ответную реакцию.

– Язык проглотили? Вместо обеда?

Я прикрыла глаза.

– Ладно, ладно, шутка глупая, – сказала она. – И все-таки вам нужно поесть. Я вам скажу: ваша соседка перестала есть пять дней назад. А теперь вот…

Она осеклась, как будто чуть не сболтнула того, чего мне знать не полагалось. По крайней мере, пока.

– Но вы-то похомячите чего-нибудь, верно? Ну хоть попейте, по крайней мере.

Я потянулась к подносу. Взяла стакан воды. Поднесла ко рту. Отпила глоток, по-прежнему лежа, так что часть воды пролилась мне на лицо и на простыни. Потом поставила стакан на поднос.

– Ай да молодца, – удовлетворенно сказала няня. – Ну а как насчет небольшого перекуса?

Мне захотелось улыбнуться, так забавно было слышать жаргон колонистов здесь, в лондонской больнице. Но я не сумела даже этого и лишь валялась без движения, как полная и окончательная идиотка.

– А что я вам скажу: оставлю-ка я обед здесь, чтобы не висеть над душой, а сама зайду через полчасика. Только вы пожуйте хоть чего-нибудь, сделайте одолжение.

Но как же я поем, если есть я не могу? Неужели вы не видите? Разве не понимаете, насколько это логично?

Через полчаса она вернулась. И вид нетронутой еды на подносе ей не понравился.

– Ой, да вы что, – по-прежнему бодро пропела она. – Надо что-то бросить в топку, ну неужто ничего не хотите?

Нет. Я ничего не хочу. Я хочу сморщиться и засохнуть. Как черносливина. Сделать всем огромное одолжение и пропасть из виду. Навсегда.

Она присела на кровать и пожала мне руку у локтя:

– Я понимаю, вам несладко, и вы мало что можете с этим поделать – все эти «независящие от нас обстоятельства» и прочая хрень. Но хочу предупредить: примерно через час явится докторша, чтобы вас осмотреть. А она ужас как не одобряет послеродовую анорексию, вот. Если не верите, спросите свою соседку, когда ее сюда привезут после представления. Так что – ради себя же самой – откусите хоть кусочек этого чертова яблока, пока докторша не пришла.

Но ведь чтобы куснуть яблоко, мне бы пришлось куснуть яблоко. Дошло?

Доктор была женщина лет пятидесяти. Высокая, с заурядной внешностью, темноволосая, с практичной стрижкой средней длины, в практичном костюме под белым халатом и практичных бифокальных очках на кончике носа. Все в ее облике говорило о здравомыслии и разумности – по трезвом взгляде на вещи. При ее виде мне сразу стало не по себе.

– Миссис Гудчайлд, Салли. Я – доктор Родейл, психиатр этого отделения.

Она протянула мне руку.

Но ведь чтобы пожать вам руку, мне придется пожать вам руку.

Скупой улыбкой отреагировала она на мою неспособность проявить простейшую вежливость.

– Ну, хорошо… – Она пододвинула к кровати стул, села, достала из папки блокнот и ручку. – Начнем…

Она-то и вправду начала, задавала мне вопросы: сколько мне лет, первый ли у меня ребенок, случались ли раньше приступы депрессии и впервые ли я вот так перестала разговаривать или такое было и прежде. Она также выяснила – сверившись с карточкой Джека, – что роды были осложненными, и поинтересовалась, не сказалось ли это на моем психическом здоровье… ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля…

Меня тоже кое-что заинтересовало в одностороннем интервью доктора Родейл, а именно – живость и настойчивость, с которой она шла по пунктам опросного листа, не обращая внимания на мое упорное молчание. Мне скорее понравилось то, что она явно не принадлежала к психотерапевтам знакомой мне школы из серии «разбудите ребенка внутри себя», целиком основанной на эмоциях и поверхностных суждениях. Нет, ей просто нужна была конкретная информация, чтобы выработать необходимое лечение.

Была, правда, одна небольшая проблема: я не отвечала на ее вопросы. Надо отдать ей должное, она заметила это довольно быстро.

– Что ж, Салли, – наконец произнесла она, не добившись от меня ответов. – Я прекрасно знаю, что вы меня слышите, что вы понимаете, где находитесь, что происходит и какое впечатление вы производите на окружающих. Это означает, что ваш отказ говорить можно расценивать как явление психосоматической природы.

Скупая улыбка.

– Конечно, если вы и впрямь сейчас не расположены разговаривать, ничего не попишешь. Только поймите, пожалуйста, что мне необходимо поставить правильный диагноз, определить для вас правильный и эффективный курс лечения, а для этого вам придется ответить на мои вопросы. Так что, может, попробуем еще раз?

Я ничего не сказала. Она снова пробежалась по вопросам из списка. Где-то в середине перечня я повернулась к ней спиной. Она встала и перенесла стул на другую сторону кровати.

– Ну вот, теперь мы опять можем видеть друг друга.

Я пришла от этого в восторг и немедленно снова показала ей спину. Доктор Родейл испустила шумный протяжный вздох.

– Своим поведением, миссис Гудчайлд, вы только замедляете свое выздоровление – и оттягиваете тот счастливый момент, когда сможете с нами попрощаться. Что ж, как я уже сказала, я не могу вас заставить отвечать на мои простые медицинские вопросы. Выбор за вами. Но лишь до поры до времени. Так же, как вы, конечно, сами решаете, есть вам или отказываться от пищи. Но, как вы хорошо знаете, жить без пищи невозможно. Поэтому в какой-то момент отказ от пищи вынудит нас о вас позаботиться. Вижу в карте записано, что участковый врач прописал легкое успокоительное, чтобы помочь вам засыпать. Я назначаю вам такую же дозу на сегодняшний вечер. А когда я снова приду повидать вас завтра, надеюсь, разговор у нас получится лучше, чем сегодня. До свидания.

Через пять минут после ее ухода двери снова отворились, и я познакомилась со своей соседкой по палате. Собственно, знакомства не произошло – она была в бессознательном состоянии после операции. Во всяком случае, я решила, что она в состоянии чего-то после какой-то операции, потому что ее привезли на каталке, а голова была обмотана бинтом. Хоть я и скрючилась на кровати, однако сумела рассмотреть, что это чернокожая женщина, примерно моя ровесница. Сестра Паттерсон помогла санитарам подвезти каталку к кровати. Когда они ушли, сестра прочитала записи в карте, измерила ей пульс, поправила простыни. Заметив, что я слежу за ней взглядом, она сказала:

– Ее зовут Агнес. Ее сынок, Чарли, в соседней палате вместе с вашим малышом. Может, вы с ней поговорите немного, когда она придет в себя? Вам полезно будет. С ней ведь было то же, что сейчас с вами происходит. В смысле, с ней пока и есть все то же – страшно жалко, но уж как есть. В этой вашей пляске нет ни ритма, ни правил. Тут самое главное – остановиться, пока не доплясались до серьезных неприятностей. Вот с бедняжкой Агнес это, похоже, уже случилось. Но вы ее послушайте, пусть вам расскажет о себе. Она такая светлая голова, наша Агнесс, – госслужащая, притом высокого ранга. Да только болезнь не разбирает – ей дела нет, кто ты такой, верно?

Он подошла и снова села ко мне на кровать. Мне ужасно не хотелось, чтобы она это делала.

– Раз уж мы заговорили о скверных вещах, которые случаются с хорошими людьми – как вам такое выражение? – открою секрет: вы произвели не лучшее впечатление на докторшу. А она из тех врачей, с которыми предпочитаешь сотрудничать, если вы понимаете, о чем я. Старой выучки врач. Очень любит порядок, всегда точно знает, что для вас лучше. И именно это и делает. Что там ни говори о ее манерах, но она и правда отлично знает, как вытягивать девушек вроде вас из таких переделок. Уж поверьте мне на слово, из этой трясины можно выбраться, и этот путь впятеро короче и проще, чем кажется. Просто помогите нам помочь вам… Так что давайте. Постарайтесь проглотить хоть кусочек.

Эй, надеюсь, ты не думаешь, что я сейчас разбегусь и стану тебе помогать? Проблема в том, в чем она состоит, а состоит она в том, что есть проблема, которая представляет собой проблему, когда речь заходит о вышеупомянутой проблеме, потому что в том и проблема, что…

Она выдвинула столик, отрезала кусочек сэндвича и поднесла его к моему рту.

Слушай, я знаю, ты хочешь мне добра. Но… нет, я не собираюсь опять возвращаться ко всему этому.

– Может, яблока? Молока? Наше лучшее бисквитное печенье? Может, хоть что-то понравится?

Только тишина.

– Ладно, а как насчет того, чтобы выбраться сейчас из кровати да пойти проведать Джека? Он бы, наверное, сейчас не отказался, чтобы его покормили.

На это я наконец отреагировала довольно бурно: схватила подушку и зарылась в нее лицом.

– Похоже, я сплоховала, – сказала сестра Паттерсон. – Но слушайте, ведь и правда, ребенку-то есть надо?

У сестры на поясе заверещал пейджер. Она посмотрела на меня.

– Вызывают. Забегу к вам позже. А если вам что-то будет нужно, просто нажмите на кнопку.

Мне ничего не было нужно – и уж меньше всего я нуждалась в визите Тони, который пришел через час. Он принес сегодняшний номер «Кроникл» и большой яркий пакет лакричного ассорти. Когда он нагнулся меня поцеловать, я посмотрела на циферблат его часов: 17:12. Не иначе, как чувство вины заставило Тони нанести столь ранний визит – на добрых три часа раньше, чем он обычно сдавал в печать свои полосы.

– Ну, как дела? – спросил он.

Я ничего не ответила.

– Вот принес тебе…

Тони разложил гостинцы на тумбочке у кровати, нерешительно оглянулся на стул, решая, сесть ему или не стоит, и остался на ногах. Еще он решил сосредоточиться на разглядывании точки чуть в стороне от меня – его явно смущали мой вид и странная, застывшая поза.

– Я только что был у Джека. Отличные новости – он отоспался, и сестра сказала, что он опустошил две бутылочки, такой был голодный. А это, она сказала, явный признак, что у него все в полнейшем порядке.

Потому что он в безопасности, вдали от моей нежной любви и заботы.

– В общем, сестра сказала, что ты можешь с ним повидаться в любую минуту…

Хватит, хватит, довольно. Не нужно мне твоего великодушия, я его не заслуживаю.

Я закрыла уши подушкой.

– Да, она мне рассказала, что ты так делаешь.

Я закрыла уши подушкой.

– Если ты хочешь, чтобы я ушел, я уйду.

Я не двигалась. Наконец он сказал:

– Надеюсь, тебе скоро станет лучше.

Я услышала, как он ушел. Сняла с головы подушку.

И тут услышала голос с другой стороны:

– Ты кто?

Это была моя соседка, Агнес. Она сидела на кровати, с бессмысленным, рассеянным видом. Впрочем, я-то сейчас тоже вряд ли могла похвастаться ясностью мысли.

– А вчера ты тут… Не помню… Ты тут была, верно? А может…

Она озадаченно замолчала, как будто не в силах уследить за потоком мыслей.

– Агнес – это я. А ты всегда кладешь вот так подушку на голову? Агнес… ты поняла?

Да поняла – и рада видеть, что не у одной меня съехала крыша.

– Агнес. Ну, Агнес. А-Г-Н-Е…

Вошла сестра Паттерсон.

– Она слов на ветер не бросает, наша Салли, – заметила она.

– Салли? – переспросила Агнес.

– Так ее зовут. Сал-ли. И сегодня она не в настроении болтать. Но мы все тебя просим, продолжай с ней разговаривать – рано или поздно мы все же услышим ее американский акцент.

Агнес хлопала глазами, пытаясь переварить полученную информацию.

– Почему она американка?

– Почему! – фыркнула сестра Паттерсон. – Да потому что родилась там, так мне сдается. И у нее есть маленький сынок, как у тебя.

– Его зовут Чарли? – спросила Агнес.

– Нет, это твоего сына зовут Чарли.

– Я знаю. Знаю. Просто я думала…

Она растерянно умолкла на полуслове.

– Джек, – подхватила сестра Паттерсон. – Его зовут Джек.

– А я… я…

– Немножко спутала, вот и все, – утешила сестра Паттерсон. – Так же, как в прошлый раз. Но завтра утром будешь в норме, обещаю. А сейчас хочешь чего-нибудь к чаю?

Агнес помотала головой.

– Ну же, не начинай по новой, – огорчилась сестра Паттерсон. – Тем более после сегодняшнего…

– Овсянку, – сказала Агнес, – я буду овсянку.

– И сейчас мы тебе обеспечим овсянку. А тебе чего хочется, Салли?

Я ответила привычным уже молчанием.

– Ты себе же хуже сделаешь, Салли.

Она подошла ко мне со стаканом воды и еще одним пластиковым стаканчиком.

– Вот что, я не собираюсь насильно проталкивать тебе еду в горло, но прошу тебя, прими эти таблетки.

Это то же лекарство, которое ты принимала вчера дома…

И из-за которого я отравила сына.

Она потрясла стаканчиком с таблетками у меня над ухом.

– Ну ладно, кончай. Это доктор прописал и все такое. И сама же будешь в выигрыше: проспишь всю ночь спокойно. Ой. Да – муж тебе уже сказал? – Джек проснулся, такой бодрый, энергичный, всех нас строит! Так что…

Она еще раз потрясла таблетками.

– Пожалуйста, Салли. Не заставляй меня…

Она не закончила фразу. Потому что было уже незачем. Я села. Выпила таблетки. Потом заставила себя встать и под шумные радостные восклицания сестры Паттерсон поковыляла к туалету. Оказавшись внутри, я избегала смотреть в зеркало. Просто опорожнила мочевой пузырь и вернулась в постель. Натянула на голову простыню и стала ждать, когда подействуют таблетки.

А потом сразу наступило утро. Голова моя витала где-то в тумане, в верхних слоях стратосферы. Не успев подумать «Где это я?», я обнаружила в своей руке иглу, а над головой пластиковый мешок капельницы. Соседки не было на месте. Новая дежурная сестра расставляла передо мной свежие аппетитные яства. Коротышка, шотландка.

– Хорошо спали?

В ответ я вскочила на ноги, схватила стойку с капельницей и потащила ее в направлении туалета.

– Вам помочь? – бросилась ко мне сестра.

Не нужно, я в больницах ветеран, и с капельницами воевать уже приходилось.

Я сходила в туалет, потом вымыла руки и плеснула водой в лицо. Тут-то я и увидела этот кошмар – свое отражение. Лицо одутловатое, глаза ввалились и покраснели, волосы свалялись, а…

Ох, лучше поскорее забыть.

Я побрела назад в палату. Сестра помогла мне снова забраться на кровать, переставила капельницу на левую руку.

– Ну а теперь – вот овсяная кашка, тост, яичница и отличный крепкий чай…

Я отвернулась. Сестра продолжала говорить:

– … а после завтрака, уверена, вам захочется повидать своего малыша. Ну, так с чего начнем?

Я не съела ничего. Сестра попыталась заинтересовать меня ломтиком тоста, я отвернулась.

– Ну ладно, – сказала она. – Но я точно знаю, что доктору Родейл это не понравится.

Она оставила завтрак у моей постели. В палату вернулась Агнес. Сейчас я рассмотрела, что моя соседка – красивая женщина, высокая, изящная. Немного портили впечатление ее понурый вид и неуверенная, шаткая походка.

– Это ты была здесь вчера, да? – спросила она, ложась в постель. – Американка, да? Или ты другая, новенькая? Память у меня…

Странная у нее речь, рваная. Она с недоумением уставилась на меня:

– Что молчишь? Тебе ребенок язык откусил?

Она зашлась в истерическом хохоте. А я подумала: ты все сразу поняла, подруга.

Вдруг смех резко прекратился.

– Тебе нужно поесть, – сказала она. – А не то попадешь в беду. Пойми, в серьезную беду. Я-то знаю. Видишь, теперь расхлебываю. Ты же этого не хочешь. Ты этого не хочешь.

Она снова погрузилась в молчание.

– Ты же американка, ведь так?

Она закрыла лицо руками.

– Прости, прости, я не должна повторять одно и то же. Но…

И она снова надолго умолкла.

Доктор Родейл в тот день появилась в три часа. Мой нетронутый обед стоял у кровати. Она мельком взглянула на него и взяла в руки мою карту. Что-то не так, Док?

– Ну, как вы сегодня, Салли?

Я смотрела в стену. Доктор Родейл поджала губы, сделала какие-то записи в карте.

– Все верно… Вижу, вы отказались вчера от ужина, а сегодня от завтрака и обеда. Повторю еще раз – это ваше право. Но поймите, мы все равно кормим вас через капельницу. А через два-три дня будем вынуждены решать, как помочь вам выйти из этого состояния. Вижу, ночь вы провели спокойно. Хорошо спали?

Никакой реакции.

– Не было ли побочных эффектов от снотворного? Голова не кружилась, когда вы проснулись?

Никакой реакции.

– И еще здесь написано, что, хотя вам неоднократно предлагали повидать вашего сына, Джека, вы не проявили к нему интереса. Это, конечно, довольно обычно в вашем теперешнем состоянии, но вовсе не полезно ни вам, ни ребенку. Теперь следующее: у нас в больнице есть квалифицированный психотерапевт. Она могла бы помочь вам в решении ваших эмоциональных проблем. Но для того, чтобы она сумела вам помочь, необходимо, чтобы вы с ней заговорили. Получается порочный круг, согласны? Так что, может, все-таки поговорите со мной немного?

Никакой реакции.

– Не могу передать, как вы все осложняете и для нас, и для себя… особенно для себя.

Никакой реакции.

– Ну хорошо. Поговорим завтра.

И она переключила внимание на Агнес. По затравленному виду той можно было безошибочно понять: она боится доктора Родейл.

– Ну, как мы сегодня себя чувствуем, Агнес? Аппетит вернулся?

– Я ем.

– Последействие на этот раз было?

– Моя память…

– Это лишь ненадолго. Еще сутки, и все восстановится.

– Этот раз был последний?

Доктор Родейл не поднимала головы от ее карты.

– Посмотрим.

Я с головой завернулась в одеяло. Сейчас я поняла – или, по крайней мере, решила, что понимаю, – что за курс лечения проходит Агнес.

Но хотя я точно знала, что мне необходимо начать разговаривать и есть… в дело снова и снова вступала все та же извращенная логика: чтобы говорить, я должна заговорить… чтобы есть, я должна поесть. И то, и другое было для меня просто немыслимо, по крайней мере сейчас. Дело было не в упрямстве. Я знала, как говорят и едят люди, но сама будто утратила способность выполнять эти функции. Моя операционная система дала сбой, и я, как ни старалась, никак не могла запустить ее, привести в действие механизм, который бы позволил мне наконец открыть рот.

Тони приехал вечером, в восемь часов. Сестра Паттерсон, снова заступившая на дежурство, явно ввела его в курс дела. Он бросил тревожный взор на поднос с нетронутым ужином и присел на кровать, поглядывая на меня с отчаянием, неприязнью и беспокойством (да, мой высокоорганизованный супруг обладал уникальной способностью демонстрировать три состояния одновременно – и все благодаря едва заметным движениям мышц лица). Он не поцеловал меня, не коснулся моей руки, и ему, как и в прошлый раз, было явно трудно смотреть прямо на меня. Правда, заговорить он все же сумел:

– Привет.

Поскольку это ни к чему не привело, он продолжил:

– У Джека все в порядке.

А потом:

– Они тут очень беспокоятся, что ты не ешь и не говоришь.

И еще:

– Ну ладно… тогда я пошел.

Это его способ сказать: «Вижу, мне тут не рады».

Супруг Агнес (муж, сожитель или любимый человек) тоже появился в тот вечер. Он меня просто ошеломил. Я заранее нарисовала себе этакого элегантного, мускулистого красавца с Ямайки – отлично одетого, самоуверенного щеголя, мачо, излучающего шарм и обаяние. Ну и прочие штампы, какие обычно приходят в голову, когда речь заходит о неграх и карибах. А он оказался неприметным европейцем лет сорока, в скромном сером костюмчике, синей рубашке, тусклом галстуке. Он держался скованно, явно боясь навредить в этой и без того непростой ситуации. Однако с первого взгляда было ясно: он просто обожает Агнес и страшно переживает из-за всего, что с ней происходит. Он сидел с ней рядом, держал за руку, что-то рассказывал тихим, ободряющим голосом, один раз даже сумел рассмешить ее. Невозможно понять, как образуются пары, а? Никогда бы не предположила, что между такими разными, противоположными людьми могла вдруг проскочить искра, не говоря уж о возникновении настолько крепких уз, которые позволяют сообща преодолевать такие кризисы, как… ну, в общем, как сейчас.

Это был серенький тихоня, но как же я вдруг позавидовала этой его заурядности, предсказуемости, стабильности, хотя и знаю, что внешность обманчива. Когда, во время его визита, пришла сестра Паттерсон дать мне снотворное, я приняла таблетки сразу, не откладывая. Потому что не хотела больше любоваться на этих воркующих голубков.

Успокоительное снова возымело волшебное действие, и я проспала добрых одиннадцать часов кряду, проснувшись в четверть седьмого на другое утро. Ох, голова была в полном тумане. Ведь на самом деле полноценного сна эти таблетки не дают. Скорее отключают голову и вводят вас в состояние ступора. Потребовалось не меньше двадцати минут, пока я пришла в себя настолько, что сумела встать и дотащиться с капельницей до туалета.

День прошел так же, как предыдущие. Сестра-шотландка уговаривала меня позавтракать. Я по-прежнему молчала, хотя Агнес пыталась втянуть меня в разговор.

Я не отвечала, хотя было приятно видеть, что к ней вернулась ясность мысли. Она уходила поиграть со своим сыном Чарли. Я расточала утреннее время, таращась в потолок, и удивлялась, как можно расточать драгоценное время, но не имела при этом сил ни на что, кроме как расточать попусту такое утро.

Наступило время обеда, но я ничем не подкрепилась, если не считать капельницы. Позже, в три часа, в палату вошла доктор Родейл. Мы были предсказуемы, как актеры в плохой пьесе, и знали свои роли назубок. По крайней мере, она знала слова своей роли, потому что моя состояла в том, чтобы оставаться все такой же слабой, унылой и безмолвной. Все шло по наезженной колее… добрый доктор снова вздыхала по поводу ухудшения моего состояния и в конце концов сказала:

– Сегодня же я позвоню вашему супругу на работу, чтобы обсудить ситуацию и дальнейшую перспективу.

Тони прибыл в восемь вечера. На сей раз он поцеловал-таки меня в щечку, подвинул стул и сел со мной рядом. Даже взял меня за руку. И сказал:

– Тебе нужно начать есть.

Я уставилась в стенку.

– Врач – Родейл, кажется? Она позвонила мне в редакцию и сказала, что, если ты не начнешь есть твердую пищу, придется применить ЭКТ. Это значит электроконвульсивную терапию, лечение электрошоком. Она говорит, это единственный способ вытащить тебя из того состояния, в котором ты сейчас находишься. Но чтобы начать лечение, ей требуется мое согласие.

Молчание. Он больше не смотрел на меня.

– Я не хочу давать на это согласия. Но невозможно же, чтобы ты оставалась в таком виде, как сейчас. Этого я тоже не хочу. Поэтому, – он наклонился ко мне, – на твоем месте я бы перестал упрямиться.

Я отвернулась.

– Салли, пожалуйста…

Я с головой укрылась простыней. Тосподи, почему я так идиотски веду себя, что за ребячество? Неожиданно Тони стянул с меня простыню. Глядя мне прямо в глаза, он прошипел:

– Не вынуждай меня!

И он ушел. А я вдруг поймала себя на мысли: «Я и оглянуться не успею, как он подпишет документ. А потом я смогу попробовать себя в роли электродевушки. „Встряхни-ка меня как следует, парень!“».

После его ухода Агнес слезла с кровати и направилась ко мне. Она до сих пор двигалась немного неуверенно. И с некоторым трудом фокусировала взгляд. Но голос ее звучал четко и здраво:

– Ты Салли, да?

Я не отвечала.

– Вот что, американка, послушай-ка меня. Мой муж тоже не хотел подписывать эти бумаги. Он упрашивал меня целую неделю, ходил кругами, уговаривал, чтобы я перестала капризничать, съела хоть кусочек и стала такой, как раньше. Но я не поддалась. А уж когда я стала вытаскивать капельницу… В общем, я сама не оставила им выбора. Вечером, перед тем как начали лечение, мой приходил, сидел тут, плакал и умолял, чтобы я хоть кусочек запихнула в себя. Но…

Пауза.

– На другое утро я опять вырвала капельницу из руки. А вечером они начали ЭКТ.

Пауза.

– Позавчера был пятый сеанс. Наверное, польза от них есть – я снова начала есть, могу поиграть с Чарли. Но…

Пауза.

– … они говорят, что память теряется только на короткое время. Но со мной не так. Мне кажется, что после сеансов стираются целые куски в мозгу. И я пытаюсь их найти, восстановить – все ищу, ищу… Но…

Пауза.

– …знаешь, о чем я думаю? Мне кажется, этот электрошок выжигает их напрочь. Выбивает намертво. Врачи втирают, что, когда лечение кончится, все вернется в норму. Только я им не верю. Ни на одну минуту. Потому что…

Пауза.

– Слушай меня. Ты еще можешь этого избежать. Ты сможешь. Только один глоток, а? Всего один кусочек. Вот хоть…

Она дотянулась до столика, на котором стоял поднос с нетронутым ужином. Схватив булочку, она оторвала кусочек.

– …кусочек хлебушка. Я его тебе даже маслом намажу.

И намазала. И поднесла его к моему лицу. Я отвернулась. Свободной рукой она развернула мою голову к себе.

– Давай же, ты это можешь.

Я снова отвернулась. Она силой вернула меня в прежнее положение. Я отвернулась. Неожиданно она ткнула булочкой прямо мне в губы. Я отвернулась. Агнес рванула меня назад, и хватка у нее была крепкая. На этот раз она почти протолкнула мне хлеб сквозь зубы. Тут я зарычала, смахнула хлеб и плюнула ей в лицо. В ответ Агнес, не раздумывая, дала мне по физиономии. Со всей силы. Больно. И вдруг я услышала, как ору во весь голос:

– Сестра!

В палату тут же вбежала сестра Паттерсон.

– Так… значит, ты все-таки умеешь разговаривать.

Разумеется, я снова замкнулась и промолчала до конца дня. Разумеется, я не притронулась к ужину. Разумеется, я, как послушная девочка, приняла снотворное и отключилась. Но наутро… я бы не сказала, что проснулась с ясной головой или что вдруг заново родилась, взбодрилась или почувствовала гармонию с миром и самой собой. Наоборот, от таблеток башка была тяжелой и мутной – все то же, уже привычное, ощущение тумана и какой-то странной усталости, даже после одиннадцати часов беспробудного сна. Но впервые за все эти дни я была по-настоящему голодна. А когда сестра-шотландка привезла завтрак, я сумела хрипло буркнуть одно слово:

– Спасибо.

От неожиданности она даже вздрогнула, но явно обрадовалась:

– На доброе здоровье. Ну как, может, попробуешь поесть?

Я кивнула. Она помогла мне сесть, развернула столик, поставила на него поднос, даже развернула бумажную салфетку, прямо как официантка в ресторане.

– Может, хочешь глоточек чаю? – спросила она.

Я опять кивнула.

– Подожди минуточку, я сейчас вернусь.

Спустя неделю голодания процесс поедания пищи оказался делом непростым. Но мне удалось запихнуть в себя полтарелки овсяной каши. Это далось мне с трудом, пару раз подступала тошнота. Но я терпела. Потому что знала, что должна это съесть.

Сестра налила мне чаю и с сияющим видом наблюдала, как я ем. Я подумала, что она, наверное, каждого пациента, преодолевшего кризис, воспринимает как личную победу.

– Не старайся доесть все до конца, необязательно, – сказала она, – ты и так сегодня просто умница.

В разгар завтрака проснулась Агнес. Она, как и я, принимала снотворное, так что и ей потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя и осознать, что она здесь делает. Но постепенно мир вставал на место, и она заметила меня с вилкой в руке, склоненную над подносом.

К чести Агнес, она не проронила ни слова. Только кивнула мне, а потом встала и отправилась в туалет. Вернувшись, она подошла к моей кровати:

– Извини за вчерашнее.

– Все нормально, – произнесла я, хотя и с трудом.

– Как прошел завтрак?

Я пожала плечами.

– Я тоже себя так чувствовала после того, как первый раз поела. К тому же здесь кормят такой дрянью…

Мне даже удалось улыбнуться в ответ.

Однако разговор и правда давался мне очень нелегко. Одно-два словца еще удавалось выдавить, но потом горло перехватывало спазмом, и справиться с этим я не могла.

– Расслабься и не волнуйся насчет этого. – Агнес заметила, как я давлюсь, пытаясь заговорить. – Возвращение требует времени.

За обедом я справилась с половиной куриной ножки, с вязкой белой пакостью, именуемой картофельным пюре, а также с порцией вареной морковки химического цвета и пластмассовой на вкус. Но мне было все равно: вот-вот должна была появиться доктор Родейл, и я усиленно старалась произвести хорошее впечатление, чтобы ей доложили о моих успехах.

Она решительным шагом вошла в нашу палату с новым, более любезным, выражением лица.

– Только что получила последние радостные известия о вас, Салли, – заговорила доктор Родейл. – Завтрак и обед. И как я понимаю, вы даже сумели выговорить несколько слов. Как вы чувствуете, сможете сейчас чуть-чуть со мной поговорить?

– Я попробую, – сказала я медленно, потому что слова не сразу приобретали форму.

– Не торопитесь… – Она достала планшет для записей и ручку, которые всегда держала наготове. – Но было бы очень важно узнать…

И она снова, в который уже раз, прошлась по всему списку вопросов. Ответы мои были лаконичными – даже слова я старалась подбирать самые короткие. Но доктор умело подбадривала, задавала наводящие вопросы, и с ее помощью я сумела ответить на все вопросы. А еще мне показалось, что, благодаря своей готовности сотрудничать, я обрела в ее лице союзника. Во всяком случае, закончив опрос, она поздравила меня с «отличными успехами» и подчеркнула, что ее прежний резкий тон был лишь способом пробиться через барьеры, воздвигнутые у меня в голове пресловутой послеродовой депрессией.

– Конечно, перспективы еще не вполне безоблачны, и двигаться к выздоровлению нужно со всей осторожностью. Как, например, насчет свидания с Джеком, вы к нему готовы?

Я замотала головой.

– Вполне понятно, – сказала она. – Ав сложившейся ситуации, пожалуй, даже разумно. Вы должны с ним увидеться, когда полностью будете готовы к встрече. И мы все надеемся, что это время уже не за горами.