Текст книги "Оттенки серого"

Завтрак

6.1.02.03.012: Одна тысяча лампочасов освещения в год, положенная городу, может расходоваться как угодно по решению Совета. Разрешается использовать фонари с несколькими лампами, но общее количество часов остается неизменным. Неиспользованное время может быть перенесено на следующий год.

Я проснулся еще до рассвета и понял, что спать больше не могу. Тогда я оперся на локоть и стал глядеть в темноту. Я даже не мог сказать, открыты мои глаза или закрыты. Тьма клубилась вокруг меня, будто черная пыль в угольном погребе. Я потрогал стрелки прикроватных часов и убедился, что скоро рассвет, потом услышал слабое жужжание первого гелиостата, который поворачивался навстречу восходящему солнцу. К нему присоединились второй, третий, и вскоре воздух наполнился бодрым механическим жужжанием. Эстафету подхватили птицы, свистом и чириканьем встречавшие новый день, и вот уже на завесе темноты обозначилось едва различимое красное пятнышко. Оно превратилось в отчетливый полумесяц, затем в полукруг – и помаленьку в моей комнате стало все видно. Неяркое густо-красное сияние омыло сперва дверную коробку, потом и саму комнату, которая медленно становилась самой собой, по мере того как лучи нового дня ползли по моему скромному обиталищу, выгоняя тьму.

Я встал, умылся и облачился в уличную одежду № 9 – длинные шорты, рубашка сафари и прочные ботинки, после чего осторожно спустился по лестнице, чтобы приготовить чаю. Я даже не успел дойти до кухни, когда солнце скрылось за тяжелыми тучами и от моей комнаты осталась лишь полоска света на уровне пола. Ударившись несколько раз о предметы мебели, я отказался от мысли сделать себе завтрак и кое-как добрел до диванчика в углу кухни.

Когда я проснулся, опять выглянуло солнце. Отец, одетый, хлопотал за кухонным столом.

– Доброе утро, – с улыбкой сказал он. – Что это за жестокая девочка? Ты что-то бормотал во сне.

– А имена я называл?

– Нет.

– Тогда не могу сказать точно.

Мне снился сон: на заре мы с Джейн вместе плавали в озере, спокойном, как небольшой прудик. С поверхности воды поднимался пар, не давая видеть берега: мы словно были одни в мире. Я сыпал шуточками, и Джейн смеялась над ними, даже над неудачными. Мы собрались было поцеловаться, но тут появилась Констанс: она стояла на носу гребной лодки в развевающемся красном платье. Констанс уже открыла рот, намереваясь что-то сказать, когда я пробудился.

– Еще ты говорил что-то про кролика, – добавил отец.

– У него были жабры. И он грыз нам пальцы на ногах, – нахмурившись, сказал я.

Отец засмеялся и спросил, как я себя чувствую. Я потрогал ссадину на губе, которую получил, упав лицом на тачку. Она все еще ныла, но уже далеко не так сильно, о чем я и сообщил.

– Трэвиса не нашли, – заметил отец.

– Редко кого находят.

– Ты проявил храбрость, и это хорошо. Но никогда не поступай так в присутствии префектов – только привлечешь к себе внимание.

Я поинтересовался, что он имеет в виду, но отец лишь пожал плечами. Я направился в ратушу, так как все еще имел право на горячий завтрак. По пути я зашел на почту, которая в это время года работала дольше, чтобы полноценно использовать световой день, и открылась за полчаса до моего прихода. Внутри царила чистота, но интерьер был невообразимо древним. Все же красная краска, нанесенная изначально, еще не утратила своей яркости.

– Вы уверены, что хотите отправить именно этот текст? – спросила служащая телеграфа, глядя на мои поэтические потуги. – Мне он кажется, э-э, не очень годным.

Это была женщина средних лет, почти пожилая, напоминавшая мою дважды вдовую тетушку Берил: очень душевная, но прискорбно прямолинейная.

– Констанс не ищет мужа, способного на интеллектуальные свершения, – объяснил я, пытаясь представить дело так, будто я намеренно не стал применять свои таланты.

– Что ж, тем лучше. – Она подсчитала количество слов. – Вы можете прибавить еще три «Ц», и это вам ничего не будет стоить.

Я подумал секунду и отказался – пусть Констанс не считает, что я иду напролом. Госпожа Алокрово попросила меня подтвердить число строк и выставила сумасшедший счет на тридцать два цент-балла. Я сказал, что это безумие, и узнал, что сумму можно снизить, если я пообещаю привезти из Ржавого Холма щипцы для сахара. Я сказал, что приложу все усилия. Она сладко улыбнулась и заверила, что отправит мою телеграмму немедленно.

Ратуша походила на все ратуши: просторная, с витающими внутри запахами вареной капусты и мастики для пола. Я аккуратно обошел ковер для префектов, расстеленный у самого входа, почтительно поклонился Книге ушедших и заморгал – в здании стоял полумрак. В дальнем конце помещалась сцена, украшенная – довольно мило – фигурной лепниной. По одну сторону зала располагались кухни, а по другую – широкие двойные дубовые двери, которые вели, видимо, в комнату для заседаний Совета. Входить туда строго запрещалось, но один раз в жизни, на двадцать минут, каждый гражданин все же оказывался там: для прохождения теста Исихары.

Я положил себе овсянки, намазал на хлеб положенное количество джема и сел напротив Томмо за одним из красных столов. Людей было мало: серые из утренней смены уже поели, а хроматики редко вылезали из постели – разве что наставал их черед идти в пограничный патруль или еще куда-то. Я заметил Джейн, которая заканчивала завтракать; но она не смотрела в мою сторону. Томмо, как он заявил, пришел сюда, чтобы я не связывался с приличным обществом.

– Трэвиса не нашли, – сообщил я.

– Найдут. Послушай, ты что, собираешься и впредь выкидывать такие штуки ночью? Если кто-то один совершает бессмысленные подвиги, остальные выглядят не слишком хорошо.

– А если бы пропал ты? – возразил я, но Томмо лишь пожал плечами.

– Скажи, – продолжил я, – кто-нибудь живет в нашем доме? На верхнем этаже?

Томмо поглядел на меня и поднял бровь.

– Ты имеешь в виду, кроме того, о ком нельзя говорить?

Я кивнул.

– Ничего не знаю. А что?

– Я слышал какие-то звуки.

Однако Томмо уже отвлекся на другое: вытащив расческу со множеством поломанных зубьев, он лихорадочно придавал себе пристойный вид.

– На случай внезапной проверки? – спросил я.

– Нет, тут дело поважнее. Можно тебя попросить кое о чем? Старайся выглядеть как можно непривлекательнее. Я знаю, тебе это нетрудно, но тем не менее поднапрягись.

– Что?

– Вот это, – он показал на вошедшую девушку, – Люси Охристая, о которой я говорил. Чем дальше, тем больше она расцветает. А знаешь, что мне в ней нравится больше всего?

– Ее чувство юмора, из-за которого она встречается с тобой?

– Нет. Хотя ее отец нахапал разного городского имущества, обвинений против него не выдвинули. Она сидит на денежной куче. А в браке все имущество супругов считается общим.

– Ты ведь в душе неисправимый романтик?

– Когда речь заходит о звонкой монете, я стану кем угодно.

Я грустно наклонил голову и переключил свое внимание на Люси, дочь предыдущего цветоподборщика. Она была маленького роста, изящная, с длинными волнистыми волосами и бледным лицом. Девушка оглядывалась – слегка смущенно. Мы с отцом уже видели ее – на мосту, с маятником в руке. Люси посмотрела в нашу сторону. Томмо помахал ей, и девушка неуверенно подошла к нам.

– Привет, Тиммо, – сказала она, садясь.

– Томмо, – поправил он. – Мне показалось, что тебе будет приятно сидеть с нами, сердце мое.

Люси взглянула на меня.

– Я зарежу кого хочешь за чашку чаю.

Томмо понял намек и исчез.

– Он хочет жениться на мне. – Люси облокотилась на стол и устремила взгляд не на меня, а в некую точку над моей левой бровью. – Мама сказала, что я свободна в выборе. Как ты считаешь, выходить за него или нет?

– Он думает, что у тебя есть деньги.

Девушка фыркнула.

– У нас нет ни гроша.

– Тогда вряд ли стоит. Кстати, я Эдди Бурый.

– Сын цветоподборщика?

– Он самый.

– А ты симпатичный. Особенно мне нравится твой нос.

– Это подарок на день рождения.

– Что еще занятного тебе подарили?

Я решил сменить тему – Люси зашла слишком уж далеко.

– Томмо сказал, что ты ищешь гармонические линии.

– Земля утопает в неслышной музыкальной энергии, – объявила она театральным тоном, – скалы и почва, пустоши и поля. Ми-бемоль, если тебе интересно, но регистр очень высокий, услышать невозможно. Это нечто вроде переносящего энергию гармонического ветерка, который дует вдоль определенных линий и качает мой маятник, словно китайские колокольчики. Энергия, связывающая воедино все в мире. Гармония сфер.

Я ничего не ответил, что само по себе было весьма красноречиво.

– Ну да, – вздохнула Люси, проводя рукой по волосам, – все так думают. Мне нужна ложка. Можешь помочь?

Я подскочил на месте – такая откровенная просьба застала меня врасплох.

– Да, то есть, ну, понимаешь, – что ты сказала?

– Десертную, суповую, бульонную, чайную, все равно какую. Из Ржавого Холма. Ведь ты едешь туда?

– Ах вот что. Я думал, ты…

– Думал, что я хочу понятно чего? Знаешь, Эдди, ты не настолько хорош собой. Но раз уж речь зашла об этом: ты умеешь целоваться? Мне надо попрактиковаться с кем-нибудь, и, по-моему, ты не откажешься от деньжат. Если вычесть Томмо из уравнения, мы можем сэкономить кругленькую сумму.

– И сколько же поцелуев предполагается? – спросил я.

«Кругленькая сумма» – пять процентов, причитавшиеся Томмо, – могла означать, что моим губам предстоит немало поработать. А может быть, и языку тоже.

Люси пожала плечами.

– Зависит от того, что ты умеешь. Друзья?

– Друзья.

– Близкие друзья?

– Давай пока побудем просто друзьями.

– А вот и твой чай, – сказал подошедший Томмо, пристально глядя на меня: Люси почти переползла мне на колени.

– Я не хочу, – объявила она, опуская веки. – С удовольствием бы поспала.

И, словно желая подтвердить свои слова, Люси положила голову на стол и захрапела.

– Она всегда так? – осведомился я, и Томмо печально кивнул.

Все стало ясно. Девушка накачалась зеленым цветом. Если бы префекты пронюхали, что Люси видели под кайфом в общественном месте, были бы серьезные неприятности, не говоря уж о сплетнях.

– Эй, Люси, – я потряс ее за плечо, – пора просыпаться.

Я велел Томмо взять девушку за локоть, и вдвоем мы поставили ее на ноги. Под стоны и жалобы Люси мы проследовали на улицу.

– Нам нужна дверь дома де Мальвы, – сказал я. – Раз Люси нагляделась на желто-зеленый, нам нужен красно-фиолетовый, чтобы нейтрализовать его воздействие.

– А это сработает?

– А как же! Тот, кто вырос в семье цветоподборщика, знает кое-какие хитрости.

Больше убеждать Томмо не пришлось, и мы повели Люси, которая держалась все менее твердо, в сторону префектских домов.

– Посмотри на дом, Люси, – обратился я к ней. – Тебе станет лучше.

– А я не хочу, чтобы мне стало лучше, – прохныкала та. – Они его кокнули.

– Что?

– Никто никого не кокал, – объяснил Томмо. – Это цветной язык.

Да, такое случалось. Порой я возвращался домой и видел, что отец перебрал лаймового: он нес всякую чушь, забравшись на сервант, причем нередко был без брюк. Люси глядела на дверь целую минуту, но никакого улучшения я не заметил. Я выругался, поняв, в чем дело, – Люси не просто была под кайфом, но и приняла нечто сильнодействующее.

– Она где-то достала линкольн, – сказал я. – Красную дверь, быстрее!

Мы потащили ее к болезненно-яркой двери Смородини и велели открыть глаза. Эффект был немедленным и неожиданным: Люси пронзительно вскрикнула, сморщилась от боли и схватилась за затылок от внезапной цветовой дисгармонии.

– На хрен Манселла! – заорала она.

– Не так громко, – посоветовал я. – А теперь сосчитай до пяти слонов и посмотри на меня.

– Вот дерьмо, – выругалась Люси, сосчитав слонов, – ты всегда такой ярко-желтый?

– Просто твоя зрительная кора восстанавливается, – пояснил я. – Скоро придет в порядок.

Мы отвели девушку домой, где я усадил ее в кресло у окна, а Томмо поспешил за стаканом воды.

– О-о, – простонала она, – моя голова!

– Где линкольн? – спросил я.

Люси уставилась на меня расфокусированным взглядом. Казалось, мои черты постепенно вырисовываются у нее в глазах, и наконец она посмотрела на меня осмысленно, но в какой-то странной манере, сразу напомнившей мне о моей матери. Я никогда не думал об этом прежде, но, похоже, матушка тоже злоупотребляла зеленым. Люси закрыла глаза и принялась беззвучно рыдать. Я протянул ей свой платок, и она утерла слезы.

– Где линкольн? – переспросил я.

Она секунду подумала, шмыгнула носом и показала на книгу «Старый брехун», лежавшую на столике. Полистав ее, я быстро нашел искомое. То была яркая карточка размером с открытку – такого мощно-зеленого цвета, что он, казалось, наполнил всю комнату заразительной аурой сказочного счастья. Я взглянул на карточку – и по телу мгновенно разлилось теплое, блаженное отупение.

– Пятьсот баллов штрафа, если тебя застукают с этим, – пробормотал я, переворачивая карточку обратной стороной вверх.

Но Люси, не выказывая никакого раскаяния, схватила мое запястье и пристально посмотрела на меня.

– Они убили моего отца!

– Люси, никто никого больше не убивает. Это не нужно. Теперь есть процедуры.

– Тогда почему…

Закончить она не успела: вошел Томмо, и девушку, которая чувствовала себя все хуже, вырвало на пол. Мы нашли тряпку и все вытерли. Люси меж тем решила заснуть.

– Ну и славно, – прошептал Томмо несколькими минутами спустя, когда мы выходили на улицу. – Не очень-то здорово, если будущую госпожу Киноварную привлекут за употребление в общественном месте.

– Люси утверждает, что кто-то убил ее отца.

– Я же сказал: цветная болтовня. Все знают, что он «ловил лягушку». Префекты решили соврать ради блага горожан. На город наложили бы офигительный штраф, а на префектов – еще больше.

Действительно, высшие спектральные ранги давали привилегии, но и влекли за собой большую ответственность. Префекта могли послать на перезагрузку там, где серый отделался бы полусотней баллов.

– А Люси не говорила, почему она так думает?

– Нет.

– Назеленилась в хлам. Но что-то в этом есть такое возбуждающее. Должна классно заниматься понятно чем. Я слышал, она предлагала тебе дружбу?

– Да.

– Чтоб ее! А мне всегда отказывала, хотя я просил. Я – единственный красный, которого нет в ее списке друзей.

Я решил быть дипломатичным.

– Может, ты для нее больше чем друг?

– Да, наверное, – сказал Томмо с заметным облегчением. – Да, так вот, Ржавый Холм: не забудешь про мои ботинки?

– Люси хочет ложку, а госпожа Алокрово – щипцы для сахара. Придется составлять список.

– Не надо. Я уже принес.

Я поглядел – и чего только там не было: дверные ручки, детская коляска, ножницы для ногтей, ваза для пирожных, масленка, велосипедная шина, сколько-нибудь шнурков и плащ, по возможности синий, что было глупостью – ведь я не смог бы сказать, синий он или нет. Томмо, похоже, видел в моей вылазке выгодную коммерческую возможность для себя.

– Я не смогу привезти все это!

– Тогда привези только ботинки девятого размера. Ну и, конечно, ложку для Люси.

«Форд-Т»

1.5.01.01.029: Злоупотребления при лечении цветом строго караются. Список запрещенных оттенков см. в Приложении IV-Б.

Карлос Фанданго на «форде» прибыл вовремя, как и обещал, и дважды просигналил. Мы с отцом вышли. Он тепло пожал нам руки, великодушно выразив убеждение в том, что когда-нибудь мы станем его друзьями, и посоветовал мне не слушать Томмо с его гадостями. Прежде чем я успел возразить, что вообще не слышал ничего от Томмо, прибыл Смородини с плотником и двумя грузчиками, которые несли наспех сколоченный ящик для Караваджо. Смородини показал мне карту, на которой был отмечен цветом нужный дом, и велел мне не терять ее и вообще беречь как зеницу ока.

– Если кто-то видит, слышит или чувствует что-либо необычное, – добавил префект, – он обязан сообщить об этом Совету.

– Насколько необычным должно быть это, чтобы заслуживать доклада? – поинтересовался отец.

– Беспрецедентным, – уточнил Смородини. – Я понимаю, что это звучит глупо, но перед эпидемией плесени рассказывали истории про привидений. Призраки путников являлись разным людям там и сям. В особенности остерегайтесь лебедей. Cygnus giganticus carnivorum[13]13
   Cygnus giganticus carnivorum (лат.) – гигантский плотоядный лебедь («Бестиарий»). (Прим. перев.)


[Закрыть] способен унести человека. И кроме того, в это время года лебедь способен поглотить количество пищи, вес которой в восемь раз превышает его собственный.

Мы с отцом переглянулись: не из-за лебедей, которые стали уже привычной опасностью, а из-за призраков. Существование их не только было сомнительным, но и упоминалось как таковое в правилах. Даже если ты видел призрака, лучше было никому не говорить. Люди часто смеялись над этим.

Северус С-7, фотограф и редактор «Меркурия», уже поджидал нас со своей камерой. Он кивнул мне в знак приветствия и сделал нашу групповую фотографию на фоне «форда». Фанданго выглядел недовольным: я заметил, что во время вспышки он дернул головой, чтобы испортить снимок. Северус тоже заметил это, но ничего не сказал и не стал снимать нас заново – фотоматериалы выдавались в мизерных количествах.

– А вот этим, – сказал он, протягивая мне сверток, – можно перекусить. Бисквитный пирог с костяной мукой вместо обычной. Скажите потом, как оно на вкус.

Мы забрались в машину. Фанданго завел мотор, «форд» затрясся и поехал. К счастью, отец разрешил мне сесть впереди – сам он ездил на «Форде-Т» уже много раз, – и я молча смотрел по сторонам, в то время как Фанданго умело вписывался в кривые загородной дороги. Четырехместный седан пах смазкой, кожей и жженым растительным маслом; и хотя за ним постоянно ухаживали, возраст его давал о себе знать. Каким именно был этот возраст, оставалось лишь догадываться: известно было, в каком году, по доявленческому счету лет, произвели машину… но за сколько лет до Явления это было, сказать никто не мог. Консервативные оценки давали «форду» семьсот лет, но он легко мог быть вдвое старше – вычислить это не представлялось возможным.

Перпетулитовая дорога вилась, уходя к югу. Мы проехали мимо магазина стройматериалов, двадцатишестиакровой теплицы, сенного амбара и фабрики по переработке отходов. На короткое время пришлось остановиться: открылись железные ворота в стене, мы вставили наши кружки в специальный проем, Фанданго включил верхнюю передачу – и мы выехали за Внешние пределы. Автомобиль понесся с сумасшедшей скоростью. До Ржавого Холма было четырнадцать миль – при такой езде нам понадобилось бы полчаса.

Большинство дорог, построенных до Явления, стали почти невидимы – природа делала свое дело. Но перпетулит обладал цепкой памятью, и эта дорога почти сохранила свой первоначальный вид: гладкая, сухая, почти целиком свободная от препятствий. Но тем не менее отпечатки органических предметов присутствовали на темно-серой поверхности – паутина древесных крон, поглощенных без остатка самовоспроизводящимся органопластоидом. За границами покрытия картина была иной – вплотную к отбойнику беспрепятственно росли деревья, смыкаясь над дорогой. Возникало впечатление, будто мы едем по длинному ухоженному растительному туннелю.

Мне хотелось спросить Карлоса Фанданго о миллионе самых разных вещей, от «форда» до гировелосипеда, о котором я столько всего слышал. Но поскольку он был пурпурным – хоть и светлого оттенка, – приличия требовали, чтобы он заговорил первым. Поэтому я просто сидел и молчал.

Должность городского смотрителя, как правило, занимали низшие среди пурпурных – вероятно, потому, что это требовало использования доскачковых технологий с разрешения Главной конторы. Поэтому Советы стремились назначать на нее людей, заслуживающих доверия. Смотрители делились на две отчетливые категории: те, кто продвигался вверх по цветовой шкале и считал свою должность ступенькой в карьере, и те, кто спускался вниз, сожалея об утраченном статусе и считая, что такая работа подходит, скорее, серым. Фанданго явно принадлежал к первой.

– У вас в городе есть «форд»? – спросил он наконец.

Я сказал, что у нас их целых восемь, правда, шесть находятся в распоряжении молниезащитной группы быстрого реагирования. Карлос сообщил, что в Кармине был когда-то «Форд-Т» с грузовой платформой, который использовали для охоты за шаровыми молниями, и поинтересовался, как это нам удалось собрать столько «фордов» во времена всеобщего дефицита.

– Во время последнего Великого скачка назад у нас был очень дальновидный Совет, – ответил я, – и они приберегли на будущее восемь «фордов», когда еще повсюду ездили машины с боковым расположением клапанов и тяжелые «остины». В тот год мы закупили пару «дарраков» и «де-дион бутон», в ожидании, что «форды» скоро запретят.

– «Форды» не запретят никогда, – возразил Фанданго, – они очень полезны.

Но голос его звучал неубедительно. Междугородний телефон тоже был очень полезен, и, однако, его не стало. Карлос спросил меня, откуда я родом, а когда я сказал, осведомился, не знаю ли я его кузена Элвуда.

Элвуда Фанданго знали чуть ли не все. Он был главным городским бухгалтером, но под старость пустился в сомнительные дела. При взаимном аудите выяснилось, что он незаконно смешивал краски в надежде получить мощный синий цвет, способствующий эрекции. Это требовало немалого умения и опыта, особенно с учетом того, что Фанданго использовал двадцать два оттенка, стремясь удовлетворить человека с любым цветовосприятием. Несмотря на всю тяжесть преступления, аудитора не удивило, что Элвуд давал напрокат образцы цветов в течение десяти лет и никто на него не донес. Невероятно, но его не отправили на перезагрузку – столько баллов он накопил за годы безупречного поведения.

– Держу пари, ваш главный префект был в ярости, – заметил Фанданго, снижая скорость, чтобы объехать перегородившую дорогу низкую ветвь.

– Прямо-таки пылал от гнева, – подтвердил я, – отчасти потому, что все делалось у него под носом, отчасти потому, что ему не предложили попробовать, но больше всего потому, что Элвуд употребил свои баллы для отмазки, а не на пользу Коллективу. Мог бы поставить скамейку в парке или обновить крышу над оркестровой площадкой.

Фанданго поглядел на меня и поднял брови.

– Значит, всплеском преступности среди пожилых людей мы обязаны Нефриту?

Надо признаться, он был прав. Идея употребить скопленные за всю жизнь баллы на одно чудовищное нарушение гармонии, как и всякая годная уловка, быстро стала популярной в близлежащих городках, затем в регионе и, наконец, во всем Коллективе. В ответ Главная контора придумала жесткую учебную игру, целью которой было напомнить пожилым об их долге.

– Элвуд еще жив? – спросил Фанданго. – Новости доходят в последнее время так медленно.

– Скончался в прошлом году, – сказал я. – Ему было восемьдесят восемь. Проводить его в последний путь в Зеленую комнату явился весь город.

К этому времени мы уже выехали из зеленого туннеля, и вида по сторонам ничто не загораживало, кроме вездесущих рододендронов, которые, по словам Карлоса, следовало сжечь. Справа виднелась река. На другом ее берегу пролегала железная дорога, по которой мы приехали вчера. Слева высился крутой каменистый склон; огибая его, Фанданго нажал на тормоза. Посреди дороги валялось несколько громадных валунов, один размером с сарай. По бокам, впрочем, оставалось достаточно места, чтобы проехать. Так как мы не торопились, то остановились, чтобы хорошенько все рассмотреть. Обвал произошел недавно, но дорожное полотно уже готовилось избавиться от нежданных гостей, слегка вздымаясь, чтобы столкнуть глыбы на обочину. В детстве мы садились на противни посреди дороги, а потом скатывались к краю.

– А вы долго служите здесь смотрителем? – спросил я, наблюдая вместе со всеми, как двигается самый большой валун – легко, словно перышко.

– Тридцать один год, хочешь – верь, хочешь – нет, – ответил Карлос. – Пережил за это время три скачка назад, один хуже другого. Боюсь даже думать, что запретят на этот раз. Ты, наверное, слишком молод, чтобы помнить тракторы?

«Форд» снова зафырчал – дорога начала воспринимать его как бесполезный мусор, и Фанданго стал подавать машину взад-вперед, чтобы обмануть покрытие.

– Ну, не совсем.

Этот скачок случился, когда мне было пять. Теперь на вспашке и посеве работали лошади, а те устройства, которым требовались неподвижные источники энергии – например, молотилки, – работали на электромоторах, разрешенных к применению только в сельском хозяйстве. Они напоминали тот, что я возил в чемодане, только были в сорок раз больше.

– Я больше расстроен тем, что запретили цепную передачу на велосипедах, – признался я, когда дорога скинула на обочину последний камень и мы проследовали мимо него. – Все время крутить педали не очень-то здорово, если честно.

Несколько минут мы ехали в молчании. Я наслаждался видом нетронутой загородной местности. По длинному и прямому, как стрела, участку мы промчались мимо развалин древнего города. После бесчисленных варварских раскопок он напоминал кочковатое поле.

– Здесь стоял Малый Кармин, – объяснил Фанданго и сбавил скорость, чтобы мы могли посмотреть. – Все цветные предметы выбраны отсюда в ноль-ноль четыреста пятьдесят третьем. Большой Кирпичный находится в шести милях к востоку. Он давал нам цветные вещи почти три десятилетия, но сейчас и этот источник иссяк. Сегодня добыча идет на отдельных виллах или хуторах. Это почти искусство – понять, что скрывается под небольшим холмиком земли.

Мы с ним поболтали еще, в основном о трудностях ухода за угольными стержнями в центральном городском фонаре, отнимавшем у Фанданго неимоверное количество времени. Так, разговаривая, мы въехали на пустынную железнодорожную станцию. За рекой простирался Ржавый Холм, нетронутый, не знавший гостей с тех пор, как всех его жителей четыре года назад унесла плесень.